– тусклый темно-коричневый или черный [109, с. 120]

322 языка. Так, для русского языка гласные получили следу­ющие типы значений:А — ярко-красный,О — яркий светло-желтый или белый,И – светло-синий,Е — светлый желто-зеленый,У — темный сине-зеленый,Ы — тусклый темно-коричневый или черный [109, с. 120]. Есть свои шкалы и для согласных, соответствующая формула, сводящая оценки для всего слова в единое це­лое. К примеру, слова получают следующие оценки (иногда совпадающие со значением, иногда – нет):взрыв – большой, грубый, сильный, страшный, громкий;вопль — сильный;гром – грубый, сильный, злой;гул — большой, грубый, сильный;лепет — хороший, маленький, нежный, слабый, тихий; рык — грубый, сильный, страшный;,свирель — светлый;треск — шероховатый, угловатый;шепот – тихий [109, с. 56; см. также 110]. Интересны результаты другого исследования, сопоста­вившего объем пауз и непосредственно речи в спонтан­ном и официальном регистрах. Оказалось, что при пере­ходе к официальной речи объем пауз возрастает от 1,3 до 1,8 [227, с. 205]. Мирче Элиаде говорит о языке шамана как об имита­ции криков птиц и других животных: “Как правило, во время ритуала шаман говорит высо­ким голосом, используя лишь “головной резонатор”, или фальцетом, показывая этим, что говорит не он, а дух или бог. Но необходимо отметить, что такой же высокий го­лос обычно используется для монотонно-распевного про­изнесения магических заклинаний. Магический и распев­ный — в особенности, в птичьей манере исполнения — 323 часто выражаются одним и тем же термином. Германская вокабула для магического заклинания будет galdr, часто употребляемое с глаголом galan, “петь”, термин, в основ­ном применяемый в отношении крика птиц” [394, с. 66]. Типы голосов оцениваются аудиторией как приятные или нет. Так, специалисты по паблик рилейшнз пытались перевести британского премьера Эдварда Хита на говоре­ние голосом, аналогичным тому, которым он говорил в неофициальной обстановке. Для этого скрытно записали его разговор, чтобы продемонстрировать ему его иные возможности. Или вот как французская газета “Экспресс” пишет о турецком премьер-министре Эрбакане: “С прит­ворной небрежностью хитрого торгаша на стамбульском базаре Эрбакан способен кого угодно заворожить своим певучим голосом, угощая приглашенных вишневым со­ком” (“Всеукраинские ведомости”, 1996, 15 авг.). Жена Брежнева иронизировала над ним, когда слышала его “шамканье” по телевизору (интервью с начальником ох­раны В. Медведевым — “Всеукраинские ведомости”, 1996, 16 авг.). Поскольку Сталин не переносил шума воды, фонтан во внутреннем дворике его дачи в Сочи пришлось засыпать, а на его месте посадили пальму (“Известия”, 1996, 28 авг.). Мэри Спиллейн иронически спрашивает: “Если бы у Ричарда Бартона был такой же голос, как у Джона Мейджора, был бы ли он таким же известным ак­тером? Смог бы мистер Мейджор добиться успехов в по­литике, если бы говорил, как Ричард Бартон? Была бы Мерилин Монро такой же сексуальной, если бы у нее был голос Хиллари Клинтон?” [313, с. 119]. Она же упо­минает о том, что 38% впечатления, которое вы произво­дите на окружающих, зависит от вашего голоса. Переходя к словесному уровню, обнаруживаются иные коммуникативные особенности. Так, анализ выделения ключевых слов для описания сюжета сказки “Муха-Цоко­туха” показал следующее: “Два первых эпизода, являющихся завязкой и занима­ющих в сказке всего лишь 4 строчки (около 4% текста), переданы 110 ключевыми словами в ответах испытуемых 324 (это 60% всех ключевых слов из “другой половины” – са­мовар, базар, денежка и др.), а все изложение дальней­ших событий (121 строчка) передано лишь 72 ключевыми словами, особенно пострадали при компрессии эпизоды Нападение и Веселье. Самые длинные, многословные в тексте сказки, они оказались беднее всего представлен­ными в наборах ключевых слов” [299, с. 109]. Отсюда можно сделать существенный для паблик рилейшнз вывод: значимыми (воздействующими и теми, что останутся в памяти) является лишь незначительное количество ключевых слов, на которые и следует обра­тить основное внимание. Отдельной областью становится определение труднос­ти восприятия текста (так называемые формулы чита­бельности). Формула читабельности Р. Флеша [343, с. 135] имеет следующий вид: X  = 206,48 – 1.015Y – 0.846Z, где X — оценка трудности текста для среднего взрос­лого читателя, Y — средняя длина предложений в словах, Z — число слогов на 100 слов текста. Оценка 