–PAGE_BREAK– продолжение
–PAGE_BREAK–В торговле Востока с Западом, в частности, с Литовским княжеством, играла большую роль Тверь. Тверской купец Афанасий Никитин в 1466 добрался через Персию до далекой Индии. Москва продолжала развивать торговлю с Крымом, получая через него товары из Персии, стран Малой Азии и даже Египта. XV и XVI вв. вносят большие изменения во внешнюю торговлю России, как и в международные торговые связи.
Открытие Америки и морского пути в Индию, падение Византии под ударами турок, упадок торгового значения греко-итальянских черноморских колоний, Ганзы, перемещение торговых путей из Средиземного моря на Атлантический океан – все это сильно изменило мировую внешнюю торговлю, выдвинув на первые места такие страны, как Нидерланды, Англия, Франция. XVI век – век складывания мирового рынка. Россия в этот период вела торговлю на западной границе с Польшей, Ливонией, Ганзой, Литовским княжеством; на юге и востоке – с татарскими ханствами, Кавказом, Средней Азией и Турцией [8,c.6].
После присоединения к Русскому государству Нарвы в 1558 последняя сделалась важным торговым портом. Значительные перспективы для расширения торговых и культурных отношений России с западноевропейскими странами создавало открытие пути в Западную Европу через Архангельск по Белому морю. Центр торговли с Западом перемещается с Западной Двины на Северную.
Овладение волжским путем на всем его протяжении после присоединения к России Казанского и Астраханского ханств открывало широкие возможности для торговли в Востоком. Главную роль при этом играла Астрахань. Торговля с Востоком была значительной, хотя, вероятно, по объему не превышала торговли с Западом. В этом свете можно объяснить ответ Ивана Грозного английской королеве: «Московское государство покамест без аглицких товаров не скудно было». [6]
В историко-экономической литературе при характеристике внешнего рынка России XVI в. нередко обращается внимание почти исключительно на торговлю со странами Западной Европы и упускается из виду торговля с восточными странами (Турцией, Персией, Средней Азией и т.д.). Между тем торговые связи Москвы с Востоком в XVI в. были очень широкие, а по мнению некоторых исследователей они играли даже «в общем внешнем товарообороте России первенствующую роль» [36,c.21].
Русь вела торговлю с греческими и итальянскими купцами в Суроже, Кафе и Константинополе. Интересно, что гости-сурожане (купцы, торговавшие с Сурожем и причерноморскими колониями) были не только купцами, но и владельцами вотчин, где жило зависимое население. Если Россия XVI в. экспортировала в страны Западной Европы гл. обр. сырье, то в восточные страны уже в то время вывозилась преимущественно продукция ремесленного производства; среди экспортируемых из России товаров встречались и транзитные товары из Западной Европы. Основными транспортными путями в страны Востока были Волга и Дон.
Что же касается торговли хлебом, то она и в XVI столетии не занимала заметного места во внешней торговле России, но в XVII в. русский хлеб покупали англичане, голландцы и шведы. Так, за 1628–33 Швеция закупила в России больше 330 тыс. четвертей хлеба, или более 2 млн пуд. В XVII в. правительство часто запрещало вывоз хлеба из страны. В то же время хлеб стал играть все большую роль на внутреннем рынке.
В 1555 после открытия пути по Белому морю, Иван IV выдал первую привилегию английской компании, которой он предоставлял право беспошлинной торговли в России, в дальнейшем, в 1567, привилегии были расширены; в частности, англичане получили право беспошлинной торговли в вошедших в состав русского государства городах: Астрахани, Казани, Нарве и Дерпте, право чеканки английской монеты на монетных дворах России. Царское правительство в XVI в. предоставляло льготы и др. иностранным купцам, давая в ряде случаев деньги взаймы без «роста», освобождая дворы иностранных купцов от податей и повинностей и т.д. Иван IV был заинтересован в торговле с Англией, особенно в импорте оружия, поскольку соседние государства, Ливония и Польша, всячески затрудняли связи России с западными странами. Англичане прилагали, хотя и безуспешно, всяческие старания, чтобы вытеснить с русского рынка голландских, немецких, фламандских купцов и купцов др. стран, торговавших с Россией через Ригу, Ревель и Дерпт [26,c.63].
Политика Ивана IV содействовала усилению торговых связей России с народами Прибалтики: Латвии и Эстонии, несмотря на различные противодействия Ливонского ордена и немецких князей, господствовавших в Прибалтике. Торговля с ослабевшей Ганзой не имела в XVI в. прежнего значения; торговые отношения России и Швеции из-за острых политических конфликтов между ними также ослабли. Из Швеции Россия ввозила железо и железные изделия, а вывозила туда разные товары, в т. ч. хлеб, экспорт которого иногда (как было, напр., в 1649) в эту страну запрещался.
В 1‑й пол. XVI в. русское государство установило торговые отношения с далекой Индией. После вхождения Астрахани в состав России сюда стали приезжать и индийские купцы. Царское правительство неоднократно отправляло послов, чтобы улучшить торговлю с Индией. Индийские купцы, получившие в сер. XVII в. определенные льготы, торговали не только в Астрахани, но и в Москве, Ярославле и нескольких др. городах страны. Торговлей с Индией особенно интересовался Петр I, организовавший в этих целях несколько экспедиций [7,c.24].
В сер. XVII в. завязались непосредственные торговые отношения России с Китаем; до этого торговля между ними велась через посредника – среднеазиатских купцов, привозивших в Россию хлопчатобумажные изделия (китайки), шелковые изделия, фарфор, драгоценные камни и др. В конце того же века был заключен первый русско-китайский договор (1689), по которому разрешалась взаимная торговля, проходившая гл. обр. через Тобольск и Нерчинск. В XVII в. правительство заключило торговый договор с армянской купеческой компанией, которая вела широкую торговлю шелком.
Среди товаров, вывозимых из России в страны Европы, в XVI и XVII вв. большое значение имели пушнина, лен, пенька, холст, льняное семя, хлеб, масло, поташ, смола, лес, рыба, мед, воск, сало, кожи, соль и др. В 1653 только через Архангельск было вывезено за границу товаров (без пеньки и шелка) на сумму 1151 тыс. руб. Торговля с европейскими странами шла также через Новгород, Псков, Смоленск, Путивль и др. города.
В числе импортируемых английских, голландских, шведских, немецких, датских товаров в это время особое значение имели железо и изделия из него, медь, золото и серебро, драгоценные камни, шерстяные и шелковые ткани, бумага, вина, сахар, чай, пряности, жемчуг [32,c.42].
После смерти Ивана IV привилегии англичанам постепенно уменьшались, путь через Белое море открывался и для других государств. Торговля в розницу внутри России англичанам была запрещена. Московское государство начало вести более широкую торговлю с голландцами, французами, поляками, шведами и др. По мере расширения торговых отношений России посредничество англичан делалось все менее необходимым. В 1649 русское правительство ликвидировало льготы англичанам, выслав английских купцов из России и предложив им «со всем своим имением ехать за море, а торговать с московскими торговыми людьми всякими товарами, приезжая из-за моря, у Архангельского города; в Москву же и другие города с товарами и без товаров не ездить» и уплачивать, как это делали купцы др. стран, пошлины. Такие меры отразились на торговле с Англией, усилились позиции ее главного конкурента – Голландии [53,c.31].
Север России с г. Архангельском во главе был со 2‑й пол. XVI в. вплоть до петровских времен, когда Архангельск уступил место Петербургскому порту, главным пунктом торговой связи с Западом. Важную роль в торговле России с Европой с 1558 по 1581 играла Нарва.
Среди торговых связей русского государства важно отметить торговлю с Малороссией. Торговые отношения Малороссии и России особенно расширились в н. XVII в. В 1‑й пол. XVII в. малороссийские купцы торговали в Калуге, Белгороде, Курске, Брянске, Осколе, на Дону и в др. местах России; в Севске и Белгороде были специальные гостиные дворы для приезжавших малороссийских и литовских купцов. Малороссийские купцы привозили селитру, вино, хлеб, поташ, а также волов и др. товары. Русские купцы везли в Малороссию пушнину, полотна, сукна, хлеб, мед, соль, церковные украшения, металлические изделия, оружие.
В ряде мест России малороссийским купцам разрешалась беспошлинная торговля.
Во время освободительной войны малороссов против польской оккупации (1648–54) правительство оказывало им всемерную экономическую помощь хлебом, оружием, солью и т.д. В 1‑й пол. XVII в. отмечаются широкие торговые и экономические связи между малороссами и великороссами [35,c.23].
В XVII в. объем внешней торговли увеличился, возросло число стран, с которыми торговала Россия. Русский торговый капитал стал играть все более значительную роль в экономике страны, в частности, в борьбе против засилия иностранного капитала. И все же внешняя торговля в России не занимала в русской экономике такого места, как, например, в Англии.
Иностранный капитал пытался превратить свою торговлю с Московским государством в колониальную и прибрать к рукам, в частности, пути к торговле с Персией, государствами Средней Азии, Турцией и Индией. Проникая на внутренние русские рынки, иностранцы всеми мерами препятствовали самостоятельной торговле российских купцов также и на внешних рынках.
Иностранные купцы пытались добиться права проезда по Волге в Персию. По этому поводу московские купцы заявили царю, что взимание пошлин с англичан дает казне прибыль, а у торговых людей промыслы отнимает. Московские купцы были также настроены против просьб голландцев торговать с персиянами в России. Любопытно при этом, что московские купцы ссылались на Индию, в которой голландцы завладели месторождениями золотой и серебряной руд и др. промыслами, «отчего и теперь великое богатство себе приобретают, а тамошных жителей довели до скудости». [7]
Русский рынок XVI и XVII вв. представлял собой арену борьбы отечественного и иностранного купеческого капитала. Русское купечество, как экономически менее сильное, чем западноевропейское, не всегда могло конкурировать с английскими, голландскими и немецкими купцами. Ввиду слабости отечественного купеческого капитала внешняя торговля России была во многом монополизирована государством и роль казны поднялась. Государство, покровительствуя своему купечеству, принимало ограничительные меры в отношении иностранцев: устанавливало более высокие пошлины, запреты и т.п. В этом отношении особую роль сыграли Торговая уставная грамота (1654) и Новоторговый устав (1667). Обеспечение интересов русских купцов, ограничение торговли иностранцев, привлечение в страну иностранной валюты и т.д. – основные мысли устава.
В результате протекционистских принципов Новоторгового устава русское купечество во 2‑й пол. XVII в. сильно потеснило с внутреннего рынка России иностранный торговый капитал. Но недостаток собственных торговых судов и отсутствие выходов к Балтийскому и Черному морям не давали возможности расширить непосредственные торговые связи с западноевропейскими государствами. Внешняя торговля продолжала находиться преимущественно в руках англичан и голландцев [37,c.47].
1.2. Внешнеторговые отношения Новгородского княжества В период феодальной раздробленности на Северо-Западе Руси появилось самостоятельное государственное образование – Новгородское княжество.
Внешнеторговые связи Новгорода были обширными. О них можно судить и по археологическим, и по письменным источникам. До наших дней сохранилось несколько документов, характеризующих торговые отношения Новгорода с Западом. Один из таких документов — договорная грамота Новгорода с Готским берегом, Любеком и немецкими городами (1139 — 1199).
Главными партнерами Новгорода в западной торговле в XII — XIII столетиях были Готланд, Дания и Любек.
В середине XII в. в Новгороде уже существовал торговый двор готландских купцов с церковью св. Олафа.
Русские купцы на Готланде также имели свои дворы и церковь, которая была построена, очевидно, новгородцами. Об этом свидетельствуют фрески готландской церкви, которые почти полностью сходны с фресками одной из новгородских церквей.
Город Висби на Готланде в XII веке был центром торговой деятельности во всем балтийском бассейне. Он находился в номинальной зависимости от Швеции. В 1170 — 1270 гг., когда там прочно обосновалась колония немецких купцов, выходцев из Вестфалии, Висби достиг своего расцвета.
И хотя готландскими купцами в этот период тоже были немцы, чтобы отличать их от немецких купцов из материковых германских городов, русские называли их готами или варягами. Немцев, упомянутых в летописи под 1188 годом (это первое их упоминание), следует считать шведами: поскольку речь идет о шведских городах, жители их, очевидно, должны быть шведами. Обычно же шведы именовались “свеями”. [8]
В конце 80-х годов XII века Новгород установил торговые связи с Любеком. Появившись в Новгороде, немецкие купцы также создали свой двор и построили церковь св. Петра. В 1187 г. император Фридрих I Барбаросса пожаловал Любеку грамоту, по которой русским и другим купцам предоставлялось право беспошлинной торговли в Любеке. Это позволяет предполагать существование в Любеке постоянной русской (скорее всего, новгородской) колонии. Торговля с Любеком и немецкими городами развивалась весьма интенсивно и в конце XIII в. приобрела первостепенное значение, датчане и готы были оттеснены на второй план.
Состав импорта из Западной Европы в Новгород установить нелегко. Письменных источников мы почти не знаем. Из археологических материалов с уверенностью можно назвать лишь янтарь. Изделия из янтаря в Новгороде весьма многочисленны (более 2000 экземпляров). Янтарь привозился в Новгород чаще всего в необработанном виде и обрабатывался здесь местными ремесленниками. Наименьшее число янтарных находок собрано в слоях XIII века.
Причем янтарь ввозился в Новгород не только из Прибалтики, но и из Приднепровья, где также имелись его месторождения. Резкое сокращение ввоза янтаря в XIII в. объясняется тем, что в результате татаро-монгольского нашествия прекратилась доставка товаров в Новгород по днепровскому пути. Из Прибалтики янтарь в это время также не ввозился, так как на протяжении всего XIII столетия Новгород находился во враждебных отношениях с Тевтонским орденом. В начале 40-х годов между ними шла война, во время которой торговые отношения с Прибалтикой были совсем прекращены.
К числу предметов импорта с Запада относятся украшения (впрочем, весьма немногочисленные).
В Новгород ввозились и некоторые сорта тканей, прежде всего сукно. Установлено, что в XII веке в новгородском импорте преобладали английские ткани высокого качества. Однако в XIII столетии появляются и фламандские ткани, которые в дальнейшем всецело захватывают местный рынок. Помимо сукон, в Новгород ввозились и дорогие византийские ткани — паволока. Под 1228 г. паволока упоминается в числе даров, которые вез в Псков новгородский князь Ярослав Всеволодович [51,c.24].
продолжение
–PAGE_BREAK–В XII-XIII веках высокого уровня в Новгороде достигло ювелирное ремесло. В ряде мастерских найдено большое количество меди в виде готовых изделий, полуфабрикатов, отходов производства, слитков и просто кусочков мели. Известно, что на территории Новгородской земли медь не добывалась. Поэтому приходилось ввозить ее из-за границы. Металл в виде сырья поставляли в Новгород готские и немецкие (любекские) купцы, независимые от Тевтонского ордена. Торговле цветными металлами не помешали враждебные отношения Новгорода с Орденом.
В первой половине XIII в. на севере Европы, в районе Балтики, стала развиваться соляная торговля. Новгород участвовал в ней как покупатель. Из всех импортных товаров соль была предметом наиболее массового потребления. Она была не только необходимым пищевым продуктом, но и в большом количестве использовалась в кожевенном деле.
