“Видимо, никому из насне сделатьсяпамятником”: реминисценциииз пушкинскихстихотворенийо поэте и поэзииу И.А. Бродского
Ранчин А. М.
ПервоначальноБродский ищетв пушкинскихстихах о поэтеи поэзии свидетельстванеизбежнойгибели, обреченностикаждого истинногостихотворца.Такому самовосприятиюсоответствовалвзгляд на судьбуБродского какна воплощениеили частныйслучай участивсякого истинногопоэта — гонимогострадальца.Показательнозамечание АнныАхматовой поповоду арестаи ссылки Бродского:“Неблагополучие— необходимаякомпонентасудьбы поэта, во всяком случаепоэта новоговремени. Ахматовасчитала, чтонастоящемуартисту, да ивообще стоящемучеловеку, негодится житьв роскоши. Когда Бродскогосудили и отправилив ссылку насевер, она сказала:“Какую биографиюделают нашемурыжему! Какбудто он кого-тонарочно нанял”.А на вопрос опоэтическойсудьбе Мандельштама, не заслоненали она гражданской, ответила:“Идеальная””(Найман А. Рассказыоб Анне Ахматовой[Изд. 2-е, доп.]. М.,1999. С. 17).
Этот мотивдекларированв завершениистихотворения“Конец прекраснойэпохи” (1969):
Для последнейстроки, эх, невырвать у птицыпера. неповиннойглаве всех идел-то, что ждатьтопора да зеленоголавра.
“Зеленый лавр”напоминаето совете музев пушкинском“Я памятниксебе воздвигнерукотворный…”:
Веленью божию, о муза, будьпослушна,
Обиды не страшась, не требуя венца…
При сходствена уровне означающих, создающемиллюзию синонимии(зеленый лавркак синонимвенца) означаемыеу этих слов ивыраженийразличны. Пушкинобозначаетсловом “венец”лавровый венок— знак славыпоэта, которыйв русской поэзии1810—1830-х гг. чащеименовалсяименно “венком”.“ В поэтическомсловоупотреблении“венец”, какправило окрашиваетсянегативнойэмоцией, а “венок”— позитивной.Бывает и так, что в произведениидается лишьодин из антонимов, но он незримосоотнесен сантонимом вдругом произведении.И понять происхождениепротивоположныхэмоциональныхокрасок можно, лишь соотнося“венец” и “венок”как крайниезвенья однойцепи”; “Венец— атрибут славы, чаще всеговоенной; венок— знак отказаот громкойславы радижизни неприметной, но исполненнойестественныхчувств, искреннейприязни и любви.И вместе спротивопоставлением“венка” “венцу”второй, таксказать, образжизни ставитсявыше первого”(Манн Ю. В. Динамикарусского романтизма.М., 1995. С. 16—18 (здесьже примеры изтекстов: о семантикеслов “венок”и “венец” врусской поэзии, в том числе иу поэтов ХХвека, и в некоторыхтекстах Бродскогосм.: ЛевинтонГ. А. Смерть поэта: Иосиф Бродский// Иосиф Бродский: творчество, личность, судьба.Итоги трехконференций.СПб., 1998. С. 197).
Выбор авторомстихотворения“Я памятниксебе воздвигнерукотворный…”именно означающего“венец” неслучаен: в пушкинскомтексте поэтуприписываетсяатрибут “царственности”(его мысленныйпамятник “вознессявыше главоюнепокорной/ Александрийскогостолпа” — колонны— памятникаимператоруАлександруI[1]). Таким образом,“венец”, означая“лавровыйвенок”, наделеноттенкамизначения коннотациями“царский венец”.
Отказ от венка/венцау Пушкина — этоотвержениежажды к славе, жест, демонстрирующийнезависимость: пушкинскийпоэт представленв отличие отгорациевскогохранителеми ценителемличной свободы— высшей ценностибытия. В отличиеот пушкинскоймузы, поэтуБродскоголавровый венокобеспечен —вместе с плахой.Но “зеленыйлавр” — выражениемногозначное, обозначающеене только “венок”, но и “венец”.“Зеленый лавр”— награда поэтуБродского застихи, оплаченныеценою смерти; но, поставленноев один семантическийряд с “топором”, это выражениеуказывает такжеи на венец какзнак мученичества(венец мученический)и на его первообраз— терновыйвенец Христа.Выражение“зеленый лавр”восходит нетолько к Горациюи Пушкину, нои к лермонтовскомустихотворению“Смерть Поэта”, в котором венецсовмещаетпризнаки венка(в обманчивомвнешнем виде)и венца (по своейсути):
И прежний сняввенок — онивенец терновый,
Увитый лаврами, надели на него:
Но иглы тайныесурово
Язвили славноечело…
Под пером Бродскогопушкинскиестроки о долгойславе поэтав поколенияхпревращаютсяв стихи о неизбежнойгибели.
“Топор” палачаиз стихотворения“Конец прекраснойэпохи” — такоеже орудие казни, как “секирапалача”, пастьот удара которойсуждено поэту, герою другогопушкинскогостихотворения— “Андрей Шенье”:
Подъялась вновьусталая секира
И жертву новуюзовет.