100 говорит о том, что человек с минималь­ным уровнем образования сможет ответить на три четвер­ти вопросов по тексту, оценка 0 — текст доступен лишь узким специалистам, оценка 60 — текст стандартный по трудности для среднего читателя. Формула Флеша появи­лась в 1943 г., после этого Ассошиэйтед Пресс в 1948 г. проверяли на трудность выпускаемые ими материалы. Наши авторы проанализировали имеющиеся формулы читабельности, созданные для английского языка и выде­лили следующий набор факторов, учитываемый ими [343, с. 141]: 1) процент слов в тесте, содержащих больше 3 слогов; 2) средняя длина предложений в слогах; 3) процент не повторяющихся в тесте слов; 4) число слогов на 100 слов текста; 5) процент односложных слов; 325 6) процент слов в 3 слога и больше; 7) средняя длина предложений в словах; 8) процент слов, вошедших в список 30 000 наиболее часто употребляемых слов английского языка. Предлагаемая формула имеет следующий вид: X = 0,62Y + 0,123Z +0,051, где X — оценка трудности текста, Y — средняя длина предложений в словах, Z — процент слов, имеющих больше трех слогов. Однако набор вербальных характеристик достаточно широк, и для составления имиджевой биографии лидера большую роль может сыграть отбор определенных пос­тупков, включенных затем в нее. Так, к примеру, работа­ли сотрудники Никсона, подбирая те или иные ситуации, пытаясь проиллюстрировать нужные характеристики (ти­па смелости, юмора и т.д.). Современные научные иссле­дования также позволяют найти ту или иную мотивиров­ку, которая стоит за поступком (см. раздел “Психосемантический подход к исследованию мотива­ции” в книге [242]). В одном из исследований дети шес­ти-семи лет оценивали сказочные персонажи по ряду следующих качеств: верный друг, аккуратный, шалун, добрый, умный, веселый, хитрый, неряха и т.п. Выводы интересны и для политической коммуникации: “Если для менее развитых в этой сфере детей герой, оцениваемый как “плохой”, получал автоматически и оценки “трусли­вый”, “глупый”, “неаккуратный”, то более развитые дети понимали, что герой может быть плохим, но, например, “смелым”, как лиса Алиса или кот Базилио, или “аккурат­ным”, как Снежная королева” [243, с. 61]. Несомненно, что массовая психология явно смещена в сторону менее развитых детей, стремясь к простому, черно-белому вос­приятию мира. Т.А. ван Дейк, анализируя проявления идеологии в вербальных структурах, отмечает “Идеологии должны воплощать социальное знание и мнения” [49, с. 25]. И да­лее: “Идеологии — это не перечни норм или ценностей. 326 Они принимаются группами, имеющими общие цели и интересы. Содержание идеологии организовано так, что оно включает ту социальную информацию, которая нап­равлена на защиту этих целей и интересов” [49, с. 31]. Исследователь анализирует как прессу, так и сферу пов­седневного общения, поскольку темы, которые завуали­рованы в публичном дискурсе, проявляются в более отк­ровенной форме в повседневных разговорах. В них “меньшинства изображаются как отличающиеся, откло­няющиеся, конкурирующие и угрожающие. Их присутс­твие создает долговременные, постоянные трудности, ко­торые непонятно, как преодолеть. Характерно также, что истории о меньшинствах обычно лишены обязательной в других случаях категории Разрешения, т. е. категории, в которой протагонист в убедительной форме разъясняет, что именно он (или она) “сделал, чтобы выйти из затруд­нения”. И в самом деле, “истории о меньшинствах” лише­ны героизма. Наоборот, наблюдается инверсия ролей как часть общей стратегии положительной самопрезентации: мы становимся жертвами инородцев” [49, с. 57-58]. Инте­ресна еще одна характеристика такого общения, отсыла­ющая к группе и групповой солидарности: “Говорящие выступают не (только) как индивидуумы, но, главным образом, как члены белой группы, как составная часть “нас”. Они почти никогда не говорят: “Мне это не нра­вится”, но: “Мы к этому не привыкли”. Они также наста­ивают обычно на том, что “другие” (живущие по сосед­ству) тоже так думают” [39, с. 58]. В другой своей работе Т. ван Дейк приводит примеры того, как грамматические возможности языка использу­ются для приглушения отрицательной роли правящей элиты [50]. В заголовке “Police kills demonstrator” — “По­лиция убивает демонстранта” — полиция стоит на первом месте, что указывает на роль деятеля. В пассивной конс­трукции “Demonstrator killed by police” — “Демонстрант, убитый полицией” — полиция также в роли деятеля, но