“Царица грозная” в Москве
Н.Б.Коростелев
Царица
грозная, Чума
Теперь
идет на нас сама
И
льстится жатвою богатой;
И
к нам в окошко день и ночь
Стучит
могильною лопатой…
Что
делать нам? и чем помочь?
А.С.Пушкин
За
свою долгую историю Москва пережила множество народных бедствий:
опустошительные вражеские нашествия, землетрясения, наводнения, пожары… Среди
них – эпидемия чумы 1770-1772 годов, сопровождавшаяся “чумным
бунтом”.
“Черная
смерть” посещала Европу неоднократно. Особенно страшной была пандемия
1346-1348 годов, унесшая, по одним данным, четверть, а по другим – треть всего
населения.
До
сих пор точно неизвестно, какими путями в конце 1770 года чума пробралась в
Москву. О ее приближении к столице знали. Екатерина II слала московскому
генерал-губернатору графу П.С.Салтыкову предписания о необходимости принятия
предупредительных мер. Меры были предприняты, но оказались недостаточными. В
ноябре 1770 года чума начала “…в некоторых домах показываться, но столь
в малом виде, что не обращала на себя примечания”1. 17 декабря
того же года Старший Медик и генеральный штаб-доктор А.Ф.Шафонский
диагностировал моровую язву в госпитале на Введенских горах и сообщил об этом
Московскому штат-физику и медицинской конторы члену доктору А.Риндеру,
заведующему всей медицинской частью столицы. Однако Риндер заявил, что это не
“моровая язва” (бубонная форма чумы): “черные пятна” на
теле больного – не карбункулы, а пролежни. Шафонский настаивает: “Пролежни
от долгого лежания происходят”, а некоторые больные умерли “только
всего” на третьи сутки от начала заболевания. Риндер и это игнорирует.
По
мнению исследователей, такое поведение главного “медицинского
начальника” во многом способствовало распространению эпидемии. Как писал
известный историк медицины Я.А.Чистович, Риндер, не прислушавшись к грозным
предупреждениям, “тем, может, подал повод к чрезмерному и скорому ее
(чумы. – Н.К.) развитию”. Кроме некомпетентности, приводят и иную
подоплеку действий Риндера: чванливый и самодовольный, он не мог перенести, что
моровую язву первым обнаружил его подчиненный, к тому же русский. Следует
заметить: большинство иноземных врачей (хотя и не все) во время эпидемий
показали себя далеко не с лучшей стороны – и как специалисты, и как
администраторы. Тому есть весьма простое объяснение.
По
состоянию на март 1771 года состав московских медиков был следующий (данные
К.Г.Васильева и А.Е.Сегала): докторов – 14, из них русских – 5; штаб-лекарей –
9, из них русских – 1; лекарей – 23, из них русских – 1. Большая часть
врачей-иностранцев, прожив десятилетия в России, не умели и не хотели говорить
по-русски, рассматривая свою службу исключительно с точки зрения жалования. Как
тут не вспомнить мисс Жаксон из пушкинской “Барышни-крестьянки”:
“…белилась и сурьмила себе брови, два раза в год перечитывала
“Памелу”, получала за это две тысячи рублей и умирала со скуки в этой
варварской России” (курсив А.С.Пушкина). Приехавшие к нам “на ловлю
счастья и чинов” способны были лишь мирно “пользовать” –
обстановка же всенародной беды потребовала героизма и подвижничества, которых у
них не оказалось – да и не могло оказаться…
И
чума распространялась все шире, унося в сутки 40-70 человек. В Преображенской и
Петровской слободах население вымирало целыми семьями.
Нельзя
сказать, что власти бездействовали. В Николо-Угрешском, а затем в Симоновом и
Даниловом монастырях размещаются чумные больницы. “Сумнительных
людей” доставляли в “особый дом” в селе Троицком-Голенищеве близ
Воробьевых гор. Устраивались карантинные дома и в других местах. 19 августа
1771 года закрывают присутственные места, лавки, магазины, трактиры,
мануфактуры. Установлен карантинный режим. Однако все это не приносило
заметного результата. Москвичи утаивали заболевших, боясь сожжения своих
зачумленных домов и имущества. Умерших закапывали в садах, дворах, бросали в
колодцы, прятали в погребах или просто ночью выносили на улицу…
В
этих тяжелейших условиях, постоянно рискуя жизнью, трудились московские врачи,
первым из которых здесь должен быть назван Афанасий Филимонович Шафонский
(1740-1811), по праву считающийся одним из основоположников отечественной
эпидемиологии. Он родился на Украине, учился в Галле, Лейдене, Страсбурге,
получил дипломы доктора медицины, философии, правоведения.