Певец готов: задумчиваялира
В последнийраз ему поет.
Образ лавровоговенца, вызывающийассоциациис югом, с солнечныммиром античности, у Бродскогосоединен сзимой и снегом: венец поэта— “лавровыйзаснеженныйвенец”:
Хвала развязке.Занавес. Конец.
Конец. Разъезд.Галантностьпровожатых,
у светлых лестницк зеркаламприжатых,
и лавровыйзаснеженныйвенец.
(“Приходитмарт. Я сызноваслужу”, 1961)
КонцовкастихотворенияБродского можетбыть истолкованакак непрямое, эвфемистическоеописание ареста(провожатыекем-то прижатык зеркалам). Ноона такжепроецируетсяи на финальнуюсцену комедииА. С. Грибоедова“Горе от ума”, и на описаниеОнегина в первойглаве пушкинскогоромана в стихах(снегом, “морознойпылmю сребрится/ Его (Онегина.— А. Р.)бобровыйворотник”).Сцена разъездатакже восходитк “ЕвгениюОнегину” (Онегин, покидающийтеатр, — гл 1, строфа16). Но, кроме того, текст Бродскогосоотнесен состихотворениемМандельштама“Летают валькирии, поют смычки”, представляющегособой своеобразноесоединениемотивов и образови из грибоедовского, и из пушкинскогосочинений:
Летают валькирии, поют смычки.
Громоздкаяопера к концуидет.
С тяжелымишубами гайдуки
На мраморныхлестницах ждутгоспод.
Уж занавеснаглухо упастьготов;
Еще рукоплещетв райке глупец,
Извозчикипляшут вокругкостров.
Карету такого-то! Разъезд. Конец.
СтихотворениеМандельштамавоплощает “темуконца русскогосимволизма”(Лекманов О.Вечер символизма: О стихотворении“Валкирии”// Лекманов О.А. Опыты о Мандельштаме(Ученые запискиМосковскогокультурологическоголицея Ж 1310. Вып.1). ВинницкийИ. Ю. Утехи меланхолии(Ученые запискиМосковскогокультурологическоголицея Ж 1310. Вып.2). М., 1997. С. 50). СтихотворениеБродскогопосвящено темеконца высокогоискусствавообще. Знакомпреемственностипо отношениюк поэтическойтрадиции избранлавровый венец.
Бродского 1960— начала 1970-х гг.привлекаетпрежде всегоПушкин, разочарованныйв ценностяхбытия, Пушкин— изгнанник, узник и певецсвободы. Встихотворении“Перед памятникомА. С. Пушкину вОдессе” (1969—1970?)уподоблениегероя авторустихотворения“К морю” откровеннопрямолинейно:
И ощутил я, каксапог — дресва,
как марширующийраз-два,
тоску родства.
Поди, и он
здесь ждалтого, чего нельзяне ждать
от жизни: воли.
Наш нежный Юг,
где сердцесбрасывалопрежде вьюк,
есть инструментдержавы, главныйзвук
чей в мироздании— не сорок сороков,
рассчитанныйна череду веков,
но лязг оков.
И отлит был
из их отходовтот, кто не уплыл,
тот, чей, давясь, проговорил
“Прощай, свободнаястихия” рот,
чтоб растворитьсянавсегда втюрьме широт,
где нет ворот.
Нет в нашемязыке грустнейстроки
отчаянней ибольше вопреки
себе написанной, и после от руки
сто лет копируемой.Так набегаетна
пляж в Ланжеронеза волной волна,
земле верна.
Герой Бродскогокак бы упрекаетПушкина заверность “земле”, за отказ отромантическогопобега за далекойсвободой; онощущает в прощаниипоэта с морем— символом волимучительнейшее, физическиявственноенасилие надсамим собой.Пушкин Бродскогопроизноситслова прощания,“давясь”. Междутем, в пушкинскомстихотворении“К морю” выборпоэта, хотя они не внял призывамморя — “свободнойстихии” — иостался, очарованный“могучей страстью”, на земле, небезнадежнотрагичен. Дляпушкинскогогероя бегствоневозможнои ненужно:
О чем жалеть? Куда бы ныне
Я путь беспечныйустремил?
Мир опустел…Теперь кудаже
Меня б ты вынес, океан?
Судьба людейповсюду та же:
Где капля блага, там на страже
Уж просвещеньеиль тиран.
Пушкинскийгерой, оставшийся“у берегов”, верен памятио море и не винитсебя в измене“свободнойстихии”:
Прощай же, море! Не забуду
Твоей торжественнойкрасы
И долго, долгослышать буду
Твой гул в вечерниечасы.
В леса, в пустынимолчаливы
Перенесу, тобоюполн,
Твои скалы, твои заливы,
И блеск, и тень, и говор волн.