на первое место уже вынесен сам демонстрант. В предложе­нии “Demonstrator killed” – “Демонстрант убит” — есть и 327 значение  “Демонстрант убил”,  полиции  вовсе  отдана имплицитная роль. ТА. ван Дейк предлагает стандартную схему новостей, используемую СМИ. Она включает следующие катего­рии: Краткое содержание, Обстановка, Направленность, Осложнение, Развязка, Оценка и Кода. “Если одна из обязательных категорий отсутствует, адресат может заключить, что рассказ не закончен, у не­го нет смысла или это вообще не рассказ… Журналисты также привыкли, хотя и не в такой прямой форме, искать информацию, которая соответствовала бы данным кате­гориям, например, когда журналист пытается найти предпосылки (или описать фон) происшедших событий. Другими словами, структуры новостей, такие, как фор­мальные конвенциональные схемы, могут быть соотнесе­ны с установившейся практикой производства текстов новостей или выведены на ее основе” [50, с. 130-132]. Д. Болинджер упоминает роль номинации в создании нужного типа ассоциаций. Вслед за Ч. Осгудом он обра­щается к именами баллистических ракет: Тор, Юпитер, Атлас, Зевс, Поларис, система противоракетной обороны получает название “Сейфгард” (Предосторожность), Военное министерство заменено на Министерство оборо­ны. Он видит элемент “языкового обмана” и в элементар­ном воздушном путешествии: “Представьте себе эффект воздушного путешествия, если бы пассажирам авиалиний приходилось принимать участие в парашютных тренировках, и сравните его с нежным, спокойным голосом стюардессы, когда она неб­режно сообщает о мерах безопасности. Тон ее голоса и ее фигурка нужны для того, чтобы отвлечь пассажиров от зловещего смысла произносимых ею слов” [35, с. 40]. Реакция человека, слушающего новости, будет разной, считает Р. Блакар, в зависимости от того, услышат ли они что: 1) американцы наращивают мощь своих военно-воз­душных сил во Вьетнаме; 2) американцы расширяют воздушную войну во Вьет­наме; 3) американцы усиливают бомбардировки Вьетнама [29, с. 95], Или такие отсылки, как “американское учас­тие в делах Вьетнама” в отличие от “американской агрес­сии во Вьетнаме”, “Народно-освободительная армия Вьетнама” или “Вьетконг”. Определенные коммуникативные сферы в сильной степени зависят от этого типа языка. “Существует приви­легированная область литературной лжи. Любовь, война, морское путешествие и охота имеют свой язык — как и все опасные занятия, поскольку это важно для их успеха” [45, с. 84]. Нам следует отнести сюда и политику, пос­кольку успех политики в сильной степени заложен в пра­вильных коммуникативных стратегиях. Владение речью становится важной профессиональ­ной составляющей человека. В США результаты социо­логического опроса бизнесменов о том, какие качества кандидатов они ценят больше всего, показали, что на первом месте стоит способность к устной коммуникации (83%). Далее следуют: чувство ответственности (79%), собранность, внутренняя дисциплина (65%), энергич­ность (53%), организаторские способности (42%), внеш­ние данные (30%), инициативность, творческий элемент (19%)” [227, с. 121]. Другие важные сведения показывают зависимость восприятия вербального сообщения от иных компонентов: “Эмоциональная оценка сообщения на 55% зависит от мимики докладчика, на 38% от фонетико-артикуляторных свойств речи и только на 7% — от лекси­ческого наполнения доклада” [227, с. 125]. Элери Сэмпсон приводит результаты исследований, в соответствии с которыми определены характеристики, позволяющие нам принимать решение о человеке при первой встрече: содержание — 7%, голос – 38,0%, внешность – 55,0% [541, р. 27]. 329 Не только язык одежды, но и те или иные характерис­тики голоса становятся основными для нашего решения, “кто есть кто” перед нами. Она же приводит факторы, ра­ботающие на ваш имидж [541, р. 39]: 10% – то, как вы делаете свою работу; 30% — имидж и личный стиль; 60% — открытость и заметность (кто знает вас, какая у вас репутация, ваши контакты и признанные достижения). Журнал “Экономист” привел данные исследований по декодировке, исходя из характеристик голоса гомосексу­алистов. Исследователи не восприняли определенную шепелявость или свистящий характер в качестве подсказ­ки. При этом анализ двух записанных на магнитофон от­рывков, зачитанных четырьмя гомосексуалистами и че­тырьмя другими мужчинами, показал, что слушающие достаточно четко производят нужную идентификацию. При этом высота тона голоса не