«Ребенкабьют»: к вопросу о происхождении сексуальных извращений
Фантастическоепредставление «ребенка бьют» с поразительной частотой встречается впризнаниях лиц, обращавшихся к аналитическому лечению по поводу своей истерииили невроза навязчивых состояний. Весьма правдоподобно, что еще чаще оно имеетместо у других людей, которых не принуждает принять подобное решение какое-тоявное заболевание. С этой фантазией связаны ощущения удовольствия, из-закоторых она бесчисленное количество раз воспроизводилась или все ещевоспроизводится [нашими пациентами]. Кульминацией представленной ситуации почтивсегда, как правило, оказывается онанистическое самоудовлетворение, котороепоначалу производится по воле фантазирующего, но затем приобретает и некийнавязчивый характер, преодолевая его сопротивление. Признание в этой фантазииделается лишь с колебанием, воспоминание о ее первом появлении расплывается,аналитическая трактовка предмета сталкивается с недвусмысленным сопротивлением,стыд и сознание вины возбуждаются при этом, возможно, сильнее, чем при схожихсообщениях, касающихся воспоминаний о начале сексуальной жизни. Наконец, можноконстатировать, что первые фантазии подобного рода вынашивались в очень раннийпериод, определенно до поступления в школу, уже на пятом и шестом году жизни.Когда ребенок увидел затем в школе, как другие дети избивались учителем, этопереживание вновь пробудило к жизни эти фантазии, если они уже уснули, илиусилило их, если они все еще были налицо, примечательным образом модифицировавих содержание. Отныне и впредь избивались «неопределенно многие»дети. Влияние школы было столь отчетливым, что пациенты поначалу пыталисьвозвести свои фантазии битья исключительно к этим впечатлениям школьногопериода, начинающегося с шестилетнего возраста. Но эта попытка всегдаоказывалась несостоятельной: фантазии были налицо уже до этого времени. Когда встарших классах избиение детей прекращалось, его воздействие более чемвозмещалось впечатлениями, получаемыми от чтения, которое быстро приобреталобольшое значение. Применительно к моим пациентам, речь почти всегда шла ободних и тех же доступных молодежи книгах, в содержании которых фантазии битьячерпали для себя новые импульсы: так называемая Bibliotheque rose, «Хижинадяди Тома» и тому подобное. Состязаясь с этими сочинениями, собственноефантазирование ребенка начинало измышлять целый набор ситуаций и институтов, вкоторых детей за их дурное поведение и озорство бьют, наказывают или караюткаким-то иным образом. Поскольку фантастическое представление «ребенкабьют» было загружено интенсивным удовольствием и приводило к актуавтоэротического удовлетворения, можно было бы ожидать того, что источникомсхожего наслаждения служило также и наблюдение за тем, как в школе избивалсядругой ребенок. Этого, однако, никогда не происходило. Присутствие при реальныхсценах избиения в школе и переживания, связанные с ними, вызывали унаблюдающего ребенка, по-видимому, какое-то смешанное чувство совершенноособого возбуждения со значительной долей осуждения (Ablehnung). В ряде случаевреальное переживание сцен избиения воспринималось как нетерпимое. Впрочем, и врафинированных фантазиях более поздних лет в качестве условия настаивалось натом, что наказываемым детям не причиняется никакого серьезного вреда. Мы должныбыли поднять вопрос о том, какое соотношение существует между значимостьюфантазии битья и той ролью, которую могло бы играть в домашнем воспитании ребенкареальное телесное наказание. Напрашивающееся предположение о том, что здесьмогло бы иметь место обратно пропорциональное соотношение, не может бытьдоказано в силу односторонности нашего материала. Людей, которые доставлялиматериал для этих анализов, очень редко били в детстве — во всяком случае, ихвоспитывали не розгами. Естественно, каждый из этих детей в том или ином случаеимел возможность почувствовать превосходящую физическую силу своих родителейили воспитателей, а то, что в любой детской нет недостатка в потасовках междусамими детьми, и вовсе не нужно выделять как-то особо. Наше исследование непрочь было извлечь побольше сведений из тех ранних и несложных фантазий,которые явным образом восходят к влиянию школьных впечатлений и чтения этогопериода. Кем был избиваемый ребенок? Самим фантазирующим или каким-топосторонним? Был ли это всегда один и тот же ребенок или сколь угодно частодругой? Кем был тот, кто бил ребенка? Какой-то взрослый? И кто тогда? Или жеребенок фантазировал, будто он сам бьет другого? Никаких сведений, проливающихсвет на все эти вопросы, мы не получали — всегда лишь один робкий ответ:«Больше я об этом ничего не знаю; ребенка бьют.» Справки относительнопола избиваемого ребенка имели больший успех, но и они не вносили никакойясности. Иногда нам отвечали: «Всегда лишь мальчиков» или «Лишьдевочек»; чаще ответ гласил: «Этого я не знаю» или: «Этовсе равно». То, что имело значение для исследователя — некое устойчивоесоотношение между полом фантазирующего и полом избиваемого ребенка, — зафиксировать так и не удавалось. Порой обнаруживалась еще одна характернаядеталь содержания фантазии: «Маленького ребенка бьют по голой попе».В данных обстоятельствах поначалу нельзя было даже решить, обозначить липримыкающее к фантазии битья удовольствие как садистское или же какмазохистское.
