И. А. Суханова Аллюзии
Среди отсылок к «Демону» и произведениям его круга в романе В. Орлова значительное место занимают аллюзии. Рассмотрим наиболее интересные из замеченных нами.
1. О Демоне в поэме Лермонтова сказано:
Красой блистая неземной /с.517/ [1].
О Данилове в романе Орлова сообщается: «Он и всегда был красив » /с.9/ [2] и через несколько строк красота героя подчеркивается в комическом контексте: «он остался красив» даже в марлевой противогриппозной повязке.
2. Как к аллюзиям, так и к перифразам можно отнести подробную, развернутую разработку в романе следующего фрагмента поэмы «Демон»:
В борьбе с могучим ураганом,
Как часто, подымая прах,
Одетый молньей и туманом,
Я шумно мчался в облаках,
Чтобы в толпе стихий мятежной
Сердечный ропот заглушить,
Спастись от думы неизбежной
И незабвенное забыть! /с.528/
К этому фрагменту отсылает, очевидно, глава 4 романа, в которой Данилов в трудный момент своей жизни с целью успокоиться, снять напряжение прибегает к своему излюбленному средству — купанию в молниях. Молнья и туман описываются очень подробно, с использованием научной терминологии, с указанием конкретной географии происходящих событий. Приближения грозы герой ждет над Останкином, лежа в воздушных струях и покуривая, «под ним, подчиняясь вращению земли, плыло Останкино» /с.15/ [3]. Грозовую тучу он ждет «с северо-запада, со свинцовых небес Лапландии» /с.15/. Сообщается, что туча прошла над Клином; после этого Данилов не выдерживает и устремляется ей навстречу: «Над станцией Крюково он врезался в темную, влажную массу и, разгребая руками лондонские туманы нижнего яруса тучи, стал подниматься на самый верх ее к взблескивающим ледяным кристаллам» /с.18/. То есть толпа стихий мятежная обладает вполне конкретными физическими признаками: туча темная, влажная, в ней можно различить ярусы и отдельные ледяные кристаллы. В такие же кристаллы преобразуется и сам Данилов. Молния предстает в виде отрицательных зарядов, которые «полетели вниз со скоростью в десятки тысяч километров в секунду» /с.18/. Не просто одетый молньей, как лермонтовский Демон, но слившись с ней, приобретя отрицательный заряд, Данилов даже «врезался в стальную иглу громоотвода Останкинского дворца. Но не ушел в землю, не нейтрализовался и не исчез …» /с.18/. «Дважды опять он попадал в стальную иглу, а в третий раз, увлекшись, промазал и расщепил старый парковый дуб возле катальной горки» /с.19/. Купания в молниях характеризуются как привычка /с.331/ и слабость /с.19/ героя, при этом замечается, что не все разновидности молнии ему по вкусу: «Но вот привык к купаниям в молниях. Да еще не в шаровых и не в ленточных, а именно в линейных» /с.19/. В конце эпизода снижение романтического образа довершается тем, что герой обнаруживает: «Кто-то нарочно и со зла напихал в тучу стекла и табаку, а Данилов в своих купаниях ничего и не заметил» /с.19/. Тем не менее сообщается, что купание в молниях Данилова немного успокоило, то есть сердечный ропот действительно несколько заглушен в толпе стихий мятежной.
Возможно, в разобранном эпизоде буквализуется и метафорическое сравнение из «Демона»:
Он был могущ, как вихорь шумный,
Блистал, как молнии струя /с.537-538/.
Сравним: «понесся к земле на острие молнии, завывал, гремел от восторга» /с.18/. К указанным же фрагментам, возможно, восходит и описание исчезновения из собрания домовых «порученца» Валентина Сергеевича: «Он превратился в нечто дымное и огненное, с треском врезавшееся в стену, и исчез » /с.15/. Зловещий образ снижается прозаизмами: «Домовые еще долго терли глаза, видно, натура Валентина Сергеевича при переходе из одного физического состояния в другое испускала слезоточивый газ. // „Ну и вкус у него!“ — думал Данилов, глядя на опаленные обои » /с.15/. Сравним:
Поныне возле кельи той
Насквозь прожженный виден камень /с.522/.