стала главным фактором, и поэтому продолжается поиск других факторов (The Economist. – 1996. – July 15-21). Владение публичной речью стало важным компонен­том общественной жизни со времен античности. И Демосфен, имевший исходно не только физические не­достатки, но и изъяны произношения, вывел эту профес­сионализацию на новый уровень. “Занимаясь с редкой энергией соответствующими уп­ражнениями, Демосфен дисциплинировал свой язык и свое дыхание, а также свое плечо, пораженное тиком. Его первые речи вызывали смех у народа; однако он вскоре стал оратором, которого в народном собрании слушали более, чем кого-либо другого” [36, с. 86-87]. Таким образом, вербальная коммуникация формирует основные характеристики политики, поскольку публич­ная сфера требует определенных объемов публичности. Уйти от них может только частное лицо. К примеру, же­на Д. Шостаковича рассказывала в одном из интервью о 330 муже: “Он не любил публичность, пресс-конференции, особенно на Западе, где постоянно задавали вопрос: “Как вы пользуетесь методом социалистического реализма для сочинения музыки?” (“Известия”, 1996, 15 авг.).^ ПЕРФОРМАНСНАЯ КОММУНИКАЦИЯ Если вербальная коммуникация использует для пере­дачи вербальный канал, визуальная – визуальный, то перформанс располагает свое сообщение в пространстве. Ритуалы являются важной составляющей жизни любого общества. Одновременно со значениями, уже утраченны­ми в веках, они несут в себе четкие коммуникативные указания. К примеру, траурная процессия с телом Джона Кеннеди включала лошадь без всадника, которую вели под уздцы, что символизировало потерю первого лица Америки. Или такой пример, как церемонии прощания и приветствия, особенно в прошлом. Особую роль при этом играл головной убор. “При встрече с вышестоящей персоной необходимо было снять шляпу да так низко поклониться, чтобы подмести ее полями пол. Даже пись­мо от знатного лица, а также послания, где упоминалось имя короля или папы Римского, следовало читать с обна­женной головой” [196, с. 127]. Процесс инаугурации Бориса Ельцина в августе 1996 г. продемонстрировал важность перформансов в политике -президент вступает в законную силу только после этого перформанса. Клятва президентов США состоит из 42 слов (российского — из 33 слов) и используется с 30 ап­реля 1789 г. со времен Джорджа Вашингтона. Самое длинное выступление было у президента США Уильяма Гаррисона в 1841 г. Речь президента Клинтона 20 января 1993 г. была краткой и продолжалась всего 14 минут. Все торжественное мероприятие в Кремле 9 августа 1996 г. длилось 17 минут. Празднование в Вашингтоне этого со­бытия обошлось в скромную для США сумму – 25 мил­лионов долларов, причем все эти деньги были собраны из 331 частных пожертвований, вкладов крупных корпораций (а это были “Боинг”, “Дженерал электрик”, “Америкен теле­фон энд телеграф”) и рекламы. Вот как “Комсомольская правда” (1996, 9 авг.) описала происходящие торжества: “За три дня до инаугурации Уильям Джефферсон Клинтон начал марш на Вашингтон с посещения мемо­риальной усадьбы Томаса Джефферсона.Он с вице-пре­зидентом проехал 120 миль на автобусе с уникальным но­мером “Надежда-1”. Потом в воскресенье был концерт под лозунгом “Воссоединение” у мемориала первому пре­зиденту США. Выступили Боб Дилан, Дайана Росс, Майкл Джексон и другие. Клинтон открыл концерт крат­кой речью. А вела все это шоу обладательница “Оскаров” актриса Вупи Голдберг. Когда стемнело, Клинтон и Гор в сопровождении 18 тысяч детей прошли по мемориаль­ному мосту и ударили в символический “колокол свобо­ды”. Утро следующего дня Клинтон провел в обществе сенатора Эдварда Кеннеди. Потом вновь были многочис­ленные концерты, на одном из которых президент стра­ны порадовал публику своей игрой на саксофоне”. Франция имеет свой ритуал, во время которого уходя­щий президент спускается по ступенькам и встречает во дворе нового президента. Затем они поднимаются в зал и обмениваются речами. После принесения присяги в от­крытой машине новый президент выезжает на Елисейские поля, где его приветствуют сограждане. Обряды посвящения, инициации всегда существовали в человеческих сообществах. При этом в прошлом часто реализовывались различные испытания. Так, в некоторых племенах происходило избиение принимаемого, чтобы “убить” его старое имя и дать ему новое [394, с. 237]. Для общества такого типа весьма важна граница, переход, к примеру, разграничение мирского имени и нового мона­шеского. Даже сегодняшнее общество сохраняет смену имен в изменении названий должностей и званий. Ю. Шрейдер говорит о ритуальном поведении как о таком, где цель вырождена: “Она состоит в выполнении самого ритуала [386, с. 116]. Более точно, вероятно, сле- 332 дует говорить о центральности подобной, но она не явля­ется единственной. Ритуалы порождают целый ряд иных сообщений. Под перформансом Ричард Шехнер понимает дейс­твия одного человека или группы перед другим челове­ком или группой [543], т.