О СОБОРНЫХ ОБЩИНАХ — В НИХ ОБРАЗЕЦ ПОДЛИННЫХ МЕЖЛИЧНОСТНЫХ ОТНОШЕНИЙ, ПРОНИКНУТЫХ ЧУВСТВОМ СЕМЕЙНОСТИ, СЕМЕЙНОГО ЕДИНЕНИЯ, СОУЧАСТИЯ, БРАТСКОЙ ВЗАИМОПОДДЕРЖКИ, ИБО СЕМЕЙНОЕ СЧАСТЬЕ — ВСЕГДА СОБОРНО, ПОДОБНАЯ СОБОРНОСТЬ — ЭТО СИМФОНИЯ ПРАВЕДНЫХ ДУШ, СОПРИЧАСТНЫХ РАВНОАНГЕЛЬСКОМУ ОБРАЗУ, ЧЕРЕЗ НЕОСУЖДЕНИЕ УМЕНИЕМ В БЛИЖНЕМ — РАЗЛИЧАТЬ И УВИДЕТЬ ОТРАЖЕНИЕ ЧИСТОТЫ СОБСТВЕННОЙ ДУШИ (Т. Е. НАМ ОТКРЫТЫ В ДРУГИХ ЛЮДЯХ ЛИШЬ ТЕ КАЧЕСТВА ИХ ХАРАКТЕРА, КОТОРЫЕ ПРИСУТСТВУЮТ И В НАС САМИХ, ЕСЛИ МЫ ЗАМЕЧАЕМ В БЛИЖНИХ ТОЛЬКО ОДНИ ИХ НЕДОСТАТКИ И ПОРОКИ, ТО НАСТОЛЬКО МЫ САМИ УТРАТИЛИ СПОСОБНОСТЬ СОЗЕРЦАТЬ ПРЕКРАСНОЕ);… В НАС НАПРОЧЬ ОТСУТСТВУЕТ СПЛОЧАЮЩЕЕ ЧУВСТВО «ВСЕЧЕЛОВЕЧЕСКОГО БРАТСТВА», ВЕДЬ ЕСЛИ ДАЖЕ СОБАК ЛАСКОВО НАЗЫВАЕМ «БРАТЬЯМИ НАШИМИ МЕНЬШИМИ», ТО ПОЧЕМУ ЖЕ В ЭТОМ ЛЮБЕЗНОМ ЧЕЛОВЕЧЕСКОМ ОТНОШЕНИИ ОТКАЗЫВАЕМ БЕЗДОМНЫМ СОБРАТЬЯМ НАШИМ БЛИЖНИМ, ПОПАВШИМ В БЕДУ? — ПРИЗНАВ В НИХ НЕ ВСЕМИ ОТВЕРЖЕННЫХ «НЕГОДНЫХ СЛАБАКОВ», А — СРОДНИ СВОИМ ЗАБЛУДШИМ ДРУЗЬЯМ ИЛИ ОСТУПИВШИМСЯ СОБРАТЬЯМ!
Счастье — всегда с о б о р н о, как результат плода обоюдно свободного взаимоотречения к а ж д о г о ради блага ближнего, он любит — будучи сам кем-то любим; где неотчужденная самодостаточность каждого достигается только через причастность благу о б щ н о с т и, где о б щ е е благо — тождественно благу с о б с т в е н н о м у в безусловном и довершенном блаженстве любящих и любимых. Когда и х благо — воспринимаем за н а ш е совокупное благо тоже: мы сами преисполняемся чистой независтливой радостью — видя других радостными, счастливыми и благополучными; “… и лишь поскольку мы интенциональны, постольку мы и экзистенциальны; лишь в той мере, в какой человек духовно соприсутствует чему-то или кому-то, духовной или иной сущности, лишь в меру такого соприсутствия человек соприсутствует самому себе” (Виктор Франкл). Познание ближнего неотделимо от позиции отказа от обладания, это не похоже и на взаимовыгодную кооперацию или технически расчетливое сотрудничество, не сугубо утилитарной взаимовыгодностью, но бескорыстной в з а и м н о й самоотдачей. Чистейшая любовь (c a r i t a s) — есть в духе п о з н а н и е возлюбленного нами, осуществляемое во взаимовосприятии образа личности и её бытия как такового, вмещая во всей полноте, покрывая всю целиком, безусловно и непосредственно без изъятия, в этом взаимопроникающем взгляде полнота любви нерастворимо вмещает и сберегает в себе полноту образа другого, в которой благожелать счастья ближнему — равносильно желанию его для самих себя (т. е. не завидовать, а благословлять и со-радоваться чужому счастью, если оно заслуженное; или даже саму жизнь ближнего — ценить гораздо более нежели свою собственную жизнь); преисполненная доброты, как бы льющейся чрез край ради заинтересованности во благе ближнего — любви свойственен некий п р е и з б ы т о к, неиссякаемый источник, бьющий через край в порыве самоотвержения, как следствие её внутреннего духовного богатства, преизобильного великодушия, которым она жаждет поделиться со всеми другими, наполнить содержанием, всегда шире разливаясь и всё объемля… В котором некогда обособленные, отделенные и отчужденные любящие обретают совместно довершенную п о л н о т у, через любовь-сродство, соделывающей некогда чужого-постороннего человека – б л и з к и м и р о д н ы м, подобно единокровному брату, направленной открытостью к другому, присутствующему в качестве образа в памяти нашего сердца; и где каждый — словно ж и в е т д р у г и м, наполнен им, охватывает и покрывает его любовью, видит в заботе о нем содержание и смысл своей жизни; где любящие любят не что-то друг в друге, не за те или иные свойства, качества, черты, проявления, а именно личности людей как таковых; где они отдают себя друг другу, взаимно одаривают собою, бескорыстно отрекаются от себя в пользу другого, и тем самым – о б р е т а ю т себя в другом, состоятся как р а с к р ы в ш и е с я личности; подобно некогда изолированно-отчужденно разведенным меж собою половинкам, с присущим им своеобразием сохраненной самобытной полноты, по двум полюсам полушарий (или долькам — если во множестве), и воссоединяющихся вновь восстанавливая нарушенную совершенную гармонию в целое сферы-шара для взаимовключающего духовного единства каждого из любящих, и потому – с в о б о д н ы х (назовем это духовным пространством, чем-то неизмеримо большим, чем они сами, где они ощущая себя едиными друг с другом обретают личностно-экзистенциальную свободу).