II
Понятьтакую фантазию, возникающую в раннем детском возрасте, по-видимому, врезультате каких-то случайных влияний и сохраняемую позже для полученияавтоэротического удовлетворения, в соответствии с нашими прежними воззрениямиможно лишь в том смысле, что речь здесь идет о какой-то первичной чертеизвращения. Одна из компонент сексуальной функции обогнала в развитии другую,зафиксировалась и, в результате, отклонилась от позднейших процессов развития,засвидетельствовав, тем самым, некую особую, ненормальную конституцию личности.Мы знаем, что подобное инфантильное извращение не обязательно остается на всюжизнь, позднее оно еще может подвергнуться вытеснению, быть замещенным тем илииным реактивным образованием или же преобразиться под действием сублимации.(Возможно, однако, что сублимация берет начало в каком-то особом процессе,задерживавшемся вытеснением). Но тогда, когда процессы эти отсутствуют,извращение сохраняется и в зрелой жизни, и там, где мы встречаем у взрослогокакое-то сексуальное отклонение — перверсию, фетишизм, инверсию, — там мы сполным правом ожидаем путем амнезического исследования раскрыть подобноефиксирующее событие детского периода. Да и задолго до психоанализа такие наблюдатели,как Бине, возводили странные сексуальные отклонения зрелого периода к подобнымвпечатлениям все того же пяти- или шестилетнего возраста. Впрочем, при этом мынаталкивались на границы нашего понимания, ибо фиксирующим впечатлениямнедоставало какой бы то ни было травматической силы, большей частью они былибанальными и никак не возбуждали других индивидов; невозможно было сказать,почему именно на них зафиксировались сексуальные стремления. Но их значениеможно было поискать как раз в том, что они давали — хотя бы и случайный — поводдля фиксации преждевременной и готовой к скачку сексуальной компоненты, и мыдолжны были подготовиться к тому, что цепочка казуальной связи где-топреждевременно оборвется. Именно врожденная конституция, казалось, соответствовалавсем требованиям для [объяснения] подобной точки обрыва. Если оторвавшаясяпреждевременно сексуальная компонента имеет садистский характер, то наосновании уже достигнутых нами знаний, мы можем ожидать, что в результате еепозднейшего вытеснения создастся предрасположенность к неврозу навязчивыхсостояний. Нельзя сказать, что этому ожиданию противоречит результат нашихисследований. Среди шести случаев, на обстоятельном изучении которых построенаэта небольшая статья (четыре женщины, два мужчины), есть случаи неврозанавязчивых состояний, один весьма тяжкий, опасный для жизни, и один среднейтяжести, хорошо доступный [терапевтическому] воздействию, а также третий, вкотором присутствовали по крайней мере отдельные явные черты невроза навязчивыхсостояний. Четвертый случай, однако, был чистейшей истерией, с болями иторможением, а в пятом случае человек обратился за помощью к аналитику лишьиз-за нерешительности, от которой он страдал в своей жизни, и этот случайгрубая клиническая диагностика либо вообще никак не классифицировала бы, либоотделалась бы от него, налепив на него ярлык какой-нибудь«психастении». Подобная статистика никак не может нас разочаровывать,ибо, во-первых, мы знаем, что не всякая предрасположенность обязательно развиваетсязатем в болезнь, а во-вторых, мы вправе удовлетвориться объяснением того, чтоимеется налицо, и вообще уклониться от задачи уяснения также и того, почемунечто не произошло. До сих пор и никак не дальше наши теперешние знанияпозволили бы нам проникнуть в понимание фантазии битья. Подозрение, чтопроблема этим не исчерпывается, шевелится, впрочем, в мозгу у врача-аналитика,когда ему приходится признаваться себе, что фантазии эти по большей частиостаются в стороне от прочего содержания невроза и не занимают в его структуреникакого подходящего места; но обычно, как я это знаю по собственному опыту, отподобных подозрений охотно отмахиваются.
III
Встрогом смысле — а почему бы и не рассмотреть это настолько строго, насколькоэто возможно? — лишь такое аналитическое усилие заслуживает признания вкачестве корректного психоанализа, которому удалось устранить амнезию,окутывающую для взрослого человека знание о его детской жизни (т. е. примерно сдвух до пяти лет). В среде аналитиков об этом просто невозможно говоритьслишком громко или слишком часто. Мотивы, заставляющие не считаться с подобнымувещеванием, конечно же, понятны. Полезных результатов хотелось бы достигать вкратчайшие сроки и с наименьшими затратами усилий. Но в настоящее время длякаждого из нас теоретическое знание все еще несравненно весомей, нежелитерапевтический результат, и тот, кто пренебрегает анализом детского периода, снеобходимостью впадает в тяжелейшие заблуждения. Это подчеркивание значимостинаиболее ранних переживаний не обусловливает недооценки более поздних; нопозднейшие жизненные впечатления достаточно громко выражают себя при анализеустами больного, а поднять голос за права детства должен не кто иной, как врач.Период детства с двух до четырех или пяти лет — это такое время, когдаврожденные либидинозные факторы впервые пробуждаются под действием тех или иныхпереживаний и связываются с определенными комплексами. Рассматриваемые здесьфантазии битья появляются лишь к концу этого времени или по его завершении.Они, таким образом, вполне могут иметь какую-то предысторию, претерпеватьизвестное различие, соответствовать конечному результату, а не начальномупроявлению. Это предположение подтверждается анализом. Последовательное егоприменение позволяет выяснить, что фантазии битья имеют совсем непростуюисторию развития, в ходе которой многое в них не раз меняется: их отношение кфантазирующему лицу, их объект, содержание и значение. Чтобы нам было легчепроследить эти превращения, которым подвергаются фантазии битья, я позволю себетеперь ограничить свое описание лицами женского пола, которые и без того(четверо против двоих) составляют большую часть моего материала. Кроме того, сфантазиями битья у мужчин связана и другая тема, которую в настоящей статье яхотел бы обойти. При этом я попытаюсь схематизировать не больше, чем этонеобходимо при изображении среднестатистического случая. И даже есливпоследствии дальнейшее наблюдение предоставит большее многообразие случаев, явсе-таки уверен в том, что мне удалось ухватить какое-то типичное и отнюдь нередкое событие. Итак, первая фаза фантазий битья у девочек должна относиться квесьма раннему периоду детства. Кое-что в них примечательным образом остаетсянеопределенным, как если бы было безразличным. Скудость сведений, получаемых отпациентов при их первом сообщении «Ребенка бьют», как будтооправдывается в фантазии этой [фазы]. Но вот другая черта определяется вполнечетко, причем в одном и том же духе. А именно, фантазирующий ребенок никогда невыступает избиваемым, это, как правило, какой-то другой ребенок, чаще всего — братишка или сестренка, когда таковые имеются. Поскольку это может быть какмальчик, так и девочка, никакого устойчивого соотношения между поломфантазирующего и избиваемого ребенка вывести здесь невозможно. Фантазия, такимобразом, определенно не является мазохистской; ее можно было бы назватьсадистской, но мы не вправе упускать из виду то обстоятельство, чтофантазирующий ребенок сам никогда не выступает и в качестве бьющего. Опоследнем можно утверждать