“Прощаясь сморем, Пушкинпрощался сюгом, со всемивпечатлениямипоследних лет, со всеми поэтическимизамыслами, родившимисяна юге, с завершеннымпериодом жизни, со своей поэтическоймолодостью, с романтизмом”— писал о стихотворении“К морю” Б. В.Томашевский(ТомашевскийБ. В. Пушкин. Изд.2-е. М., 1990. Т. 2. С. 272). Дляпушкинскогогероя жизньне закончена; для героя Бродскоговозможно лишьтягостноесуществование.Пушкинскийгерой — уроженецберега, сынземли; геройБродского —житель моря, выброшенныйна берег: онсравниваетсебя с рыбой.А волны, символизирующиеу Пушкина (нетолько в “Кморю”, но и, например, встихотворении“Кто, волны, вас остановил…”)свободу, в текстеБродскогоассоциируютсяс противоположнымначалом — смонотоннойповторяемостьюи “верностьюземле”.
В такой трактовкеморской стихииБродский, однакоже, тоже следуетПушкину — ноне создателюстихотворения“К морю”, а авторустрок “Такморе, древнийдушегубец…”:“ В наш гнусныйвек / Седой Нептунземли союзник./ На всех стихияхчеловек — / Тиран, предатель илиузник”. Аллюзияна этот пушкинскийтекст содержитсяв стихотворенииБродского “КЕвгению” изцикла “Мексиканскийдивертисмент”(1976). ПринимаетБродский идругой пушкинскийобраз, символизирующийнесвободу, —“глубину сибирскихруд”. В стихотворении“Представление”(1986) подобие этогообраза — пещера“гражданина”Российскойимперии и советскойстраны: “Дверьв пещеру гражданинане нуждаетсяв “сезаме”. /То ли правнук, то ли прадедв рудных недрахтачку катит“.
“Превращение”поэта в статуютрактованов стихотворении“Перед памятникомА.С. Пушкину вОдессе” каклишение свободы: памятник “отлит”из “отходов”металла, пошедшегона оковы. Воображаемомуграндиозномупамятнику изпушкинского“Я памятниксебе воздвигнерукотворный…”Бродскийпротивопоставляетреальный памятникПушкину, но онсимволизируетне почитаниепоэта “народом”, а насилие надстихотворцем.
Упоминаниео звоне кандаловв стихотворении“Перед памятникомА. С. Пушкину вОдессе” соотноситсясо строкамиПушкина “Какраз тебя запрут,/ Посадят нацепь дурака”(“Не дай мнеБог сойти сума”). Пушкинскомуромантическомумотиву безумияпоэта, прозревающемувысшие тайныи отторгнутогои мучимоголюдьми, Бродскийпридает новый, глубоко личностныйсмысл. Трафаретныйлитературныймотив становитсяу Бродскогосредствомсамоописания“Я” и приобретаетбиографическуюдостоверность.Так “литература”становится“жизнью”, аединичноесобытие запечатлеваетсяв “вечной”словеснойформуле. Строкииз стихотворенияПушкина “Недай мне Богсойти с ума”— может быть, самого “темного”из произведенийпоэта:
Да вот беда: сойти с ума,
Как раз тебязапрут
Посадят на цепьдурака
И сквозь решеткукак зверька
Дразнить тебяпридут
— превратилисьу Бродскогов свидетельствоо собственнойсудьбе — о судьбеузника. Романтическийфлер, обволакивающийобразы у Пушкина, сорван: в тюрьмене безумец, аздравомыслящийчеловек, и травятего наяву — “Явходил вместодикого зверяв клетку, / выжигалсвой срок икликуху гвоздемв бараке…” (1980).
Цитируетсяв стихотворении“Перед памятникомА. С. Пушкину вОдессе” и пушкинское“Пора, мой друг, пора! покоясердце просит…”:“И он, видать, здесь ждалтого, чего нельзяне ждать / отжизни: воли”.Но двум противоположными нераздельнымценностямПушкина — покоюи воле — Бродскийпротивопоставляетодну тольковолю-свободу.
Реминисценциииз пушкинского“… Вновь я посетил…”— стилистическиеформулы дляописания судьбыпоэта-изгнанникав стихотворенииБродского “1972год” (1972). Стихотворениепосвященовынужденнойразлуке поэтас родиной, отъездуподоблендантовскомупереходу взагробный мир.Изгнание описанокак возмездиеза служение“речи родной, словесности”.
Приход в потусторонниймир у Бродского, однако, — нетолько поэтическийобраз, навеянный“Божественнойкомедией”флорентийскогоизгнанника.Мысли о смертинеизменнопосещают герояБродского:
Старение! Здравствуй, мое старение!
Речь о саване
еще не идет. Ноуже те самые,
кто тебя вынесет, входят в двери.