е. центральной характеристикой здесь становится третье лицо, наблюдатель, зритель, на­личие которого кардинальным образом меняет всю про­цедуру. Активно защищал понятие “театральности” в на­шей истории Николай Евреинов, выпустивший среди прочего и трехтомник “Театр для себя”, где показывал роль этого понятия в разных сферах жизни. “Примат театрократии, т.е. господства над нами Театра, понимаемо­го в смысле закона общеобязательного творческого пре­ображения воспринимаемого нами мира, вытекает с достаточной убедительностью хотя бы из сравнительного изучения данного закона с законом развития религиозно­го сознания” [102, с. 13-14]. В качестве примеров теат­ральности в жизни он упоминает Аракчеева, называя его “режиссером жизни”, доказывая это “не столько “поста­новкой” военных поселений, сколько отношением его к жизни и природе, мощно взятых под ферулу режиссер­ской власти, — установив, например, “в плане декораци­онного задания”, что дорожки в его парке должны являть такой, а не иной вид, он не позволял ни одному осенне­му листику с дерева нарушить его режиссерскую волю: спрятанные в кустах мальчишки немедленно же удаляли провинившийся листик!..” [102, с. 107]. Для него цен­тральной составляющей становится все же не момент зрительский, а момент творческий. Просто происходит совпадение этих двух моментов в реальных осуществле­ниях театральности. Николай Евреинов (а затем об этом писал Й. Хейзинга [362] смело распространяет перформансные характе­ристики во все области: “Словом “театр” вы называете и место международ­ных столкновений при ultima ratio (театр военных дейс­твий), и место, где происходит вскрытие трупов (анато- 333 мический театр — theatrum anatomicum), и эстраду прес­тидижитатора (например, театр фокусов Роберта-Гудена, первый из виденных в детстве Сарой Бернар театров), и нечто, служащее обозрению различного рода наказаний (например, известный “Theatrum poenarum” криминалис­та Доплера) и нечто, отвечающее астрономо-астрологическому интересу (например, еще за полвека до Ньюто­на, в 1666 г., появилось сочинение под названием “Theatrum cometicum”, где доказывалось, что за каждым появлением кометы следует столько же счастливых собы­тий, сколько и бедствий, так что нет оснований бояться комет), и, наконец, кинематограф, кинетофон, кинеманатюр, представление марионеток, китайских теней и т.п.” [102, с. 36]. В обществе всегда были определенные утрированно-перформансные роли. Мы называем их так, поскольку для их выполнения требовалось определенное “отклоня­ющееся поведение”. Это роль юродивого, шута. Юроди­вый не наказывался за свой тип поведения, поскольку, как считалось, через него может говорить Бог. Первым русским юродивым называют Исаакия Печерского, мо­наха Киево-Печерской Лавры, умершего в 1090 г. [121]. Затем до XIV в. юродивые не фиксируются, а потом воз­никают русские “похабы”. Они “днем бегают по городу в рубище или совсем голые; просят милостыню и потом раздают ее; их отовсюду гонят, мальчишки кидают в них камнями; иногда богатые люди заботятся о них, но юро­дивые не признают сытости и ухоженности: они рвут на себе чистую одежду, садятся в грязь и т.д…” [121, с. 144]. Николай Евреинов, перечисляя список великих шу­тов, подчеркивает, что роль хорошего шута не является легкой, а главное она отнюдь не унизительна, как это представляется сегодня. “Многочисленные же примеры истории, когда великие монархи охотнее слушались (и с большим в результате успехом) советов своих верных и лучших шутов, нежели своих верных и лучших минис­тров, окончательно нас убеждают, что историческая цен­ность шута, вошедшего в лексикон бранных слов, нужда­ется в решительной переоценке…” [102, с. 143]. Вероятно, 334 этой же плоскости мы должны поместить диссидентов в бывшем советском обществе, так как они явно выпадали из принятой нормы поведения. Ричард Шехнер предлагает четыре возможных перформансные трансформации театральности в ритуал и обратно: