Источник зла есть тщеславие, а
источник добра – милосердие…
Ф. Шатобриан
Вторая глава “Мастера и Маргариты” – одна из самых напряженных и трагичных глав романа. Она написана с такой пронзительной глубиной ощущений, масштаб поставленных в ней проблем так велик, что даже будучи прочитанной отдельно от всего текста, оставляет неизгладимое впечатление целостного, ёмкого и законченного произведения. Чем же вызваны эти впечатления читателя?
Казалось бы, обычная для тех времен ситуация: допрос невиновного человека, схваченного по ложному доносу, его осуждение без особых оснований и приведение приговора в исполнение. Таких примеров в истории (и в наше время) – тьма тьмущая. Вовсе не это делает эпизод таким трагичным. Что же рождает ощущение окончательно наступившей безысходности не только для героев романа, но и для нас, читателей?
Самый простой ответ на этот вопрос напрашивается сам: Булгаков, фактически, дает свою версию библейского сюжета. Можно сделать вывод, что вся ершалаимская часть “мастера и Маргариты” как бы подкрепляется Священным Писанием, его философской и морально-нравственной глубиной, непререкаемым вечным авторитетом. Но это только на первый взгляд. Вспомним, что самое простое объяснение не всегда верно. Не ставил Булгаков своей целью пересказывать евангельские сюжеты!.. Посмотрим на роман не с точки зрения людей начала ХХI века, а глазами современников автора – москвичей 30-х годов века двадцатого. Многое станет ясно. Это было по-настоящему страшное время, когда каждый чувствовал свое полное бессилие перед безжалостной государственной машиной, ломавшей и уничтожавшей людей, семьи, народы… Почему? За что? Да, за то, за что был осужден Иешуа Га-Ноцри, ни за что… Вернее за то, что говорил правду, за то, что позавидовали и оклеветали “друзья”, “знакомые”, “доброжелатели”.
Но не только в сопоставлении времен сила и глубина главы романа. Она в попытке понять внутренний мир человека, которому волею судьбы или случая довелось стать судьей, принимать решение: жить или умереть другому человеку. Отсюда становится ясным, почему почти вся глава написана от лица Понтия Пилата. Все другие действующие лица описаны как бы контурно: мы слышим их слова, видим их одежду, но мы не знаем (и никогда не узнаем), о чем думали и что чувствовали Иешуа, Марк Крысобой, первосвященник Каифа. Почему? Ведь, на первый взгляд, весь эпизод романа – противопоставление, поединок Понтия Пилата как олицетворения зла и Иешуа Га-Ноцри как доброго человека. Отчего же тогда автор так подробно описывает мысли, ощущения, видения и предчувствия прокуратора и ничего не говорит о мыслях Иешуа? Неужели Булгаков подыгрывает злу? Нет, не в этом глубинный смысл главы и романа в целом.
Автор поставил перед собой задачу более трудную. Булгаков пытается понять: что есть само зло? Что есть добро? Где они рождаются, из чего истекают?
Получаем ли мы ответы на эти вопросы? Нет. Потому что нет однозначного ответа на них. И эта глава – повод, исходный материал, способ направить мысли читателей в русло раздумий о добре и зле. А ответ каждый находит сам. Каков же он для меня?