Как
уже говорилось, А.Ф.Шафонский раньше всех диагностировал в Москве чуму и
фактически стал ведущим медиком в борьбе с эпидемией. Ему принадлежит
фундаментальный труд “Описание моровой язвы, бывшей в столичном городе
Москве с 1770 по 1772 год”2.
Назовем
также Густава Максимовича Орреуса (1738-1811) – первого российского доктора
медицины, и Касьяна Осиповича Ягельского (1736-1774) – автора наставления о
способах предохранения от чумы и изобретателя окуривательного дезинфекционного
порошка. Деятельное участие в борьбе с чумой принимали первые русские
профессора медицинского факультета Императорского московского университета
С.Г.Зыбелин и П.Д.Вениаминов, а также П.И.Погорецкий.
Особо
следует сказать о Даниле Самойловиче Самойловиче (1742-1805). “Сей, будучи
за болезнию от полевой службы уволенный, в самое то время из Молдавии прибыв, и
когда никто добровольно не хотел в опасную больницу пойти, по собственному
желанию, будучи еще и сам в слабом здоровьи, из усердия и ревности к отечеству
принял на себя пользование язвенных и всю при том сопряженную опасность”3.
Он исполнял свой долг на грани риска, самолично вскрывая бубоны. Один за другим
гибли помощники: из пятнадцати подлекарей чума унесла двенадцать. Заразился и
Самойлович – к счастью, легкой формой. Его мужество и самоотверженность в служении
ближнему, его экспериментаторский задор стали легендарными. Когда
Д.С.Самойловича перевели из больницы в Николо-Угрешском монастыре в большую –
на 2000 коек – больницу в Симоновом монастыре, он взял с собой в качестве
санитаров 80 человек, уже переболевших, – и никто из них не заразился вновь.
При испытании окуривательного порошка он сначала обеззараженную одежду больного
надел на себя, потом проверил метод на арестантах-добровольцах, которым за
участие в эксперименте была обещана свобода. Всю жизнь руки его оставались в
ожогах, полученных во время окуривания.
Тогда
шли жаркие споры между миазматиками и контагионистами. Первые утверждали:
инфекция передается вредоносными испарениями. И палили пушки, гремели колокола,
чтоб вызвать очистительное сотрясение воздуха. Однако правы оказались
контагионисты, полагавшие, что бубонная чума (не легочная!) распространяется
посредством контакта здоровых с больными – например, через вещи.
Д.С.Самойлович, и до Москвы “работавший на чуме” во время русско-турецкой
войны (где, кстати, оказывал помощь раненому А.В.Суворову), неоднократно
наблюдал отсутствие заражения при нахождении здоровых рядом с больными, если
между ними не было непосредственного контакта. Не удовлетворившись
наблюдениями, он ставит эксперименты – опять же на себе: “Я пропускал
через самую малейшую скважину воздух из покоя, где находились болезнующие
язвою, и в многократных и самоточнейших испытаниях удостоверил совершенно, что
от воздуха собственно ничто не заражается”.
Данила
Самойлович пытался найти возбудителя болезни, предложил предупредительные
прививки и многое другое. Как ученый он пользовался широкой известностью,
будучи избран членом 12 (!) зарубежных академий.
15
сентября 1771 года москвичей взбудоражила весть, что архиепископ Амвросий приказал
запечатать короб для приношений Боголюбской иконе Божией Матери, а саму икону
убрать.
Архиепископ
Амвросий (Андрей Степанович Зертис-Каменский, 1708-1771), человек
высокообразованный, составивший “Наставление, данное священникам, каким
образом около зараженных, больных и умерших поступать”, был совершенно
прав: большие скопления молящихся способствовали распространению болезни.
Однако простой люд не унимался: “Грабят Богородицу!.. Не дают
молиться!..” Страсти накалились. Толпа хлынула в Кремль, где в Чудовом
монастыре находилась консистория. Амвросия не нашли. Начали рушить, грабить
покои. Погибла уникальная библиотека. Бунт выплеснулся на улицы. Громили дома,
больницы, карантины, избивали полицейских, солдат, врачей. На следующий день,
прослышав, что архиепископ Амвросий в Донском монастыре, бросились туда,
схватили владыку и забили палками до смерти. Бунт все шире разливался по
Москве. Запечатанный короб для приношений оказался лишь спичкой, брошенной в
солому. Народ обезумел от страха и лишений…
Генерал
Еропкин, выкатив пушки, бунт усмирил, но ситуация продолжала оставаться
взрывоопасной. Генерал-губернатору Москвы Петру Семеновичу Салтыкову, который в
свое время славно громил пруссаков, – далеко за семьдесят. Он стар, немощен.
Шлет императрице слезные депеши. Императрица встревожена. Она понимает: Москва
нуждается в “сильной руке”. И принимает решение.