Внешняя торговля Новгородской республики не ограничивалась западным направлением, она велась и с южными странами. Археологические данные позволяют утверждать, что в XII — XIII вв. Новгород был связан торговыми отношениями с Северным Кавказом, Средней Азией, Ираном и, может быть, с Византией. Об этом свидетельствуют находки явно южного происхождения. Скорлупа грецких орехов обнаружена при раскопках в различных слоях различного времени. Наибольшее число находок приходится на XII век, а начиная с 40-х годов XIII в. скорлупа грецких орехов встречается редко. Находки миндаля единичны. Как грецкий орех, так и миндаль могли ввозиться из Византии, Крыма или с Кавказа.
Привозными являются изделия из самшита. Cамшит — южное дерево, оно до сих пор произрастает на Черноморском побережье Кавказа. В Новгород его ввозили, очевидно, волжским или днепровским путем. Самшитовые гребни, бытовавшие в Новгороде в течение пяти столетий, встречаются при раскопках, причем чаше всего в слоях XIII в. и очень редко — в слоях XII века. В это время обострилась борьба русских княжеств с половцами, что затруднило движение купцов по волжскому торговому пути. В Новгород древесина самшита привозилась в необработанном виде, а гребни изготовлялись местными ремесленниками. Этот вывод был сделан на основании абсолютного сходства самшитовых гребней по форме и размерам с некоторыми видами костяных гребней местного новгородского производства. Кроме того, техника нарезки зубьев на многих деревянных и костяных гребнях абсолютно идентична. Из самшита изготовлялись не только гребни. В слоях XIII в. найдена маленькая круглая самшитовая шкатулка, у которой еще не выточена внутренняя полость. Очевидно, это полуфабрикат изделия, по каким-либо причинам не обработанного до конца, выброшенного или потерянного новгородским мастером. Частые находки самшитовых гребней в Новгороде свидетельствуют о том, что они были обычными предметами обихода, которые мог купить любой житель города, а не предметами роскоши, доступными лишь людям состоятельным [39,c.65].
Вообще же из дальних стран на Русь чаще всего ввозились именно предметы роскоши. В домонгольских слоях древнего Новгорода обнаружены обломки дорогой по тому времени привозной поливной посуды. Она была в употреблении лишь у зажиточных кругов новгородского общества.
В конце XII — начале XIII в. в Новгород привозилась белоглиняная фаянсовая посуда с белой непрозрачной поливой и росписью кобальтом (синей) и марганцем (сиренево-фиолетовой). Это были, как правило, чаши и блюда, украшенные сюжетным орнаментом в сочетании с геометрическим. На дне с внутренней стороны часто изображались птицы, а стенки у венчика украшались косыми широкими параллельными линиями. В слое второй половины XII в. найдена часть люстрового блюда с арабской надписью.
Центром производства фаянсовой поливной керамики с росписью люстром и кобальтом был Иран. Новгородские экземпляры также, несомненно иранского, происхождения. Самые поздние находки такой посуды относятся ко времени до 1240 г. С середины XIII века встречается лишь золотоордынская поливная керамика. Это говорит о том, что со времени татаро-монгольского нашествия ввоз иранской посуды на Русь прекратился, так как образовавшееся на Волге государство татаро-монголов — Золотая Орда — стало контролировать волжский торговый путь, значение которого упало.
Одной из статей русского импорта издавна были различные пряности, которые пользовались широким спросом. С Запада и с Востока ввозилось также вино. О связях со Средиземноморьем свидетельствуют находки греческих губок [48,c.77].
Русь экспортировала в различные страны и свои товары. К сожалению, у нас нет почти никаких источников, свидетельствующих о составе новгородского экспорта. В летописи иногда сообщается о приключениях возвращавшихся ”из-за моря” новгородских купцов. Очевидно, что они ездили за заморским товаром не с пустыми руками, а везли и свои товары, которыми торговали “за морем”.
Что это были за товары? Прежде всего, пушнина. Новгородская земля издавна славилась своими охотничьими угодьями. Меха очень ценились за границей, как на Востоке, так и в Европе, и были важнейшей статьей русского экспорта. По свидетельству арабских писателей Русь поставляла меха бобров, черных лисиц, соболей, белок и других пушных зверей.
Пушнина поступала в Новгород в виде дани, которую новгородцы брали с подвластных им северных племен.
К числу товаров, экспортировавшихся из Новгорода за границу, относится воск. Из него изготовлялись свечи, спрос на которые в христианских странах был велик. Кроме того, воск широко применялся в ремесле, в частности, в ювелирном деле (литье по восковой модели). Воск начали вывозить еще в домонгольское время — корпорация купцов-вощников существовала в Новгороде, очевидно, уже в XII веке. В самой Новгородской земле бортничество было развито меньше, чем в Северо-Восточной Руси, поэтому Новгород, хотя и торговал своим воском, прежде всего, играл роль транзитного центра в торговле воском, ввозившимся из соседних княжеств.
Глава 2. Развитие внешней торговли России в XV-XVII века 2.1. Зарождение и развитие беломорской внешней торговли в XV-XVII вв. Становление таможенной службы на Севере России Точными историческими сведениями о появлении таможенного обложения и создании таможенной службы в Древней Руси мы не располагаем. В то же время можем утверждать, что таможенное дело возникло с началом внешней и внутренней торговли населения. Исследователь Е. Осокин считает, что зарождение на Руси системы древнерусских таможенных пошлин связано с деятельностью греческих священников, приглашенных князем Владимиром для распространения христианства среди славян (988-989 гг.). С этой точкой зрения не согласен другой дореволюционный историк К. Лодыженский по той причине, что таможенное слово «мыт» (сбор за провоз товаров. — В. Б) было известно в торговой практике значительно раньше. Например, в договоре князя Олега с Византией таможенные льготы отражены как издавна бытовавшие явления в славянской жизни. Не будем спорить с этими и другими историками по данному вопросу. Для нас важно другое: когда и где возникло таможенное дело на Русском Севере?
В эпоху Средневековья далеко на Севере, на Скандинавском полуострове, жили свеи (шведы) и норвежцы. Вместе с данами (датчанами) их называли норманнами – «северными людьми». Позднее историки и писатели объединили их общим именем — скандинавы. С X в. важным центром торговли со Скандинавскими странами стала северная столица Руси — Великий Новгород. [9]
Проникали варяги, так называли русские люди скандинавов, далеко на Север. Кольский полуостров, бассейн реки Северной Двины в исландских сагах упоминаются как легендарная страна Биармия. Викинги-варяги совершали частые поездки в Биармию, где занимались торговлей, а зачастую и грабили доверчивых аборигенов. В «Саге о короле Хаконе, сыне Хакона», говорится о плавании варягов в 1222 г., которое было последним: «с тех пор мы не ездим в Биармию». Большой знаток скандинавской истории доктор исторических наук И.П. Шаскольский сделал по этому поводу следующий вывод: «Причиной прекращения плаваний было растущее освоение Поморья русскими. Торговые поездки в Биармию имели смысл, пока норвежцы могли там монопольно и по дешевке скупать местные товары. К XIII в. Поморье осваивается новгородцами, и местным жителям, видимо, стало выгоднее продавать свои товары новгородским торговым людям».
Несмотря на то, что торговля со скандинавами процветала в эти годы, каких-либо исторических данных о таможенных правилах не сохранилось.
В эти же времена на Руси бурно развивается внутренняя торговля, появляются элементы таможенного дела — торговые пошлины. При великом князе Ярославе Мудром возникает таможенное законодательство. Оно нашло свое воплощение в Русской Правде и других документах [9,c.32].
В Древней Руси стало налаживаться денежное дело. Вначале появляются монетные знаки в виде куска кожи или меха, затем — слитков серебра и золота. В конце X — начале XI в. русскими князьями была осуществлена первая попытка чеканить собственные монеты.
Общеизвестно, что древнее понятие «погост» означает место, где находились местная церковь и кладбище. Но мало кто знает, что слово «погост» означало раньше и место рынка. Гостьба — это торговля.
В те далекие времена новгородцы не только активно занимались торговлей со Скандинавскими странами, но и осваивали северные просторы, получившие впоследствии название Заволочье. Этот «златокипящии» край в течение нескольких веков «кормил» своего господина, давал необходимые товары, прежде всего «мягкую рухлядь», для торговли и процветания Великого Новгорода.
Пушнину в Новгороде покупали и купцы из городов Ганзейского союза (торгового и политического союза северных немецких городов во главе с Любеком. — В. Б). Немецким купцам были предоставлены в северной столице беспошлинные льготы для торговли. Ганзейские купцы вывозили из новгородской земли огромные богатства. Не случайно новгородцы очень дорожили своей северной вотчиной — Заволочьем. В договоре 1264 г. с великим князем Ярославом Ярославовичем они твердо заявили: «А се волости новгородские:… Вологда, Заволоцье, Колоперемь, Тре, Пермь, Югра, Печера». Великий князь обязался не собирать дани с Заволочья, не посылать туда своих людей, не владеть какими-либо землями.
Только в 1478 г. по приказу царя Ивана III в завоеванном им Новгороде был закрыт немецкий купеческий двор, а ганзейские купцы лишены всех привилегий [46,c.12].
В условиях удельного периода русского государства (XIII-XV вв) появляется новая пошлина — тамга, которая у тюркских народов означала знак, клеймо, тавро, оставлявшееся на имуществе, принадлежавшем роду. Выдача ханских ярлыков с печатью, подтверждающих привилегии феодалов и духовенства, сопровождалась сбором, который стал называться русскими тамгой, а вскоре такое название получила и пошлина, взимавшаяся в торговле на рынках и ярмарках. Так, в уставной Двинской грамоте великого князя Василия Дмитриевича (1398 г) встречается одно из первых сообщений о таможенных привилегиях двинян: «А куды поедут двиняне торговати, ино имъ не надобе во всей моем отчине в Великом Княжении тамга, ни мыт, ни костки, ни гостиное, ни явка, ни иные никоторые пошлины».
Кроме пошлины в таможенном деле существовало понятие «таможенные сборы». В энциклопедическом словаре дано следующее его определение: «Под таможенными сборами понимаются те, разного наименования, пошлины с товаров, судов и т.п., которые взимаются таможенными учреждениями и причисляются к таможенным доходам». Исследователь Ю.Г. Кисловский добавляет, что кроме пошлины таможенные сборы включали складочный, канцелярский сборы, сборы за наложение на товары клейма, за бандероли и командирование досмотрщиков для оформления товаров. Все таможенные сборы, кроме пошлины, шли таможне.
Большое значение имели «таможенные доходы», то есть доходы за вычетом на содержание таможен и органов управления ими. Таможенные сборы и пошлины составили одну из основных доходных статей бюджета страны [37,c.6].
Следует отметить, что вплоть до второй половины XVI в. внешней торговой пошлины на Руси не существовало, а система внутренних пошлин оставалась сложной и запутанной до середины XVII в. Так, к проезжим пошлинам относился в первую очередь мыт — основная пошлина за провоз товара: от 1 до 3 денег (0,5-1,5 копейки) с воза. Торговые пошлины были разнообразными. Замыт взыскивался не с воза, а с цены товара: с рубля стоимости товара по 1 деньге, и давал право торговли. Явка — сбор с торговца по 1-3 деньги за явку товара на заставе. Амбарное — за наем амбара под товар на гостином дворе (по 1-4 деньги за неделю). Гостиное — за наем торгового места на гостином дворе. Полавочное — за охрану товара дворниками в амбаре ночью. Свальное — за снятие товара с подводы при взвешивании на заставе по 2 деньги со 100 пудов. Контарное — пошлина за взвешивание больших количеств соли на контаре. Подъемная пошлина — за поднимание товара на весы от 0,5 до 5 денег. Померное — сбор за измерение сыпучих товаров бочками и их долями. Пятно — сбор за клеймение лошадей при купле-продаже по 0,5 деньги с покупателя и продавца. Роговая и привязная пошлины — за привязывание скота на торгах. Узольцовое — сбор за обвязку товара с приложением таможенных печатей как гарантия, что товар не будет продаваться там, где нет местных знаков, по 0,5 или 1 деньге с упакованного места. Существовали и другие пошлины.
Внутренние таможенные пошлины взыскивались со всех привозившихся на продажу товаров за некоторыми исключениями. Особыми царскими жалованными грамотами освобождались от уплаты пошлин отдельные лица духовного звания, монастыри, жители новых городов, а также служилые люди, оказывавшие услуги государству. Вот один из подобных случаев. В октябре 1542 г. была издана Жалованная несудимая грамота Корельскому Николаевскому монастырю. В ней можно прочитать о царской привилегии для монастырской обители: «И наши наместницы, и волостели, и их тиуни, и мытчики, и мостовщики, и перевозщики, и таможники, и все пошлинники, с тех их возов, и с судна, и с людей, и с лошадей, мыта и телеги и мостовщины и перевозу и иных никоторых пошлин не емлют». [10]
15 июня 1675 г. царь Алексей Михайлович в своей Жалованной грамоте дал большие таможенные льготы Кольскому Печенгскому монастырю: «И таможенным головам и целовальникам, и всяким пошлинным людем, тамги, пошлин и явки… имать с них не велено». [11]
Особую заботу проявляли русские цари о Соловецком монастыре. Только в 1591 г. было принято три царские грамоты: уставная, отчинная и таможенная. Согласно последней, на Соловецкий монастырь возлагались обязанности по сбору таможенных пошлин: «Велели вам дати таможенную грамоту, по чему вам таможенная пошлина, и явка, и рыбная десятина, в ваших волостях, со всяких с приезжих с торговых людей и с их товаров сбирати». [12]
Как уже отмечалось, самыми распространенными пошлинами на Руси были проезжие. Уставная грамота Каргополя-Турчасова за 1554-1555 гг. помогает, например, определить место и значение установления различных норм взимания проезжих пошлин. По ней иногородним для вывоза соли из Каргополя нанимать суда разрешалось только у местных жителей и запрещалось — у вологодцев и белозерцев. Очевидно, этот запрет найма судов в XVI в. был анахронизмом, и в других грамотах он заменен уплатой проезжих пошлин жителями данной местности при перевозке грузов на чужих судах или возах.
Место на рынке, ярмарке, где таможили товар и взыскивали тамгу, получило название «таможня». Служилый человек, в прошлом — мытник, стал называться таможником или таможенником. Писатель и этнограф XVIII в. М.Д. Чулков отмечал, что еще во времена монголо-татарского нашествия таможни и таможенные служители находились в Кевроле, на Мезени и в Варгузе. В Варгузе была одна из самых древних русских таможен [52,c.43].
К началу XVII в. в России сложилось два основных способа организации таможенных сборов: «верный» и на откуп. Во-первых, члены купеческих корпораций, посадские люди, иногда уездные крестьяне служили на таможне по выбору в соответствии с очередью. Эта служба в течение одного года была безвозмездной и являлась одной из повинностей, отбываемых тяглым населением в пользу государства. При вступлении в должность избранные лица приносили присягу, или, как тогда говорили, «приводились к вере». Кроме того, таможенные сборы сдавались на откуп. Двинская таможенная грамота 1588 г. упоминала о «двинских переведенцах — московских жильцах», которые по старой памяти, с товарами и деньгами, проезжали мимо Холмогор, а таможенных пошлин платить не хотели.
