Велимир
Хлебников
Хлебников,
Велимир (Виктор Владимирович) [28.Х(9.ХI). 1885, Малодербетовский улус б.
Астраханской губ. ] – поэт, ведущий теоретик футуризма. Родился в семье
учёного- естественника, орнитолога и лесовода.
С 1903 г. –
студент Казанского, в 1908-1911 гг.-Петербургского университета ( не окончил ).
В Петербурге посещал литературные “среды” в “башне” Вяч. Иванова и “Академию
стиха” при журнале “Аполлон”. С поздним символизмом Хлебникова сближал сближал
интерес к философии, мифологии, русской истории, славянскому фольклору. Однако
не смотря на внешнее ученически-истовое следование “заветам символизма” ,
Х. был
внутренне чужд этому течению, равно как и нарождающемуся акмеизму. Расхождение основывалось
на коренном различии взглядов на природу Слова (языка) и Времени. Символисты и
акмеисты стремились выявить в отвлечённом слове закодированные ”вечные
сущности” и перемещали современность в контекст предшествующей культуры,
уводили настоящее к”первозданной ясности прошлого”.
Философско-эстетическая
ориентация Х. была принципиально иной. Поэт отсчитывал начало своего творчества
с необычайно мощного по соц. заряду 1905 г. :”Мы бросились в будущее…от 1905 г.
“. Остро переживая позорное поражение на Востоке и удушение первой русской
революции, напряжённо размышляя над ходом истории, Х. предпринял утопическую
попытку найти некие универсальные числовые законы Времени, так или иначе
влияющие на судьбы России и всего человечества[1]
[2]. Прошлое, настоящее и будущее в его
утопической системе представлялись лишь фрагментами единого непрерывного
Времени, эластично и циклично повторяющегося в своём круговом развитии.
Настоящее, являясь вместе с прошлым частью целокупного времени, получало таким
образом возможность перемещения в “научно предсказуемое” будущее. Х. подходит к
данному вопросу как учёный-исследователь, но, будучи поэтом по своей природной
сути, он постигает Время сквозь мифопоэтическую призму и превращает предмет
исследования в свою главную и пожизненную тему наряду с другим его постоянным
героем своей поэзии – Словом, языком. Слово в его философско-поэтической
системе переставало быть только средством передачи его культурной традиции в её
смысловых и эстетических значениях, а становилось собственнозначимой и
самоценной чувственной данностью, вещью и, следовательно, частью пространства.
Именно таким образом, через Время, зафиксированное Словом и превращённое в
пространственный фрагмент, осуществлялось искомое философское единство
”пространства-времени”. Единство, допускающее возможность его переоформления в
слове и, значит, поддающееся активному регулированию по воле речетворца.
Создавалась внешне логически-ясная концепция преодоления физического времени
как пространства за счет реставрации (в прошлом) и реконструкции ( в настоящем
и будущем) слов-вещей и пересоздания на этой основе всей застывшей в
пространстве и времени системы узаконенных художественных форм и социальных
институтов. Открывалась как бы единая “книга бытия”, книга Природы –
утопическая мечта Х., поэтическому воплощению которой он посвятил всю свою
жизнь.
Искания Х.
вполне согласовывались с общим путем устремленного в будущее футуризма,
относившего смыслы, в противовес символистским, потусторонним отвлеченностям, к
чувственным данностям. Это происходило и в живописи, также искавшей единство
«пространства – времени» и насыщавшей пространственную изобразительность
«четвертым измерением», т.е. временем. Не случайно поэтому после знакомства с
В. Каменским, способствовавшим первой публикации поэта (Искушение грешника //
Весна. – 1908. – № 10), и сближения с группой поэтов и художников ( Д. Н.
Бурлюки, Е. Гуро, М. Матюшин ) Х. становится «невидимой», но главной «осью
вращения» футуризма
В 1910 г. вышел
совместный сборник группы футуристов – «будетлян» в придуманной Х. славянской
огласке – «Садок судей». Позже к ним присоединились А. Крученых, Б. Лившиц и В.
