«Пусть будет дверь открыта…»

«Пусть будет дверь открыта…»( о жизни и творчестве Булата Шалвовича Окуджавы )Песни Булата Окуджавы вошли в жизнь россиян как-то сразу и, как оказалось, надолго. Они заметно отличались от тех, что звучали тогда, в 1950-х, на концертах, по радио, на пластинках, и от тех, что пели дома. На фоне тогдашнего репертуара совершенно необычными казались слова и интонации, пришедшие с песнями Окуджавы. Уже сами эти словосочетания и образы – «часовые любви», «ситцевые женщины», «мои кредиторы – молчаливые Вера, Надежда, Любовь…» Удивляла и радовала фраза о влюбленных парах на рассветных московских улицах – тихая, но убежденная: «Признаю только эти войска». И совершенно непривычно, хлестко звучало сказанное о недавней войне слово «подлая» в песне, которая сразу стала одной из самых наших любимых. Оказалось, что о Великой Отечественной и о Гражданской можно петь так, как никто до тех пор не пел. Оказалось, что обыденное может мгновенно превратиться в сказочное, что к женщине подобает обращаться «Ваше Величество» и что для песни иногда достаточно четырех строк:^ В саду нескучном тишина,Встает рассвет светло и строго.А женщину зовут Дорога…Какая дальняя она…Не только по словам, не только по мелодии, но прежде всего по тону, по интонации. Это была интонация общения, беседы. Эти песни были адресованы не столько всем вместе, сколько каждому в отдельности. Окуджава не столько пел, сколько напевал. В таких речевых оборотах, как “«мой дорогой”» “«а мы с тобой, брат…”», “«извините”», “«знаете”», “«пожалуйста», – словечках, казалось бы, необязательных и даже, как утверждал один из критиков, «совершенно лишних», возникала в песенном диалоге столь дефицитная, столь желанная, столь необходимая в переломное время пятидесятых годов атмосфера искреннего человеческого внимания и взаимопонимания. Рядом с Окуджавой с магнитофонных лент зазвучали голоса Юрия Визбора, Юлия Кима, Александра Галича, Новеллы Матвеевой. Потребность в жанре, который позже назовут «авторской песней», оказалась чрезвычайно велика. Термин этот появился много позднее, и связан он с творчеством Владимира Высоцкого. Но само это явление (бард – эстрадный исполнитель поэтического произведения, им же самим положенного на музыку), столь широко распространенное, например, во Франции, было давно известно в русской культуре, стоит вспомнить хотя бы песни Александра Вертинского. Для радио, фирмы «Мелодия» и Мосэстрады песни Окуджавы оказались в те годы непривычными и даже неприемлемыми, большинство слушателей впервые познакомились с ними в «магнитофонном исполнении». Но страна влюбилась в эти песни прежде всего потому, что они были добры, мужественны, красивы. Но именно они и вызвали такую сокрушительную критику, какой не подвергался ни один из «предшественников» Окуджавы. Что же такого было в этих песнях, что вызвало столь радостное принятие одних и яростное негодование других? Внимательно всматриваясь в биографию Окуджавы, мы можем теперь понять, что его «внезапное» и довольно позднее увлечение песенным творчеством ( ему было далеко за тридцать ) не случайно. Судьба этого человека, никогда не учившегося музыке, складывалась так, что его детство и юность оказались интенсивно насыщенными самыми разнообразными музыкальными и звуковыми впечатлениями. В раннем детстве, месяцами живя то в Москве с родителями, то в Грузии с бабушкой-армянкой, мальчик говорил и по-грузински, и по-армянски. Потом случилось так, что ни по-грузински, ни по-армянски говорить не приходилось. Знание слов ушло, но чувство этих звучных языков осталось в глубине памяти. В 1937 г. его отец, видный партийный работник, был арестован и вскоре расстрелян. Мать сослана в один из карагандинских лагерей. Сын с ней встретился только через десять лет. Тринадцатилетнего мальчика родственникам удалось спрятать и тем самым спасти от детского дома, куда было положено «сдавать детей» «врагов народа».