В Смутное время в городах Поморья таможенные сборы собирались «на вере»: на Двине (Холмогорах), в Мезени, Каргополе, Перми Великой, Вятке, Соли Камской.
продолжение
–PAGE_BREAK–Главным средством сообщения населения Двинской земли были реки. В начале XV в. появился новый и важный торговый путь по реке Северной Двине: от Великого Устюга до первой столицы Русского Севера — Холмогор. В XV-XVII вв. с развитием внутренней, а затем и заморской торговли этот путь стал основным. К бассейну Северной Двины сходились многочисленные торговые пути всего северо-востока, до Урала и Волги. Сюда переправлялись товары, шедшие по рекам Волге, Белой, Вятке и Каме. По главной торговой улице — Северной Двине — под парусами и на веслах шло множество различных судов: «насады», «дощаники», «каюки», «обкаты» и даже плоты. Сохранившиеся таможенные книги Великого Устюга, Сольвычегодска и Тотьмы наглядно показывают, как обилен и разнообразен был поток товаров по Великому северному речному пути: «мягкая рухлядь», кожа, смола, деготь, различные металлы и изделия из них, сукна, одежда, заморские пряности… ” [16,c.15].
Северные купцы везли свои товары даже в Великий Новгород. Об этом нам рассказывает таможенная книга за 1610-1611 гг. Вот только один характерный пример: «Явил каргополец Никифор Нефедов на возу половинки сукна черленово английские земли почата, мерою семнадцать аршин, да шесть аршин красно-вишневого сукна английские ж земли, половинка сукна рословского… Тамги и поголовного и пользового с продажного товару взято двадцать шесть алтын».
Следует отметить, что в связи с колонизацией Русского Севера из двух основных центров — Новгорода и Ростова Великого (позднее Москвы) — местные традиции в составлении торговых договоров конца XV — середины XVII вв. также «пришли» из этих центров. [13]
В XVI в. в связи с успешным развитием внутренней и внешней торговли появляются специальные трактаты, посвященные метрологии (историческая дисциплина, изучающая употреблявшиеся в прошлом меры длины, площади, объема, веса, а также единицы денежного счета и налогового обложения). Таким трактатом стала «Торговая книга», составленная в Москве во второй половине XVI в. Это своего рода практическое руководство для всех русских купцов и торговых людей. Правительство также уделяло постоянное внимание вопросам унификации денежного счета и налогового обложения. Наглядным подтверждением стала грамота, посланная на Двину старостам, соцким и целовальникам 21 декабря 1550 г., о новых печатных мерах и осминах: «а учинили бе есте мер деревянных новых, на Двине, на Колмогорах на посаде».
К XVI в. в Поморье сложился обширный торговый рынок. Его центром стала первая столица Русского Севера — Холмогоры, с которыми было связано население по нижнему течению реки Северной Двины, приблизительно от села Ракула к северу и побережью «Студеного» моря, главным образом на запад и северо-запад от устья Двины. К Холмогорам «тянулись» Карельское побережье и Заонежье, Каргопольский край, Важская земля, земли Великого Устюга и Вычегодские, обжитые территории по Пинеге, Мезени и Печоре. Важнейшими товарами были хлеб и соль. Характерный пример. Во второй половине XVII в. Никольский Корельский монастырь закупал в Холмогорах 4330 четвертей зерна. Спасо-Прилуцкий монастырь систематически покупал хлеб в Вологде и перепродавал его в Холмогорах. На Двине проводили обширные товарные операции с хлебом и другие северные монастыри [11,c.14].
Новый шаг в развитии беломорской торговли был сделан после того, как 24 августа 1553 г. недалеко от Карельского устья Северной Двины, напротив древнего посада Ненокса, бросил якорь английский корабль «Эдуард Бонавентура» (Эдуард Благое предприятие) под командованием капитана Ричарда Чанселлора.
Во многих зарубежных изданиях, особенно английских, получила широкое распространение легенда об «открытии Московии» Ричардом Чанселлором и установлении им дипломатических и торговых связей с Россией. Оба эти утверждения ошибочны. Первыми русскими, установившими в XVI в. сношения между Московской Русью и Англией, были князь И.И. Засекин-Ярославский и дьяк С.Б. Трофимов, которые посетили Англию еще в 1524 г., то есть за тридцать лет до Р. Чанселлора.
Несмотря на то, что английский корабль далеко не первым прошел этим путем, экспедиция возобновила дипломатические связи и дала новый импульс к развитию регулярных торговых отношений между Англией и Россией. В результате плаваний Р. Чанселлора для английской торговли открылись огромные возможности. Общество «купцов-предпринимателей», которое организовывало и проводило экспедиции для поиска новых рынков сбыта английских товаров, приняло все меры, чтобы получить особую хартию от королевы на исключительное право торговли с Московским государством. Хартия 6 февраля 1555 г. послужила началом образования «Московской компании» (Moscovy company), сыгравшей огромную роль в англо-русских отношениях XVI — XVII вв.
Царь Иван Грозный выдал англичанам грамоту, позволяющую им беспошлинно торговать в России и возить транзитом товары в Персию и другие страны Азии. Вслед за англичанами на Русском Севере появились голландцы, ставшие поставщиками в Европу русской пеньки, льна, канатов, мехов и других товаров. Но беспошлинно торговать в России могли только англичане. Иван Грозный стремился к военно-политическому союзу с Англией. После отказа английской королевы заключить такой союз в 1570 г. русский царь отменил льготы английским купцам, но в 1574 г. ввел их вновь, однако в меньшем размере. Таким образом, таможенные пошлины выступили как средство политического воздействия в межгосударственных отношениях. В 1587 г. при царе Федоре Ивановиче привилегии англичанам были вновь возвращены, а уже в 1588 г. эта мера привела к значительному недобору денег в казну. В эти годы усилилось соперничество между иностранными купцами [35,c.15].
Главными конкурентами англичан в России были в те времена голландцы. В 1618 г. нидерландский резидент Исаак Масса писал из Архангельска в своем донесении Генеральным штатам: «В настоящее время англичане здесь осрамлены, а наша речь теперь в силе… в этом году прибыло лишь три английских корабля в Архангельск, а наших было больше тридцати, и они продали весь свой товар и возвращаются в Голландию, нагруженные русскими произведениями. С нашими купцами в нынешнем году поступлено чрезвычайно милостиво. Они заплатили с купленных и проданных товаров пошлины в размере не более 2 процентов». Через несколько десятилетий английским купцам был нанесен тяжелый удар по их торговле в России.
В 1649 г. «англичане всею землею учинили большое злое дело — государя своего Карлуса короля убили до смерти». Царь Алексей Михайлович воспользовался этим обстоятельством и лишил английских купцов тех значительных льгот, которыми они пользовались при торговле через Архангельск. Больше того, вышел специальный царский Указ «О высылке английских купцов из России и о приезде их токмо к Архангельску, за большое злое дело, государя своего Карлуса короля убили до смерти». Многие российские историки, анализируя этот указ, выделяют обусловившие его появление экономический и политический мотивы, причем отмечают, что казнь в Лондоне английского короля была лишь благовидным предлогом, которым московское правительство воспользовалось для устранения с русского рынка опасных конкурентов российского купечества.
Принятию этого решения правительства способствовали торговые люди Русского Севера, которые терпели убытки и унижения от иностранных купцов. В первопрестольную шли потоками челобитные. Вот только один пример: «Милостивый государь, — пишут поморские купцы, — пожалуй нас, холопей и сирот своих, не дай нам от иноверцев быть в вечной нищете и скудости, не вели искони вечных наших промыслишков у нас бедных отнять». Открытие беломорского пути в Европу сделало Холмогоры, по мнению историка Н.И. Костомарова, «главным приморским торговым городом. Здесь было первое складочное место привозных товаров». В Холмогорах ежегодно проходила многолюдная и многотоварная ярмарка, на которую доставляли оленьи шкуры, пушнину, «рыбий зуб», ворвань, соль из Лампожни и других поморских сел. [14]
«Торговый берег» в Холмогорах располагался на Глинках, где стояли склады и амбары для товаров. О размерах и количестве складских сооружений можно судить по тому, сколько товаров в них хранилось. Писцовые книги 20-х годов XVII в. сообщают, например, о нахождении на складах Холмогор ежегодно до 10 тысяч пудов соли, принадлежавшей Антониево-Сийскому монастырю. О товарах, которыми торговали в первой столице Русского Севера, мы узнаем из грамоты 1588 г. двинским целовальникам (сборщики таможенных пошлин при вступлении в должность целовали крест, отсюда — целовальники. — В. Б). Это мед, воск, икра, масло, сало, медь, олово, свинец, различная «мягкая рухлядь», бархат, атлас, шелк, сукна, платье, бумаги, ладан, фимиам, перец и прочее. Иногородние купцы обязаны были останавливаться на холмогорском гостином дворе и торговать там же. Из этой грамоты можно также узнать, что в Холмогорах торговали английские, голландские («брабантские») и шпанские немцы. Сохранились многочисленные документы о торговле в Холмогорах, которые опубликованы в специальном сборнике [19,c.13].
Несколько слов следует сказать о деятельности целовальников и таможни. Правительство требовало выбирать в целовальники людей «добрых», «не воров и не бражников», знающих торговое дело, грамотных. Таких людей в Поморье было немало. В их обязанности входили оценка товаров и сбор пошлин. На таможне один из целовальников назначался старшим, он же по совместительству являлся ларечным (ларешным). Ларечный целовальник фактически исполнял роль казначея. Имелись «ходячие» и караульные целовальники. Они, как правило, направлялись для сбора пошлин в торговые места и охраняли таможенную избу. Целовальники сменялись ежегодно.
Кроме целовальников на таможне были подьячие. Они вели таможенные книги, оформляли различные другие документы и получали жалованье за счет сбора с «писчей деньги». В штате таможни имелись также переводчики, истопники, сторожа, рассыльные и другие.
В XVII в. еще не было централизованного органа управления таможнями. Он начал складываться лишь к концу столетия. Историк В.Н. Захаров отмечает, что управление таможнями распределялось между четвертями: Разрядным приказом, приказом Большого прихода, Сибирским приказом и приказом Казанского дворца. Важная роль в управлении таможнями принадлежала Большой казне. Все эти древнерусские министерства — приказы — опирались на общее законодательство, издавали для подчиненных им городов таможенные грамоты и наказы. Они же отдавали распоряжения о проведении выборов таможенных голов и целовальников. Отсюда шли и указания по вопросам текущей повседневной работы таможен, которые доводились до таможенных голов через воевод в соответствующих городах. В данные приказы поступали и денежные сборы с таможен. Без разрешения центрального приказа ни таможенный голова, ни воевода не могли израсходовать по своему усмотрению ни одной копейки из пошлинных доходов. И по множеству других легких вопросов таможенные головы также обращались в Москву. Без санкции из первопрестольной они не могли взять на службу даже истопника или сторожа. Подобная мелочная опека центральными органами местных таможен весьма типична для русской администрации вплоть до XVIII в. [48,c.24].
В XVII в. таможни, где пошлины собирались «на вере», имели уже определенную внутреннюю структуру, которая практически не менялась на протяжении десятилетий. Руководил работой таможни голова (иногда их было двое, особенно на крупных таможнях).
Один из них считался «товарищем» и, видимо, был заместителем главного таможенника. Так, в 1621 г. в Холмогоры и Архангельск к таможенным сборам были направлены гость И. Сверчков и купец гостиной сотни Б. Щепоткин. Оба они считались головами, но руководил таможней И. Сверчков.
Сбор торговых пошлин являлся основной обязанностью таможенных учреждений. Об этом говорится во всех приказах, уставных грамотах, многочисленных памятях, присылаемых из Москвы на таможни в течение всего XVII в. По количеству собранных пошлинных сумм правительство оценивало и результаты работы таможенных голов. При значительном превышении суммы таможенного сбора таможенники получали награды. В архиве Посольского приказа сохранилось обширное дело. Оно составлено по челобитью купцов гостиной сотни М. Константинова, А. Черкасова, В. Боровитина, бывших у таможенного сбора на Двине в 1640-1642 гг. всего два сезона. Челобитчики просили «пожаловать» их за полученную при сборе таможенных и кабацких денег прибыль в 5448 рублей. При разборе челобитья приводится более двадцати такого рода пожалований за последние 25 лет. Награда давалась за прибыль от 500 рублей и более и зависела от величины прибыли. Если собранная сумма превышала установленный оклад на несколько тысяч рублей, голова мог получить серебряный ковш, соболей, дорогие материи. Так государство стимулировало труд таможенных чиновников.
К концу века число «товарищей» таможенных голов увеличилось, что обуславливалось ростом торговых оборотов и расширением ассортимента товаров, особенно после включения в состав России Сибири. В 1649 г. было объявлено царское решение: весь «рыбий зуб» (моржовую кость) везти в таможню, где проводить его сортировку и оценку. Один фунт «рыбьего зуба» стоил 1 рубль. Велик был спрос на пушнину. Так, в Перми соболь покупался по 10 рублей за сорок, а в Холмогорах продавалась эта же партия за 25 рублей. Предметом вывоза за границу с XVI в. служили также белки, тысяча шкурок которых стоила 40 ефимков. В начале XVII в. тысяча белок уже продавалась в Холмогорах за 23-30 рублей. В 1690 г. в Холмогоры был направлен гость А. Филатьев, а вместе с ним три «товарища», один из которых служил вместе с главным таможенником, другой отправился в Вологду для контроля за отпуском товаров на Двину, третий — в Архангельск к корабельной пристани. В подчинении у таможенных голов находилась самая многочисленная категория служителей — целовальники. Только в Холмогорах работали на таможне более двадцати целовальников.
Лицам, возглавлявшим таможню в Холмогорах, нередко поручались иные дела, связанные с финансовым управлением края. Типичным было объединение в одних руках таможенных и питейных сборов. В этом случае таможня и кабак управлялись одним головой, который именовался «головой у таможенной пошлины и питейной прибыли».
Первая столица Поморья сыграла выдающуюся роль в становлении Архангельского города, формировании этого торгово-ремесленного и культурного центра Русского Севера. В XVII в. центр международной торговли окончательно переместился в Архангельск.
К сожалению, в распоряжении историков находятся сегодня лишь немногочисленные документальные данные о создании и первых годах становления Архангельской таможни.