Бог создал нас, чтобы мы любили Его и друг друга. Один из главных ключей к счастью — любить других и заботиться о них. Любовь дает чувство удовлетворения и самореализации, а человек, который не любит, не будет доволен жизнью; любовь помогает прожить жизнь, наполненную смыслом, и обогатить жизнь людей вокруг нас. “… Наиболее фундаментальный вид любви, составляющий основу всех типов любви, это братская любовь — безоговорочная и безусловная. Под ней я разумею ответственность, заботу, уважение, знание какого-либо другого человеческого существа, желание продлить его жизнь. Об этом виде любви идет речь в Библии, когда говорится: «возлюби ближнего своего, как самого себя». Братская любовь это любовь ко всем человеческим существам; ее характеризует полное отсутствие предпочтения. Если я развил в себе способность любви, я не могу не любить своих братьев. В братской любви наличествует переживание единства со всеми людьми, человеческой солидарности, человеческого единения. Братская любовь основывается на чувстве, что все мы — одно. Различия в талантах, образовании, знании не принимаются в расчет, главное здесь — идентичность человеческой сущности, общей всем людям. Чтобы испытать чувство идентичности, необходимо проникнуть вглубь — от периферии к центру. Если я постиг другого человека лишь поверхностно, я постиг только различия, которые разделяют нас. Если я проник в суть, я постиг нашу идентичность, факт нашего братства. Братская любовь это любовь между равными; но даже равные не всегда «равны». Как люди, все мы нуждаемся в помощи. Сегодня я, завтра ты. Но потребность в помощи не означает, что одни беспомощен, а другой всесилен. Беспомощность это временное состояние; способность обходиться собственными силами это постоянное и общее состояние. И все же любовь к беспомощному человеку, любовь к бедному и чужому это начало братской любви. Нет достижения в том, чтобы любить человека одной с тобой крови. Животные любят своих детенышей и заботятся о них. Беспомощный любит своего господина, так как от того зависит его жизнь, ребенок любит своих родителей, так как он нуждается в них. Любовь, безоговорочная и безусловная, начинает проявляться, только когда мы любим тех, кого не можем использовать в своих целях. Примечательно, что в Ветхом Завете центральный объект человеческой любви — бедняк, чужак, вдова и сирота, и в конце концов национальный враг — египтянин и эдомитянин. Испытывая сострадание к беспомощному существу, человек учится любить и своего брата; любя себя самого, он также любит того, кто нуждается в помощи, слабое, незащищенное человеческое существо. Сострадание включает элемент знания и идентификации. «Вы знаете душу чужого, — говорится в Ветхом Завете, — потому что сами были чужаками в земле Египта… поэтому любите чужого!»” (Эрих Фромм). “… Нас согревает тепло наших связей — поэтому мы победители. Наша общность для нас уже ощутима. Чтобы сплотиться в ней, нам, разумеется, предстоит найти для нее словесное выражение. Но это уже потребует усилий сознания и языка. Однако, чтобы сохранить в неприкосновенности основу нашей общности, мы должны быть глухи к шантажу, к полемике, к то и дело меняющимся словесным ловушкам. И прежде всего мы не должны отрекаться от того, что неотделимо от нас” (Антуан де Сент-Экзюпери). Как пишет свящ. Павел Флоренский (с прибавл.): “… Быть любимым значит быть ценимым самому чрез себя, т. е. быть ценимым не по каким-нибудь внешним для самого любимого причинам, а именно из-за него самого (таким образом «филия» есть склонность, глубже поверхностно моральной оценки, непосредственно соединенная с самим любимым лицом и вызванная близкой совместной жизнью и единством, а не с какими-то со стороны взвешиваемыми, оцениваемыми или рассчитываемыми его признаками, качествами и свойствами, которые несколько безличны и абстрактны; «филия» относится к внутренней проникновенности, раскрытию души другого и близости, а не к аффективной, чувственной и патологической). В «филии», в таинстве «завета Дружбы», можно отметить следующие черты: 1) непосредственность происхождения, основанного на личном соприкосновении и обхождении, но не обусловленного одними лишь органическими связями, — естественность и искренность; 2) проникновенность в самого человека, а не только сухая оценка его внешних качеств; 3) тихий, задушевный, не рассудочный характер чувства, сострадательное отдание себя для и ради него, но в то же время и не страстный, не