«Мой отец»Он был худощав и насвистывал старый, давно позабытый мотив,^ И к жесткому чубчику ежеминутно его пятерня прикасалась.Он так и запомнился мне на прощанье, к порогу лицо обратив,А жизнь быстротечна, да вот бесконечной ему почему-то казалась.Его расстреляли на майском рассвете, и вот он уже далеко.^ Все те же леса, водопады, дороги, и запах акаций острый.И кто-то кричал: «Не убий!» – одинокий… И в это поверить легко.Но бредили кровью и местью святою все прочие братья и сестры.И время отца моего молодого печальный развеяло прах,^ И нету надгробья, и памяти негде над гробом склониться, рыдая.А те, что виновны в убийстве, и сами давно уже все в небесах,И там, в вышине, их безвестная стая кружится, редея и тая.В учебниках школьных покуда безмолвны и пуля, и пламя, и плеть.^ Но чье-то перо уже пишет и пишет о том, что пока безымянно.И нам остается, пока суд да дело, не грезить, а плакать и петь.И слезы мои солоны и горючи. И голос прекрасен… Как странно.Только через полтора года Булат Окуджава смог вернуться в родной арбатский двор, продолжить учебу в московской школе. Из девятого класса ушел на войну. Был минометчиком, связистом и взводным запевалой. Из автобиографического рассказа «Утро красит нежным светом»:«Бедный капитан Качаров! Мы все-таки дожали его в один прекрасный день.Ладно, – сказал он, еле сдерживаясь, – черт с вами! Завтра приедете с кружкой-ложкой. В 9.00.А повестки? – спросили мы.Бюрократы! – закричал он. – Какие повестки, когда я вам самим говорю! Но, увидев наши лица, швырнул розовые листки, отошел к окну и прохрипел оттуда:Сами будете заполнять, черт вас дери! Моя рука не виновата, запомните. Сами пишите! Юрка отнес повестку мне, а я – ему».В 1947 г. вернулась мама. Обстоятельства моей тогдашней жизни были вот какие. Я вернулся с фронта и поступил в Тбилисский университет… Учился я на филологическом факультете, писал подражательные стихи, жил, как мог жить одинокий студент в послевоенные годы, – не загадывая на будущее, без денег, без отчаяния. Влюблялся, сгорал – и это помогало забывать о голоде, и думал, бодрясь: жив-здоров, чего же больше? Лишь тайну черного цвета, горькую тайну моей разлуки, хранил в глубине души, вспоминая о маме»^ Письмо к маме Ты сидишь на нарах посреди Москвы.Голова кружится от слепой тоски.На окна – намордник, воля – за стеной,Ниточка порвалась меж тобой и мной.За железной дверью топчется солдат…Прости его, мама: он не виноват.Он себе на душу грех не берет –Он не за себя ведь – он за весь народ.Следователь юный машет кулаком.Ему так привычно звать тебя врагом.За свою работу рад он попотеть…Или ему тоже в камере сидеть?В голове убогой – трехэтажный мат..Прости его ,мама: он не виноват.Он себе на душу греха не берет – Он не за себя ведь – он за весь народ.Чуть за Красноярском – твой лесоповал.Конвоир на фронте сроду не бывал.Он тебя прикладом, он тебя пинком,Чтоб тебе не думать больше ни о ком.Тулуп на нем жарок, да холоден взгляд…Прости его , мама: он не виноват,Он себе на душу греха не берет – Он не за себя ведь – он за весь народ.Вождь укрылся в башне у Москвы-реки.У него от страха паралич руки.Он не доверяет больше никому,Словно сам построил для себя тюрьму.Ему все подвластно, да опять не рад…Прости его, мама: он не виноват,Он себе на душу греха не берет – Он не за себя ведь – он за весь народ.С начала 1950-х годов Б.