Вот некоторые из них. Первый архангельский летописец, степенный гражданин города Василий Крестинин сообщает, что 1 апреля 1585 г. была выдана царская грамота о денежных сборах таможенной избы города Архангельска. В «Краткой истории о городе Архангельском» В.В. Крестинин определяет 1587 г. началом иностранных торгов в первом международном порту России. [15]
29 марта 1588 г. царь Федор Иванович издал грамоту двинским таможенным целовальникам. Этот важный и первый дошедший до нас документ историки еще называют Двинской таможенной грамотой 1588 г. Из нее можно узнать имена одних из первых архангельских таможенных верных целовальников: Дмитрий Тихонов сын Попова, Аврам Мартемьянов, Ондрон Васильев сын Тестова да Фалелей Константинов. Грамота подтверждает сбор таможенных пошлин по прежним грамотам с русских и иностранных купцов, кроме англичан, пользующихся особыми привилегиями. По этой грамоте «большую таможенную пошлину с немец велели есмя имати в Архангельском городе против прежних сборов, что сбирали в прежних годах, и будет сберут тех годов болши, и мы за то пожалуем». Таким образом, можно заключить, что с 1588 г. первый порт России стал именоваться Архангельским городом, а при царе Федоре Ивановиче по отношению к внешней торговле (кроме англичан. — В. Б) стали проводиться протекционистские меры.
В фундаментальной работе историка Н.И. Костомарова, посвященной торговле Московского государства в XVI-XVII столетиях, содержатся любопытные данные о том, что еще до основания Архангельска вблизи Михайло-Архангельского монастыря был построен английский гостиный двор, а при нем четыре дома. Там была и первая «вступательная пристань». Непременным атрибутом гостиного двора и международной пристани всегда была таможня. К сожалению, документами на этот счет историки не располагают. [16]
продолжение
–PAGE_BREAK–Через Архангельск царский двор получал для себя «фряские вина, пряные зелья» и другие товары. Из документов известно, что в 1626 г. в Архангельске на царский обиход были закуплены заморские вина, пряности и другие продукты. Их закупку производили таможенные головы — гость Василий Юдин и Михайло Неупокоев с «товарищами», а отбирали и оценивали товар торговые люди — три москвича, два московских немца, вологжанин, каргополец и холмогорец. Товар приняли и повезли в Москву двое двинских выборных целовальников. Те же таможенные головы по заказу Москвы закупали в Архангельске и «узорочные товары и ефимки», которые были отправлены в первопрестольную с двумя таможенными целовальниками.
В 1622 г. на Двину приехал «писец Мирон Вельяминов с товарищи писать Двинской Земли». Его писцовая книга содержит самое раннее из дошедших до нас документальных описаний молодого Архангельска. В этом документе содержится упоминание о том, что в городе были построены «дворы гостиные — Русский и Немецкий для складки товаров. Первый заключал 84 амбара нижних и верхних государственных, с 15-ю принадлежавшими иногородним торговцам; внутри и около двора лавок 32; Немецкий гостиный двор имел 86 амбаров казенных нижних и верхних, и стенные — 32 лабаза и 2 подизбных.
Перед гостиными дворами находилось два амбара торговавших голландцев; сверх того таможня, две важни (помещение для взвешивания товаров. — В. Б), квасной откуп и баня. Там же между гостиными дворами и домами немецкими было 70 лавок.
Деревянный Архангельск часто страдал от многочисленных пожаров. После того как в 1667 г. очередной пожар уничтожил многие торговые и посадские строения, было решено начать каменное строительство [33,c.16].
Согласно Двинскому летописцу в 1668 г. были посланы из Москвы „иноземцы градодельцы, Петр Марселис да Валим Ширф“ с целью осмотреть у Архангельского города место, где можно было построить корабельную пристань и каменные гостиные дворы. Строительство гостиных дворов возложили на девять поморских городов: Вологду, Каргополь, Тотьму, Великий Устюг, Сольвычегодск, Чаронду, Вагу, Вятку и Кевролу, которые должны были выделить работных людей и собрать деньги на строительство. Главным строителем каменного комплекса стал М. Анцын, а после его смерти — Д. Старцев. В 1684 г. гостиные дворы построили. Это было самое грандиозное сооружение подобного типа в России [41,c.21].
В отдельных документах того времени архангельские гостиные дворы назывались Таможенным замком. В первоначальном своем виде они составляли продолговатый четырехугольник с окружностью в 600 сажен.
Построенный в два этажа со сквозным креплением железа, Таможенный замок имел шесть башен, прорезанных амбразурами. С набережной Северной Двины гостиные дворы защищались земляным валом и палисадом с установленными на них орудиями. Таможенный замок разделялся на три части: верхняя называлась Русским гостиным двором, нижняя, или северная, — Немецким гостиным двором. Во втором ярусе, со стороны набережной, размещалась Портовая таможня, утвержденная в 1724 г., в нижней части располагались товары, средняя часть здания, обращенная на набережную между гостиными дворами, называлась крепостью. Архангельский исследователь В. Чернышев прочитал на камне известковой плиты надпись на русском и голландском языках: „Иждивение, употребленное на постройку здания, составляло 40 077 рублей, 50 с четвертью копеек“ [5, c.15].
Царские власти уделяли особое внимание гостиным дворам, так как они наглядно были связаны с их фискальными интересами. Каждый купец обязан был останавливаться в гостином дворе, где размещал свои товары и торговал ими. Для торговых людей здесь построили избы, в которых купцы проживали и обеспечивались питанием за определенную плату. Это были первые древнерусские гостиницы. В Новоторговом уставе 1667 г. сказано: „От города Архангельского и из Великого Новгорода и Пскова пропущать к Москве и в иные городы тех иноземцев, у которых будут великого государя жалованные грамоты о торгах за красною печатью“, прочих же „иноземцев к Москве и в иные городы не пропущать, торговать им у города Архангельского и во Пскове“ в гостиных дворах [61,c.44].
Относительно Архангельска было издано специальное распоряжение „беречь на крепко, чтоб однолично приезжие люди мимо гостиных дворов нигде не ставились и особых дворов и амбаров, опричь английских гостей и галанцев, которы дворы и амбары, ни у кого не было“. Но это распоряжение плохо выполнялось, и иностранные купцы других национальностей также ставили свои дворы в Архангельске. Во второй половине XVII в. в структуре города уже оформилась Немецкая слобода, где жили иностранцы (всех иностранных купцов русские люди называли обобщенным именем — немцы.В. Б).
Историк Н.И. Костомаров пишет, что в XVII в. в Архангельск ежегодно приходило от 30 до 40 иностранных судов. В 1663 г. царские власти по ходатайству иноземных купцов приняли решение о продлении торговой ярмарки, которая проходила с 1 июня по 1 сентября. Однако жизнь вносила поправки, и торг продолжался практически до конца сентября.
Немецкий дипломат Кильбургер оставил бесценные воспоминания об архангельской торговле: „К половине июля все купцы уезжают из Москвы на Архангельскую ярмарку и находятся в дороге на почтовых лошадях 14 дней… купцы из Голландии, Гамбурга и Бремена совершают торговлю с Россией в течение 5 месяцев“. [17]
С открытием ярмарки правительство стало назначать для управления торговыми делами и сборами пошлин своего представителя из числа гостей, в подчинении которого были два таможенных головы и выборные целовальники. Таможенные головы выбирались из торговых людей московской гостиной сотни, а целовальники — из гостиной и суконной сотен. С 1658 г. шесть целовальников выбирались из Ярославля и Костромы, а также из поморских городов — Вологды, Великого Устюга, Яренска и Сольвычегодска. В 1667 г. по два целовальника направляли Каргополь, Великий Устюг и Сольвычегодск.
С возникновением Архангельска, как уже говорилось, была устроена корабельная пристань, а при ней — таможенный двор. В 1635 г. устье Северной Двины с обеих сторон было ограждено стрелецкими караулами, которые останавливали все прибывающие в порт корабли.
Царским Указом 1685 г. наблюдение за иностранными кораблями и их охрана были возложены на Архангельскую таможню. В 1687 г. учреждается архангельская таможенная застава, переименованная впоследствии в брандвахту.
»В 1689 г. начальствующий Архангельском и корабельной гаванью стрелецкий полковник, — пишет Н.И. Костомаров, — должен был расспросить прибывающих через вожей или таможенных целовальников: нет ли в той стране, откуда они приходят, морового поветрия, и только после такого расспроса допускать новоприбывший корабль к Архангельску”. Этот факт свидетельствует о том, что на таможню возлагались и санитарно-эпидемиологические функции.
Другим требованием местных властей к капитанам прибывающих иностранных кораблей было не сбрасывать камни и песок, служившие балластом, в устье Северной Двины, а складывать их на берегу у пристани. Теперь читателю станет ясно происхождение многочисленных камней, до сих пор лежащих на берегу реки напротив гостиных дворов [35,c.25].
Торговое значение Архангельска с каждым годом возрастало. В 1650 г. «приезжих торговых людей на Колмогоры перед прежними годами гораздо было мало, потому что по указу государя царя и великого князя Алексея Михайловича покупные в разных городах и уездах хлебные запасы в государеву казну везены мимо Колмогор, к Архангельскому городу, на продажу заморским немцам», — так написано в документе, опубликованном «Архангельскими губернскими ведомостями» в 1869 г. В Архангельске к середине XVII в. уже существовали «корабельная пристань», таможня, для которой был куплен «двор, где таможенные пошлины сбирают», ежегодно проходила торговая ярмарка.
Иностранцы высоко оценивали роль первого российского международного порта. Немецкий дипломат Б.Г. Курц писал: «История Архангельска есть не что иное, как история русской внешней торговли с Западной Европой со времени Иоанна Грозного до преобладания петроградской торговли… Значение его было столь велико, что во время архангелогородской ярмарки торговая жизнь Москвы ослабевала, вследствие выезда купцов в Архангельск» [20,c.34].
Русский Север во многом способствовал налаживанию таможенной системы в Сибири и на Дальнем Востоке. В XVII в. из Поморья ушло в Сибирь свыше сорока процентов населения. Поморы несли в «новые землицы» навыки и опыт земледелия, ремесел, культуры и таможенных традиций. Первые таможни на Урале и в Сибири появились с началом освоения «чрезкаменного» пути в Сибирь. Очень крупное значение имела Ижемская застава, устроенная «для проезду сибирских воевод и дьяков, и письменных голов и их братии, и детей, и племянников, и людей, и торговых и промышленных всяких людей, которые поедут в Сибирь». По другую сторону Урала была установлена Собская застава. Главной и самой прибыльной для казны являлась десятинная пошлина, взимаемая с ввозимых в Сибирь товаров, хлебных запасов и с увозимой на Русь «мягкой рухляди». В 1600 г. были построены таможенная изба и гостиный двор в Верхотурье — первом русском городе «за Камнем». В 1600-1603 гг. таможенники появились в Тобольске, Тюмени, Таре, Сургуте, Березове, Мангазее. Воеводам предписывалось, построив таможни, «выбирать к таможенному делу» таможенных голов, придать им штат выборных целовальников из местных «жилецких людей» для осмотра товаров и сбора пошлин, а также подьячих для ведения документации и служилых людей «для управы на сильных людей и розсылок». В приказе Казанского дворца было решено направлять с 1636 г. в главные центры сибирской торговли — Тобольск, Енисейск, Верхотурье, Мангазею, Томск, Сургут — таможенными головами торговых людей из поморских городов. Пригодился бесценный опыт организации внешней и внутренней торговли, постановки таможенного дела на Русском Севере [39,c.17].
Архангельск, как первый международный порт России, во многом способствовал образованию единого всероссийского рынка. Однако в России в XVI и первой половине XVII в. действовало неравное таможенное обложение. Попытка реформы таможенной системы имела место в середине XVI в. В 1550 г. правительство Ивана Грозного обсуждало проект реформы таможенного обложения, которая заключалась в увеличении тамги (пошлины с торговых сделок. — В. Б) и отмене мыта (проезжей пошлины. — В. Б). Характерно, что в это время, в отличие от 40-50-х гг. XVII в., предлагалась лишь отмена проезжих пошлин, вопрос же о ликвидации неравного обложения торговых сделок не поднимался. Правящие круги страны отказались от проведения предполагавшейся реформы и пошли по пути постепенного изменения таможенной системы в сторону ее унификации. Этим шагам правительства способствовал ряд обстоятельств. Архангельские купцы начали требовать от правительства унификации таможенных пошлин. Назрела необходимость проведения реформы, которая ликвидировала бы разные мелкие пошлины, не игравшие, по существу, большой роли в таможенной системе Московского государства.
И такой таможенной реформой стал Торговый устав 1653 г. Многочисленные российские таможенные пошлины были заменены единой «рублевой» пошлиной в размере 5 процентов с рубля цены товара. Следует заметить, что инициатива в проведении Торгового устава исходила от самих купцов, в том числе и поморских: «Пожаловал бы государь, велел имати со всяких с наших товаров и со всего бы прямую пошлину одну рублевую, везде ровну, с продажи с той цены почему всякие товары где кто станет продавать… ».
Несколько раньше, 1 июня 1646 г., была отменена беспошлинная торговля для иностранных купцов. В Архангельске иностранцы и русские торговцы стали платить одинаковую «рублевую» пошлину по 8 денег с «весчих» (продаваемых на вес. — В. Б) и по 1 алтыну с прочих товаров. В случае отъезда во внутренние города страны иностранные купцы платили дополнительную пошлину. Тем не менее, нарушения правил торговли приняли постоянный характер. В 1658 г. таможенный голова в Архангельске Василий Шорин для упорядочения таможенного сбора предложил правительству провести ряд мероприятий, в том числе поставить «наплавные надолобы», чтобы корабли не проходили тайно обязать иностранных купцов разгружать и осматривать товары на гостином дворе, отпускаемые товары на внутренний рынок вновь просматривать, увеличить число целовальников на время ярмарки, запретить воеводам ставить у гостиных дворов «держальников», которые пойманных с тайным товаром торговцев за взятки не отводят в таможню. Последние два предложения были приняты к исполнению незамедлительно. Тем не менее, злоупотребления в торговле продолжались [25,c.18].
Дальнейшее развитие таможенная политика получила в Новоторговом уставе 1667 г. Развивая фискальные цели таможенного законодательства, царь Алексей Михайлович закрепил в нем идеи монетаризма, заложенные еще Иваном Грозным сто лет назад запретами на ввоз в Россию предметов роскоши (с целью экономии средств оплаты), а также на вывоз из страны драгоценных металлов и изделий из них. Пошлины стали взиматься золотыми монетами и ефимками. Новоторговый устав придал определенную стройность прежней системе таможенных сборов. С его принятием завершилось разграничение внешних и внутренних пошлин: внешние таможенные пошлины оказались разделены на ввозные и отпускные, внутренние — на «рублевую», перекупную и сборы частноправового характера. «Рублевой» пошлине подлежали товары, которые предназначались для продажи и привозились в город или село, где находилась таможня. По Новоторговому уставу пошлина на товары иноземцев увеличивалась в четыре раза. Торговля иностранных купцов ограничивалась только Архангельском и другими пограничными городами с целью развития инициативы русских оптовиков-скупщиков. Иностранцам под угрозой конфискации товара запрещались розничная торговля и обмен друг с другом помимо таможни.
Новоторговый устав 1667 г. настолько сильно задевал интересы иностранных купцов, что вызвал сразу же их попытки ослабить его действие. Понимая, что критика положений устава вряд ли будет услышанной, они избрали другой путь. В январе 1668 г. иностранные купцы подали коллективную челобитную на действия Архангельского таможенного головы, гостя А.С. Кириллова, в которой обвиняли его в различных злоупотреблениях при сборе пошлин. Как выяснилось, А.С. Кириллов, в частности, взял пошлины и с непроданных иностранных товаров, хотя, согласно Новоторговому уставу, такое обложение вводилось лишь с 1668 г. Смысл челобитной иностранных купцов А.С. Кириллов раскрыл в своем ответе. «Иноземцы умыслили своим коварством, — писал он, — чтоб им великого государя и указ, и уставные статьи для крепких досмотров опорочить».