лишь то, что это не другой ребенок, но какой-товзрослый. Позднее этот неопределенный взрослый явно и недвусмысленно признаетсяза отца (девочки). Итак, эта первая фаза фантазии битья полностью передаетсяследующим положением: «Отец бьет ребенка». Я выдал бы многое изсодержания [фантазии], которое еще предстоит раскрыть, если сказал бы вместоэтого: «Отец бьет ненавистного мне ребенка». Впрочем, можноколебаться относительно того, должны ли мы за этой предварительной стадиейпозднейшей фантазии битья признавать уже характер какой-то«фантазии». Возможно, речь здесь идет, скорее, о неких воспоминанияхо подобных событиях, свидетелями которых [пациенты] были, о желаниях, которыебыли вызваны теми или иными поводами, — но сомнения эти не имеют никакогозначения. Между этой первой и последующей фазой происходят значительныеперемены. Хотя роль бьющего по-прежнему исполняется отцом, роль избиваемогоиграет теперь, как правило, сам фантазирующий ребенок; фантазия имеет теперьподчеркнуто гедонистический характер и заполнена важным содержанием,происхождением которого мы займемся позже. Она выражается теперь словами: яизбиваюсь отцом. Она имеет несомненно мазохистский характер. Эта вторая фаза — самая важная из всех, и она больше других отягощена последствиями. Но о ней, в известномсмысле, можно сказать, что она никогда не имела реального существования. Ни водном из случаев ее не вспоминают, ей так и не удалось пробиться к осознанию.Она представляет собой аналитическую конструкцию, но из-за этого еенеобходимость не становится меньшей. Третья фаза напоминает первую. Еесловесное выражение известно из сообщения пациентки. Отец никогда не выступаетв качестве бьющего лица, последнее либо оставляется неопределенным, как впервой фазе, либо типичным образом загружается неким заместителем отца(учителем). Сам фантазирующий ребенок в фантазии битья больше не появляется. Намои настойчивые расспросы об этом пациентки отвечают лишь следующее: «Я,наверное, наблюдаю». Вместо одного избиваемого ребенка теперь вбольшинстве случаев налицо множество детей. Чаще всего избиваемыми (в фантазияхдевочек) оказываются мальчики — но не знакомые им лично. Изначально несложная имонотонная ситуация избиения может теперь самым разнообразным образоммодифицироваться и приукрашаться, а само избиение — замещаться наказаниями иунижениями иного рода. Но существенный характер, который отличает и простейшиефантазии этой фазы от фантазий первой фазы и который связывает ее со среднейфазой, заключается в следующем: фантазия является теперь носительницей сильногои недвусмысленного сексуального возбуждения и, как таковая, способствуетдостижению онанистического удовлетворения. Но именно это и представляетсязагадочным: каким путем садистская с этих пор фантазия о том, что каких-топосторонних и незнакомых мальчиков бьют, получает отныне в свое постоянноевладение либидинозные стремления маленькой девочки? Мы не скрываем от себя итого, что взаимосвязь и последовательность трех фаз фантазии битья, равно как ивсе иные ее особенности, до сих пор оставались совершенно невыясненными.
IV
Еслиповести анализ через те ранние времена, к которым возводится фантазия битья ииз которых она извлекается воспоминанием, то он покажет нам ребенка,захваченного импульсами своего родительского комплекса. Маленькая девочка с нежностьюфиксируется на отце, который, очевидно, сделал все, чтобы завоевать ее любовь,и закладывает при этом семя, из которого возникнет установка ненависти исоперничества по отношению к матери, остающаяся наряду с потоком нежнойпривязанности к ней; этой установке с годами, может быть, суждено становитьсявсе сильнее и осознаваться все отчетливее, или же давать толчок к какой-точрезмерной реактивной любовной привязанности к матери. В детской есть еще идругие дети, совсем немногим старше или младше, которых не желают терпеть помножеству разных причин, но главным образом потому, что с ними приходитсяделить любовь родителей, и которых отталкивают от себя со всей той неукротимойэнергией, которая свойственна эмоциональной жизни этих лет. Если речь идет о младшемребенке, брате или сестре (так дело обстояло в трех из четырех моих случаев),то его не только ненавидят, но еще и презирают, и старшему ребенку приходитсяпри этом наблюдать, как именно он притягивает к себе ту львиную долю нежности,которую ослепленные родители всякий раз готовы уделить самому младшему. Вскорестановится ясно, что побои, даже если это не очень больно, означают отказ влюбви и унижение. Так, не один ребенок, считавший себя надежно утвердившимся внепоколебимой любви своих родителей, одним-единственным ударом ниспровергался снебес своего воображаемого всемогущества. Таким образом, представление о том,что отец бьет этого ненавистного ребенка, доставляет удовольствие совершеннонезависимо от того, видели ли его действительно избивающим его. Это означаетследующее: «Отец не любит этого другого ребенка, он любит лишь меня».Таково, стало быть, содержание и значение фантазии битья в ее первой фазе.Фантазия явно удовлетворяет ревность ребенка и находится в зависимости от его любовнойжизни, но ее также сильно подкрепляют и эгоистические интересы ребенка.Следовательно, остается сомнительным, вправе ли мы обозначить ее как чисто«сексуальную»; не отваживаемся мы назвать ее и«садистской». Ведь известно, что все признаки, на которых мы привыклиосновывать свои различения, ближе к истоку обычно становятся расплывчатыми. Такчто это, по-видимому, напоминает предсказание трех ведьм Банко: [фантазия неявляется] ни отчетливо сексуальной, ни даже садистской, однако представляетсобой тот материал, из которого обе должны позднее возникнуть. Однако, ни одиниз случаев не дает оснований предполагать, что уже эта первая фаза фантазиислужит тому возбуждению, которое учится разряжаться с использованием гениталийв акте онанизма. В этом преждевременном выборе объекта инцестуозной любвисексуальная жизнь ребенка явно достигает ступени генитальной организации. Вслучае мальчика доказать это легче, но и в случае девочки это неоспоримо. Надлибидинозным стремлением ребенка господствует нечто вроде предвосхищенияпозднейших окончательных и нормальных сексуальных целей; уместно выразитьудивление по поводу того, откуда оно берется, но мы вправе принять его вкачестве доказательства того, что гениталии начали уже играть свою роль впроцессе возбуждения. Желание иметь с матерью ребенка всегда присутствует умальчика, желание иметь ребенка от отца неизменно наличествует у девочки, и этопри полной неспособности внести для себя ясность по поводу того, каким путемможно прийти к исполнению этого желания. То, что гениталии должны иметь к этомукакое-то отношение, для ребенка, как будто, несомненно, хотя его размышления наэтот счет могут заставить его искать суть предполагаемой между родителямиинтимности и в иного рода отношениях, — например, в том, что они спят вместе, всовместном мочеиспускании и тому подобном, — и такое содержание легче схватитьв словесных представлениях, чем то смутное, что связано с гениталиями. Ноприходит время, когда эти ранние цветы увядают от морозов: ни одна из этихинцестуозных влюбленностей не может избегнуть судьбы вытеснения. Ониподвергаются ему либо при тех или иных внешних поводах, которые можнопроследить и которые вызывают некое разочарование, при нечаянных обидах, принежеланном рождении нового брата или сестры, воспринимающемся как неверность,или же без подобных поводов, изнутри, — возможно, лишь в силу простогоотсутствия своего завершения, по которому слишком долго томились. Нельзя непризнать того, что поводы эти не являются действительными причинами, но этимлюбовным привязанностям суждено когда-то погибнуть, и мы не можем сказать,отчего. Вероятнее всего, они угасают потому, что истекает их время, что детивступают в какую-то новую фазу развития, на которой они должны повторитьвытеснение инцестуозного выбора объекта, свершившееся в человеческой истории,подобно тому, как прежде они вынуждены были осуществить такой выбор. (Ср.