Стихотворение, написанноеБродским вобразе тридцатидвух лет, напоминаетне только оДанте — герое“Божественнойкомедии”, оказавшемсяв Аду, Чистилищуи Раю, “земнуюжизнь пройдядо середины”(то есть тридцатипятилетним— таковой, посредневековымпредставлениям, была половинажизненногосрока, отпущенногочеловеку). Напоминаети о Пушкине, который, подойдяк тридцатилетнемурубежу и перейдяего, обратилсяк мыслям о грядущейкончине: встихотворениях“Брожу ли явдоль улицшумных…”, “Элегия”(“Безумных летугасшее веселье…”),“Пора, мой друг, пора! покоясердце просит…”,“… Вновь я посетил…”.И вправду, втексте Бродскогоесть реминисценцияиз “… Вновь япосетил…”:
Здравствуй, младое и незнакомое
племя! Жужжащее, как насекомое,
время нашло, наконец, искомое
лакомство втвердом моемзатылке.
В мыслях разброди разгром натемени.
Точно царица— Ивана в тереме,
чую дыханиесмертной темени
фибрами всемии жмусь к подстилке.
В пушкинскомтексте неттрагическихмотивов, а обизгнании вспоминаетсякак о событиидавнем и ужене вызывающемгоречи. ГеройПушкина — этопрежде всегочеловек, размышляющийо неизбежнойсмене поколений.Герой Бродского— именно поэт, дорого заплатившийза свой дар.Бродский подчиняетсамоописаниюромантическомуканону — ибов его случаепоэтическаямифологиясовпала с жизнью.“Было бы упрощениемсвязыватьпостояннуюдля Бродскоготему ухода, исчезновенияавтора из “пейзажа”, вытеснениеего окружающимпространствомтолько с биографическимиобстоятельствами: преследованиямина родине, ссылкой, изгнанием, эмиграцией.Поэтическоеизгнанничествопредшествовалобиографическому, и биографиякак бы заняламесто, ужеприготовленноедля нее поэзией.Но то, что безбиографии былобы литературнымобщим местом, то есть и начиналосьбы, и кончалосьв рамках текста,“благодаря”реальностипереживаний,“вырвалось”за пределыстраницы стихов, заполнив пространство“автор — текст— читатель”.Только в этихусловиях автортрагическихстихов превращаетсяв трагическуюличность”, —так пишут опоэзии БродскогоМ.Ю. и Ю.М. Лотманы(Лотман М. Ю., ЛотманЮ. М. Между вещьюи пустотой (Изнаблюденийнад поэтикойсборника ИосифаБродского“Урания”) // ЛотманЮ. М. Избранныестатьи: В 3 Таллинн,1993. Т. 3. С. 303—304).
В “1972 годе” тотальноотчуждение“Я” от других.У Пушкина “младоеи незнакомоеплемя” — семьяразросшихсямолодых деревьев; лирическийгерой приветствуетих “позднийвозраст”, пустьи не он сам, алишь его внукувидит этидеревья взрослымии могучими.Смерть осознанакак неизбежныйзакон жизнии принята. –PAGE_BREAK–
Иное у Бродского.“Племя младоеи незнакомое”у него — этомладшее поколение, будущие могильщики(в буквальномсмысле слова)поэта; незнакомыене только потому, что моложе, нои потому, чтоони — иностранцы, жители техземель, гдеотныне поселилсяизгнанник.
Мотив “племенимладого, незнакомого”также переиначенв стихотворении“Сидя в тени”(1983): одинокийлирическийгерой (“отец”), уподобленныйдереву (живомуначалу) противопоставленбессердечными жестокимдетям — создателямгрядущей цивилизации(они соотнесеныс множествомдеревьев, ссадом):
Прижавшеесяк стене
дерево и еготень.
И тень интереснеймне.
Я смотрю надетей,
бегающих в саду
II
Свирепостьих резвых игр,
их безутешныйплач
смутили б грядущиймир,
если бы он былзряч.
Дети вытеснятнас в пригородныесады
памяти — тешитьглаз
формами пустоты
Эта песнь безконца
есть результатродства,
серенада отца,
ария меньшинства,
петая сумметел,
в просторечьитолпе…
Пушкинскаяантитеза “старыеели, символизирующиестаршее поколении— молодые деревья(поросль), олицетворяющиепоколениябудущие” зашифрованаБродским в“Эклоге 5-ой(летней)” (1980): “Ивнезапная мысльо себе подростка:/ “выше кустаринка, ниже ели” / оглушаетего на всю жизнь”.Пушкинскоевыражение“племя младое”превращенометафору волн, обозначающихвремя, в стихотворении“На смерть Т.С. Элиота” (1965):“Уже не Бог, атолько Время, Время / зоветего. И молодоеплемя / огромныхволн его движеньябремя легковозносит”.Своеобразнаявариация “… Вновья посетил…” —стихотворениеБродского “Отокраины к центру”(1962): “Вот я вновьпосетил / этуместностьлюбви, полуостровзаводов, / парадизмастерскихи аркадию фабрик/ я опять прошептал: вот я снова вмладенческихларах”. Пушкинскиймотив приобретаетв этом стихотворенииодновременнои серьезный, и ироническийсмыслы. Реминисценцияиз “… Вновь япосетил…” открываеттакже стихотворение“Пенье безмузыки” (1970): “обомне вспомянешьвсе-таки в тоЛето / Господнеи вздохнешь“; смысл исходноготекста при этом“вывернутнаизнанку”: у Пушкина говоритсяо преемственностипоколений, уБродского —о разлуке слюбимой, котораянепреодолимадаже в воспоминании.