импульсивный, не безудержный, не слепой и не бурный, — не как непостоянно-случайный порыв, но как определение принципа всей жизненной деятельности в целом, пронизанной этой жертвенностью; 4) личная близость и, при том, внутренняя, тесно-неразрывная духовная связь, внутреннее признание, личное прозрение, приязнь. Дружба дает человеку самопознание, она открывает где и как надо работать над собою. Но эта прозрачность «Я» для себя самого достигается лишь в жизненном взаимодействии любящих личностей. «Вместе» дружбы — источник её силы. Этим «скрепом» бывает восприятие друг друга в свете идеи о целом обществе, и тогда уже не единичный индивидуум, сам по себе, а всё общество, проецируемое на личность, является объектом любви (т. е. от поддержания заботы об одном человеке — тем самым зависит благополучие и всего общества в совокупном целом, — Прим. Авт.). Даже об общинной жизни св. Игнатий Богоносец, указывал на таинственную, чудотворную силу, получаемую христианами от жизни вместе: со-трудитесь друг другу, со-старайтесь, со-бегите, со-страдайте, со-отдыхайте, со-бодрствуйте, как Божьи домоправители и гости и слуги. Надо жить общею жизнью, надо будничную жизнь просветить и пронизать близостью, даже внешнею, телесною (выражением милости). И такое крупно-житие Церковью считалось и считается столь непреложно-необходимым, столь существенно связанным с лучшим в жизни, что даже над усопшим мы слышим Ея голос: Се что добро, что красно еже жити братии вкупе. Даже тогда, когда покончены все счеты с жизнью, даже тогда вспоминается, — со жгучим желанием, — о совместной жизни, об идеале дружбы. Нет ничего уже, — нет самой жизни! Но, все же, остается тоска по дружескому общению. Не следует ли отсюда, что дружба-то и составляет последнее слово собственно-человеческой стихии христианства, вершину человечности? Пока человек остается человеком, он ищет дружбы. Идеал дружбы — не врожден человеку, а априорен для него: это — конститутивный элемент его естества. Одиночество — страшное слово: «быть без друга» таинственным образом соприкасается с «быть вне Бога», тут — предел скорби, тут — какой-то нравственный обморок. Лишение друга — это род смерти, как вопиет душа св. царя-пророка Давида: «Господи, Боже спасения моего! Душа моя насытилась бедствиями, и жизнь моя приблизилась к преисподней. Я сравнялся с нисходящими в могилу; я стал, как человек без силы между мертвыми брошенный, как убитые, лежащие во гробе. Ты положил меня в ров преисподний, во мрак, в бездну… Ты удалил от меня друга и искренняго: знакомых моих не видно!» (См. Пс. 87)… Иоанн Златоуст даже истолковывает всю христианскую любовь, как таинство дружбы. Дружба — дело жизни и её призвание каждому из нас, а не нечто мимолетное или случайное. В самопожертвовании ап. Павла, в готовности его и в геенну броситься ради любимых, он видит «пламенную любовь» дружбы. В отсутствии такой дружбы он усматривает грех человечества и источник всех бедствий и даже ересей. Св. Климент Александрийский говорит: «Господь не сказал: дай или доставь (и только, без сверх того), или благодетельствуй, или помоги (и на этом остановись), нет, — но сделайся другом, потому что дружба выражается не в одном даянии, но в полном самопожертвовании и продолжительном сожительстве, ибо друга себе приобрести можно не единовременной щедротой, а долговременным общением… Вот это истинные воины и стражи верные (друзья); ни один из них для нас не лишний, ни один не бесполезен. Один тебе здоровье может испросить у Бога, другой тебя утешать во время страданий, третий сострадательно плакать и о тебе вздыхать к Господу всего, четвертый вещам спасительным тебя научит, пятый прямодушно тебе напомянуть, иной от благорасположенности посоветовать, а все могут тебя поистине бесхитростно, бесстрашно, нелицемерно, без лести и притворства любить. О сладкое служение людей, состоящих истинными другим друзьями! О, сколь счастливы своими расположениями те, кои уверенность питают! Сколь чиста верность тех, кои Бога одного страшатся! Какой истинностью проникнуты слова тех, кто лгать не может! Какая красота в действиях тех, кои уверены, что Богу служат, что Бога умилостивляют. Богу угождают, не плотскому человеку служат, проникаясь нечистою к нему любовью, а внутреннему духовному человеку, живущему в них Царю вечности!»