Строки же
Как часто, подымая прах
…………………………………..
Я шумно мчался в небесах
…………………………………..
Он был могущ, как вихорь шумный…
возможно, отзываются в описании первого появления перед Даниловым его отца, старого демона, выжившего из ума: «Будто вскипело нечто желтое (пыль? жидкость? месиво?) поднялось вверх столбом, буйное, свирепое, и полетело» /с.303/.
3. В поэме Лермонтова Тамара обращается к Демону:
Клянися мне… От злых стяжаний
Отречься ныне дай обет!
Ужель ни клятв, ни обещаний
Ненарушимых больше нет? /с.513/.
На это Демон отвечает длинной клятвой:
Отныне яд коварной лести
Ничей уж не встревожит ум
……………………………………..
Хочу я с небом примириться
……………………………………..
Хочу я веровать добру.
Слезой раскаянья сотру
Я на челе, тебя достойном,
Следы небесного огня –
И мир в неведенье спокойном
Пусть доцветает без меня! /с.530-531/.
Тем не менее уже ясно, что он собирается погубить Тамару, то есть клятва Демона оказывается ложной. Таковыми же оказываются клятвы Данилова перед его демоническим начальством, но суть его заверений с обратным знаком: он обещает приносить людям зло, как это полагается демону. ” брали с него клятвенные заверения в том, что он покончит с легкомыслием. Данилов с охотой давал заверения ” /с.27/. «Данилов глядел на сановников невинными глазами, каялся и обещал исправиться. Однако не менялся» /с.28/. Данилов давно уже служит добру и не намерен «исправляться», ложные клятвы Демона оборачиваются двоемыслием «совка».
4. В главе 43 в сцене разбирательства Данилову предъявляют обвинения в добрых делах, в том числе в том, «что он, будучи в демоническом состоянии и пользуясь неземными средствами, не позволил утонуть четырем судам в Индийском и Тихом океанах» /с.319/; «направил поток лавы мимо рыбацкого поселка» /с.320/; «вел полуслепую старушку через улицу возле метро „Щербаковская“ ( скольких старушек он переводил через улицу ) » /с.318/. Возможно, эти моменты восходят ко второй и третьей черновым редакциям «Демона», где есть эпизод удаления Демона от злых дел и его действительной попытки творить добро:
Составя светлые шары,
Он их по ветру посылает,
Велит им путнику блеснуть
И над болотом освещает
Опасный и заглохший путь.
Когда метель гудет и свищет,
Он охраняет прошлеца,
Сдувает пыль с его лица
И для него защиту ищет. /Третья редакция, с.572/.
5. Мы уже писали [4] об аллюзии, которую дала строчка
Хоры стройные светил /с.515/.
Образ светил встречается в поэме еще два раза:
Когда бегущая комета
Улыбкой ласковой привета
Любила поменяться с ним,
Когда сквозь вечные туманы,
Познанья жадный, он следил
Кочующие караваны
В пространстве брошенных светил /с.504/;
Я видел брачное убранство
Светил, знакомых мне давно …
Они текли в венцах из злата /с.527/.
Все указанные фрагменты могли отозваться в эпизоде путешествия Данилова к созвездию Тельца: ” вблизи светил и планет позволял себе и пролетать, любовался видами ” /с.300/; «Он залетел в небольшой мир со звездой, похожей на Солнце, и с пятью живыми планетами» /с.301/. Здесь, кроме указанных фрагментов окончательной редакции «Демона», возможно, угадываются строки из второй редакции:
Скитаться посреди миров /с.553/
и — повторяющаяся во второй и третьей —
Брожу один среди миров /с.560, 578/,
а также фрагмент из поэмы «Азраил»:
Мог звезды навещать порой
И любоваться их красой
Вблизи, не утомляя взор /с.128/ [5].
Некоторые видения Данилова в Колодце Ожидания отдаленно напоминают и такие строки из «Азраила»:
По беспредельности небес
Блуждал я много, много лет
И зрел, как старый мир исчез
И как родился новый свет /с.131/.