Действительность 1-> ВСТРЕЧА/ОБМЕН -> ————>   Действительность 2 Это рынок или поле битвы, где товары покупаются, получаются деньги, захватывается территория. Здесь ри­туалы основываются на фиксированных моделях дейс­твия, предопределяющих поведения. Развлекательно-те­атральный момент минимизирован. Задачей становится как можно более эффективно пройти через “встречу/об­мен” в действительность 2. Однако нет возможности пре­допределить все: базар — это место торга, шуток, рас­пространения слухов. На поле битвы идет соревнование цвета, демонстрация силы. Даже война с точки зрения стороннего наблюдателя имеет сильный театральный эле­мент. Действительность! —> с помощью ПЕРФОРМАНСА -> ————> Действительность2 Это ритуалы, которые вносят изменения в статус учас­тников (инициация, свадьба), шаман также почитаем за его умения. Ритуал ——> с помощью ТЕАТРА ——> Развлечение Ритуалы, которые направлены на эффективность в од­ном контексте, могут стать развлечениями в другом. Все новые, в том числе и политические, ритуалы конструи­руются, чтобы стать развлечением и, возможно, искусс­твом. Развлечение —>” с помощью ТЕАТРА ———>   Ритуал 335 Съезды партии, съезды народных депутатов также про­текают под сильным влиянием театральности. В принципе о любого рода массовых действиях специалисты пишут: “Выступления перед большой аудиторией должны напоми­нать вам театр” [313, с. 115]. Вспомним выдвижение на пер­вом съезде кандидатур на пост председателя Верховного Совета СССР, когда депутат А. Оболенский предложил свою собственную кандидатуру. Получив затем слово, он обосновал свое поведение тем, что хотел бы добиться на съезде возможности альтернативных выборов. Кстати, по­добный съезд как тип перформанса интересен еще и тем, что аудитория в нем носит не однородный, а поляризо­ванный характер. Каждый раз возникает разделение на “за” и “против” по тому и иному вопросу. Театральность внесена внутрь зрительской массы. Н.А. Хренов исследу­ет подобную ситуацию в применении к спортивным бо­лельщикам: “Здесь создается оппозиция между зрителями — бо­лельщиками за одну команду и зрителями — болельщика­ми за другую команду. Небольшая группа более эмоцио­нальных болельщиков, уподобляясь театральной клаке, создает оппозиционную ситуацию. Оппозиция “мы” и “они”, выявляющаяся в спортивных зрелищах, по своей выраженности и интенсивности напоминает римские зрелища” [366, с. 163]. Виктор Тэрнер называет социальными драмами про­цессы, возникающие в конфликтных ситуациях. Он вы­деляет четыре фазы в их прохождении (по Р. Шехнеру): 1. Нарушение нормированных отношений; 2. Кризис, во время которого нарушение увеличивается; 3. Восстановительное действие, которое может копи­ровать и критиковать действия, приведшие к кризису; 4. Реинтеграция (объединение разделенной социаль­ной группы, а также признание или легитимизация рас­кола). Р. Шехнер считает, что базовая перформансная стра­тегия (сбор, перформанс, расставание) содержит драма­тическую структуру: 336 Нарушение -> Кризис->. Восстановление -> Реинтеграция Конфликтность в этой схеме носит согласованный ха­рактер — внутри перфоманса. Выход из перформанса — это тоже церемония, поскольку аплодисменты помогают выйти из перформансной реальности. Поскольку аудитория является обязательным элемен­том перформанса, Ричард Шехнер предлагает свою клас­сификацию аудитории, где главным элементом становит­ся ее включенность в ситуацию или ее случайный характер: интегрированная/случайная аудитория. “Случайная аудитория — это люди, которые индивиду­ально или небольшими группами идут, например, в театр — представления публично рекламируются и открыты для всех. На открытиях коммерческих шоу посещение крити­ков и друзей представляет скорее интегрированную, чем случайную аудиторию. Интегрированной аудиторией яв­ляется та, где люди приходят или в силу необходимости, или потому, что событие является значимым для них. Интегрированная аудитория, к примеру, включает родс­твенников жениха и невесты на свадьбе, племя на обря­де инициации, лица высокого звания на подиуме для инаугурации. Или — авангардные художники, собираю­щие аудиторию в основном из людей, посещавших пре­дыдущие представления. Они заинтересованы в процессе создания интегрированной аудитории для своих работ, аудитории, поддерживающей их” [543, р. 194-195]. При этом некоторые виды интегрированной аудито­рии могут быть направлены против самого представле­ния: это могут быть люди, пришедшие