… Быть вместе, со-пребывать требуется в общинной, приходской жизни: «Где двое или трое собраны во Имя Мое, — там Я есмь посреди них!» (См. Мф. 18:19), — Он посреди них, как душа «посреди» каждого члена одушевляемого ею тела, «двое или трое» есть нечто по существу более многознаменательное и могучее, победу самости и единодушие в симфонии «двух», есть нечто качественно-высшее, нежели «один», хотя именно христианство же создало идею абсолютной ценности отдельной личности; абсолютно-ценною (полноценною) личность может быть не иначе как в абсолютно-ценном общении, хотя нельзя сказать, чтобы личность была первее общения, или общение — первее личности. Но тем более это «со-» относится к дружеской жизни, где конкретная близость имеет особую силу, и тут это «со-» получает гносеологическое значение. Это «со-» разумеемое как каждодневное взаимное «несение тягостей» друг друга (Гал. 6,2), как взаимное послушание, со-прощение и со-служение смиривших себя друг перед другом, есть и жизненный нерв дружбы и крест её. Каждый из друзей безропотно смиряется пред своим спутником жизни, как слуга перед господином: тут вполне оправдывается пословица: «у кого спутник, у того — и господин». В этом-то и лежит послушание дружбы, несение креста Друга своего. Выражается эта беспредельность дружбы, по преимуществу, — в ношении немощей друга своего, — до беспредельности: во взаимном терпении, во взаимном прощении. Друг — верный товарищ, верный до конца и во всем, истинный друг познается лишь в несчастии, поэтому испытывать друзей есть знак недоверия и недостатка дружбы; ибо другу должно принадлежать высшее доверие и высшее прощение, — высшее доверие, какое можно оказать человеку, это, несмотря на худые суждения о нем, несмотря на явные факты, свидетельствующие против него, несмотря на всю действительность, говорящую против него, всё же верить в него, т. е. принимать на вид лишь суждение его собственной совести, его собственные слова, — а высшее прощение в том, чтобы и это приняв, вести себя так, как если бы не было ничего, забыть о происшедшем. Ап. Петр вопрошает Господа: «Сколько раз прощать брату моему, согрешающему против меня? до семижды ли?» (Мф. 12:21), т. е. желает знать норму и границу прощения. Но это «до семижды», этот предел прощения именно и указывал бы на плотскую ограниченность прощающего грех против него, на отсутствие в нем истинной духовной любви, — было бы лишь видоизменением самости. Вот почему Господь отвечает апостолу: «Не говорю тебе: До семижды, но — до семижды семидесяти раз» (Мф. 18:22), т. е. без какой-либо ограничительности, без конца, всецелостно и всемилостиво. Таким образом, чтобы осудить человека за грех против судящего, необходимо встать на высоту не человеческую, а божескую, необходимо ведать тайны Божии; осуждение заключалось бы в исполнении воли Божией, но ведать тайны Царства можно лишь в полной любви, доходящей у друзей (в братском содружестве) до симфонии во всем; эта симфония теперь не может быть осуществлена человеческими усилиями, но лишь осуществляется, — в бесконечном смирении пред другом своим, в прощении греха против себя «до семижды семидесяти раз». В области простого со-работничества, простого товарищества Друг делается величиною большею по своей ценности, нежели последняя того эмпирически стоит. Помощь Друга приобретает таинственный и любезный сердцу оттенок; выгода от него делается святынею. Эмпирическое дружбы перерастает себя, упирается в небо и врастает корнями в земные, ниже-эмпирические недра.… Таковы антиномичные двоицы (агапэ-филия) Благой Вести: равномерная любовь ко всем и к каждому в их единстве — сосредоточенная в один фокус любовь к некоторым, даже к одному в его выделении из общего единства; явность пред всеми, открытость со всеми — сокровенная личная тайна некоторых; величайший демократизм — строжайший аристократизм; безусловно все — избранные и из избранных избраннейшие; все равны в христианской общине, и, в то же время, вся филически-дружественная структура братской агапической общины иерархична и филархична, иерархия же основана на взаимном уважении и благоговейном почтении, на со-служении друг другу, «если хочешь быть первым — будь последним, стань для всех слугою» (Мк. 10:43), «ибо многие же будут первые последними, и последние первыми» (Мк. 10:31) и т.