Пушкин пишето возвращениив родные места, в Михайловское, которое былодля него нетолько “мракомзаточенья”, но и поэтическим“приютом”.Бродский в“1972 годе” говоритоб изгнании, о впервые увиденной“незнакомойместности”.Здесь его героюсуждено умереть,“теряя / волосы, зубы, глаголы, суффиксы”. Покачто, в “1972 годе”, он роняет цитаты— из “… Вновья посетил…”, из “Слова ополку Игореве”, из “Доктрины”Г. Гейне… ИзЕвангелия отЛуки:
Все, что твориля, творил неради я
славы в эпохукино и радио,
о ради речиродной, словесности.
За каковоераченье-жречество
(сказано ж доктору: сам пусть лечится)
чаши лишившисьв пиру Отечества,
ныне стою внезнакомойместности.
Слова о “докторе”— прозрачнаяаллюзия наречение Христаиз Евангелияот Луки (гл. 4, ст.23): «Он сказалим: конечно, выскажете Мнеприсловие:“врач! исцелиСамого себя; сделай и здесь, в Твоем отечестве, то, что, мы слышали, было в Капернауме”».
Бродский соотноситсебя себя сХристом. Скрытоеуподобление“Я” Богу естьи в другихстихотворениях, например, в“Рождественскойзвезде” (1987): одиночествов бытии, отчужденностьот людей заставляютБродскогосравнить своеместо в бытиис земной жизньюБогочеловека.В рождественскомстихотворении1991 г. “Presepio” (итал.“Ясли”) “Ты”— одновременнои лирическийгерой, и Бог-сын.
Но у евангельскойцитаты в “1972 годе”есть и другойсмысл. Она окруженааллюзиями напушкинскуюпоэзию. Именованиестихотворства“жречеством”ведет к стихотворениямПушкина “Поэти толпа” и “Поэту”, в которых служительМуз и Аполлонанаделен чертамиязыческогосвященнослужителя— жреца.
Пушкинскиеобразы, воплощающиемотив поэтаи поэзии, сталиу Бродскогоидеальнымисловеснымиформулами: темапоэзии неразрывносвязана дляавтора “Урании”и “Пейзажа снаводнением”именно с Пушкиным.
Я слышу Музылепет.
Я чувствуюнутром, какПарка ниткутреплет:
мой углекислыйвздох пока чтов вышних терпят
— пишет Бродскийв стихотворении“Пятая годовщина(4 июня 1977)”. Реминисценцияиз Пушкинаобманчива,“зеркальна”: в пушкинских“Стихах, сочиненныхночью, во времябессонницы”лепечет неМуза, но Парка, символизирующаявремя и исполняющаяволю судьбы:“Парки бабьелепетанье”.Но для БродскогоМуза и Парка— сестры:
Две молодыхбрюнетки вбиблиотекемужа
той из них, чтопрекрасней.Два молодыховала
сталкиваютсянад книгой всумерках, точноМуза
объясняетСудьбе то, чтонадиктовала.
(“Римские элегии”,1981)
Поэзия и времядля Бродского— два родственныхначала (ср.высказыванияпоэта об этомсобранные вкн.: СтрижевскаяН. Письменаперспективы: О поэзии ИосифаБродского, М.,1997. С. 290—291). ПоэтомуПарка и Музав его стихахнапоминаютдруг друга инередко появляютсявместе.
И слово “доктор”, может быть, также указываетна Пушкина. Встатье ЛьваШестова “А. С.Пушкин” русскийпоэт сравниваетсяс врачевателем: его поэзия —“это победаврача — надбольным и егоболезнью. И гдетот больной, который неблагословитсвоего исцелителя, нашего гениальногопоэта — Пушкина?”(Пушкин в русскойфилософскойкритике: КонецXIX — первая половинаXX вв. М., 1990. С. 206). ЛевШестов — одиниз наиболееблизких Бродскомуфилософов; обэтом поэт говорилнеоднократно.Но не содержитсяли в “1972 годе”скрытый спорне только сПушкиным (жизньпоэта для Бродского— изгнание иодиночество, а смерть страшна, и ее не заклястьстихами), но ис Львом Шестовым? Для религиозногоскептика иагностика —лирическогогероя Бродскогоисцелителянет, и ни Христос, ни поэт — Пушкинне уврачуютдушевных язв?
Описывая своюсудьбу изгнанника, Бродский прибегаетк реминисценциииз мандельштамовскогостихотворения“За гремучуюдоблесть могучихвеков…”, ставшегокак бы предсказаниемтрагическойсудьбы автора.Строка Бродского“чаши лишившисьв пиру Отечества”— точная цитатамандельштамовскогостиха “Я лишилсяи чаши на пиреотцов”. Мандельштамовскийтекст, как и“1972 год” Бродского, соотнесен спушкинским“… Вновь я посетил…”.