Перечитывая главу, я поймала себя на мысли, что нет явно положительных и отрицательных героев. И почему-то Понтий Пилат, про которого все в Ершалаиме шепчут, что он “свирепое чудовище”, вызывает жалость, а иногда и сострадание. Зол ли Пилат? Зло ли он? Нет! Ведь не хочет он смерти арестанта и делает все, что в его силах, дабы отменить смертный приговор: подает знаки Иешуа, просит первосвященника, срываясь на угрозы:”…тогда услышишь ты горький плач и стенания. Вспомнишь ты тогда спасенного Вар-раввана и пожалеешь, что послал на смерть философа с его мирной проповедью!” Не может человек измениться за одно утро, а Пилат после разговора с Иешуа меняется. Ведь подействовали на него слова о том, что правду говорить “легко и приятно”! Проследим за разговором прокуратора с Каифой. Сначала – уловки, лицемерие, но, как только становится “понятным, что Га-Ноцри уходил навсегда”, решается Пилат сказать правду: “…тесно мне с тобой стало, Каифа,…побереги себя первосвященник…” “…и с каждым словом ему становилось все легче и легче: не нужно было больше притворяться, не нужно было подбирать слова”. Вот он, момент истины! Иешуа прав: все люди добрые. И Пилат. Надо только сбросить белый плащ с жутким кровавым подбоем и начать говорить правду! Но поздно, слишком поздно! Оттого и проносятся мысли “как молнии”, “а тоска осталась”. Я бы сказала, что тоска эта –предсмертная. И получается, что живой Пилат “мертвее” казненного Иешуа. Надо только заглянуть в “мертвые глаза” прокуратора, которые в начале разговора с арестантом были “мутными”, выражающими муку, но ещё живыми! После оглашения приговора умерло все: сам Пилат, “ненавистный им город умер”, даже вода в фонтане стала мертвой… Пророческим оказывается страшное видение Пилата, не зря мысль “о загадочном бессмертии заставила его похолодеть на солнцепеке”.
Если Пилат – зло, то почему же Воланд (справедливый судия) исполняет его желание и отправляет вместе с Иешуа в вечный путь по лунной дороге? Все просто – в человеке изначально есть доброе и злое. Вопрос в том, что окажется сильнее…
Итак, с одной стороны – Понтий Пилат, а с другой – Иешуа Га-Ноцри. Добр ли Иешуа? Да? Настолько добр, что “отдает” Левия Матвея, человека, пожертвовавшего всем ради идей своего учителя? Настолько добр, что “невольно является палачом” прокуратора. Невольный, но все-таки палач. И здесь сокрыт глубокий смысл: не только головная боль – причина истязания. Нет! Иешуа “ломает” Пилата, его сознание, мироощущение, а это похлеще кнута Крысобоя!
Иешуа не добр и не зол, он правдив и простодушен. Он говорит то, что думает. Говорит не просто правду (она у каждого своя), а истину. Истина в том, что болит голова у прокуратора, и в том, что собирается гроза (только ли в природе?), и в том, что “эти люди” хотят смерти Га-Ноцри, и в том, что “злых людей нет на свете”… А раз нет злых людей, то нет и зла?! Вот в чем парадокс! Иешуа верит, что “рухнет храм старой веры и настанет царство истины”. А пока один Иешуа говорит то, что думает, и не может солгать даже во спаение собственной жизни. Не ведает, что творит? Слабоумен? Наивен? Нет, и еще раз – нет! Просто не может иначе. Физически не может! Суть в том, что добрый не тот, кто совершает добро, а тот, кто не умеет делать зло.
Когда Пилат совершает зло? Тогда, когда вынужден (по обязанности ли, по малодушию ли) поступать не так, как думает, как хочет. Короче говоря, когда поступает против совести. А ведь она спуску не даст! Изведет, “съест”, “замучит”. В этом, а также в остром ощущении неправильности, постыдности своих поступков настоящая трагедия прокуратора Иудеи. Величие Иешуа в том, что он всегда мыслит, говорит и поступает по совести. Булгаков не дает полного описания лица Иешуа, кроме существенной детали: “Под левым глазом у человека был большой синяк, в углу рта – ссадина с запекшейся кровью”. Эта деталь свидетельствует о том, что говорить правду не так уж “легко и приятно”, но есть удовлетворение моральное: совесть чиста. Не может Иешуа лгать, приспосабливаться, лукавить, то есть делать то, чего потом будет стыдиться. А мы?.. А лично я?.. Вот в чем идейный замысел главы – заставить задуматься. И я задумалась. И ещё. Очень надеюсь, что в жизни мне не придется поступаться собственными принципами, совестью, а значит, порождать зло.