А.С. Кириллов и его друзья, архангельские таможенники, гости В. Шорин и А. Суханов в ходе расследования привели факты беспошлинной тайной торговли иностранцев. Они также на очной ставке показали коллективную челобитную архангельских торговых людей с жалобой на иностранцев, сбивавших цены на русские товары. Правительство разобралось в подлинных причинах возникшего дела, истоки которого нужно было искать в жесткой конкуренции между иностранным и русским купечеством. И хотя иски иностранных купцов частично удовлетворили, действия гостя А.С. Кириллова не были осуждены, и этим давалось понять иностранным купцам, что отступлений от строгого проведения в жизнь устава 1667 г. не будет.
Наказы и памяти таможенным головам, посылавшимся в Архангельск, сохранили для истории имена многих из них. В середине XVII в. архангельскими таможенными головами были: гость Василий Федотов, головы Иван Мельцов, Денис Петров, гость Михайло Ярожев, головы Василий Усов, Еким Клюкин, гости Кирилл Босой, Иван Панкратов, голова Гаврил Свеяженинов, гость Алексей Суханов, головы Григорий Бородатый, Фома Макаров, гость Аверкий Кириллов, голова Алексей Зубганинов, целовальники — торговые люди Иван Безсонов, Богдан Гладышев, Яков Лабознов, Богдан Лошаков, Прокофий Затрапезников, Алексей Суханов, Илья Зубчанинов, Евдоким Турыгин, Тимофей Белавинский, Василий Грудцын, Алексей Зубчанинов, Матвей Семенников, Иван Маслов, Леонтий Прокофьев и многие другие. В 1645-1646 гг. архангельским таможенным головой был выдающийся общественный деятель того времени дипломат Аникий Чистый [34,c.18].
продолжение
–PAGE_BREAK–Постепенно к концу XVII в. в России сложилась довольно разветвленная система таможенных органов. Сбор таможенных и кабацких доходов был сосредоточен в приказе Большой казны. В Москве также действовали Большая таможня, Посольская новая таможня (оформление товаров иностранных купцов. — В. Б), Мытная изба (обложение пошлиной скота, сена и т.п. — В. Б), Конюшенный приказ (торговля лошадьми. — В. Б), Померная изба (оформление сделок на зерно, овощи и другие товары. — В. Б). На местах также существовали таможенные избы, в которых бесплатно в качестве выборных таможенных голов служили первостатейные купцы. Это была «хлебная должность». За превышение сумм сборов они получали награду, за снижение поступлений в казну с них взыскивался ущерб. Помимо целовальников, избиравшихся из числа местных торговых людей, на таможне служили купцы, которым помогали дьяки и подьячие, работавшие по найму и записывавшие в таможенные книги данные о товарах, хозяине, суммах сборов. В Архангельск же по-прежнему летом, на период навигации, приезжали гость, таможенный голова, и целовальники [2,c.35].
К концу XVII в. в Архангельске сконцентрировалась вся внешнеэкономическая деятельность на Белом море. Основными предметами экспорта, отправляемыми из северного порта, являлись юфть, пушнина, полотно, пенька, говяжье сало, а также казенные товары — поташ, смола, хлеб, рыбий клей, икра, ворвань, лес. При этом изделия ремесла и промыслов составляли 51,4 процента (в то время как в начале века больше всего вывозилось мехов — 46,5 процента).
Импорт представлял собой изделия из золота и серебра, жемчуг, посуду, вина, пряности, шерстяные и шелковые ткани, простыни и т.д.
Первое место во внешней торговле Архангельска заняли голландцы, вытеснившие ко второй половине XVII в. англичан.
Архангельская таможня приносила существенный доход государственной казне. Так, из 100 тысяч рублей пошлинных сборов России в 60-х гг. XVII столетия Архангельск давал более 60 тысяч рублей, а к концу века таможенные пошлины и сборы возросли до 75 тысяч рублей [14,c.27].
Таким образом, не случайно, что Петр I начал создавать «молодую Россию» именно на Русском Севере, основал здесь государственную верфь и приступил к строительству первых военно-торговых кораблей, в которых так нуждалась страна.
2.2. Торговля Московского государства со Средней Азией XVI-XVII вв. Начало торговых и политических сношений Восточной Европы со Средней Азией относится еще к глубокой древности. Московское государство только преемственно унаследовало эти связи от мусульманских купцов арабского и турецкого Востока. Случайные летописные записи указывают нам на присутствие в Нижнем Новгороде большого количества бухарских и хивинских торговцев еще в середине XIV в., а столетием позже, в 1464 г., мы уже встречаемся в Средней Азии с русским посольством, принятым в Герате тимуридом Абу-Саидом. Почти полное отсутствие прямых источников от этого древнейшего периода русско-среднеазиатских сношений не дает возможности ясно представить себе даже самые общие его контуры и тем самым делает не всегда достаточно убедительными отдельные предположения о намечавшихся в то время, основных направлениях политических и торговых связей.
Во всяком случае следует признать мало правдоподобной догадку, что уже тогда в половине XV в. основным устремлением московского купечества в этом направлении была Индия. Скорее всего все сохранившиеся до нашего времени данные говорят как будто об обратном, и путешествие тверского купца Афанасья Никитина было едва ли не случайным эпизодом в той общей цепи сношений, которые имели своей целью пока только Персию и самое большее современный Туркестан. То же положение оставалось здесь и в течение всего XVI века; поэтому нас не должно удивлять то обстоятельство, что для московского правительства действительно оказалось большой неожиданностью появление в 1532 г. в Москве индийского купца ходжи Хусейна, назвавшегося послом султана Бабура, который будто бы искал тесной «дружбы и братства» с московским государем. При таком представлении дела становится также понятной полная неосведомленность об этом отдаленном крае со стороны московского правительства, которое хотя и дало свое согласие на взаимные торговые сношения, но дипломатически уклонилось от установления между обоими государями «дружбы и братства», так как для него оставалось совершенно еще неизвестным, является ли султан Бабур независимым государем и допустимо ли сноситься с ним как с равным.
Завязавшиеся таким образом еще в половине XV в. сношения Московского государства с Средней Азией через Каспийское море и Закавказье повидимому уже в это время нащупывали и другие более северные пути через Сибирь и кочевья Казачьей Орды. За это как будто говорят те отрывочные, но весьма показательные сведения, которые находятся в «описи царского архива» 1575 — 1584 гг., где мы читаем: «Ящик 38. А в нем книги и списки казатцкие при Касиме царе и тюменские при Иване царе». Принимая во внимание, что под тюменским царем Иваном следует разуметь никого иного, как сибирского хана Ибака, еще в 1481 г. вступившего в переговоры с московским государем, мы кажется не ошибемся, если предположим, что около этого времени завязаны были сношения и между Казачьей Ордой и отдаленной от нее Московией. По крайней мере именно в этот момент имелись налицо все благоприятные для этого обстоятельства. Ведь это могло произойти не ранее и не позднее того, когда обе стороны находились в наиболее близких друг от друга расстояниях, так что могли не только отлично быть осведомлены друг о друге, но и действительно иметь некоторый побудительный мотив к установлению между собой взаимных связей. А нам известно, что как раз в 1483 г. московские войска появились в Угрии и, покорив вогулов, а также Югорское, Обдорское и Кодское княжества, обложили их данью, что в эти же почти годы Ибак вынужден был просить дружбы и союза у Ивана III, побуждаемый к тому все возраставшим могуществом Московского государства в Поволжьи и в Приуральи, а в 1495 г. его уже не было в живых; если прибавить к этому, что Касим-хан в это время имел свою главную кочевую ставку на р. Каратале в северном Семиречьи, то все складывается, повидимому, в пользу нашего предположения, что именно в это время, не раньше и не позже, была сделана первая попытка войти во взаимные сношения двумя недавними, но одинаково крепнувшими в эти годы государственными образованиями.
Правда, недостаток сохранившихся сведений не позволяет и здесь делать каких-либо выводов о длительности и прочности этих связей, тем более о размерах их распространения в глубину Средней Азии, но показателен самый факт их существования. Начавшееся во второй четверти XVI в. распадение Казачьей Орды в связи в особенности с общими событиями в приволжских степях, которые явились следствием произошедшего около этого времени распадения Золотой или Кипчакской Орды, не могло, конечно, не расстроить этих путей в обоих направлениях и оттеснить еще надолго московское купечество от непосредственных связей с отдаленными среднеазиатскими рынками. Понадобилась длительная и упорная борьба с татарскими ханствами на Волге, завоевание их в половине XVI в. с последующим затем разгромом Сибирского царства Кучума, чтобы это купечество вышло, наконец, прочно на старые, проторенные еще мусульманскими купцами среднеазиатские торговые пути, постепенно оттесняя и сменяя их здесь в качестве главных хозяев и распорядителей. Тогда сразу открылись перед ним два основные пути, которые позже, в последующие века, так широко были им использованы для своих целей. Один — Камский, приведший его в Сибирь и степи Казакстана, другой юговосточный — в сторону Яика и берегов Каспийского моря. В глубине Средней Азии это было время, когда окончательно сложились два новые ханства Бухара и Хива, образованные узбеками, восточные берега Каспия были заняты туркменами, а в степях Казакстана — вновь крепло и усиливалось значение Казакского кочевого союза, стеснившего Ташкент, угрожавшего Ногайской орде и уже ввязывавшегося в упорную борьбу в северовосточном углу степи с Сибирским царством Кучума. В такой общей международной обстановке стали прокладываться с половины XVI в. правильные и регулярные сношения Московского государства с отдаленной Средней Азией. Быстро и неуклонно двигалась на восток в Закамский край русская колонизационная волна, осуществляя на всем этом обширном пространстве сплошь до восточных пределов современной Сибири те же цели крепнувшего московского купечества, которые заставляли одновременно испанских и португальских конквистадоров на другом конце земного шара завоевывать целый новый материк, используя его как основную колониальную базу первоначального накопления капитала. На этих путях московское купечество, представленное прежде всего торговым домом Строгановых, естественно очень рано должно было столкнуться с Сибирским ханством, единственным соперником, сколько-нибудь сдерживавшим его в этой открывавшейся перед ним огромной и сулившей бесконечное множество выгод азиатской колонии. В поисках возможных союзников и было опять обращено внимание на Казачью Орду, сношения с которой были возобновлены в 70-х годах XVI в. А через посредство последней Москва вошла в соприкосновение и с узбекскими ханствами Туркестана, связи с которыми после этого уже в основном более не прерывались. И если неудачей кончилось, по-видимому, первое посольство в Казачью Орду Третьяка Чебукова, отправившегося туда в 1573 г. в сопровождении служилых татар, вследствие пленения и убийства его в июле того же года от руки родственника сибирского хана Кучума — Мамет-кула, то вряд ли может быть оспариваем факт возобновления в эти годы сношений с казак-киргизами, хотя он и подтверждается только косвенными данными; но это вина уже общего состояния наших источников за время правления Грозного, почти не сохранившихся до нашего времени. В те же годы вероятно складываются здесь торговые связи Московского государства и с узбекскими ханствами. В этом отношении показательны прежде всего данные статейного списка 1577 г. сына боярского Бориса Доможирова, возвратившегося из ногайских улусов в Москву 27 июня того же года, где мы читаем: «Да сказывал, государь, татарин Асан-Илибабаев, что приходили сее весны Казачьи Орды люди на Ак-Мирзу, а у них отогнали многие стада, да у них же взяли пять человек. И они, государь, отпустили пятого человека к Тинехмату князю и к Урус-мирзе и велели им говорить, что де царь наш Акак-Назар с царем и великим князем в миру и с таксицы и с юргенцы в миру же, а нашему де царю Акак-Назару вас воевати, по Яику и по Волге не дать кочевати. » Ясно, что хан, грозивший войною ногайцам и имевший досуг и возможность сноситься с Ташкентом и Ургенчем, был таким образом в постоянной связи и с Московским государством, и только недостаточность сведений лишает нас возможности расшифровать безошибочно, что следует понимать под неопределенной пока для нас терминологией «с царем и великим князем в миру»; и мы можем только догадываться, стараясь отыскать здесь начатки той формулы, которая несколько позже нашла для себя более ясное выражение сначала в договорных отношениях хана Тевкеля с правительством Федора Ивановича, а еще позже и полнее в документах столь известных казакских владетелей, какими были во второй половине XVII в. внучатный племянник Тевкеля хан Тауке (Тявка) и в самом начале следующего XVIII века, приблизительно с 1714-1715 гг. его ближайший преемник хан Каип. Но для нас в данном случае важно самое свидетельство, подтверждающее наличность сношений Москвы с Казакским союзом еще в годы правления Грозного [25,c43-35].
Другие сведения, находящиеся в Строгановской летописи, могут служить подтверждением существования в эти годы и торговых связей с этой страной, а через посредство ее и с восточными ханствами Туркестана. Мы имеем в виду содержащиеся в этой летописи указания на жалованную грамоту Строгановым 1574 г., каковой между прочим дозволялся беспошлинный торг во всех новых, освоенных этими предпринимателями местах, со всеми приходящими туда торговыми людьми «бухарцами и Казацкие орды, и из иных земель с какими товары». Но еще раньше, чем с этой стороны, у московского купечества стали завязываться прочные торговые сношения с теми же восточными рынками с другого конца — в низовьях Волги и у берегов Каспийского моря. Согласно Никоновской летописи, еще в 1557 г., т.е. на другой же год после завоевания московскими войсками Астрахани, там уже появляются «гости из Юргенча со всякими товары». С этим сообщением можно сопоставить свидетельство хотя и позднее, но идущее из самой Хивы и относящее начало дипломатических и торговых сношений между обеими странами еще ко времени хана Агатая, умершего, как известно, до 1558 г. Около этого же времени начались сношения и с бухарским ханством, завязавшиеся при посредстве английского путешественника Дженкинсона, ездившего в Среднюю Азию между прочим и с грамотами московского царя к тамошним властителям. Прибывшие с ним осенью 1559 г. два бухарских и четыре хивинских посланника были повидимому те самые, которых летописец ошибочно отнес к 1558 г. и каковые прибыли в Москву «с поминки и с любовным челобитьем, просячи дороги гостем и о бреженье». И с этого момента сношения эти делаются очень частыми и по-видимому весьма оживленными. По крайней мере в течение последующих 15 лет правления Грозного, даже при нашем крайне неудовлетворительном состоянии источников за это время, можно насчитать 5 бухарских и 2 хивинских посольства. Обращает на себя внимание, что уже с самого начала они ставили своей главной целью урегулирование вопросов торгового характера, добиваясь первоначально вообще только права свободной торговли в Московском государстве, очевидно пока в одной Астрахани (1559 — 1564 гг.). «А писал ко царю и великому князю», читаем мы в летописи под 1564 годом относительно посольства Кене-бек-Улана от бухарского хана Абдаллаха: «чтобы пожаловал для его челобития, дорогу дал в свое государство людем его торговати ходити» [52,c.27].