В поэзии Бродского, созданной послеэмиграции наЗапад, романтическиймотив гонимогоза слово и стойкопринимающегострадания поэтавытесняетсяновым повторяющимся, сквозным мотивомэфемерности, не-существованиялирического“Я”. Намеченныйеще в стихотворениях, написанныхчерез год послеотъезда — “Лагуне”(1973) и “На смертьдруга” (1973), — онбудет развернутв текстах, вошедшихв книгу “Урания”(1987).
В психологическомотношениипоказательнонежеланиеБродского вэмиграциикак-либо упоминатьо своем аресте, заключениив психиатрическуюбольницу, ссылке.Более того, вынужденныйотвечать навопросы об этихсобытиях, онрисовал картинунесоизмеримоболее благостную, чем она былана самом деле.(См. об этом: ШтернЛ. Бродский: Ося, Иосиф, Joseph.М., 2001. С. 121—123.). По словаммемуаристки,“Бродскийкатегорическине желал нибыть, ни считатьсяжертвой. Емубыла невыносимасама мысль, чтотравля, суды, психушки, ссылка— именно этигонения народине способствовалиего взлету нанедосягаемыевершины мировойславы” (Там же.С. 122).
Романтическиймотив одиночествапоэта сохраняетзначение дляБродского, рефлектирующегонад вопросомоб отношениистихотворцаи публики. Винтервью Дж.Глэду поэтутверждал, правда, употребивнеслучайнуюоговорку поповоду “романтическойдикции”: “Чтокасается реакцииаудитории ипублики, то, конечно, приятнее, когда вам аплодируют, чем, когда васосвистывают, но я думаю, чтов обоих случаях— эта реакциянеадекватна, и считатьсяс ней или, скажем, горевать поповоду ее отсутствия, бессмысленно.У АлександраСергеевичаесть такаяфраза: “Ты царь, живи один, дорогоюсвободной иди, куда ведет тебясвободный ум”.В общем, привсей ее романтическойдикции, в этойфразе естьколоссальноездоровое зерно.Действительно, в конечномсчете, ты сампо себе, единственныйтет-а-тет, которыйесть у литератора, а тем более упоэта. Это тет-а-тетс его языком, с тем, как онэтом язык слышит”(Настигнутьутраченноевремя; ИнтервьюДжона Глэдас лауреатомНобелевскойпремии ИосифомБродским. Изцикла “Беседыв изгнании: мозаика русскойэмигрантскойлитературы”// Время и мы: Альманах литературыи общественныхпроблем. М.; Нью-Йорк, 1990. С.287).
Но превосходствопоэта над другимиуже не декларируетсяв стихотворныхтекстах, а мотивизгнанничестваи страданийза слово сохраняетсятолько в стихах, посвященныхсобытиям прошлойжизни, как в “Явходил вместодикого зверяв клетку…” (1980).Действительностьпересталаследоватьлитературноймодели, поэзиябольше не опережалажизнь, не выступалав креативнойпо отношениюк ней роли. “Роли”знаменитогопоэта и уважаемогоуниверситетскогопрофессораславистикине соответствовалиамплуа романтическогогероя, и пушкинскогопоэта в томчисле. Бродскийобратился кновым формамвоссозданиясвоего второго“Я” в поэзии.
Горациевско-пушкинскийобраз воображаемогопамятника, символизирующегодолговечнуюславу стихотворца, в поэзии Бродскогосохраняется, но сама возможностьсуществованиятакого монументаБродским отрицается:
Я не воздвигуходящей ктучам
каменной вещидля их острастки.
(“Римские элегии”)
Полемическисоотнесеныс горациевскойодой еще ранниестроки
Памятник самому
себе, одному,
не всадник скопьем,
не обелиск —
вверх острием
диск.
(“Маятник одвух ногах…”,1965)
Обелиск соотнесенс горациевскимицарственнымипирамидами, которые переживетслава поэта: обелиск и пирамидысходны по своемуоблику. “Всадникс копьем”ассоциируетсяпрежде всегосо святым Георгием— самым известнымвсадником скопьем. Отрицаниесходства сосвятым Георгиемозначает отказот притязанийна роль поэта-победителяЗла (“дракона”— змея, убитогосвятым Георгием).Но это отрицаниевозможно лишьпри некоторомсходстве святогоГеоргия истихотворца.Такое уподоблениеосновано навизуальномподобии поэт, макающий перов чернильницу— святой Георгий, поражающийдракона. В болеепозднем стихотворенииБродского этотобраз воплощаетсяв тексте:
И макает в горлодракона златойЕгорий,
как в чернила, перо.
(“Венецианскиестрофы (2)”)
Если же памятникпоэту представленкак существующийнаяву, то этосуществованиеполуэфемернои, может быть, недолговечно.Монумент воздвигнут“впопыхах”, это обелиск, сходящиесялинии которогоассоциируютсяс утратойперспективы, с несвободойи агрессией, устремленнойк небу:
Воздвигнутыйвпопыхах,
обелиск кончаетсянехотя в облаках,
как удар поЭвклиду, какслед кометы.