“Видя
прежалостное состояние нашего города Москвы, и что великое число народа мрет от
прилипчивых болезней, Мы бы сами поспешно туда прибыть за долге звания нашего
почли, есть ли бы сей наш поход, по теперешним военным обстоятельствам4,
самым делом за собою не повлек знатное расстройство и помешательство в важных
делах Империи нашей. И тако не могши делить опасности обывателей и сами
подняться отселе, заблагорассудили Мы туда отправить особу от Нас поверенную, с
властию такою, чтобы, по усмотрению на месте нужды и надобности, мог делать оне
все те распоряжения, кои ко спасению жизни и к достаточному прокормлению
жителей потребны” (из Манифеста от 21 сентября 1771 года).
“Особой
поверенной” был генерал-адъютант граф Григорий Григорьевич Орлов. Прибыв в
Москву с четырьмя гвардейскими полками 26 сентября, он тотчас приступает к
осмотру больниц и карантинов и 30 сентября выступает с обращением к москвичам:
“О бытии в Москве моровой язвы”. То были отнюдь не общие слова, но
конкретная программа действий. Прежде всего следовало внести наконец ясность,
что за болезнь – чума. И посланец императрицы жестко ставит “князя Орлова
предложенные Московским врачам вопросы о моровой по Москве язве”, на
которые “господа Доктора и Лекаря… по получении сего имеют каждый
особливо по собственному своему испытанию объявить…” 6 октября граф
собирает всех московских медиков. Он начинает с жесткой констатации, больше
похожей на диагноз: “Сперва собственное некоторых из господ медиков
мнение, якобы оказавшаяся здесь болезнь не есть заразительная язва, было одною
из главнейших причин великого сего зла распространения… изданные ими порознь
наставления не могли сильно действовать…” Далее граф спрашивает (даже и
сегодня, по прошествии 230 лет, поражает безукоризненная точность постановки
этих вопросов): “1.Умножающаяся в Москве смертносная болезнь та ли, что
называется моровою язвою? 2.Чрез воздух ли ею люди заражаются или от прикосновения
к зараженному? 3.Какия суть средства надежнейшия к предохранению от оной?
4.Есть ли, и какия способы ко уврачеванию зараженных?”
Граф
внимательно выслушивает всех и начинает действовать. Он разбивает город на 27
участков, в каждом из которых обеспечивает эвакуацию больных и умерших и их
точный учет. Понимая, что страхом наказания людей в лазареты не загонишь (страх
смерти сильней), Григорий Григорьевич находит иное решение. Выписываемые из
больниц и карантинов получают по пять (холостяки) или по десять (женатые)
рублей – по тем временам деньги немалые, а также бесплатно новую одежду. К тому
же “кои о таких (заболевших. – Н.К.), ни своей, ни других жизни
небрегущих, донесут, что укрывают опасную болезнь, давала (Комиссия. – Н.К.) по
десяти, а за приведенного в полицию со взятыми скрытно после умерших пожитками,
также и за продающего старое платье, когда оные в том изобличены, по 20 рублей
за каждого человека”5. И народ потянулся в карантины: страх
смерти, бывший сильнее угрозы наказаний, отступил перед нуждой и корыстью.
Одновременно велась широкая разъяснительная, санитарно-просветительская работа.
В город поспешили завезти достаточно продовольствия. Безработных занимали на
общественных работах. Осиротевших детей доставляли в специально организованный
приют на Таганке, откуда после положенного карантинного срока переводили в
Императорский воспитательный дом. В освобожденный от больных Угрешский
монастырь полиция направляла задержанных нищих и побродяжек.
Была
и еще одна серьезная проблема: “По сие время многие жители, за недостатком
казенных лошадей и людей, мертвых на наемных лошадях… на кладбища вывозили и
до оных, сидя подле самых гробов и на сие облокотясь, препровождали, чрез что
легко заражаться могли”. Погребения стали производить за казенный счет на
специальных кладбищах.
Прибывшие
с Г.Г.Орловым гвардейцы строго следили за порядком, не допускали мародерства,
воровства, сколько-нибудь значительных скоплений людей.
Медикам
положили двойной оклад и надбавку. Скажем, лекарский ученик получал в виде надбавки
20 рублей ежемесячно. Пять хороших коров можно было купить!