Но через два года расширившиеся, повидимому, торговые операции восточных купцов заставили уже их властителей настаивать перед московским правительством о распространении прежнего свободного торга и на другие города Московской Руси, «чтобы царь и великий князь их пожаловал гостем их поволил ходити в Астрохань и в Казань и в ыные городы его государства».
Как можно полагать на основании ниже печатаемого ханского письма от июля 1678 г., с самого возникновения взаимного обмена посольствами, все шедшие при них ханские товары, так называемые «бологодеть», были освобождаемы от всяких пошлин или тамги при ввозе их в пределы Московского государства. По-видимому то же происходило и с царскими товарами на территории среднеазиатских ханств. Факт же наличности таковых посольств со стороны Москвы уже в эти годы и присутствия в них также заметного торгового интереса подтверждается отчасти одним местом Никоновской летописи, где под 1566 г. упоминается о некоем подьячем Оксене Иванове с товарищами, который был с «государской бологодетью» в Хиве и подвергся там разграблению со стороны «юргенского» хана, «поимавшего на себя» все привезенные послом царские товары. Наконец, относящееся к этому же периоду посольство в Бухару (Юрия Матюшкина в 1578 — 1579 гг.) устанавливается переписной книгой Посольского приказа 1614 г. По словам Дженкинсона, главными предметами товарооборота обеих стран в этот первоначальный период являлись, с одной стороны, красные кожи, бараньи шкуры, шерсть, деревянная посуда, узды и седла, с другой, различные изделия из хлопчатой бумаги, шелка и краски, т.е. в основном все те товары, которые встречались в нем и во все последующее время. Вот в сущности этими данными ограничиваются все наши сведения о древнейших торговых и дипломатических связях Москвы и Средней Азии [38,c.27].
Дальнейшая более полная их характеристика восстанавливается главным образом с привлечением ниже публикуемых материалов, охватывающих время с 80-х годов XVI века до 1705 г. включительно. Последняя дата хотя и является условной, но ни в коем случае не может считаться случайной, так как она подводит нас через одно лишь десятилетие, не освещенное нашими документами, непосредственно к совершенно новому периоду во взаимоотношениях Средней Азии и России, начало которому было положено экспедицией Бековича 1714-1717 гг. И вряд ли что-нибудь существенное было привнесено в эти отношения ранее этого срока в те годы, относительно которых мы не располагаем пока необходимыми сведениями, почему нам кажется можно безошибочно все наше дальнейшее изложение строить, исходя из двух более или менее хронологически очерченных периодов торговли со Средней Азией в конце XVI и самом начале XVII века и таковой же торговли в XVII веке сейчас же после «Смуты», включая сюда и первые полтора десятилетия XVIII в. Первый период, характеризуемый ниже публикуемыми документами только с 80-х годов XVI в., конечно не может быть оторван в общем своем представлении от предыдущих трех десятилетий, естественно примыкая к последним, и основные вехи которых были уже определены выше. К ним мы можем присоединить теперь указания, что начавшиеся оживленные сношения среднеазиатских ханств с Московским государством с годами очевидно крепли и становились еще более частыми; так, за последующие 17 лет (с 1583 г. по 1600 г) мы уже насчитываем 8 бухарских, 3 хивинских и 2 казакских посольства, так же как и раньше прибывающих в сопровождении восточных купцов и привозящих с собою ханскую «бологодеть». Русских посольств за это время (с 1578 г. по 1600 г), насколько нам известно, было не более четырех. Недостаточность сведений и для этой части рассматриваемого периода не позволяет установить более, или менее четко направлений, которыми шли все эти посольства и сопровождавшие их и приходившие отдельно от них караваны восточных купцов, уже в это время известных в Москве под названием тезиков. Но, повидимому, уже тогда наметились следующие основные пути: морской — от пристанищ Мангышлака к Астрахани и сухопутные — через Эмбу ногайской степью на Яик выше Сарайчика и затем на Самару, или через Башкирию на Уфу и Казань. Одновременно налаживается торг и через степи Казакстана на Тару, Тюмень и Тобольск, основанные в период с 1586 г. до 1594 г. Скудость источников не дает также возможности сколько-нибудь даже приблизительно указать для этого времени и те пункты, через которые проходили эти пути. Несколько большей определенностью обладаем мы только в отношении степной дороги в Казачью Орду, с каковой и в эти годы поддерживались необходимые сношения, имевшие целью использовать ее в качестве союзника, с одной стороны, против Сибирского царства Кучума, а с другой, также и против поддерживавшего с ним дружественные и торговые сношения бухарского хана Абдаллаха, после того, как это обстоятельство могло стать известным московскому правительству из перехваченной переписки Абдаллаха с ханом Кучумом, вроде, например, той позднейшей бухарской грамоты, которая была доставлена в Москву в 1596 г. И печатается ниже в третьем отделе настоящего сборника. Относительно этой дороги выясняется, что она шла от Казани на Каму, оттуда Башкирским краем, минуя Уфу, выходила на Яицкие верхи, пересекала р. Яик между устьями рр. Сакмары и Юшатыркй (по-видимому вернее между устьями рр. Сакмары и Салмыша, недалеко от современного Оренбурга) и выходила на р. Иргиз, шла далее степными пространствами современного Казакстана к бассейну р. Сары-су и заканчивалась у предгорий хребта Талаского Ала-тау, известного тогда под названием Пегих гор. Все это расстояние, проходившее, как это видно из отписки русского посланника Вельямина Степанова от 3 октября 1595 г., в значительной своей части безводными степями, покрывалось в течение 9 недель. Иногда этот путь, несколько укорачивался, когда шли от Самары и выходили на Иргиз прямо с Ногайской степи; таким образом возвратился, например, обратно из Казачьей Орды тот же Вельямин Степанов, потративший на это уже не 63, а только 51 день. [18]
продолжение
–PAGE_BREAK–В эти же годы сложились и те формы среднеазиатской торговли, в каких она протекала и впоследствии, следуя в этом отношении вполне тем образцам, которые тогда же вырабатывались в еще более оживленном товарообороте Москвы с Персией. Это прежде всего царская и ханская торговля, производившаяся обоими контрагентами через посредство особо уполномоченных доверенных лиц, гостей и купчин, затем свободный, так называемый повольный товарообмен частных купцов и, наконец, своеобразный, с внешней стороны прикрытый иной видимостью, обмен наиболее редкими вещами, доставлявшимися в обе стороны под видом поминков и ханских и посольских даров. Царская и ханская торговля, согласно установившейся практике, в самом еще начале освобожденная от всяких пошлин и поборов, оставалась в этом привилегированном положении в течение всего данного периода и производилась на всем протяжении Московского государства. Также освобождались от всяких взиманий поминки и дары, привозимые и вывозимые посольствами обеих стран. Меньшими льготами пользовалась частная торговля, которая хотя и не была ограничена одной Астраханью, но в силу состоявшихся, по-видимому, в 1560-х годах договоров разрешалась, однако, не далее Казани, пользуясь таким образом только тремя крупными поволжскими городами. Об этом определенно, например, сказано в памяти из Посольского приказа казанскому воеводе от 18 ноября 1585 г., где читаем: «А тезиком бы есте (здесь очевидно имеются в виду ханские купчины), которые приедут з бухарскими послы и со юргенчьскими отпустил их вместе с ними, а которые у них торговые люди пришли в Казань, и вы б о том к нам отписали и вы б их ис Казани не пропущали по прежнему нашему указу». Все ввезенные товары таких частных купцов подлежали прежде всего оплате в Астрахани пудовой пошлиной, затем шли так называемые продажные пошлины по 11 денег с рубля мягкого товара и по 18 денег с «весчего». В случае же направления товаров одновременно и в другие города вверх по Волге здесь же взималось еще по 5 Ѕ дополнительных денег. Наконец, если по каким-либо особым разрешениям, требовавшим всякий раз специальных царских указов, эти купцы допускались торговать и дальше Казани, то при отъезде оттуда они должны были уплачивать особые проезжие пошлины, по 2 деньги с рубля, в двойном размере по сравнению с русскими купцами, а по прибытии в Москву при явке оплачивали все свои товары еще 8 деньгами с рубля же. Если к этому прибавить всякие и нередкие обиды и насильства, которые приходилось испытывать частным купцам от таможенных голов и судовых кормщиков и гребцов государевых бус, на которых они приплывали в Астрахань, и каковые выражались во всевозможных посулах и поминках, выдаваемых им преимущественно натурой, и если присоединить к этому частые недоразумения и злоупотребления со стороны местной администрации тех городов, где останавливались эти купцы, то придется признать, что очевидно русский рынок был достаточно выгоден для среднеазиатского купечества, если оно несмотря на все эти непроизводительные издержки все же настойчиво стремилось сюда и всячески добивалось возможно глубже проникнуть в Московское государство. Была еще одна область в этом товарообороте, где частный купец пассовал перед царскими гостями и купчинами или вернее, где мелкий и средний товарный посредник оказывался в менее выгодном положении, чем его более крупный и более счастливый конкурент из того же торгового класса; ведь в самом деле, в чьих руках, как не в руках этих более изворотливых и более стяжательных верхов купечества и в Москве и в Средней Азии находилась тогда царская и ханская торговля, представленная у одних гостями, у других не менее почтенными и именитыми купчинами и послами, только в силу этого своего положения являвшимися близкими и доверенными лицами своих хозяев (ср. для этого хотя бы позднейшие ханские ярлыки, выданные их купчинам в 1633 г., 1640 г. и в 1703 г). Здесь имеется в виду ограничение такого частного купца в его товарообороте определенным ассортиментом предоставленных в его распоряжение товаров. [19]
Для Средней Азии XVI века мы не располагаем пока данными, какого рода продукты обмена были тогда монополией ханской и царской торговли, но для Московского государства обмен этих так называемых заповедных или вернее указных товаров может быть представлен достаточно полно. Это были прежде всего золотые и серебряные деньги, вывоз которых для среднеазиатских купчин и послов был особенно затруднен, а в отношении золота даже и совсем запрещен, затем шла торговля ясырем, т.е. пленными, видимо в достаточном количестве скопившимися в Московском государстве после войн времен Грозного и закупавшимися главным образом в городах Касимове, Переяславле Рязанском, Нижнем Новгороде и Свияжске, с строгим однако наказом, «чтобы они русских людей за неметцкой полон и неметцкого полону крещеного не покупали»; и наконец в разной последовательности и значении: доспехи и панцыри, сабли, топоры, ножи, вино, мед, бельи шубы, юфти кож мостовые, а около 1589 г. и воск. Все эти товары тщательно заносились с точным указанием их количества: в проезжие грамоты, которые выдавались восточным послам и купчинам на право свободного вывоза и освобождения от всяких пошлин закупленного ими в Московском государстве всякого товарного ассортимента.
Совсем на льготных условиях, в силу особых местных обстоятельств, складывается в эти годы частный бухарский торг на противоположном конце Московской Руси в новых сибирских городах Таре, Тобольске и Тюмени. Здесь эта торговля, восстанавливавшая связи, которые были у местного населения в период существования самостоятельного Сибирского царства, представляла на первых порах единственное спасение от той крайней жизненной нужды, в которой оказался весь край после разгрома Кучума, сопровождавшегося полным разорением всех этих мест. Ведь не случайно, что именно к 90-м годам XVI века, времени ликвидации кучумовского владычества и разрыва старых торговых связей этого края со Средней Азией, снабжавшей его своими изделиями, относится челобитная сибиряков, в которой они как милости просят, чтобы к ним приходили из Бухары торговые люди с товарами. «Да ныне к нам в Сибирь», читаем мы там: «гости и торговые люди ниоткуды не ходят и мы всем скудны; а только б торговые люди приходили, и мы б всем пополнились и сыти б были». Слишком далека была Москва и совсем не налажены были правильные с ней сообщения, чтобы она могла сразу хоть несколько заменить прежние привычные связи этого края со Средней Азией. В этом своеобразии общей исторической обстановки и следует искать причину, почему здесь даже для обычных частных бухарских купцов были предоставлены самые выгодные, вряд ли где-либо встречавшиеся, подобные льготные условия торга.
Еще в наказе второму тарскому воеводе Федору Елецкому с товарищами от 10 февраля 1595 г. московское правительство предлагало ему открыть свободную торговлю местных жителей с приезжими бухарцами и ногайцами и предоставить им беспрепятственный проезд в другие сибирские города Тобольск и Тюмень. В грамоте от 31 августа 1596 гг. все это поставлено гораздо шире, и бухарцам и ногайцам был разрешен не только свободный, но и беспошлинный торг за городом «в посаде или за посадом, где будет пригож», с одним ограничением в отношении заповедных товаров, в состав которых однако не входили еще дорогие сибирские меха, издавна получавшиеся бухарцами из прежнего Сибирского царства (ср. грамоту бухарского хана Абдаллаха хану Кучуму от 1595-1596 гг.). Все сводилось к тому, чтобы тарские воеводы смотрели и берегли накрепко, чтобы «они заповедными товары доспехи и пансыри и саблями, топоры и ножи с юртовскими и с ясашными татары не торговали». Та же беспошлинная торговля предоставлялась приезжим бухарцам и во всех прочих сибирских городах без всякого стеснения сроков их пребывания «до тех мест, как они товары свои испродадут». И лишь известное опасение встретиться в лице некоторых из них с агентами еще недобитого окончательно в это время сибирского хана Кучума продиктовало здесь же дополнительные охранительные пункты грамоты: «чтоб бухарцы и ногайцы в городе никаких крепостей и людей не росматривали и не лазучили и с русскими людьми и с татары опричь торговли никоторых разговорных речей не говорили и нужи б сибирской никоторые не ведали». Только на рубеже XVII века (в 1599 — 1600 гг.) в царствование Бориса Годунова число заповедных, запретных для свободной закупки приезжими бухарцами товаров было расширено включением сюда лучших сортов мягкой рухляди — «соболей и лисиц черных и бобров лутчих». Около этого же времени, в связи с наладившимися нормальными торговыми связями, приезжие бухарцы были ограничены и в своем беспошлинном торге. По крайней мере, как видно из печатаемой ниже переписки туринских воевод с верхотурскими в 1609 г., в это время считались как с фактом с иным установившимся порядком. Так, в Тобольске и Тюмени с приезжих бухарцев взималась пошлина, десятая, как пишут туринские воеводы, одинаково как с привозимых, так и с закупленных ими товаров, «потому что они ходят издавна», а в Туринске, где эти торговые связи были очевидно еще очень слабы, наполовину действовали еще старые нормы, причем в зависимости от размеров перевозимых товаров или взималась та же десятая пошлина, или же торг производился совершенно беспошлинно, «чтоб им было вперед повадно ходить, а товары у них невеликие» [50,c.25-26].