Маяковский. Другой сборник «будетлян» «Пощечина общественному вкусу» (1912)
почти наполовину состоял из произведений Х.: поэма «И и Э», «Гонимый – кем,
почем я знаю?..», знаменитые «экспериментальные» «Кузнечик» и «Бобэоби пелись
губы…». На последней странице сборника была напечатана исчисленная поэтом
таблица с датами великих исторических потрясений. Последней датой был 1917 г.
(ср. с порожденным Х. пророчеством в поэме В. Маяковского «Облако в штанах»:
«…в терновом венке революции грядет шестнадцатый год»). Подобные расчеты Х.,
называвший себя «художником числа вечной головы вселенной», проводил постоянно,
проверяя свою теорию кругового Времени и стараясь «разумно обосновать право на
провидение» (см. его кн.: «Учитель и ученик», 1912; «Битвы 1915 – 1917 гг.
Новое учение о войне», 1915; «Время мера мира», 1916; «Доски судьбы», 1922;
статьи «Спор о первенстве» и «Закон поколений», 1914. Некоторые идеи Х. о
«жизненных ритмах» подтверждаются современной хронобиологией).
В 10 гг.
выходят книги Х. «Ряв!», «Творения 1906 – 1908», «Изборник стихов. 1907 –
1914», получают развитие разработанные им ранее «первобытные» славяно-языческие
утопии : «Змей поезда», 1910; «Лесная дева», 1911; «И и Э», 1912; «Шаман и
Венера», «Вила и леший», 1912; «Дети Выдры», 1913; «Труба марсиан», 1916;
«Лебедия будущего», 1918. В них поэтически формулировалась мечта Х. о
всесветном единении «творян» и «изобретателей» (их антиподы «дворяне» и
«приобретатели») в лоне единой и всевременной матери – Природы, одухотворенной
человеческим трудом. Х. предлагал : «Исчислить каждый труд ударами сердца –
денежной единицей будущего, коей равно богат каждый живущий» ( V, 157 ). (Раскрытие важной для Х. темы
труда см. : «Мы, Труд, Первый и прочее и прочая …», «Ладомир» и др.) Верховным
представителем «творян», по мысли Х., является поэт, а искусство становится
проектом жизни (идея жизнестроительного искусства). Поэтические утопии и
жизненное поведение поэта сливаются : начинаются пожизненные странствия Х. по
России как выражение особого «внебытового» существования творца.
К 1917 г.
понимание искусства как программы жизни трансформируется в обобщенно
анархическую утопию о мессианской роли поэтов – тайновидцев и пророков, которые
вместе с другими деятелями культуры должны создать международное общество
Председателей Земного Шара из 317 членов (317 – одно из выведенных Х.
«магических» чисел Времени). «Председатели» призваны осуществлять программу
мировой гармонии в «надгосударстве звезды» («Воззвание Председателей Земного
Шара»,1917).
Одновременно с
созданием «первобытных» и космо – мифологических утопий Х. выступает и как
мятежный автор антибуржуазных и антитехнократических гротескных пророчеств о
«бунте вещей», которых, по мнению поэта, неизбежен в урбанизированном будущем,
если его распорядителем станет сообщество «приобретателей» и «дворян» (поэма
«Журавль», 1909; пьеса «Маркиза Дэзес», 1909 – 1911, и др.).
В годы первой
мировой войны социалистическая активность Х. значительно возросла, отчетливо
выявился его интерес к теме современности (в 1916 – 1917 гг. поэт служил
рядовым в армии). Эта тенденция усилилась в годы революции и гражданской войны[2]
[4]. Х., смыкаясь в гуманистическом пафосе с
Маяковским, не приемлет империалистическую бойню (поэмы “Война в мышеловке”,
1915 – 1922; “Берег невольников”, 1921), но в дерзком восстании “колодников
земли” он, подобно А. Блоку, видит справедливость исторического возмездия и по
славянски былинный размах переустройства Вселенной на новых научно – трудовых
человеческих основах (“Каменная баба”, 1919; “Ночь в окопе”, “Ладомир”, 1920;
“Ночь перед Советами”, “Настоящее”, “Ночной обыск”, “Малиновая шашка”, 1921).