Судьбу в мифе об Эдипе). То, что бессознательно наличествует в качествепсихического результата инцестуозных любовных импульсов, сознанием новой фазы ужене перенимается, а то в них, что уже было осознано, вновь оттесняется.Одновременно с этим процессом вытеснения появляется и сознание вины — егопроисхождение также неизвестно, но оно вне всяких сомнений связано с этимиинцестуозными желаниями и обосновано их продолжением в бессознательном.Фантазия периода инцестуозной любви гласила: «Он (отец) любит лишь меня, ане другого ребенка, ведь этого последнего он бьет». Сознание вины не умеетнайти кары более жестокой, нежели инверсия этого триумфа: «Нет, он тебя нелюбит, поскольку он бьет тебя». Таким образом, фантазия второй фазы, [вкоторой фантазирующий ребенок] сам избивается отцом, могла бы оказатьсянепосредственным выражением сознания вины, в основе которого лежит теперьлюбовь к отцу. Она сделалась, следовательно, мазохистской; насколько мнеизвестно, так всегда бывает, сознание вины всякий раз оказывается тем фактором,который превращает садизм в мазохизм. Этим, однако, содержание мазохизма неисчерпывается. Сознание вины не может овладеть полем в одиночку; что-то должноперепасть и на долю любовного импульса. Вспомним, что речь идет о детях, укоторых садистская компонента смогла выступить на первый план преждевременно иизолированно в силу конституциональных причин. Нам нет нужды оставлять этуточку зрения. Именно этим детям особенно легко осуществить возврат кдогенитальной, садистско-анальной организации сексуальной жизни. Когда едвадостигнутую генитальную организацию поражает вытеснение, отсюда вытекает нетолько то, что всякое психическое представление инцестуозной любви становитсяили остается бессознательным, но также и то, что сама генитальная организацияпретерпевает некое регрессивное понижение. «Отец любит меня»подразумевалось в генитальном смысле; регрессия превращает это в «Отецбьет меня (я избиваюсь отцом)». Это избиение — встреча сознания вины иэротики; оно есть не только кара за запретное генитальное отношение, но ирегрессивное его замещение, и из этого последнего источника черпает оно толибидинозное возбуждение, которое отныне плотно с ним смыкается и находитразрядку в актах онанизма. Только в этом и заключается сущность мазохизма.Фантазия второй фазы, [в которой фантазирующий] сам избивается отцом, остается,как правило, бессознательной — по-видимому, вследствие интенсивности вытеснения.Я, однако, не нахожу объяснений тому, что в одном из шести моих случаев(мужчина) имело место сознательное воспоминание о ней. Этот ныне взрослыймужчина ясно сохранил в памяти то обстоятельство, что в своей онанистическойдеятельности он представлял себе, будто его бьет мать; впрочем, он частозаменял свою собственную мать матерями школьных товарищей или другимиженщинами, схожими с нею в каких-то отношениях. Нельзя забывать о том, что притрансформации инцестуозной фантазии мальчика в соответствующую ей мазохистскуюпроисходит на одно превращение больше, чем в случае девочки, а именно — замещение активности пассивностью, и это «больше», увеличивающееискажение, может защитить фантазию и не дать ей остаться бессознательной врезультате вытеснения. Таким образом, сознанию вины вместо вытеснения оказалосьдостаточно регрессии; в женских случаях сознание вины, — может быть, болеевзыскательное само по себе, — было бы умиротворено лишь взаимодействием обоихфакторов [регрессии и вытеснения]. В двух из четырех моих женских случаев надмазохистской фантазией битья образовалась искусная, весьма значимая для жизнипациенток надстройка дневных грез, которой выпадала функция обеспечивать имвозможность испытывать чувство удовлетворенного возбуждения и при отказе отакта онанизма. В одном из этих случаев содержание (быть избиваемой отцом)смогло отважиться вновь проникнуть в сознание, когда собственное Я[фантазирующей] сделалось неузнаваемым благодаря легкому переодеванию. Геройэтих вымыслов, как правило, избивался отцом, позднее — лишь наказывался иунижался и т. д. Я, однако, еще раз повторяю: как правило, фантазия остаетсябессознательной и должна реконструироваться лишь в анализе. Это, возможно,позволяет признать правоту тех пациенток, которые склонны вспоминать о том, чтоонанизм появился у них раньше фантазии битья третьей фазы (сейчас мы поговорими о ней); последняя добавилась будто бы лишь позднее, может быть, подвпечатлением от школьных сцен [избиения детей]. Всякий раз, как мы принимали наверу эти сведения, мы были склонны предположить, что онанизм первоначальнонаходился под господством бессознательных фантазий, позже замещенныхсознательными. В качестве подобного заместителя (Ersatz) мы понимаем тогдаизвестную фантазию битья третьей фазы, окончательное ее оформление, когдафантазирующий ребенок предстает самое большее как зритель, отец же сохраняетсяв обличье учителя или какого-то другого начальника. Фантазия, схожая теперь сфантазией первой фазы, как будто, вновь вернулась в сферу садизма. Создаетсявпечатление, что в положении «Отец бьет ребенка, он любит лишь меня»акцент смещается на первую часть, после того, как вторая подвергласьвытеснению. Но садистской является только форма этой фантазии, удовлетворениеже, которое из нее извлекается, носит мазохистский характер, ее значениезаключается в том, что она перенимает либидинозную загрузку вытесненной части,а вместе с ней — и сознание вины, примыкающее к содержанию [фантазии]. Всемножество каких-то неопределенных детей, избиваемых учителем, является все-такилишь замещением (Ersetzung) собственной личности [фантазирующего ребенка].Здесь впервые проявляется и нечто вроде постоянства пола у служащих фантазиилиц. Избиваемые дети — почти всегда мальчики в фантазиях как девочек, так имальчиков. Эта характерная черта естественно объясняется не соперничествомполов, ибо тогда в фантазиях мальчиков должны были бы избиваться девочки; онатакже не имеет никакого отношения к полу ненавистного ребенка первой фазы, ноуказывает на одно осложняющее обстоятельство у девочек. Когда ониотворачиваются от инцестуозной любви к отцу с ее генитальным смыслом, онивообще с легкостью порывают со своей женской ролью, оживляют свой«комплекс мужественности» (ван Офейсен) и впредь желают бытьисключительно мальчиками. Поэтому и мальчики для битья их [фантазий],представляющие их самих, — это именно мальчики. В обоих случаях с дневнымигрезами — один поднялся чуть ли не до уровня поэзии — героями выступали всегдалишь молодые люди, женщины же вообще не появлялись в этих творениях [фантазии]и лишь по прошествии многих лет допускались на какие-то второстепенные роли.