Сравним: ” потекли перед Даниловым спирали, диски, скопления звезд и планет, движение их становилось все более тихим или сонным, все вокруг словно бы вмерзало в лед или становилось льдом” /с.250/; ” возникали перед ним галактики и вселенные ” /с.315/. Вспомним еще образ умирающей розовой звезды в сцене дуэли с Кармадоном. Отметим также, что о спиралях и дисках говорится потекли — ср.: «Они текли в венцах из злата».
6. В романе Орлова герой-демон, «бессмертная по положению натура» /с.157/, живет среди людей и любит земную женщину Наташу. Ситуация напоминает строки из «Азраила»:
И ныне я живу меж вас,
Бессмертный смертную люблю /с.131/.
Данилов очень не хочет, чтобы в Девяти Слоях догадались о серьезности этого чувства. Сравним:
Ему любить
Не должно сердца допустить.
Он связан клятвой роковою. /Вторая редакция «Демона», с.553; то же и в Третьей редакции, пунктуация изменена, с.570-571./
Оба процитированных фрагмента отзываются в романе в запрете для демонов и подчиненных им домовых любить земных женщин: «отца его за греховную земную любовь и за определенное своеобразие личных свойств навечно отослали на Юпитер» /с.23/; «Наказать его в ту пору могли и за одну связь (коли посчитали ее серьезной) с земной женщиной» /с.308/, «Иван Афанасьевич не имел права любить земную женщину. Поэтому его и не стало» /с.8/. В этой ситуации опасность может грозить и самой женщине: «А как бы не пострадала Наташа от того, что он, Данилов, был теперь влюблен в нее, как бы не сгубила ее его земная любовь» /с.56/. В соответствии с первоисточником демоническая любовь действительно губительна:
день от дня
Я вяну, жертва злой отравы!
Меня терзает дух лукавый
Неотразимою мечтой;
Я гибну /с.518/.
Тамара действительно гибнет:
Смертельный яд его лобзанья
Мгновенно в грудь ее проник /с.533/.
Если Данилов не хочет и боится погубить Наташу, то у лермонтовского героя намерение погубить возлюбленную само собой разумеется, что особенно четко эксплицировано в черновых редакциях поэмы -Второй, Третьей и Пятой:
Красавице погибнуть надо,
Ее не пощадит он вновь,
Погибнет — прежняя любовь
Не будет для нее оградой!.. /с.558, 576, 597/;
И там погубит навсегда
Предмет любви своей минувшей! /с.553, 577, 598; оба фрагмента в разных редакциях отличаются пунктуацией/.
Погубить Наташу намерен Кармадон (злой демон, какодемон), Данилов же (добрый демон, агатодемон) в этой ситуации оказывается аналогичным Ангелу поэмы Лермонтова, хотя в отличие от него не допускает даже временного искушения: «Он знал одно: не вызови он Кармадона на поединок, случилась бы беда. Даже если Наташе и было приятно пойти с Кармадоном в беседу, кончилось бы все для нее скверно» /с.148/.
7. В романе Орлова присутствует и популярный в западноевропейской литературе мотив зависти сверхъестественного существа к человеческой доле, возводимый обычно к «Русалочке» Андерсена. Характерен этот мотив и для «фаустовской традиции» [6], находим его и в «Демоне» и сопутствующих ему источниках:
Лишь только я тебя увидел –
И тайно вдруг возненавидел
Бессмертие и власть мою.
Я позавидовал невольно
Неполной радости земной,
Не жить, как ты, мне стало больно,
И страшно — розно жить с тобой.
………………………………………………
Что без тебя мне эта вечность?
Моих владений бесконечность? /с.525/;
И часто, очень часто людям он
Завидовал. /Четвертая редакция, с.588/;
О люди! Вы жалки, но со всем тем я сменял бы мое вечное существование на мгновенную искру жизни человеческой… /Азраил, с.128/.
Этой завистью страдают и демоны в «Альтисте Данилове»:
” — Мне бы тут жить! — сказал ему Кармадон.
— Где тут?
— Вот здесь, — сказал Кармадон, обвел взглядом стены буфета, — на Земле. Хотя бы и водопроводчиком Колей…” /с.142/.
Ученый демон Новый Маргарит восклицает: «Что Большое Откровение! Что ощущение вечности! Что видение всего насквозь! Что наши волшебные по сравнению с человеческими возможности! И с ними все равно не знаешь истины» /с.296/.