специально, что­бы, к примеру, сорвать выступление. Если случайная аудитория приходит по собственной воле, то интегриро­ванную аудиторию привлекает ритуал. Для большей наг­лядности Р. Шехнер строит следующую таблицу (с. 337). Исследователи подчеркивают как одну из характерных черт церемонии — четкое разграничение участников и публики, где от последней ожидается традиционный ре­пертуар реагирования. “Реакция аудитории является од­ной из составляющих частей церемонии. Без нее церемо- 337 Интегрально-эстетическая  Случайно-эстетическая  Приглашенная аудитория Церемония открытия Аудитория из тех, “кто знает”  Коммерческая продукция, которая публично рекламируется Аудитория из тех, кто заинтересован  Интегрально-ритуальная  Случайно-ритуальная  Аудитория на свадьбах, похоронах Инаугурация, подписание договоров  Туристы, наблюдающие церемонию Ритуалы, сыгранные в театре  ния становится бессмысленной” [455, р. 17]. И далее: “Церемониальное пространство подчеркивает разницу между исполнителями и зрителями четко изолируя сцену для перформанса, ограниченную со всех сторон полици­ей и охраной, в отличие от места для реагирования, рас­ширяющегося во все стороны”. Американская исследовательница Арт Борекка напря­мую связывает политику и драматургию, подчеркивая возросшую роль масс-медиа в этом процессе. Она пере­числяет целый ряд политических событий, обладающих перформансным характером. Это Вьетнам как первая те­левизионная война, национальные “драмы” типа Уотергейта и Иран-Контрас, двойное президентство бывшего актера, война в Персидском заливе, где CNN стало пол­ноправным участником [440]. А Пегги Фелан вообще го­ворит о роли президента в определенной степени опира­ясь на актерские термины. “Действующее президентство” требует от кандидата передачи характеристик, которые должны ассоциировать­ся с белым гетеросексуальным мужским лидерством — тип невозмутимого решения, спокойный и “теплый” стиль разговора, чувство контроля. Другими словами, действующее президентство означает игру в роли тради­ционного Отца, представленного в традиционных коме­диях ситуациями от “Отец знает все” до “Косби шоу”. Поскольку кампания ставится именно для телевизионно- 338 го представления, перформанс кампании использует тро­пы (и капканы) телевизионного нарратива” [531, р. 171]. Та же телевизионная конструкция довлеет и над мно­гими другими явлениями. Это не только торжественная встреча гостей в аэропорту, в Мариинском дворце в Ки­еве или в Кремле в Москве, но это и элементарное собра­ние или заседание, где значимым также становится эле­мент зрелищности. И развитие государства во многом требует развития именно этой перформансной составля­ющей. Так, анализируя инаугурацию президента России, Валерий Бебик (радиопрограмма “Тиждень”, 1996, 10 авг.) говорит о необходимости разработки подобных протоко­лов и для Украины. Мы хотели бы подчеркнуть еще один важный пара­метр. Любой перформанс строится на предварительной репетиции, подготовке. Ричард Шехнер по этому поводу пишет: “Мы пользуемся репетициями в случае свадеб, по­хорон и других религиозных и гражданских церемоний. В любом случае репетиция является путем выбора из воз­можных действий именно тех, которые будут представле­ны в дальнейшем, наибольшее упрощение их по отноше­нию к матрице, откуда они были взяты, и аудитории, на которые они будут направлены” [543, р. 183]. ‘ В этом случае происходит отбор тех или иных вариан­тов в соответствии с инвариантом. Этот инвариант может даже не существовать до того и создаваться в ходе репе­тиции. Но этот процесс отбора создает принципиально знаковую характеристику. Выбор — это знак. Знак, обла­дая значением и формой, способен нести любую смысло­вую нагрузку. Знаковость возникает в процессе отбора наиболее эффективных вариантов воздействия. Напри­мер, в Киеве готовились к поднятию флага с изображе­нием герба города. Сразу возникло множество вариантов, как же именно это сделать. Варианты в дальнейшем об­суждались и отбирались, порождая в результате перфор­манс. Из набора минидействий отбираются именно те действия, которые смогут наиболее безошибочно и нед­вусмысленно воздействовать на аудиторию. Здесь не мо- 339 жет быть допущена ошибка, так как перформанс — не индивидуальное чтение и исключена возможность повто­рения события, чтобы попытаться понять и прочувство­вать действие еще раз. Осмысление ритуальной коммуникации в рамках французской школы противостоит