Для полноты общей характеристики этого первого периода торговых сношений Московского государства со Средней Азией остается выявить еще самое содержание товарооборота обеих стран. Обычными товарами, шедшими в это время из Средней Азии в оба конца Московской Руси, были прежде всего зендени разных сортов, и затем кушаки бумажные. Отдельно через Астрахань проходили: мели, дороги, миткали и краски, а сибирские города принимали: пестреди, синюю шитью бумагу и шелк. Конечно это далеко не полный перечень обращавшихся в то время на русском рынке среднеазиатских товаров, но большего не содержат наши чрезвычайно скудные от этого периода источники. Из Москвы на Восток, — как мы уже указывали выше, основываясь на словах Дженкинсона, — отправлялись преимущественно кожи, деревянная посуда, так называемое «щепье» позднейших документов, и разные принадлежности конской упряжи. Обмен поминками и ханскими и посольскими дарами выявлял значительно более редкие и драгоценные вещи, которыми славилась тогда Средняя Азия. Это были: дорогие шитые индийские шатры, позолоченные шлемы и сабли, полные наборы лучного снаряда, так называемые «саадаки», с позолоченным лубьем или налучьем и редким дорогим мешхедским луком, ценинные, также позолоченные чаши, всячески разукрашенные, медные тулунбасы, род музыкальных военных инструментов на манер литавр или барабанов и, наконец, более дорогие и изысканные ткани, как бархат червчатый, или миткали объяренные. Чем отвечали с противоположной стороны за недостатком соответственных данных, сказать очень трудно. По крайней мере то, что впоследствии составляло основной ассортимент этих ответных даров, в значительной степени — как это видно из не раз упоминавшейся нами грамоты бухарского хана 1595-1596 гг., — должно было получаться почти до самого конца XVI века среднеазиатскими владельцами от сибирского царя Кучума, поставлявшего по-видимому им до окончательного своего разгрома и кречетов, и соболей черных, и лисиц черных. Мы можем лишь догадываться, что в качестве основного подарка от московского царя шла очевидно моржовая кость, известная в документах XVIXVII веков под названием «кости рыбья зуба». По крайней мере в числе даров, поднесенных в 1585 г. бухарским послом Мухаммед-Али царю Федору Ивановичу значится между прочим «нож булатный, рыбей зуб черен, навожен золотом». Очень заманчиво предположить, что сырье, из которого он был сделан, было в свою очередь послано когда-нибудь, как весьма дорогой продукт, в ответных дарах московского царского двора.
Это предположение тем более вероятно, что для самого начала XVII века, как можно видеть из челобитной бухарского купчины ходжи Науруза от 17 декабря 1613 г., это уже факт. Перечисляя необходимые для ханского обихода товары, эта челобитная на ряду с панцырями, черными лисицами и кречетами, каковых «окроме Московского государства купить негде», указывает и на рыбий зуб. Этими предметами очевидно и замыкался круг тех ответных даров, которыми располагала Москва в только что рассмотренный нами период своих сношений с среднеазиатскими ханствами [57,c.23].
Полнее и богаче документы, которыми мы располагаем для характеристики торговли Московского государства и Средней Азии в XVII веке, сейчас же после «смуты» и вплоть до начала XVIII века. Эти документы в основном и составляют главное содержание настоящего издания. Опираясь на них, можно прежде всего более подробно представить все те пути, сухопутные и морские, какими шли купцы обеих стран, взаимно заинтересованные на протяжении всего этого столетия в их действительной прочности и безопасности.
Так, особенно ценна возможность окончательно разрешить вопрос о том, где географически должны были находиться те морские пристанища на восточном берегу Каспийского моря, куда ежегодно не менее чем два раза взад и вперед отправлялись из Астрахани государевы бусы с восточными и русскими купцами. Интерес к этим местам тем более естественен, что для русского купечества это были по-видимому основные пункты, где они главным образом производили свои торговые операции, пускаясь далеко не все и не всегда в глубину Средней Азии. Для азиатских же купцов это были привычные отправные базы для переезда со своими товарами в Московское государство, которые они иногда предпочитали менее удобным и опасным степным дорогам. [20]
В течение XVII века были известны две такие пристани на восточном побережьи Каспийского моря, Кабаклы и Караган, в прежней русской исторической литературе сливавшиеся в одну под более привычным названием Караганской, притом неверно помещаемую у мыса Тюп-Карагана. Между тем, как видно из статейного списка И.Д. Хохлова, в этой местности не было тогда никаких следов сколько-нибудь устроенного морского пристанища, и буса русского посланника оказалась там совершенно случайно; направляясь из Астрахани на Кабаклыкское пристанище, она была занесена сюда ветром и разбилась о высокий берег. На основании ряда ниже издаваемых документов, при сопоставлении их с подробными картами Каспийского побережья начала XIX века, становится возможным найти для каждого из обоих пунктов, строго их различая, особое географическое местоположение. Из них в грамотах и воеводских отписках того времени ранее упоминается Кабаклыкское пристанище, первое же указание на Караганскую пристань относится к 1633 г., когда в связи с обстоятельствами приезда в Московское государство бухарского купчины Хаджи-Ата-кули выяснилось, что он приехал в Астрахань именно с этой пристани. В дальнейшем оба эти пристанища одно на ряду с другим постоянно встречаются в документах вплоть до конца XVII века. Кроме этого, на основании явок астраханской таможни самого конца XVII века об отпуске за море русских и восточных купцов, можно получить сведения о каких то еще Седеевской и Назаровской пристанях. Просматривая карты полуостровов Мангышлака и Бузачи начала XIX века мы смогли сделать несколько интересных наблюдений: 1) точно установить местоположение и взаимное соотношение трех заливов Мангышлакского полуострова: Сарыташского, Мангышлакского и Кочакского, 2) заметить вблизи побережья одного из них Назаровское ущелье и 3) ясно представить себе все особенности береговой линии и внутреннего расположения отдельных частей на полуострове Бузачи [46,c.18].
Прикидывая эти географические факты к тем, которые доставляют ниже издаваемые материалы, кажется можно без большой ошибки разрешить поставленную перед собой задачу — найти более или менее точные пункты на восточном побережьи Каспийского моря для обоих интересующих нас пристанищ и в частности определить местоположение и так называемой Назаровской пристани, упоминаемой в документах настоящего издания впервые в 1687 г.
Для этого примем прежде всего во внимание некоторые прежние ранее еще опубликованные данные.
Так, из рассказа о возвращении посольств Григория Васильчикова из Персии (1588-1593 гг.), помещенного в «Памятник дипломатических и торговых сношений Московсковской Руси с Персией», мы узнаем, что занесенная ветром в залив Мертвый Култук в «Нижней Туркмении» и отправившаяся оттуда в южном направлении посольская буса имела в пути первую остановку опять у туркменского побережья на пристанище, точно не названном, но по всей видимости находившемся где то на побережьи полуострова Бузачи; по крайней мере из дальнейшего описания путешествия выясняется, что «от того места пошли х Карахани и все Караганские пристанища прошли, дал Бог, здорово», и, обойдя их, пришли к Волжской стороне, к Астрахани. В этом же документе находится и другое достойное внимания указание, что еще в XVI веке на Карагани, т.е. на Мангышлакском полуострове было три морских пристанища.
продолжение
–PAGE_BREAK–Попробуем теперь сопоставить с этими данными сведения, сообщаемые ниже приводимыми документами. Для этого будем исходить прежде всего из распросных речей вернувшихся в ноябре 1645 г. в Астрахань начальника государевой Караганской бусы астраханца Степана Бахмурова и других возвратившихся с ним лиц. Этот документ не оставляет никаких сомнений, что в то время существовали во всяком случае две пристани, причем Караганская была несомненно главная.
Вышедшая из Астрахани в сентябре 1645 г. с бухарскими, хивинскими и балхинскими послами и с определенной директивой на Караганское пристанище государева буса из-за неблагоприятной погоды простояла три недели против Уваринских горловин, уйдя в море совсем недалеко от города. Затем, изменив маршрут в связи, по-видимому, с общей неуверенностью в дальнейшем состоянии погоды, буса взяла направление на Кабаклы, но неудачно, так как попала на мель, с каковой ей удалось сняться только на пятый день; таким образом она прибыла наконец на Караганскую пристань на Сартыш, а «на Кабаклыцкое де пристанище за мелями ехать было им нельзя». [21]
Приведенный краткий дневник путешествия государевой бусы от Астрахани до Мангышлакского полуострова, кажется, несколько проясняет наши географические представления, заставляя думать, что Кабаклы была расположена очевидно ближе к Астрахани, чем Караган, но за мелями не всегда была доступна. Припоминая приведенное выше указание на существование особого пристанища на полуострове Бузачи еще в XVI в. и принимая во внимание, что на карте Колодкина начала XIX века сохранился след караванной дороги, шедшей из Хивы к его побережью около ключей Личтал и Большой Анчикал, к северу от урочища Бурунчук, есть некоторое основание предположить, что интересующая нас пристань Кабаклы находилась, повидимому, в этом районе, замыкавшемся целым архипелагом мелких Колпинных островов, и в изобилии богатом морскими отмелями и мелководными пространствами.
Караганская же пристань, лежавшая на Сартыше, т.е. в более открытом морском заливе, была расположена таким образом южнее, уже на Мангышлакском полуострове и представляла в смысле плавания к ней большие удобства.
За такое размещение обоих пристанищ можно привести из того же документа и другие подтверждающие данные. Так, мы узнаем например, что туркмены, кочевавшие в эти годы на Мангышлаке, разделялись как бы на два поколения или рода: салыр, живших вблизи Караганской пристани, и чавдур, отстоявших от них кочевьями в двух днях степной езды и расположившихся около Кабаклыкского пристанища; при этом здесь же выясняется, что чавдуры в то же время были ближайшими соседями калмык; пересылавшихся с ними послами и уже подчинявших их своему влиянию. Этот факт весьма показателен, особенно если соединить его со сведениями, дошедшими до нас о жалобах хивинцев на затруднения для их торговли, возникшие с появлением на прежних степных дорогах калмыков, стеснивших также и морской торг через Кабаклы. Только при представлении, что это пристанище находилось в том месте, где мы его помещаем, становятся понятными эти заявления, так как конечно, если калмыки непосредственно и не появлялись в это время на самой Кабаклы, то основная степная дорога к ней из Хивы не была уже застрахована от их нападений. [22]
Не случайно ведь в 30-х и 40-х годах XVII века узбекские властители наперерыв искали у московского правительства поддержки и союза для борьбы с калмыками, заградившими их купцам свободные пути в Московское государство. Если принять во внимание, что самый разгар этой борьбы калмыков за обладание приволжскими и уральскими степями со старыми их хозяевами ногайцами приходится на 1620-1632 гг., то не придется далеко ходить за выяснением главных причин прервавшихся в это время нормальных сношений между обеими странами. Полное отсутствие известий о всяких посольствах после 1622-1623 гг. из Средней Азии в Московское государство, неудачная попытка наладить их со стороны Сибири, не встретившая сочувствия московского правительства, и наконец возобновление их снова через Астрахань только в 1633 г., — все это конечно не может не стоять в связи с той сумятицей, которая образовалась на старых вековых путях с приходом в зауральские степи калмыков, еще в 1620 г. появившихся на берегах Ори и Эмбы.
С этим же рядом фактов следует связать по-видимому и перенесение около этого времени (в 1630-х годах) главного торгового пристанища с Кабаклы на Караган, степные дороги к которому дальше отстояли от калмыцких улусов, а потому были более безопасны, особенно если учесть другие дошедшие до нас известия о том, что расстояния между обеими мангышлакскими пристанями определялись пятью, а не двумя днями степной езды. Вот почему, когда в 1670-х годах возник вопрос, возбужденный по инициативе хивинского хана о построении на Мангышлаке укрепленного города «для бережения» и «чтобы с обеих сторон было проезжим людям добро», то местом для него намечалась именно Караганская, а не Кабаклыкская пристань, к тому времени видимо совсем потерявшая всякое значение. По крайней мере в грамоте хивинского хана Ануши от апреля 1675 г. о степной дороге к ней говорится как о прошлом: «а при предках великих государей ваших езживали послы и торговые люди водяным путем на пристанище Кабаклы, и та дорога от калмыков стала заперта, а ныне ездят на пристанище морское Мангишлак, и торговые люди с обеих сторон приезжаючи торгуют, и та дорога ныне чиста, и обид никаких ни от кого нет; и по сей стороне моря на берегу на Мангишлаке на пристанище, чтоб государь ваш изволил город поставить, и как тот город на том месте поставлен будет и наши торговые люди станут ожидать с товарами ваших торговых людей Караган, и станут съезжатца и торговать, и с обеих сторон добро будет ». [23]
В этих известиях о построении нового города находим мы последнее подтверждение для установленного нами географического местоположения Караганской пристани. В отрывке из статейного списка русского посланника Василия Даудова, бывшего в Хиве и Бухаре в 1675-1677 гг., в этом отношении особенно показательны следующие слова аталыка хивинского хана Ануши: «а лутчи де всех и ближе и податнее торговым людем с товары ездить на Караганскую пристань, только изволит великий государь город построить на Караганской пристани на Сарташском бугре, а тот де бугор на берегу моря у бусного пристанища». В расспросных речах хивинского посла Ходжа-Ибрахима в 1690 г. место это характеризуется, как низменное — «травных мест множество и скотину всякую прокормить будет чем», — что также вряд ли говорит против определенного нами пункта нахождения этой пристани.
Под Назаровской же пристанью следует разуметь, повидимому, позднее известную под другим названием — Мангышлакскую пристань, находившуюся в заливе того же наименования, несколько правее Караганской. По крайней мере на картах восточного побережья Каспийского моря еще начала XIX века в этом именно районе, несколько севернее этой пристани, обнаруживается Назаровское ущелье, откуда может быть и ведет свое происхождение первоначальное название этого пристанища — Назаровское.
Местонахождение третьей мангышлакской пристани — Седеевской пока не поддается определению за отсутствием в наших руках каких-либо даже косвенных данных.
Весь только что описанный морской путь от Астрахани до мангышлакских пристанищ покрывался в зависимости от погоды в продолжение от двух до восьми дней; а на степные дороги от них в Хиву и Ургенч приходилось от трех недель до 30-35 дней, а до Бухары — 4 недели.
Поздней осенью, когда на море устанавливались по тогдашнему выражению «погоды великие», или когда оно делалось неспокойным от появлявшихся на нем разных «воровских» людей, в течение всего путешествия пользовались исключительно степными путями; они же служили торговым караванам и в зимнее время, особенно «по последнему пласту, как снеги большие поубудут и лед на реках не прошел», так как в это время передвижение по ним менее всего подвергалось опасности от всяких нападений; наконец, часто избирались они и потому, что собиравшиеся из ханств большие торговые караваны не умещались на то ограниченное количество государевых бус (от 3 до 7), какое ежегодно прибывало на мангышлакские пристанища из Астрахани.