Мечты Кармадона оказываются реальностью для Данилова: «И вышло решение, среди многих прочих: Данилова как неполноценного демона отправить на вечное поселение на Землю, в люди» /с.25/. /Ср.: «Он замешался меж людей» — Пятая редакция, с.595./ «А о том, что он попал на Землю, Данилов жалеть не мог» /с.261/. Кармадон говорит Данилову: «Ты вроде этого… Штирлица… Ты тут свой… Туземец… ты и думаешь по-здешнему… и пиликаешь по-ихнему… Ты здешний, ты земной …» /с.128/. Тем не менее, демонический компонент его натуры Данилову и на земле кажется лишним в его отношениях с Наташей: «Однако он считал, что не может теперь при Наташе хоть и на мгновение выйти из человеческого состояния. Да и не только теперь, но и никогда» /с.87/; «даже и в мыслях сейчас, рядом с Наташей, Данилов не хотел напоминать себе, что он не во всем человек » (ср.: «Не жить, как ты, мне стало больно»). Он и становится человеком все больше и больше, за что ему и устраивают разбирательство в Девяти Слоях. «А какой он демон? Конечно, он более человек, нежели демон. Да что тебе! Скорее — он просто человек. Правда, с особенными возможностями» /с.330/. Данилов доволен изгнанием на Землю — такой неожиданный поворот приобретает в романе изгнанничество лермонтовского Демона («Печальный Демон, дух изгнанья …» — с.504, «изгнанник рая» — с.505, «В груди изгнанника бесплодной …» — с.507/.
Таким образом, в романе происходит реализация «многовековой мечты» духов и демонов стать человеком. Однако Данилов не хотел бы полностью «освободиться от Девяти Слоев, забыть о том, что они есть» /с.331/, потому что «не мог теперь отказаться от многих своих привычек» /с.331/ — купаний в молниях, полетов в Анды и т.д.; то есть особенные возможности оказываются не лишними для человека.
8. Как в черновых, так и в окончательной редакции «Демона» присутствует мотив неудовлетворенности злом и тщетности зла:
Ничтожной властвуя землей,
Он сеял зло без наслажденья.
Нигде искусству своему
Он не встречал сопротивленья –
И зло наскучило ему /с.505/;
И я людьми недолго правил,
Греху недолго их учил,
Все благородное бесславил
И все прекрасное хулил;
Недолго… пламень чистой веры
Легко навек я залил в них …
А стоили ль трудов моих
Одни глупцы да лицемеры?
…………………………………….
Но злобы мрачные забавы
Недолго нравилися мне! /с.528/;
Но что ж! — и зло не радует тебя? /Четвертая редакция, с.588/;
И, победив свое презренье,
Он замешался меж людей,
Чтоб ядом пагубных речей
Убить в них веру в провиденье …
Но до него, как и при нем,
Уж веры не было ни в ком /Пятая редакция, с.595/.
Перед главным героем романа Орлова стоят другие проблемы: зло Данилову не наскучило, а изначально было чуждо; ему приходится не побеждать презрение к людям, а наоборот, маскировать презрением свои симпатии к ним. Злобы мрачные забавы ему никогда не нравились, он только под давлением начальства «скрепя сердце вынужден был взяться за мелкие пакости, вроде радиопомех, разводов и снежных обвалов, при этом он устраивал неприятности лишь дурным, по его понятиям, людям» /с.26/. Сообщается также, что «не был Данилов способен на мелкую месть» /с.10/. Поэтому «лабораторным путем ученая комиссия установила в Данилове низкое содержание внутренней вредности» /с.26/. Другие демоны злом как таковым не тяготятся, но разочарованы неэффективностью своей деятельности. «Порой какой-нибудь цивилизации устроишь встряску, что ужас, с потопами и извержениями, с моровыми поветриями, со взрывами губительных веществ, с кровью, с сожжением столиц, с ненавистью братьев друг к другу, со страданием мысли, но оставишь жизнь — и потом все, не сразу, постепенно, но обязательно расцветает мощно и пышно, как злак на перегное …» [7] /с.279/ — сокрушается Кармадон и спрашивает: «Зачем мы со своими стараниями и соблазнами? Необходимо ли наше присутствие в мире? /с.279/ Новый Маргарит признает: „Есть ли от наших усилий толк? Скажем, на земле? Толку от наших усилий мало. Конечно, есть дела, и существенные, но… Ход земной цивилизации не мы движем и не мы тормозим. // — А кто же? — спросил Данилов // — Сами земляне /с.294/. Тем не менее, ученый демон заключает: “Конечно, люди сами себе вредят. Но и нашего зла стоят». На уровне сюжета оказывается, что люди сами могут выполнять функции демонов, то есть фактически подменять их деятельность своей. Так, Данилову поручено курировать хлопобудов, но выясняется, что роль искусителя для них уже выполняет Ростовцев.