американской интер­претации. Для Алена Буро это не структура, а постоян­ный процесс порождения смыслов. “Строго структуриро­ванной, гомогенной системе ритуала американской школы Буро противопоставляет свою систему – откры­тую вовне, комбинаторную, объединяющую многочис­ленные разнородные элементы. Пространство ритуала — не просто вместилище извне заложенных смыслов, а са­мо по себе смысловой генератор” [213, с. 159]. Это более сложное представление, но оно обладает большей объяс­няющей силой, позволяющей также понять живучесть ритуалов и в современной жизни. В рамках паблик рилейшнз, к примеру, ритуалы превращаются в такое явле­ние, как презентации. Удачность/неудачность их позво­ляет выполнять вполне прозаические экономические задачи. Так, неудачная презентация концерна “Газпром” в Лондоне приводит к падению курса акций “Газпрома” на западных рынках. Отсюда понятно внимание специа­листов и к такому способу коммуникации, как перфор­манс.^ МИФОЛОГИЧЕСКАЯ КОММУНИКАЦИЯ Мирче Элиаде написал слова, которые в качестве эпиграфа вполне подходят к данному параграфу: “Можно с уверенностью предположить, что понимание мифа бу­дет отнесено к наиболее полезным открытиям двадцато­го столетия” [394, с. 36]. Мифологические структуры представляют особый ин­терес для ПР, поскольку включение в воздействие такого рода структур позволяет опираться на неосознаваемые явно аудиторией информационные структуры. Подобные структуры аудитория не может отвергнуть как по причи- 340 не их неосознаваемости, так и по причине неопровергаемости из-за автономности существования, не зависящей от отдельного человека. Есть еще третья составляющая мифа, также представляющая интерес для ПР. Это в оп­ределенной степени его простота. Как пишет, к примеру, Т.В. Евгеньева: “В современной массовой политической психологии реальные социальные и этнические проблемы заменяются упрощенным представлением о вечной борьбе двух мифо­логизированных общностей (“демократы — коммунисты”, “патриоты — космополиты”, “наши — не наши”), а отноше­ние к иным этническим, конфессиональным группам строится по принципу “мы — они”. (“Они” нас грабят, съе­дают наши продукты, вывозят наше сырье и энергию и т.д.). Стоит “нам” перестать помогать “им” — и все наши проблемы будут решены немедленно” [99, с. 26]. Упрощенный вариант представления ситуации, конеч­но, имеет больше шансов на выживание, поскольку с лег­костью может захватить массовую аудиторию. Современный миф часто принимает формы, которые описывают совершенно будничные события. Но при этом он во многом активно опирается на определенные нети­пичные ситуации, внедренные в современность. К при­меру, рассказ об удачном фермере, успешном движении миллионера в кандидаты в президенты (например, В. Брынцалова) опирается на знакомую всем мифологическую структуру перехода в иное состояние, вариантом чего мо­жет служить знакомая всем Золушка. А. Пятигорский рассматривает в составе мифа такую составляющую как “не-обыкновенное” [277]. Отбирая самые яркие события из жизни своих героев, масс-медиа движутся по пути их мифологизации. Если же событие не является ярким, то оно не представляет интереса ни для журналиста, ни для читателя. То есть составляющие самого процесса комму­никации (отбор характеристик события и написания о них с точки зрения аудитории) очень активно формиру­ют мифологическую среду. Тем более это касается, к 341 примеру, президентских выборов, являющихся апофео­зом мифологического мышления. Мы слишком рано списали мифы из инструментария сегодняшнего дня, оставив их только в рамках примитив­ного мышления прошлого. Сергей Эйзенштейн, воздавая должное Диснею, отмечал: “Кажется, что этот человек не только знает магию всех технических средств, но что он знает и все сокровен­нейшие струны человеческих дум, образов, мыслей, чувств. Так действовали, вероятно, проповеди, Францис­ка Ассизского. Так чарует живопись Фра Беато Анжелико. Он творит где-то в области самых чистых и первич­ных глубин. Там, где мы все – дети природы. Он творит на уровне представлений человека, не закованного еще логикой, разумностью, опытом. Так творят бабочки свой полет. Так растут цветы. Так удивляются ручьи собствен­ному бегу” [387, с. 210-211]. Миф социалистический как и миф капиталистический акцентируют внимание на будущем идеальном обществе. “Сегодня” рассматривается как набор временных ошибок, подлежащих исправлению. Наличие такого мифа легко делает реальную жизн