Вообще
на ликвидацию эпидемии государство денег не пожалело: борьба с “черной
смертью” обошлась казне в баснословную сумму – более 400000 рублей. И
результаты не замедлили сказаться: если в октябре 1771 года умерло 17561
человек, то в январе 1772 года – 330 человек, что составляет цифру естественной
убыли населения…
Дело
сделано. Григорий Григорьевич Орлов может отбыть в Северную Пальмиру. К его
возвращению Императрица приказала соорудить триумфальную арку. На южной стороне
было начертано: “Орловым от беды избавлена Москва”. Надпись на
северной стороне гласила:
“Когда
в 1771 годе на Москве был мор на людей и народное неустройство,
генерал-фельдцейхмейстер граф Григорий Орлов, по его просьбе получив повеление
туда поехать, установил порядок и послушание, сирым и неимущим доставил
пропитание и исцеление и свирепство язвы пресек добрыми своими
учреждениями”.
Медальерами
Г.Х.Вехтером и П.П.Уткиным была выбита по сему случаю медаль. На аверсе –
погрудной портрет графа Г.Г.Орлова в парике и мантии, с орденом Андрея
Первозванного на ленте и медальоном с портретом Императрицы Екатерины II. По
окружности слова: “Граф Григорий Григорьевич Орлов Римской Империи
князь”. На реверсе – Г.Г.Орлов в образе римского героя Марка Курция – в
античном одеянии скачущий на коне на фоне Московского Кремля. Надпись вверху:
“Россия таковых сынов в себе имеет”. Внизу: “За избавление
Москвы от язвы в 1771 году”6.
15
ноября 1772 года указом Императрицы Москва объявляется
“благополучною”. Однако в целях недопущения новой вспышки эпидемии
продолжает действовать Предохранительная комиссия. 25 ноября протоиерей
Успенского собора произносит “Слово благодарственное ко Всемогущему
Господу Богу в торжественный день совершенного пресечения заразительной болезни
в Москве”. Во всех храмах служат благодарственные молебны. Над городом
плывет колокольный звон. В город возвращаются успевшие покинуть его до эпидемии
москвичи. Предохранительная комиссия, врачи, полиция ведут тщательный надзор,
заставы не снимаются. Лишь 6 сентября 1775 года в Москву поступает “Указ
ея Императорского Величества о уничтожении Предохранительной комиссии и всех
внутренних застав”… С моровой язвой было покончено. Всего она унесла, по
разным оценкам, от 60000 до 100000 человек.
До
эпидемии кладбищ в Москве в собственном смысле не было, если не считать
кладбища для иноверцев, кладбища для бедных в Марьиной роще и Семеновского
кладбища для солдат и нижних чинов. Обычно же хоронили при церквах и в
монастырях. И лишь моровая язва 1770-1772 годов заставила власти выделить
специальные места для захоронений. Таким образом, нынешние Ваганьковское,
Даниловское, Дорогомиловское, Пятницкое, Калитниковское, Преображенское и
Семеновское (гражданское) кладбища, получившие название исторических, являются
скорбными памятниками нашествия на Москву “Царицы грозной”…
В
заключение хочется вернуться к “Описанию моровой язвы…”
А.Ф.Шафонского. Вот что пишет об этом фолианте объемом 655 страниц известный
отечественный историк медицины профессор Т.С.Сорокина.
“Среди
многих выдающихся достижений российской медицины уходящего тысячелетия особое
место в мировой истории занимает фундаментальный труд “Описание моровой
язвы, бывшей в столичном городе Москве с 1770 по 1772 г.”… с полным приложением
всех 212 государственных и врачебных документов этой великой эпохи… Книга
принадлежит к весьма редким литературным памятникам и в Российской
государственной библиотеке хранится в одном экземпляре…
Почему
же на стыке тысячелетий мы приносим дань глубокого уважения этому сочинению? В
чем заключается великое историческое значение и притягательность описанных в
нем событий и мероприятий? Ответ прост – приоритет России и подвиг России. Этот
труд стал первым в мировой литературе обобщением государственного и
общественного опыта успешной борьбы с чумой… Именно в России в 1771 году
сформировались и были блистательно осуществлены на практике методы
государственной организации противоэпидемических мероприятий по пресечению и
врачеванию чумы”7.
Список литературы
1
Шафонский А.Ф. Описание моровой язвы, бывшей в столичном городе Москве с 1770
по 1772 год”. М., 1775.
2
В некоторых изданиях, даже в таком солидном, как “История Москвы”
(М., 1953. Т.2. С.375), автором “Описания…” назван В.Г.Рубан, что
неверно.
3
Шафонский А.Ф. Указ. соч.
4
В то время шла вторая русско-турецкая война (1768-1774).
5
Шафонский А.Ф. Указ. соч.
6
Грибанов Э.Д., Балалыкин Д.А. Медицина Москвы на медалях Императорской России.
М., 1999. С.43-44.
7
Сорокина Т.С. Государственные меры пресечения в Москве моровой язвы 1771 г. //
Проблемы социальной гигиены, здравоохранения и истории медицины. 1999. № 6.
С.55.