V
Янадеюсь, что изложил свои аналитические наблюдения достаточно детально, и прошулишь еще обратить внимание на то, что столь часто упоминавшиеся шесть случаевне исчерпывают моего материала: подобно другим аналитикам, я располагаю гораздобольшим числом менее исследованных случаев. Эти наблюдения могут бытьиспользованы в нескольких направлениях: для объяснения генезиса извращенийвообще и мазохизма в частности, а также для оценки той роли, которую играет вдинамике невроза половое различие. Наиболее заметный результат подобногообсуждения касается вопроса о происхождении извращений. Хотя ничего не меняетсяв той точке зрения, согласно которой на передний план здесь выдвигаетсяконституциональное усиление или преждевременность одной сексуальной компоненты,этим еще не все сказано. Извращение не стоит уже изолированно в сексуальнойжизни ребенка, но встраивается во взаимосвязь типичных — чтобы не сказать нормальных- процессов развития. Оно соотносится с инцестуозным выбором объекта ребенка, сего Эдиповым комплексом, впервые проступает на почве этого комплекса, а когдатот ломается, извращение часто бывает единственным, что от него остается,выступая в качестве наследника его либидинозного бремени и обременяя темсознанием вины, которое к нему примыкает. В конце концов, ненормальнаясексуальная конституция выказала свою силу в том, что потеснила Эдипов комплексв особенном направлении и принудила его сохранить после себя некое необычноеостаточное явление. Как известно, детское извращение может стать фундаментомдля обладающего тем же смыслом и остающегося на всю жизнь извращения,поглощающего всю сексуальную жизнь человека, но оно может и прерваться,сохраняясь на заднем плане сексуального развития, у которого оно тогда, однако,отбирает известное количество энергии. Первый случай был известен еще вдоаналитические времена, но пропасть, отделяющая его от второго случая,заполняется лишь с помощью аналитического исследования подобных развитыхизвращений. А именно, мы достаточно часто обнаруживаем, что эти извращенцы,обычно в пубертатный период, сделали попытку начать нормальную сексуальнуюдеятельность. Попытка эта, однако, была недостаточно решительна, и пациент оставлялее, столкнувшись с первыми препятствиями, в которых никогда нет недостатка, итогда уже окончательно хватался за свою инфантильную фиксацию. Естественно,было бы важно выяснить, вправе ли мы постулировать происхождение извращений изЭдипова комплекса как некий общий принцип. Хотя решение этого вопроса не можетбыть принято без дальнейших исследований, это не представляется невозможным.Если мы вспомним анамнезы, полученные из извращений взрослых, мы заметим, чтозадающее масштаб впечатление, «первое переживание» всех этихизвращенцев, фетишистов и тому подобных лиц почти никогда не относится кпериоду, предшествующему шестому году жизни. Примерно в этом возрастегосподство Эдипова комплекса, однако, уже миновало; пришедшее на память и стользагадочным образом действенное переживание вполне могло бы представлять собойего наследие. Соотношения между ним и вытесненным теперь комплексом должны былиоставаться темными, пока анализ не пролил свет на период, предшествующийпервому «патогенному» впечатлению. Можно рассудить теперь, сколь малоценности имеет, например, утверждение о врожденной гомосексуальности,опирающееся на сообщение о том, что пациент уже с восьми- или шестилетнеговозраста испытывал будто бы склонность лишь к лицам своего пола. Если же выведениеизвращений из Эдипова комплекса можно установить как общий принцип, тогда нашаоценка его значения получает новое подтверждение. Ведь по нашему мнению, Эдиповкомплекс есть, собственно, зародыш неврозов, а достигающая в нем апогеяинфантильная сексуальность — действительное условие неврозов, и то, чтоостается от него в бессознательном, представляет собой предрасположение дляпозднейшего невротического заболевания взрослого. Тогда фантазия битья и прочиеперверсивные фиксации также оказались бы лишь какими-то осадками Эдиповакомплекса, как бы некими рубцами, оставшимися после того, как процесс ужезакончился, — совсем как пресловутое «чувство неполноценности», такжесоответствующее подобному нарциссическому рубцу. В этом отношении я долженбезоговорочно согласиться с Марциновским, который недавно изложил эту точкузрения весьма удачным образом (Die erotische Quellen derMinderwertingkeitsgefuehle, Zeitschrift fur Sexualwissenschaft, 4, 1918). Этохарактерное для невротика бредовое чувство своей ничтожности, как известно, незахватывает его всего и вполне уживается с переоценкой собственной персоны,питающейся из других источников. О происхождении самого Эдипова комплекса и овыпавшей человеку, очевидно, единственному среди всех животных, судьбе дваждыначинать свою сексуальную жизнь — сначала, как и все другие создания, в раннемдетстве, а затем вновь, после долгого перерыва, в пубертатный период, — обовсем том, что связано с его «архаическим наследием», я уже высказалсяв другом месте и не намерен вдаваться в это здесь. На генезис мазохизмаобсуждение наших фантазий битья проливает лишь очень скудный свет. Преждевсего, как будто подтверждается тот факт, что мазохизм не является выражениемпервичного влечения, но возникает в силу обращения садизма против собственнойличности, т. е., благодаря регрессии от объекта к Я (Ср. «Влечения исудьбы влечений»). Влечения, обладающие пассивной целью, следует допуститьс самого начала, особенно у женщины, но пассивностью мазохизм еще неисчерпывается; он обладает еще тем характером неудовольсвия, который стольнеобычен при удовлетворении влечения. Превращение садизма в мазохизмпроисходит, как нам кажется, под влиянием участвующего в акте вытеснениясознания вины. Вытеснение, таким образом, выражается здесь в трояком эффекте:оно делает бессознательными результаты генитальной организации; саму еепринуждает к регрессии на более низкую садистско-анальную ступень; и превращаетсадизм этой ступени в пассивный, в известном смысле опять-таки нарциссический,мазохизм. Второе из трех этих следствий делается возможным благодаряпредполагаемой в этих случаях слабости генитальной организации; третье делаетсянеобходимым потому, что сознание вины выказывает по отношению к садизму такоеже неодобрение, как и к генитально понятому инцестуозному выбору объекта.Откуда берется само сознание вины, анализ [наших случаев] опять же не говорит.Его, как кажется, приносит с собой новая фаза, в которую вступает ребенок, иесли оно отныне остается, то соответствует такому же рубцовому образованию,каким является чувство неполноценности. В соответствии с нашей все ещененадежной ориентировкой в структуре Я, мы бы соотнесли это сознание вины с тойинстанцией, которая, в качестве критической совести, противостоит остальному Я,порождает в сновидении Зильбереровский функциональный феномен и отсоединяетсяот Я при бреде поднадзорности (Beobachtungswahn). По ходу дела мы хотим такжезаметить, что анализ рассматриваемых здесь детских извращений помогает такжерешить и одну старую загадку, которая, впрочем, всегда мучила скорее неаналитиков, но тех, кто находился вне анализа. Еще не так давно, однако, сам Э.Блейер признал примечательным и необъяснимым фактом то, что онанизм обращаетсяневротиками в некое средоточие их сознания вины. Мы уже давно предположили, чтоэто сознание вины подразумевает онанизм раннего детства, а не пубертатногопериода, и что оно должно, большей частью, соотноситься не с актом онанизма, нос лежащей в его основе, хотя и бессознательной, фантазией — [восходящей], сталобыть, к Эдипову комплексу. Я уже сказал, какое значение получает третья, с видусадистская, фаза фантазии битья в качестве носительницы побуждающего к онанизмувозбуждения и к какой деятельности фантазии, частично продолжающей в том жедухе, частично упраздняющей [онанизм], компенсируя его чем-то иным, эта фазаобычно толкает. Однако, несравненно важнее вторая, бессознательная имазохистская, фаза — фантазия об избиении отцом самого фантазирующего. И нетолько потому, что она продолжает действовать через посредство замещающей ее[фазы]: мы можем также проследить и такие воздействия на характер, которыенепосредственно выводятся из ее бессознательной версии. Люди, вынашивающиетакую фантазию, развивают в себе особую чувствительность и раздражимость поотношению к людям, которых они могут встроить в свой отцовский ряд; они легкодают себя обидеть и производят, таким образом, реализацию представленной вфантазии ситуации, будто их избивает отец, на горе и во вред себе. Я бы неудивился, если когда-либо удалось бы доказать, что та же самая фантазия лежит воснове параноического бреда кляузничества.