д.; «проповедуйте Евангелие всей твари» (Мк. 16:15, ср. Кол. 1:23) — «не давайте святыни псам и не мечите бисера перед свиньями» (Мф. 7:6). Однако, для христианина всякий человек — ближний, но вовсе не всякий — друг; и враг, и ненавистник, и клеветник — всё же ближний, но даже и любящий — не всегда друг, ибо отношения дружбы глубоко индивидуальны и исключительны, хотя это и не отрицает дружелюбного, благожелательного, любезного отношения ко всем. Чем ярче и красочнее «раскрывшийся цветок души», тем очевиднее, тем бесспорнее антиномичность двух сторон любви, их двойственная сопряженность (личного и общественного): чтобы жить в среде братии (ближних), надо иметь Друга, хотя бы далекого; чтобы иметь Друга, надо жить в среде братии (ближних), по крайней мере быть с ними духом, помнить и молиться о них. В самом деле, чтобы ко всем относиться, как к самому себе, надо хоть в одном видеть себя, осязать самого себя, необходимо воспринимать в этом одном уже осуществленную (хотя бы и частично) победу над самостью. Таким одним и является Друг, глубочайше агапическая любовь к которому есть следствие, побуждение и источник филической (филантропической) любви ко всем братьям (ближним)”. Продолжение далее словами свят. Иоанна Златоуста: “… Бог повелел нам это: со своей стороны, мы вас столько любим, что, если бы нужно было, отдали бы вам даже свои души. Так-то должен любить истинно любящий. Он не откажет даже в своей душе, если бы у него потребовали ее и если бы это было возможно. Но что я говорю: потребовали? Он сам вызовется на такое пожертвование. Ничего, подлинно ничего не может быть сладостнее такой любви. Для нее ничто не представляется прискорбным. Верный друг поистине – услада жизни. Верный друг поистине – твердый покров. Чего, в самом деле, не сделал бы искренний друг? Какого не доставил бы он удовольствия? Какой пользы? Какой безопасности? Укажи ты на бесчисленные сокровища, и все это – ничто в сравнении с искренним другом. Но скажем прежде, сколько удовольствия заключает дружба в себе самой. Взирающий на друга просветляется от радости, тает от удовольствия и соединяется с ним по душе каким-то особенным союзом, заключающим в себе неизъяснимое наслаждение. Он оживает духом и окрыляется даже при одном только воспоминании о нем. Я говорю о друзьях искренних, единодушных, готовых умереть друг за друга, горячо любящих друг друга. Не думайте опровергнуть мои слова, воображая себе обыкновенных приятелей, сообщников застольных, друзей по одному имени. Кто имеет такого друга, о каком говорю я, тот поймет мои слова. Хотя бы он видел его каждый день, он не пресытится; он желает ему того же, чего и себе самому. Я знал одного человека, который, призывая в молитве за друга святых Божиих мужей, молил их предстательствовать прежде за него, а потом уже за себя. Друг так мил, что даже места и времена становятся любезны от него. Как светлые тела разливают свет на окружающие предметы, так и друзья самим местам, в которых случалось им бывать, сообщают свою приятность. И часто бывает, что, посетив эти места без друзей, мы плачем, вспоминая о тех днях, в которые были здесь вместе, и рыдаем… От друга можно без зазрения и просить услуги, и принимать услугу. Когда они приказывают нам, мы им благодарны, – и скорбим, когда они стесняются. У нас нет ничего, что не принадлежало бы им. Часто, презирая все здешнее, мы однако не хотим расстаться с здешнею жизнью только ради них. Они вожделеннее нам самого света. Я говорю о друге искреннем. И не дивись этому. В самом деле, лучше для нас, чтобы солнце померкло, чем лишиться друзей; лучше проводить жизнь во тьме, нежели жить без друзей. И я скажу, почему это. Многие, взирающие на солнце, находятся во тьме, а богатые друзьями никогда не бывают скорбны. Я говорю о друзьях духовных, ничего не предпочитающих дружбе. Укажи даже на сладость меда, но и мед делается приторным; а друг никогда, пока остается другом, напротив – любовь к нему более и более возрастает, между тем проистекающее из нее удовольствие никогда не производит пресыщения. Друг милее этой временной жизни. Потому-то многие по кончине друзей не желали более жить. С другом иной с удовольствием может жить и в ссылке; а без друга и дома жить не захотел бы. С другом и бедность не тяжела, а без него в тягость и здоровье и богатство. Имеющий друга имеет другого себя. Вот что значит дружба для этой жизни. А у Бога уготована ей такая великая награда, что и выразить нельзя. Он дает нам награду для того, чтобы мы любили друг друга… Не говори мне о друзьях нынешних, потому что вместе со многим другим утрачено ныне и это благо; но вспомни, что при Апостолах, – не говорю о первостоятелях, а о самих даже веровавших, – у всех, как сказано: «было одно сердце и одна душа; и никто ничего из имения своего не называл своим, но все у них было общее; и каждому давалось, в чем кто имел нужду» (Деян. 4:32,35). Тогда не было моего и твоего. Вот дружба, когда кто не почитает своего своим, но принадлежащим ближнему, а собственность ближнего считает чуждой для себя, – когда один так бережет жизнь другого, как свою собственную, а тот платит ему взаимно таким же расположением… Любящий не желает ни повелевать, ни начальствовать; но рад лучше сам находиться под начальством и принимать приказания. Он желает лучше благодетельствовать, нежели принимать благодеяния, потому что он любит и, следовательно, всегда находится в состоянии человека, как бы не удовлетворившего своему желанию. Он не столько радуется, принимая благодеяние, сколько делая благодеяние, потому что желает лучше обязать другого, нежели быть обязанным ему, лучше же сказать – хочет и быть обязанным ему и его иметь своим должником (взаимной доброты). Он и хочет благодетельствовать и не хочет показать, что благодетельствует, но представляет себя как бы должником другого. Он хочет и начать благодеяние и не казаться начинающим, а только как бы платящим за одолжение. Так и Бог поступил с людьми, когда Он восхотел даровать за нас Сына Своего…”
По А.С. Хомякову – л ю б о в ь и только она, определяет собой настоящую общинную соборность (в этом общении любви, человек находит “… самого себя, но себя не в бессилии своего духовного одиночества, а в силе своего духовного, искреннего единения со своими братьями”); но эта соборность, должна быть свободной, “… тождество единства и свободы, проявляемое в законе духовной любви” (как совпадение религиозного, нравственного и социального начал); е д и н с т в о которой обнаруживается в раскрытии п о л и ф о н и и ж и з н и вселенной, во всём м н о г о о б р а з и и и уникальном своеобразии составляющих ее индивидов, при сохранении благоговейных и почтительно-икономичных отношений иерархично-организованной подчиненности и соподчиненности, с уважением достоинства к а ж д о г о, бескорыстно восполняя один — нужды другого, что приводит к совершенному братолюбию в завершении (т. е. снисходя к немощам, прощая прегрешения ближних ради соборной пользы в согласии любви и истины, имеющей цель спасать человека, а не отталкивать: “… если не будете прощать людям согрешения их, то и Отец ваш не простит вам согрешений ваших” (Мф. 6:15) ). Открытый мир – это радуга, оркестр, а не казарма: как и в оркестре – люди разных национальностей, и если бы дирижер взялся бы решать, какая национальность выше, музыкальнее, талантливее – это тут же уничтожило бы оркестр. Настоящая красота — во радужно-пестром разнообразии и своеобразии, а не уныло-серой однотипности форм, и в которой каждый неповторим и по-своему прекрасен, ибо все без исключения достойны любви, чтобы любить и быть любимыми. “… Соборное единство образует жизненное содержание самой личности. Оно не есть для нее внешняя среда, предметно воспринимаемая и стоящая в отношении внешнего взаимодействия с личностью; оно не есть объект отвлеченно-предметного познания и утилитарно-практического отношения, а — как бы духовное питание, которым внутренне живет личность, ее богатство, ее личное достояние. Всякое умаление действия соборности, всякий отрыв от нее испытывается личностью как умаление, обеднение ее самой, как лишение. Идет ли речь об одиночном заключении, физически отрывающем личность от общения с ближними, или о разрыве с другом или любимым человеком, или об отверженности отлученного от Церкви, от семьи, от национального союза, или об одиночестве мыслителя и провозвестника новых идей и идеалов — всюду «отрешенность» от соборного единства испытывается как тягостное умаление полноты личной жизни, именно ее внутреннего содержания, от богатства которого зависят расцвет и полнота самой жизни личности. В конце концов, она лучше всего выражается в одном простом слове: личность и целое, как и отдельные личности, связаны между собой о т н о ш е н и е м л ю б в и. Любовь есть именно название для той связи, в которой объект отношения, будучи вне нас, есть вместе с тем наше достояние, в которой отдающий себя внутренне обогащает самого себя” (По словам С.Л. Франка).