Окуджава живет в Москве, работает в издательстве «Молодая гвардия», потом – в «Литературной газете» Он очень любил этот город и посвятил ему много стихотворений-песен. Прекрасный московский цикл складывался как бы в полемике с двумя совершенно различными, но достаточно значительными музыкальными явлениями. Во-первых, преобладали в то время «гимновые» песни о Москве, во-вторых, увлекшись песнями французских певцов о Париже, Окуджава посчитал несправедливым, что нет таких же «интимных», «домашних» песен о его городе, о Москве, улицы и переулки которой любил не меньше, чем парижане Большие бульвары. Из воспоминаний поэта: «Мне давно хотелось написать песню о Москве, о городе, который я так люблю. Но не похожую на гимн, а какую-то интимную, выразить мою любовь. Вот так я думал, мечтал, мечтал… И вот у меня стали появляться «Ленька Королев», «Полночный троллейбус», потом «Московский муравей», «Арбат, мой Арбат» – получился такой вот цикл московских песен». По московским улицам в песнях поэта ходили самые прекрасные, самые красивые женщины. Булат Окуджава писал: «Тема многих моих стихов-песен – любовь. Долгое время у нас почти не пели о любви, и в самом слове «женщина» для некоторых было что-то сомнительное. Из протеста против пуританского ханжества я решился воспеть женщину, как святыню, пасть перед ней на колени. Должен признаться, что здесь мне ирония отказала. Если я и шутил, то только над собой как над героем этих песен, которые изображали беспомощность и неудачи мужчин». В конце 1950-х были написаны Окуджавой и песни о «комиссарах в пыльных шлемах», среди которых и та, что опубликована лишь в 1987 году – «О чем ты успел подумать, отец расстрелянный мой», и песни-зарисовки типа «Из окон корочкой несет поджаренной», и, наконец, «Песенка о голубом шарике» – совсем уж не такая простая, какой может показаться на первый взгляд. Вот с этим репертуаром в 1959 году Окуджава вышел на «широкую» публику, но по-прежнему его песенное творчество было ориентировано на дружеское общение. Поэт говорил, что прежде всего хотелось написать ему такую песню, «чтобы друзья, сидевшие за столом, согласно закивали головами…» В начале 1960-х годов репертуар поэта-певца пополнялся, и довольно стремительно, и к концу 1962 года содержал около пятидесяти песен. В 1962 году Окуджава уходит из «Литературной газеты», в редакции которой он отработал несколько лет, и целиком отдается стихотворному и песенному творчеству. К этому времени относится одна из известнейших песен Окуджавы – «Песенка старого шарманщика». Подчеркивая визгливый, вскрикивающий звук шарманки, он создает смешной, нелепый и, как оказывается в его творчестве, трагичный образ «вечного шарманщика». Характерно для Окуджавы сочетание шутливой маскарадности с серьезным разговором о судьбе художника, с исповедальными интонациями дружеской беседы. В 1970 году появилась одна из самых знаменитых песен – «Мы за ценой не постоим», – написанная в содружестве с композитором Исааком Шварцем по заказу киностудии. Эта песня стала одним из главных действующих лиц фильма «Белорусский вокзал». Большой творческой удачей представляется еще одна «военная» песня. Она была написана в 1975 году для другого кинофильма – «Великая Отечественная». Это «Песня о московских ополченцах». Мужественная, она так и уйдет к нашим потомкам не только художественным, но и документальным памятником погибшим под Москвой. Примечательно, что создатели фильма просили Окуджаву озвучить эту песню своим голосом. Здесь мы подходим к важнейшему вопросу песенного творчества Булата Окуджавы и его восприятия: единству текста, мелодии, ритма, голоса, аккомпанемента. Только поняв, что большинство песен Окуджавы, так же как и песни Владимира Высоцкого, во всей полноте их замысла, тонкости оттенков и глубине трактовки могло быть воспринято наиболее полно именно и только в