VI
Описаниеинфантильных фантазий битья оказалось бы совершенно необозримым, если бы я неограничил его, за некоторыми исключениями, случаями лиц женского пола. Явкратце повторяю результаты. Фантазия битья у девочки проходит три фазы, изкоторых первая и последняя приходят на память как сознательные, а средняяостается бессознательной. Обе сознательные стадии представляются садистскими,средняя же, бессознательная — несомненно мазохистской природы; ее содержание — быть избиваемой отцом, с ней связаны известный либидинозный заряд и сознаниевины. Избиваемый ребенок в обеих сознательных фантаиях — всегда кто-то другой,в фантазии средней фазы — лишь собственная личность фантазирующего; в третьей,сознательной, фазе со значительным перевесом избиваемыми оказываютсяисключительно мальчики. Избивающее лицо сначала отец, позднее — какой-то егозаместитель из отцовского ряда. Бессознательная фантазия средней фазыпервоначально имела генитальное значение, она произошла из инцестуозногожелания быть любимым отцом, [желания], подвергнувшегося вытеснению и регрессии.С этим, с виду шатким соотношением связан тот факт, что девочки между второй итретьей фазами меняют свой пол, воображая себя в своих фантазиях мальчиками. Япродвинулся не так далеко в исследовании фантазий битья у мальчиков — можетбыть, лишь в силу неблагоприятности материала. Понятным образом, я ожидалполной аналогии между ситуациями мальчиков и девочек, причем у первых на местоотца в фантазии должна была заступить мать. Ожидание это как будтоподтвердилось, поскольку содержанием соответствующей фантазии мальчика былоизбиение матерью (позднее — каким-то замещающим ее лицом). Однако, этафантазия, в которой собственная личность фантазирующего сохранялась как объект,отличалась от второй фазы у девочек тем, что могла быть сознательной. Если бынам захотелось поэтому приравнять ее, скорее, к третьей фазе у девочек, то вкачестве нового различия осталось бы то обстоятельство, что собственнаяличность мальчика не замещалась многими, неопределенными, посторонними[детьми], и менее всего — множеством девочек. Ожидание какого-то полногопараллелизма оказалось, таким образом, обманутым. Мой материал, основанный намужских случаях, охватывал лишь немногих лиц, у которых инфантильная фантазиябитья не сопровождалась бы каким-либо иным тяжелым нарушением сексуальнойдеятельности; большинство, напротив, следовало обозначить как подлинныхмазохистов в смысле сексуального извращения. Это были те, кто находилсексуальное удовлетворение исключительно в онанизме, сопровождавшемсямазохистскими фантазиями, или же те, кому удалось таким образом сцепитьмазохизм и генитальную деятельность, что при мазохистских инсценировках и такихже условиях они добивались эрекции и эякуляции или оказывались способныпровести нормальное половое сношение. Кроме того, был еще один более редкийслучай: мазохисту в его перверсивной деятельности мешали навязчивыепредставления, возникавшие с невыносимой напористостью. У удовлетворенныхизвращенцев редко бывает причина обращаться к анализу; но для трех указанныхгрупп мазохистов могут выдаться веские причины отправиться к аналитику.Мазохистский онанист находит себя абсолютным импотентом, если он в конце концоввсе-таки попробует осуществить сношение с женщиной, а тот, кто до сих поросуществлял сношение, прибегая к помощи представлений и инсценировок, можетвнезапно сделать для себя открытие, что это столь удобное для него сочетаниеему заказано и гениталии не реагируют больше на мазохистское раздражение. Мыпривыкли с уверенностью обещать выздоровление психическим импотентам,попадающим нам в руки, но даже в этом прогнозе мы должны были быть посдержаннейдо тех пор, пока нам не известна динамика расстройства. Это очень неприятнаянеожиданность — когда анализ вскрывает в качестве причины «чистопсихической» импотенции какую-то отборную, возможно, издавнаукоренившуюся, мазохистскую установку. У этих мазохистов-мужчин открывается,однако, одно обстоятельство, которое заставляет нас до поры до времени неразвивать аналогию с положением дел у женщины, но рассмотреть эту ситуациюсамостоятельно. А именно: оказывается, что мужчины, как правило, ставят себя вмазохистских фантазиях, равно как и в инсценировках, необходимых для ихреализации, на место женщины, — что, следовательно, мазохизм их совпадает сженственной установкой. Это легко доказать деталями фантазий; многие пациенты,однако, знают об этом и сами, высказывая это как некую субъективнуюдостоверность. Здесь ничего не меняется и тогда, когда игровое убранствомазохистских сцен требует фиктивного характера какого-нибудь озорногомальчишки, пажа или ученика, который должен подвергнуться наказанию. А вотнаказывающие лица как в фантазиях, так и в инсценировках — это всякий разженщины. Это довольно-таки сильно сбивает с толку; хотелось бы выяснить,основывается ли уже мазохизм инфантильной фантазии битья на подобнойженственной установке. Оставим, поэтому, в стороне труднообъяснимыеобстоятельства мазохизма взрослых и обратимся к инфантильной фантазии битья лицмужского пола. Здесь анализ наиболее раннего периода детства вновь позволяетнам сделать одно поразительное открытие: сознательная или осознаваемаяфантазия, содержание которой — избиение матерью, не является первичной. У нееесть предварительная стадия, которая, как правило, бессознательна и содержаниекоторой выражается следующим образом: я избиваюсь отцом. Эта предварительнаястадия, таким образом, действительно соответствует второй фазе фантазиидевочки. Известная и сознательная фантазия «я избиваюсь матерью»занимает место третьей фазы у девочки, в которой, как уже упомянуто, объектамиизбиения выступают какие-то неизвестные мальчики. Я не смог обнаружить умальчика какую-либо предварительную стадию садистской природы, сопоставимую спервой фазой у девочки, но я не хочу высказывать здесь окончательного сужденияв пользу отсутствия таковой, поскольку вижу возможность существования некихболее сложных типов. Быть объектом избиения в мужской фантазии, как я ее краткои, надеюсь, не вводя никого в заблуждение, назову, означает также быть объектомлюбви в генитальном смысле, когда это последнее состояние понижаетсяпосредством регрессии. Бессознательная мужская фантазия, следовательно,первоначально звучала не «я избиваюсь отцом», как мы это только чтопредварительно постулировали, но, скорее, «я любим отцом».Посредством известного процесса она была обращена в сознательную фантазию«я избиваюсь матерью». Фантазия битья мальчика является, такимобразом, пассивной с самого начала, она действительно происходит от женственнойустановки по отношению к отцу. Как и женская [фантазия девочки], она тожесоответствует Эдипову комплексу, но вот от ожидавшегося нами параллелизма междутой и другой следует отказаться ради общности иного рода: в обоих случаяхфантазия битья выводится из инцестуозной привязанности к отцу. Для большейнаглядности я добавлю здесь другие сходства и различия между фантазиями битья[лиц] обоих полов. У девочки бессознательная мазохистская фантазия идет от нормальнойэдиповской установки, у мальчика