… Нельзя быть эгоистически самоизолированно «счастливыми» в одиночку (ведь даже алкоголикам нужна компания или игрокам — партия, команда), не бывает полноты счастья без и вне тех, кого мы можем любить, преизбыток нашего счастья — требует присутствия рядом и других людей, с кеми можно бескорыстно и щедро поделиться чем-то полезным и хорошим; когда ты любим и взаимно любишь, и когда любящие друг друга рядом; когда желаем поделиться с ними преисполняющей нас радостью; счастье — когда к а ж д ы й желает блага каждому, где все со-радуются друг за друга и вместе за всё благодарят; когда мы можем со-участливо разделить, стать частью его благости со всеми остальными, с теми, кто рядом с нами; малое л и ч н о е счастье — обретается в с о б о р н о с т и (подобно «общей семье»), состоящей из множества кусочков-частей взаимной любви и близких доверительных отношений, разделенных в единении сердец с другими с о б р а т ь я м и, со-членами, подобно реалиям взаимоопределяемым друг через друга в согласии и единстве, где к а ж д ы й помогает раскрыться личности д р у г о г о во всю меру роста (см.: «Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них» (Мф. 18:20) ). «Любовь — это отдавать другим часть своего сердца, это потребность в дарах другого, радостное принятие этого человека таким к а к о в о н е с т ь и благодарность ему. Но такое реалистичное принятие непохожих на нас и любовь к другому иногда ужасно болезненны (со всеми их недостатками и несовершенствами — Прим. Авт.). Бедный может быть полон тревоги, злобы и депрессии. Бедный зовет нас измениться и любить, а мы этого не всегда хотим. Часто бедный — это умственно отсталый человек, но, может быть, и кто-то из родителей или друзей. Любой из нас в какой-то момент беден, слаб и терпит боль.… Мы боимся этого из-за нашего эгоизма. Мы боимся быть связанными со слабым, дружить с ним, боимся взаимной зависимости — лучше мы будем “свободными”. Мы боимся верности и связи. Нам страшно позволить людям стать ближе к нам. Мы боимся боли и страданий, которые приносит любовь» (Жан Ванье). Общины собраны не по возрастному, интеллектуальному, профессиональному, национальному и проч. признаку, а только по тому, что нас вместе призвал Господь в любви служить Ему и друг другу. Это глубинное духовное единение, в котором стираются социальные границы и нет больше различия между ученым и невеждой, господином и слугой, мужчиной и женщиной, государем и подданным, рабовладельцем и рабом, — позволяет разглядеть за навязанными обществом условностями социального статуса, неравного положения, физических и интеллектуальных различий и формальными масками – ж и в у ю д у ш у каждого человека, нечто человечески-доброе со всеми нас объединяющее, чему высшим подтверждением, реальным выражением совершенного идеала, могут служить следующие слова: “… нет уже Иудея, ни язычника; нет раба, ни свободного; нет мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе” (Гал. 3:28).
Соборность — есть свободное общение в любви, как образное единство многочисленных ч л е н о в в совокупном живом организме т е л а, в единении духа, в котором личность каждого входящего не только не умаляется, но ещё больше в полной мере раскрывается и очеловечивается, о б р е т а е т с а м у с е б я, причем не поодиночке, не в замкнутом на себя самоотчуждении, а через общение (в дружестве любви) — с другими себе подобными с о б р а т ь я м и, знакомство с другими служит наилучшим условием и средством знакомства с самим собой (со своими дотоле скрытыми и неявными качествами, теневыми сторонами души, неожиданными проявлениями характера), не превозносясь и не уничижая других, в котором нет ненужных, лишних частей, но каждому отведено своё место и назначение, и где каждому можно быть таким каким он был послан в мир с определенной целью и предназначением — единственным и конкретным лишь для себя одного в гармонии содружества с другими, и где к а ж д ы й — заботится сам о себе и о каждом, — и где главное, это чтобы в нашем сердце нашлось достаточно места и широты великодушия для снисходительного понимания к нуждам и потребностям каждого, для взаимного прощения и приятия. Тут важно обратить внимание на два сопряженных момента: только в соборном организме обретается возможность для свободного раскрытия подлинной личности человека, и одновременно соборность — необходимо подразумевает в себе единство живых л и ч н о с т е й:… соборность утверждается как подлинное “всеединство личностей”, совершенное равновесие и тождество личного и общецерковного начал, «Церковь соборна в каждом из своих членов… в полноте церковного общения исполняется соборное преображение личности; последнее означает, что личное сознание возводится в план соборности… и личность получает силу и способность выражать жизнь и сознание целого в творческом действии… соборность есть “телос” (конечная цель и смысл — Прим. Авт.) личного сознания, который осуществляется в творческом развитии» (по Г.