(“Квинтет”)
Воображаемыймонумент предстаету Бродскогоне мысленным, но физическиощутимым. Этоне более чемгромоздкая“вещь”, ничемне отличающаясяот других вещей; сходным образомгорациевско-пушкинскийпамятник превращаетсяв “твердуювещь” и “камень-кость”(“Aere perennius”).
Жизнь поэтане мыслитсякак исполненнаяособенногосмысла, котороголишено существованиепрочих людей:“памятника”не удостоится, в него не превратитсяни лирическийгерой — стихотворец, ни его мать —домохозяйка:“Видимо, никомуиз нас не сделатьсяпамятником”(“Мысль о тебеудаляется, какразжалованнаяприслуга…”,1987).
Бродский нетолько придаетновую смыслгорациевско-пушкинскомуобразу “памятника”, но и оспариваетпредставлениесоздателястихотворения“Я памятниксебе воздвигнерукотворный…”о природе долгойжизни поэтав памяти потомков.Ответ Пушкину— стихотворение“На столетиеАнны Ахматовой”(1989):
Страницу иогонь, зернои жернова,
секиры остриеи усеченныйволос —
Бог сохраняетвсе; особенно— слова
прощенья илюбви, каксобственныйсвой голос.
Великая душа, поклон черезморя
за то, что ихнашла, — тебеи части тленной,
что спит в роднойземле, тебеблагодаря
обретшей речидар в глухонемойвселенной.
Элементы бытияпредставленыв тексте черезпары контрастирующихвещей, черезантитезы “вещь— орудие ееуничтожения”:“страница —[сжигающий ее]огонь”, “зерно— [перемалывающиеего] жернова”,“волос — [рассекающаяего] секира”.Лишь элементычетвертой пары, относящиесяне к физической, а к духовнойсфере — “прощеньеи любовь” —синонимы, а нечасти антитезы.“Слова прощеньяи любви” — отголосок, эхо пушкинскихслов “в мойжестокий веквосславил ясвободу / И милостьк падшим призывал”, в которых названыоснования дляблагодарнойпамяти народао поэте. Бродскийсолидаризируетсяс пушкинскимпониманиемзаслуг поэта(у Горация такимизаслугами былиноваторскиечерты стихотворнойформы — перенесениев римскую литературугреческихразмеров). Впрочем, М. О. Гершензономбыло высказано“особое мнение”, что призыв кмилосердиюи воспеваниесвободы являютсяглавными заслугамине для самогопоэта, не дляПушкина, а для“народа”. Авторже ценит превышевсего художественныедостоинствасвоих творений, а не свои нравственныезаслуги (ГершензонМ. О. МудростьПушкина. Томск,1997. С. 37—52). Но этомнение не получилораспространения.
Следуя пушкинскомупониманию правапоэта на благодарностьпотомков, Бродскийсовсем иначепредставляетпосмертнуюжизнь стихотворца.И у Горация, иу Пушкина тленной“части” поэтапротивопоставляется“часть”, должнаяизбежать уничтожения:“Non omnis moriar, multaque pars mei / Vitabit Libitinam”;“Нет, весь я неумру — душа взаветной лире/ Мой прах переживети тленья убежит”. Пушкинскаяформула бессмертия“не находитсебе соответствияв многовековойтрадиции, стоящейза “Памятником”, она индивидуально-пушкинскаяи несомненноглавная длястихотворения, составляетего смысловойцентр. Здесьнайден ответна самый мучительныйвопрос последнихлет: каков “спасеньяверный путь”, как спасетсядуша, если спасется.Судьба у поэта“необщая”, душаего неотделимаот лиры и именнов лире переживетего прах” (СуратИ. З. Жизнь и лира.О Пушкине: статьи.М., 1995. С. 153—154). Пушкинвпервые ввелв стихотворение, принадлежащеетрадиции Горациевойоды “К Мельпомене”, слово “душа”(jтмечено С. Г.Бочаровым: Бочаров С. Г. Охудожественныхмирах. М., 1985. С. 74). Сэтим словомон ввел такжеи “тему личногобессмертия, не какого-тоособого, метафорическогобессмертия, не какого-тоособого, метафорическогобессмертияпоэта, а истинногобессмертияв его религиозномсмысле. Такжеон первым ввелсюда и тему“веления Божия”” (Сурат И. З.Жизнь и лира.С. 156). Образ поэтау Пушкинасакрализован, и поэтическоебессмертиемыслится какотражение иподобие бессмертияХриста: «“Нерукотворный”это ведь непросто “духовный”,“нематериальный”; этим словомопределяетсяв Новом Заветелишь то, чтосотвореноБогом, а Пушкинпретворяетевангельскиймотив в лирическоевысказываниеот первого лица. Тут сразузадана та царственнаянадмирностьпоэта (“вознессявыше он”), котораяощущается идальше, в каждойстрофе “Памятника”.Прав ДэвидХинтли, что ужесамо это особое, лишь однаждыупотребленноеПушкиным слово“устанавливаетсвязь междуделом поэтаи делом Христа”»(Там же. С.152; цитируетсястатья:Huntly D.—G. On the Source of Pushkin’s nerukotvornyj…// Die Welt der Slaven. 1970. Jg. 15. Heft. 4. S. 362.).