— от извращенной, избирающей объектом любви отца. У девочки фантазия имеетпредварительную ступень (первую фазу), на которой избиение предстает в своеминдифферентном значении и касается лица, вызывающего ревность и ненависть; умальчика и то, и другое выпадает, но именно это различие можно было быустранить при каком-то более удачном наблюдении. При переходе к сознательнойфантазии, замещающей [бессознательную], девочка сохраняет в неприкосновенностиличность отца и, следовательно, пол избивающего лица; она, однако, меняетличность и пол избиваемого, так что в конечном счете оказывается, что некиймужчина избивает детей мужского пола; мальчик, напротив, меняет личность и полизбивающего, замещая отца матерью, и сохраняет в неприкосновенности собственнуюперсону, так что в конечном счете лицо избивающее и лицо избиваемое оказываютсяразнополыми. У девочек изначально мазохистская (пассивная) интуиция обратиласьблагодаря вытеснению в садистскую, сексуальный характер которой весьма размыт,у мальчика она осталась мазохистской и в силу полового различия междуизбивающим и избиваемым лицами сохранила больше сходства с изначальной, имевшейгенитальный смысл, фантазией. Мальчик благодаря вытеснению и переработке своейбессознательной фантазии избегает гомосексуальности; примечательным в егопозднейшей сознательной фантазии является то, что своим содержанием она имеетженственную установку при отсутствии гомосексуального выбора объекта. Девочка,напротив, избегает благодаря тому же самому процессу требований любовной жизнивообще, в своих фантазиях воображает себя мужчиной, не делаясь сама по-мужскиактивной, и уже лишь в качестве зрителя присутствует при том акте, которымзамещается у нее половой акт. Мы с полным основанием можем допустить, что врезультате вытеснения изначальной бессознательной фантазии изменяется неслишком многое. Все то, что для сознания оказывается вытесненным и замещенным,в бессознательном сохраняется и остается дееспособным. Иначе обстоит дело сэффектом регрессии на более раннюю ступень сексуальной организации. О ней мывправе полагать, что она изменяет и положение дел в бессознательном, так чтопосле вытеснения у обоих полов в бессознательном остается если и не (пассивная)фантазия быть любимым отцом, то все же мазохистская фантазия быть имизбиваемым. Имеется достаточно признаков и того, что вытеснение достигло своейцели лишь очень несовершенно. Мальчик, который хотел избежать гомосексуальноговыбора объекта и не поменял свой пол, ощущает себя, тем не менее, в своейсознательной фантазии женщиной и наделяет бьющих женщин мужскими атрибутами исвойствами. Девочка, которая отказалась даже от своего пола и, в целом, гораздоболее основательно провела работу вытеснения, но, тем не менее, не отделаласьот отца, не доверяет избиение себе самой и, поскольку сама она превратилась вмальчика, объектами избиения оставляет, главным образом, мальчиков. Я знаю, чтоописанные здесь различия между фантазиями битья обоих полов объясненынедостаточно, но не предпринимаю попытки распутать все эти сложности, проследивих зависимость от других факторов, потому что не считаю исчерпывающим самматериал наблюдения. Насколько его, однако, хватает, я хотел бы использоватьэтот материал для проверки двух теорий, которые, противостоя друг другу, обезатрагивают отношение вытеснения к половому характеру и, каждая по-своему,изображают это отношение как весьма тесное. Я исхожу при этом из того, чтовсегда считал обе теории некорректными и вводящими в заблуждение. Первая теорияанонимна; много лет назад ее изложил мне один коллега, с которым мы тогда былидружны [Вильгельм Флисс]. Ее размашистая простота действует столь подкупающе,что остается лишь с удивлением вопрошать, отчего же с тех пор она оказаласьпредставлена в литературе лишь какими-то отдельными намеками. Опирается она набисексуальную конституцию человеческих индивидов и утверждает, что у каждого изних мотивом вытеснения выступает борьба между половыми характерами. Пол,развитый сильнее и преобладающий в личности, будто бы вытесняет вбессознательное душевное представительство (Vertretung) подчиненного пола.Ядром бессознательного, вытесненным, у каждого человека оказываетсяналичествующее в нем противополовое. Это может обладать каким-то ощутимымсмыслом лишь в том случае, если мы допустим, что пол человека определяетсяразвитием его гениталий, — иначе будет неясно, какой же пол в человеке сильнее,и мы рискуем вывести то, что должно служить нам отправным пунктом исследования,из его результатов. Короче говоря, у мужчины бессознательное вытесненноесводится к женским инстинктивным импульсам; у женщины все наоборот. Втораятеория — более недавнего происхождения; она согласуется с первой в том, чтоопять-таки изображает борьбу между двумя полами решающим фактором вытеснения. Вовсем остальном она должна быть противопоставлена первой; опирается она не набиологические, а на социологические факты. Содержание этой теории«мужского протеста», сформулированной Альфредом Адлером, состоит втом, что каждый индивид будто бы не желает оставаться на неполноценной«женской линии» и стремится к единственно удовлетворительной мужскойлинии. Исходя из этого мужского протеста и делая обобщения, Адлер объясняетформирование характера и невроза. К сожалению, эти два процесса — несмотря нато, что они определенно должны быть разведены, — различаются Адлером стольнеотчетливо, а факту вытеснения вообще уделяется столь мало внимания, что мырискуем впасть в заблуждение, если попытаемся применить учение о мужскомпротесте к вытеснению. Я полагаю, что эта попытка привела бы к тому, чтомужской протест, стремление сойти с женской линии, был бы понят как неизменныймотив вытеснения. Вытесняющее всегда оказывалось бы тогда мужскимминстинктивным импульсом, вытесненное — женским. Однако, и симптом оказался бырезультатом какого-то женского импульса, поскольку мы не можем отказаться оттой точки зрения, согласно которой характер симптома определяется тем, что онвыступает заменителем вытесненного, проведенным в жизнь наперекор вытеснению.