В. Флоровскому). «Члены тела (соборности — в мистическом отношении присущ ряд важных свойств и неких существенных черт живого духовного организма — Прим. Авт.), которые кажутся слабейшими, гораздо нужнее, и которые нам кажутся наименее благородными в теле, о тех более прилагаем попечения; и неблагообразные наши более благовидно покрываются, а благообразные наши не имеют в том нужды. Но Бог так соразмерил тело, внушив о менее совершенном большее попечение, чтобы не было разделения в теле, а все члены одинаково заботились друг о друге. Посему, страдает ли один член, страдают с ним все члены; славится ли один член, с ним радуются все члены. И вы — тело Христово, а порознь — члены» (1 Кор. 12:22-27); «Носите бремена друг друга, и таким образом исполните закон Христов» (Гал. 6:2); «Мы, сильные, должны сносить немощи бессильных и не себе угождать. Каждый из нас должен угождать ближнему, во благо, к назиданию» (Рим. 15:1-2); «Никто не ищи своего, но каждый пользы другого» (1 Кор. 10:24). «Чудное бывает здесь явление: единство во множестве и множество в единстве. Это – священнейшая трапеза. Или как в игре на гуслях, хотя звуки различны, но симфония одна, один и музыкант играющий на гуслях, так и здесь: гусли, это – любовь; звуки, это – происходящие от любви дружеские речи, производящие все вместе одну и ту же гармонию и симфонию; музыкант, это – сила любви; она издает сладостное пение. Я хотел бы, – если это возможно, – ввести тебя в такой город, где была бы одна душа; ты увидел бы, какое там согласие, сладостнейшее всяких гуслей и всякой свирели, не издающее ни одного нестройного звука. Это согласие не только укрощает страсти, но не попускает и восставать им, и производит великое молчание. Как на зрелище все в молчании слушают хор играющих, и не производят ни малейшего шума, так и у любящих друг друга, когда любовь поет песнь свою, все страсти усмиряются и успокаиваются, как звери обузданные и укрощенные; а где вражда, там все напротив. Скажешь ли что-нибудь опрометчиво, никто не осуждает, но все извиняют; сделаешь ли что-нибудь, никто не имеет подозрения, но оказывает великое снисхождение. Все готовы подать падающему руку помощи, все охотно стараются поднять его» (Свят. Иоанн Златоуст). «Видение мира — это поиск могущества, величия, известности, повышения в должности, это стремление к значительности, к победе в общественном соревновании. Вот почему в мире так много споров, соревнований и войн, так много страха, зависти, отвержения, агрессии и подавления; все, каждая группа, хотят быть первыми, лучшими, самыми почетными.… Напротив, духовность общин — это главным образом сострадание. Это призыв не идти вверх по лестнице успеха, а спуститься вниз и быть близко к тем, кто занимает последнее место. Это полная противоположность тому, чтобы стремиться к власти. Это служить и открывать блаженство умывать ноги людям, становиться слугами друг для друга, путем смиренного самоумаления становиться меньше, ближе к самым малым и слабым» (Жан Ванье).
Проф. В.И. Экземплярский пишет, что «право частной собственности», отнюдь не «священное» в религиозном ключе, но лишь по-светски «неприкосновенное», как оно осуществляется в испорченной грехопадением жизни людей, связанной с насилием к слабым и корыстной наживой, принципиально противоречит началу всеобъемлющей христианской любви, не знающей границ моего для другого; «право собственности» возникает, поэтому, не на основе христианского братства людей, но на основе недостатка такого братолюбия, когда человек противополагает себя и свое другим. Христианская любовь, разрушающая эгоистические перегородки жизни, ставит идеалом своим не отобрание чужого, но свободное отдание своего на общую пользу. Ясно само по себе, что при таком отношении к началу личной собственности, идеалом устроения материальной стороны жизни членов христианской Церкви должно явиться «общение имуществ» на основе свободной братской любви по примеру жизни первохристианской общины. Св. Иоанн Златоуст пишет: «Только тогда ты оправдаешься, когда ничего не будешь иметь, когда ничем не будешь владеть; а пока ты что-нибудь имеешь, то хотя бы т