Х. активно сотрудничает с Советской властью, работает в Бакинском и Пятигорском
отделениях РОСТА, во многих газетах, в Политпросвете Волжско – Каспийской
флотилии.
Однако и в эти
годы поэт остается утопистом-мечтателем. Главную силу,способную преодолеть
“земной хаос” и объединить “творян” всего мира, Х.по-прежнему видел (наряду с
овладением “числовыми” законами Времени ) в заново созданном,изобретенном им
“звездном” языке, пригодном для всей “звезды”- Земли. Именно этим, а не только
однозначно нигилистическим эпатажем футуристов,отвергавших весь комплекс культуры
прошлого (в т.ч. и язык), объясняются обширные поэтико-лингвистические
эксперименты Х., сопутствующие всему его творчеству и казавшиеся многим
современникам единственной самоцелью и сущностью хлебниковской поэзии. Х.
предпринял реформу поэтического языка во всем его объеме. Звук в его
поэтической системе несет в себе самоценное значение, способное насытить
произведения художественным смыслом (см.статью “Наша основа”, 1919). Истоки
смысла несущих фонем Х. находил в народных заклинаниях и заговорах ( см. поэму
“Ночь в Галиции”, 1913), бывших, по определению поэта, “как бы заумным языком в
народном слове” (V,
225), – отсюда термин «заумь», «заумный язык». Слова, разложенные на
«первоначальные» фонетические значения, Х. собирает на основе созвучий заново,
стремясь сформировать гнезда неологизмов одного корня (этот процесс он называл
поначалу «сопряжением» корней, а позднее – «скорнением» ). По такой методике
строились «экспериментальные» произведения : «Заклятие смехом», «Любхо» и др.
Эксперимент распространялся и на синтаксис (вплоть до отказа от знаков
препинания ), порождая особую ассоциативную структуру стиха на внешней основе
примитивистской техники и подчеркнутого инфантилизма поэтики: раешник , лубок,
анахронизм, «графоманство» и т.п. «Ребенок и дикарь,- писал Ю.Тынянов о Х.,-
были новым поэтическим лицом,вдруг смешавшим твердые «нормы» метра и слова»
(Вступ. ст., 1, 23 ). Антиэстетическое “дикарство” и “инфантилизм” Х.
действительно были формой футуристического эпатажа по отношению к застывшему в
общепринятых “нормах” старому буржуазному миру. Однако целостная суть
поэтико-лингвистических экспериментов была шире и включала в себя не только
разрушающий, но и созидающий пофос. С уходом в послеоктябрьском творчестве Х.
нигилистического начала поэт отказывается от многих крайностей своих
экспериментов в сфере “заумной” поэтики.В то же время он продолжает поиски
методов обновления жанровой структуры лирики, эпоса и драмы на пути создания
единого “синтетического” жанрообразования. Сюда следует отнести неудачные
хлебниковские попытки создания “сверхповестей” (“Царапина по небу”, 1920;
“Зангези”, 1922), замысленных как своеобразная “книга судеб”, содержащая
универсальные ключи к овладению “новыми” знаниями и законами жизнетворчества.
Оставаясь в
русле утопических идеалистических концепций, Х. в условиях нового времени
объективно не мог объединить вокруг своего философско-поэтического учения
продолжительно действующее художественное направление. Однако его
художественный вклад в теорию и практику советской поэзии чрезвычайно
значителен (словотворчество и рифмотворчество, разработка интонационного стиха,
многоголосие ритмов, философская проблематика, гуманистический пафос, жанровые
новообразования и др. ). Маяковский, считавший стихи Х. образцом “инженерной”,
“изобретательской” поэзии, понятной “ только семерым товарищам-футуристам»,
говорил, однако, что стихи эти «заряжали многочисленных поэтов». Действие
хлебниковского «заряда», в силовое поле которого попали Маяковский, Н. Асеев,
Б. Пастернак, О. Мандельштам, М.Цветаева, Н. Заболоцкий и мн. др.,
распространяется и на современную советскую поэзию (В. Высоцкий, А.
Вознесенский, Е. Евтушенко, представиели т.н. «рок-поэзии» и др.).
Список
литературы
Для подготовки
данной работы были использованы материалы с сайта http://www.coolsoch.ru/