авторском исполнении, мы наконец приблизимся к отгадке их феноменальной популярности. Драматург Александр Володин сказал, что Окуджава «положил начало созданию фольклора городской интеллигенции». И еще добавил: «Народ, очевидно, становится все интеллигентней, поэтому Окуджаву поют все». Да, песни певца-поэта общедоступны, как фольклор. И, как истинная поэтическая лирика, смелы, углубленны, индивидуальны. В 1980-е годы появляются такие песни-шедевры, как пронзительно-исповедальные «Все глуше музыка души», «Пускай моя любовь, как мир, стара…», щемящие сердце песни о друзьях, погибших на войне, – «Всему времечко свое» и «Первое послевоенное танго», выразительны и красивы «В день рождения подарок» и «Песня, короткая, как жизнь сама», песня «О Володе Высоцком». Возможно, песни Окуджавы нравятся не всем. Но уж тот, кто их полюбит, тот навсегда станет под их знамена. Эти песни создают целый художественный мир – необычайно привлекательный. Некий полусказочный город, в котором дома не имеют замков, по главной улице «прогуливаются» и Александр Сергеевич Пушкин, и Ленька Королев, вожак арбатских пацанов предвоенного времени, и «ситцевые женщины», в «Барабанном переулке барабанщицы живут», а во дворах, «пыля», кружатся пары, и «заезжий музыкант целуется с трубою», и Моцарт играет «на маленькой скрипке». По бульварам этого царства-государства кружит синий троллейбус, московский муравей создает себе богиню «по образу и духу своему», «новогодняя елка умирает», как человек, и сама Любовь дирижирует оркестром Надежды. Нарядный, на первый взгляд пестрый ряд образов песен давал основание некоторым поверхностным критикам считать Окуджаву только «неисправимым романтиком». Но, внимательно вслушиваясь в его песни, в их грусть и тревогу, слыша подчас и грусть, и боль, и издевку, нельзя ограничиться только этим. Б.Окуджава постоянен не только в своих привязанностях, но и в своей неприязни. Рядом с трогательным “бумажным солдатиком» существуют в его песнях и образы опасных «дураков», которые «любят собираться в стаи», и целая «Римская империя времени упадка», в которой узнаются до боли знакомые черты. Ирония, то открыто, то уходя в подтекст, в интонацию, – непременный компонент песен поэта: ^ Я выдумал музу Иронии Для этой суровой земли.Я дал ей владенья огромные:Пари, усмехайся, шали.Зевеса надменные дочери,Ценя первородство свое,Каких бы там умниц не корчили –Не стоят гроша без нее.Настойчиво и последовательно, но никогда не впадая в дидактичность, Окуджава внушает нам простые истины о любви, вере, дружбе, братстве, верности, милосердии… Он делает это чаще всего деликатно, мягко: «Я потом, что непонятно, объясню», иногда категорично: «Мы за ценой не постоим!» – но почти всегда с улыбкой, когда дружеской, а иногда с привкусом горечи и грусти: «Тем более что жизнь короткая такая…» Какой особой магией обладают иные словосочетания стихов и песен Булата Окуджавы! Не так-то просто подчас определить, в чем же состоит их привлекательность: «Возьмемся за руки друзья!2, «До свидания, мальчики!», «Пусть будет дверь открыта..», «Давайте понимать друг друга с полуслова!». Давайте! Эти добрые слова, конечно же, близки и дороги всем, кто ценит подлинное человеческое общение, которому так верно служит хорошая песня. В 1997 году Булата Окуджавы не стало. Авторская песня живет. И напрасно в 1980-х годах в литературной критике пытались петь панихиду этому жанру. На смену бардам – Б.Окуджаве и А.Галичу, Ю.Визбору и В.Высоцкому – пришли Вячеслав Бутусов, Юрий Шевчук, Виктор Цой, Александр Башлачев. Их жизненный путь не прост, у двух последних – трагичен. Но им есть что сказать нам, слушателям. И если двери нашей души открыты добру и правде, то мы их услышим.