Как заметилО. А. Проскурин,“творчествокак нерукотворныйпамятник — вконтекстепоздней пушкинскойпоэзии логическоеразвитие темыImitatio Christi” (подражанияХристу; лат. —А. Р.) и “постисторическийфинал имплицитноподразумеваетсяв “Памятнике”.Формула “всяксущий в нейязык” — резкий, как бы курсивныйбиблеизм —отсылает, помимопрочего, кпасхальномупеснопению:“Христос воскресеиз мертвыхсмертию смертьпоправ и сущимво гробех животдаровав”. Грядущаяслава поэтадолжна соединитьсяс грядущейСлавой Христовой, а путь “подражанияХристу” — завершитьсяв эсхатологическойвечности”(Проскурин О.А. Поэзия Пушкина, или Подвижныйпалимпсест.С. 290, 300).
Христианскиеоттенки смыслапушкинскогообраза памятникаи стремлениевписать вариациюантичного, горациевскоготекста в христианскуютрадицию привели, однако, к идее, не соответствующейортодоксальномупониманиюспасения иоправдания: основаниемдля бессмертияоказывалисьне христианскиедобродетели, а поэтическоепризвание.Бессмертиесвязывалосьс “лирой”, ипотому у читателеймогло зародитьсяпредставление, что вне “заветнойлиры”, не для“пиита” бессмертиепроблематично.
Бродский, отортодоксииЦеркви далекий, противопоставляет, однако же, пушкинскомумотиву ортодоксальнуютрактовку темыоправдания.“Душа” живети после смертипоэта, но непотому, что этоименно душапоэта. Творческийдар покойнойАнны Ахматовойценит и прославляетмладший поэт— Бродский, нотекст нигдене утверждаетсвязь бессмертияи стихотворства.Пушкин, вследза Горацием, противопоставлялсмертную ибессмертную“части”, Бродскийобращаетсяк привычнойхристианскойантитезе “душа— тело (частьтленная)”: душаедина и неразделима, она не именуетсячастью, “часть”— тело, бренноеи, когда егооставляет душа, лишенноебожественногоначала.
Отстраняясьот самовозвеличивающейгорациевско-пушкинскойтрадицией, Бродский прославляетне себя, но умершегостаршего поэта.Как тот “пиит”, который, какутверждалПушкин, будетхранить памятьо нем “в подлунноммире”.
***
В поэтическойпамяти БродскогоПушкин — другоеимя самойсловесности.Показательноименованиев “Эклоге 4-ой(зимней)” (1980) “ЕвгенияОнегина” (Бродскийцитирует строку“Шалун уж заморозилпальчик” извторой строфыпятой главы)просто “русскимстихотвореньем”.А в стихотворении“К Евгению”Бродский назоветсамого Пушкинапросто “поэтом”.Это глубоконеслучайно.Пушкинскаяпоэзия дляБродского —это сущностьрусской поэзиивообще, ееквинтэссенция, а имя Пушкина— другое имясамой словесности.Если памятьнаходит книгу, то это, очевидно, будет книгаПушкина:
память бродитпо комнатамв сумерках,
точно вор, шаряв шкафах, роняяна пол роман…
(“Келломяки”)
Память ищетпрожитую жизньи находит роман— пушкинскийроман в стихах“Евгений Онегин”: ведь именноего автор завершилсвое сочинениеметафорой“роман жизни”.
Пушкинскаяпоэзия дляБродского —классическийфон, высшаяформа поэтическогоязыка как такового.Поэтому неизменнои повторяющеесяобращениеБродского кпушкинскимстихам, и их“переписывание”.Пушкин сказалглавное, наметил, пусть вчерне, основы и образецдля русскогостихотворства.И Бродскийпишет поверхпушкинских“черновиков”, борясь с ихавтором, оспариваяего и именноэтим признаваяего заслугии место в русскойпоэзии.
/>
[1] Новейшийподробный сводразличныхтолкованийвыражения“Александрийскийстолп”(Александровскаяколонна илиАлександрийскиймаяк) приведенв кн.: ПроскуринО. А. Поэзия Пушкина, или Подвижныйпалимпсест.М., 1999. С. 275—300. Автор— сторонникмнения, что“Александрийскийстолп” — этоименно и толькоАлександровскаяколонна. Мнепредставляется, что это выражениеполисемантичнои указываеттакже и наАлександрийскиймаяк как наодно из чудессвета, в этомотношении, атакже по географическомуположениюэквивалентноепирамидам воде Горация— первоисточникепушкинскоготекста. Впрочем, это особаятема.
“Глава непокорная”у Пушкина такжесодержит оттенкизначения“царственность”(ср. “царскуюглаву / Народов”в “Вольности”и мотив отсеченияголовы поэтаякобинцами, обезглавившимитакже короля, в “Андрее Шенье”);“царем” стихотворецименуется в“Поэте” Пушкина.