Мы рассмотрели отсылки к лермонтовским текстам в романе В. Орлова «Альтист Данилов» в виде аллюзий и включений отдельных слов. Что-то, безусловно, могло ускользнуть от нашего внимания, тем не менее, отмеченные нами случаи отсылок достаточно многочисленны, роман пронизан ими. Текст первоисточника оказывается радикально преобразованным в новом тексте. Поскольку мы имеем дело с произведением сатирическим, основным приемом преобразования первоисточника оказывается своеобразное «перевертывание» сюжетных ходов и ситуаций, смена функций персонажей. При этом угадать, узнать отсылку к первоисточнику мы можем по отдельному включенному слову, которое в таком случае становится знаком, сигналом такой отсылки. Первоисточник может подвергаться буквализации, игре смыслами, доведенной до абсурда конкретизацией деталей. В результате соблюдается основной принцип создания комического — несоответствие чего-либо чему-либо, обман ожидания. Этому же способствует «столкновение» отсылок к разным источникам, относящимся к разным литературным традициям, глубинная связь между которыми обычно не осознается широким читателем. Многочисленность отсылок и разнообразие преобразований усиливает комический эффект текста. Примечания
Тексты М.Ю. Лермонтова цитируются по изданию: Лермонтов М.Ю. Собр. соч.: В 4-х т. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1959. Т.2.
В работе использовано издание: Орлов В.В. Альтист Данилов. М.: ИПО «Полигран», 1993.
Ср.: И с непонятной быстротою
Внизу вращается Земля. /И. — В. Гете. Фауст. Перевод Б. Пастернака. М.: Худ. лит., 1969. С.11.
Суханова И.А. Лексико-семантический анализ интертекста (на материале романа Владимира Орлова «Альтист Данилов»). Ярославский педагогический вестник. 2001. № 2. С.52-57.
Этот источник сближается с другим — «Народной книгой о Фаусте», где дух Мефостофиль говорит: «все звездочеты и астрономы ничего особенного предсказать не могут, ибо все это — сокровенные вещи, сотворенные Богом, которые люди не могут познать и исследовать, как то можем мы, духи, парящие в воздухе и поднебесье. Ибо мы — старые духи, искушенные в движении небесных светил» /Перев. Р.Френкель. В изд.: Немецкие шванки и народные книги 16 века. М.: Худ. лит., 1990. С.538/. Сам же эпизод полета Данилова соотносится с главой 25 народной книги — «Как доктор Фауст путешествовал по звездам» /Указ. изд., с.649-553/.
Так, в «Народной книге о Фаусте» герой спрашивает «своего духа»: «Однако хочешь ли ты, Мефостофиль, быть на моем месте человеком?
— Да, — отвечал дух со вздохом …» /Указ. изд., с.536/. В «Фаусте» Гете Фауст восклицает: О, если б магию забыть,
Заклятий больше не произносить,
О, если бы с природой наравне
Быть человеком, человеком мне! /Перев. Б. Пастернака. Указ. изд., с.449/.
Мотив этот присутствует и в основных (с нашей точки зрения) источниках «Альтиста Данилова» — «Докторе Фаустусе» и «Тонио Крегере» Томаса Манна — как зависть исключительной личности к обыкновенным людям.
Ср.: А люди, звери и порода птичья,
Мори их не мори, им трын-трава.
Плодятся вечно эти существа,
И жизнь всегда имеется в наличье.
— сетует Мефистофель в «Фаусте» Гете (Указ. изд., с.77/.