Проверим теперь обе теории, общей чертой которых является, так сказать,сексуализация процесса вытеснения, на примере исследовавшейся здесь фантазиибитья. Изначальная фантазия «я избиваюсь отцом» соответствует умальчика женственной установке, являясь, следовательно, выражением егопротивополой предрасположенности. Если она подвергается вытеснению, тогдапервая теория, берущая за правило то, что противополое совпадает с вытесненным,оказывается, по-видимому, верной. Однако, нашим ожиданиям мало соответствует тообстоятельство, что сознательная фаза, всплывающая после свершившегосявытеснения, опять-таки обнаруживает женственную установку, только на сей раз — по отношению к матери. Нам, впрочем, не хотелось бы углубляться в сомнения там,где решение лежит так близко. Изначальная фантазия девочки «я избиваема(то есть: любима) отцом» все же определенно соответствует, в качествеженственной установки, преобладающему, явному ее полу: она, следовательно, всоответствии с данной теорией, должна избежать вытеснения, ей нет нужды становитьсябессознательной. В действительности, однако, она таковой становится изамещается сознательной фантазией, отклоняющей (verleugnet) очевидный половойхарактер [фантазирующей]. Теория эта, таким образом, бесполезна для пониманияфантазий битья и ими опровергается. Тут можно было бы возразить, что те, у коговозникают эти фантазии битья, и кто испытывает подобную судьбу, являются именноженоподобными мальчиками и мужеподобными девочками, или что ответственность завозникновение пассивной фантазии у мальчика и ее вытеснение у девочки следуетвозложить на черты женственности в мальчике и мужественности в девочке. Мы бы,наверное, согласились с подобной точкой зрения, но постулируемое соотношениемежду явным половым характером и отбором того, что предназначается длявытеснения, оказалось бы из-за этого не менее несостоятельным. В сущности, мывидим лишь то, что у индивидов мужского и женского пола налицо как мужские, таки женские инстинктивные импульсы, которые в равной степени могут оказатьсябессознательными в результате вытеснения. Гораздолучше, как кажется,выдерживает проверку на фантазиях битья теория мужского протеста. Как умальчика, так и у девочки фантазия битья соответствует женственной установке,следовательно — пребыванию на женской линии, и оба пола спешат при помощивытеснения этой фантазии отделаться от подобной установки. Впрочем, мужскойпротест достигает, как будто, полного успеха лишь у девочки: тут мыобнаруживаем прямо-таки идеальный пример действия мужского протеста. У мальчикарезультат не всецело удовлетворителен, женская линия им не покидается, в своейсознательной мазохистской фантазии мальчик определенно не оказывается«сверху». Это соответствует выводимому из данной теории ожиданию,если мы распознаем в этой фантазии некий симптом, возникший в результате того,что мужской протест потерпел неудачу. Нам, однако, мешает то обстоятельство,что возникающая в силу вытеснения фантазия девочки также имеет ценность изначение симптома. Но ведь именно здесь, где мужской протест полностью осуществилсвой замысел, условия для образования симптома должны были бы отсутствовать.Прежде чем на основании этой сложности мы выдвинем предположение в том, что всяконцепция мужского протеста неадекватна проблемам неврозов и извращений, что ееприменение к ним не принесет никаких плодов, мы переведем свое внимание спассивных фантазий битья на другие инстинктивные манифестации детскойсексуальной жизни, которые равным образом подлежат вытеснению. Ведь никто неможет сомневаться в том, что имеются и такие желания и фантазии, которые ссамого начала придерживаются мужской линии и представляют собой выражениемужских инстинктивных импульсов — например, садистские тенденции или жевыводящееся из нормального Эдипова комплекса влечение мальчика к своей матери.Столь же мало сомнений вызывает и то, что их также постигнет вытеснение; еслимужской протест с успехом мог объяснить вытеснение пассивных — позднеемазохистских — фантазий, то именно поэтому он совершенно бесполезенприменительно к прямо противоположному случаю фантазий активных. Это означает,что учение о мужском протесте вообще несовместимо с фактом вытеснения. Лишьтот, кто готов отбросить все психологические завоевания, которые были сделаныначиная с первого катартического лечения Брейера [случай Анны О.] и благодаряему, может надеяться на то, что принцип мужского протеста приобретет какое-тозначение для объяснения неврозов и извращений. Психоаналитическая теория,опирающаяся на наблюдение, твердо настаивает на том, что мотивы вытеснения немогут сексуализироваться. Ядро душевного бессознательного образует архаическоенаследие человека, и процессу вытеснения подлежит в нем то, что всегда должнооставляться позади при продвижении к дальнейшим фазам развития какнесовместимое с новым или непригодное и даже вредное для него. Этот отбор водной группе влечений удается лучше, нежели в другой. Последние, сексуальные,влечения, в силу особых обстоятельств, на которые уже много раз указывалось,способны расстроить замысел вытеснения и добиться того, чтобы их представляликакие-то нарушающие [психическое равновесие] заместительные образования.Поэтому подлежащая вытеснению инфантильная сексуальность является главнойинстинктивной силой формирования симптомов, а существенная часть ее содержания,Эдипов комплекс, — ядерным комплексом неврозов. Я надеюсь на то, что пробудил внастоящей статье ожидание того, что и сексуальные отклонения как детского, таки зрелого возраста ответвляются от того же самого комплекса.
ПереводА.В. Гараджи.
Списоклитературы
ЗигмундФрейд. «Ребенка бьют»: к вопросу о происхождении сексуальныхизвращений