И если может быть были вполне основательны жалобы хивинских купцов на русских, в своих коммерческих выгодах подговаривавших иногда начальных людей государевых бус не разрешать им грузиться на последние, и тем самым заставлявших их распродавать почти все свои товары за бесценок, чтобы не везти обратно, то, с другой стороны, возможно, что часто основанием этого раззорительного для среднеазиатских торговцев запрещения были и действительно объективные причины. Недаром в известные моменты хивинские ханы в своих грамотах сами просили об увеличении ежегодного бусового транспорта между Астраханью и Мангышлаком и даже добивались общего урегулирования по-видимому наболевшего вопроса, путем постоянного согласования в дальнейшем ежегодной отправки бус на Мангышлакский полуостров с требованиями и запросами среднеазиатских властей. Но если принять во внимание, что надлежащих по прочности и постоянных морских судов не было в распоряжении астраханских воевод, которые почти к каждой отправке должны были заготовлять новые бусы, и если учесть еще то обстоятельство, что они вынуждены были всегда дожидаться сбора в Астрахани прибывавших с верха русских купцов, отправлявшихся за море, то становится понятным, что наладить правильные и согласованные рейсы было по объективным условиям того времени почти невозможным. Между тем открытые степные дороги, при всех их больших минусах, обладали одним неоспоримым преимуществом: они нисколько не ограничивали ни числа людей, ни числа товаров. [24]
Поэтому несмотря на то, что мангышлакские пристани, путь к которым тоже не всегда был свободен от возможных нападений со стороны туркмен, лежали ближе к московским рубежам и дальнейшая дорога от них к Астрахани была более безопасной, все же главная масса торговых грузов направлялась не через них, а степями и песками современного Туркестана и Казакстана; по крайней мере для торговых операций среднеазиатских купцов-тезиков это представляется почти бесспорным фактом, потому что ежегодно в открытых и обширных степях Средней Азии можно было наблюдать картину далеко растянувшихся между степными урочищами и колодцами торговых караванов в количестве от 300 до 400 возов или телег.
Приблизительно до 1630-х годов этот путь выводил их на Волгу главным образом у Самары, или, пересекая р. Яик в более верхнем ее течении и идя на р. Каму, оканчивался у Казани. Более поздняя, так называемая Хивинская дорога выходила уже к Астрахани и может быть прослежена с некоторыми подробностями. Начала действовать она повидимому не ранее первой половины 40-х годов XVII века, за что говорит самое ее название, а также некоторые сведения, заключающиеся в докладной приказной выписи по челобитной хивинского гонца Кутуша ранее июля 30-го 1644 г. Действительно, как известно, столица Хивинского ханства была перенесена из Ургенча в Хиву не ранее 1645 г., а как видно из упомянутой докладной выписи все бывшие в Московском государстве в промежуток между 1621 и 1642 г. среднеазиатские посольства, за исключением одного балхинского гонца, прибывали в Астрахань морским путем. Только с успокоением борьбы в степи, вызванной передвижениями калмыцких племен и с построением около 1640-1641 гг. в самых низовьях Яика нового укрепленного Яицкого городка, еще в конце XVII века ставшего известным под другим названием города Гурьева, эта дорога была окончательно проложена, и по ней зачастили и официальные посольства и караваны торговых людей обеих стран.
Начинаясь от города Хивы, она шла сначала к урочищу Кулабию, в двух днях от него, откуда, через урочище Колпан, — еще одни сутки пути, — выходила к Шамским копаням на пустынном и песчаном плоскогорьи Усть-Урт на расстоянии еще трех недель; далее через три протока Учкана (ключи Учукан) она направлялась к р. Эмбе – по-видимому к урочищу Канлаузе, — оттуда к р. Сагизу, очевидно к урочищу того же названия и достигала наконец Яицкого городка в низовьях Яика; отсюда, через урочище Белужье, р. Берекеть, Бузанский перевоз, проток Арыч и речку Кутумовку доходила до Астрахани; иногда последний отрезок этого пути от Яицкого городка до Астрахани заменялся морским путешествием. На всю эту дорогу уходило от полутора до двух месяцев; на дополнительный же проезд от Хивы до Бухары через Канку, Азаркан, р. Аму-Дарью, пустынную степь за ней, бухарский город Каракол и дер. Салтанскую — от трех до четырех недель. [25]
Реже и очевидно в исключительных случаях использовались два другие более длинные пути, связывавшие Московское государство с Средней Азией через Персию. Это, во-первых, тот путь, которым ехал русский посланник Анисим Грибов в 1646 г., отправившийся из Астрахани морем на персидский город Фарабат, откуда через Астрабад, Мешхед и Мерв должен был проникнуть в пределы узбекских ханств, во-вторых, дорога, которой возвращалось русское посольство Б.А. и С.И. Пазухиных, следовавшее из Средней Азии через Мешхед, Астрабад, Ашреф, Решт, Талыши, Баку, Дербент, Буйнаши и Тарки. Во всяком случае оба эти пути не были теми торговыми артериями, через которые проходил весь товарооборот Москвы и Средней Азии [44,c.16].
Перепечатываемые ниже материалы Н.В. Калачова, извлеченные им из библиотеки Московского архива министерства юстиции, дают весьма ценные и подробные сведения о путях среднеазиатской торговли Московского государства и на другом конце его обширной территории со стороны сибирских владений. Здесь с крайней тщательностью перечисляются названия всех урочищ, рек, озер и болот, с указанием расстояний между ними и с общей характеристикой их состояния. Одна из этих дорог шла от Тобольска вверх по Иртышу на Адбашский острог, затем переходила на Ишим до Каменного брода, направляясь оттуда «прямо на зимний полдень» в сторону города Туркестана, не доходя до которого 6 дней разветвлялась на две: одна — к казакским владениям, другая калмыцкая. Все это расстояние от Тобольска до Туркестана покрывалось тихим ходом в 9 недель, средним — в 2 месяца, а скорым — в 30 дней. Далее от города Туркестана в сторону бухарских владений эта дорога пересекала р. Сыр-Дарью и направлялась к колодцу Дерт-Кутук, оттуда через 3 колодца степью доходила до колодца Аштлы и заканчивалась наконец у города Бухары; таким образом на прохождение этой дороги требовалось около 15 дней [56,c.26].
Те же материалы указывают и другую так называемую Ордынскую дорогу «вешнего пути», которая начиналась от верхних тобольских слобод Царева городища и от Утяцкой и Камыцкой и направлялась через степь к той же р. Ишиму, перейдя которую большой лукою, прозванием Улутугой, выходила к Каменному броду, встречаясь там с первой вышеупомянутой дорогой; на все это протяжение пути уходило 10 дней, а в целом все расстояние от Тобольска до границ Туркестана по этому направлению покрывалось очевидно в 40 дней.
Ниже публикуемые документы настоящего сборника дают также не мало сведений для характеристики за этот период и тех трех форм среднеазиатской торговли Московского государства, о которых мы уже говорили выше в отношении XVI века. Теперь на основании их мы можем только более четко представить все ее особенности, и, в частности, окончательно убедиться, что обмен подарками, установившийся как правило при всякой встрече представителей русского и азиатского двора, действительно был одним из видов общего товарооборота этих стран, притом наиболее ценными и редкими предметами. За это говорят постоянно производившаяся оценка привезенных даров и отправка ответных подарков в строгом соответствии с присланными.
Так же более полным и содержательным предстает перед нами и самый ассортимент этого специального торга. На русской стороне это были чаще всего соболя, ценою от 20 до 200 руб. сорок, кречеты, лисицы черные или чернобурые, панцыри и моржовая кость, затем меха горностаевые, шубы бельи, юфти кож красные, черные, зеленые и лазоревые, сукна и атласы, зеркала большие и разных рук, и наконец редкие вещи, как часы, органы и цимбалы. С противной стороны, наиболее заинтересованной в этом торге, предложение было шире и разнообразнее. Здесь мы встречаем и различные редкие, дорого стоящие ткани — изорбафы, кисеи индийские, бархат черный и красный, камки золотные, парчи белые, киндяки арабские, дараги кашанские вместе с кушаками золотыми и дорогими восточными коврами; и кожи бабровые, барсовые и сафьяны красные и белые; и драгоценные камни — лалы, яхонты и изумруды; и отдельные дорогие редкие вещи — луки золотые, рога индриковые, тулунбасы золоченые с каменьями, щиты, оправленные золотом с каменьями же, сабли булатные и т.п.; и наконец аргамаки, иноходцы, редкие животные как бабры, говорящие попугаи и черные обезьяны. [26]
продолжение
–PAGE_BREAK–Переходя затем к царской и ханской торговле, производившейся через посредство гостей, купчин и послов, следует обратить внимание, что публикуемые материалы для рассматриваемого времени дают также немало в смысле выявления как содержания и размеров этой торговли, так и самих условий, в каких она проходила, причем имеется возможность характеризовать ее для обеих сторон. Москва поставляла через нее в Среднюю Азию главным образом ту же моржовую кость, которой в 1646 г., например, вывезено было на сумму 4251 руб., затем золотые деньги, оценивавшиеся по рублю золотой, которых в том же 1646 г. было отправлено на сумму 2500 руб., киноварь, сукно гранат, юфти кож красные и др. Общий вывоз такого русского купца, представленного в данном случае посланником Анисимом Грибовым, определялся в достаточно крупной для того времени сумме — более 17000 руб. К сожалению, у нас нет других таких данных, чтобы путем сравнения судить о среднем характере подобной торговли.
То приближаясь к этой цифре, то удаляясь от нее, шел ввоз в Московское государство ханских товаров среднеазиатскими купчинами и послами, насколько мы можем представить его по нашим далеко не полным сведениям, сохранившимся от деятельности астраханской таможни: 1633 г. — на 8769 руб., 1634 г. — на 2018 руб., 1637-1638 гг. — на 543 руб., в 1640-1641 гг. — на 10585 руб., 1642 г. — на 6294 руб. и 1666 г. — на 2846 руб. [27]
В числе привезенных ими товаров, на ряду с основными, вывозимыми из Средней Азии, как, например, с зенденями всех сортов, выбойками, бязью, бумагой хлопчатой и т.п., т.е. всем тем, что постоянно встречается во ввозе обычных частных бухарских или хивинских купцов-тезиков, — обращает на себя внимание довольно нередкое перечисление и шелка разных сортов, почти не попадающегося в частном торговом обороте, что заставляет предположить, не был ли он монополией казны. Последнее находит подтверждение в посольском письме хивинского посла Достек-Бехадура от мая 1700 г., где дано хотя неполное, но единственное пока известное нам перечисление заповедных в Средней Азии товаров, запрещенных к обычному вывозу из нее в Московское государство, часть которых в качестве указных сделалась, однако, привилегией царской торговли ханских купчин. Вот этот интересный перечень: луки, шелк-сырец, бадахшанские рубины («лалово каменье бодокшаново») и ляпис-лазури («фенихвны лазоревые»). Соответственно ему в русский список таковых же товаров входили в это время следующие: золото и серебро, железо и олово, стрельная стружа, стрелы, железцы стрельные, пищали, гвозди, топоры, ясырь ногайский мужской и женской и птицы — соколы, кречеты и чеглики. Для покупки таких предметов, допускавшейся только для иноземных послов и купчин, требовалась каждый раз особая царская грамота. Указ 15 мая 1687 г., несколько ослабив стеснения в отношении вывоза железа, олова и меди и допустив вывоз того из них «которое в деле», в остальном подтвердил прежний перечень, распространив это запрещение и на татарский, а не только ногайский полон, хотя может быть здесь и было простое разъяснение прежнего положения; но зато он положил конец всякой возможности превращения их из заповедных в указные, добавив «а что указано было по астраханским прежним наказом послом и посланником и гонцом и купчинам те заповедные статьи пропущать по грамотам, сколько кому купить указано будет, и тою статью отставить и тех заповедных статей и по грамотам пропущать не велено». [28]
Что касается общих условий самого производства царского и ханского торга, в течение предыдущего периода бывшего совершенно беспошлинным, то и теперь — как показывают ниже публикуемые документы, — он оставался таким же до 1667 г., когда в связи с общими положениями ново-торгового устава была сделана попытка лишить его этой привилегии; попытка эта, как можно думать, была неудачной, так как со второй половины 70-х годов XVII века продолжает как будто действовать прежняя, еще в XVI веке созданная практика.
Переходя теперь к характеристике положения частной торговли в этот период как со стороны общих ее условий, так и со стороны ее размеров и содержания, приходится признать, что они освещены ниже публикуемыми материалами далеко не в равномерной степени. Если на основании их можно вполне ясно представить характер среднеазиатского ввоза со стороны сибирской границы, то относительно ввоза со стороны Астрахани мы не располагаем достаточными данными. Также и в отношении вывоза из Московского государства: если мы имеем о нем некоторое представление, — хотя правда за последние десятилетия XVII века и то в значительной степени случайные, — по астраханской таможне, то по тобольской и тарской таможням он не находит почти никаких отражений. Одно только можно сказать, что со стороны Сибири русские вряд ли часто выступали самостоятельно на среднеазиатских рынках, довольствуясь очевидно посредничеством бухарских купцов как в торговле с Туркестаном, так и с Китаем. В торге же, шедшем через Астрахань, сомнительно, чтобы они уступали сколько-нибудь восточным купцам.
Не единицами, а целыми десятками, — как можно судить по челобитной хивинского посла от 26 марта 1643 г., — человек по 40 — 50 ездили они со своими товарами вглубь Средней Азии, направляясь туда из Астрахани и проживая там за своими торговыми делами по 2, по 3 года, являясь таким образом заметными конкурентами там среднеазиатских купцов-тезиков, вызывая даже жалобы с их стороны на свое стеснение.
Вряд ли эта торговая деятельность русских купцов в Средней Азии была столь незначительной, как представляли себе это дело некоторые прежние исследователи, касавшиеся этого вопроса, если даже наши неполные данные, сведенные в таблицы по астраханским таможенным выписям, дают для последних десятилетий (70-ые и 80-ые гг.) XVII века отпуск товаров на мангышлакские пристани колебавшимся по оценке, правда приблизительной, от 3000 до 10000 руб. Если сопоставить с этим сведения о количестве и стоимости товаров, отобранных в 1646 г. у русских купцов в Хиве хивинским ханом Абул-Гази, определявшихся ими в размере от 7000 руб. до 10 000 руб., и если учесть заметное участие в ней известного в Московском государстве гостя Григория Никитникова, действовавшего здесь, как и в Сибири, через своих приказчиков, то перед нами встанет далеко не случайная и не последняя по значению деятельность здесь московского купечества. Поэтому, в соединении с другими, разбросанными в публикуемых документах данными, настоящий сборник, нам кажется, должен помочь пересмотру прежнего, недостаточно обоснованного фактами представления о том, что в торговле между Москвой и Средней Азией больше всего заинтересована была последняя, а московское правительство пользовалось своими сношениями с узбекскими ханствами, главным образом, для освобождения русских пленников, в большом количестве томившихся в неволе в «басурманских» государствах. Этот взгляд, нам кажется, поддерживался в значительной степени наблюдениями над чисто внешними дипломатическими сношениями обеих стран, подсказан, может быть, был одним арифметическим подсчетом русских и среднеазиатских посольств, из которых последние значительно подавляли собой первые, но при этом не дооценивался тот факт, что во всех, не только среднеазиатских, но и московских грамотах, отправлявшихся часто прямо с хивинскими, бухарскими и балхинскими послами, вопросам торговых связей между обеими странами уделялось далеко не последнее и не случайное место. И если русских посольств за один и тот же период было меньше, чем восточных, то это свидетельствует всего лишь о безучастном отношении московского правительства к одному виду торговли, выражавшемуся в скрытом товарообороте взаимных поминков и даров; в этих последних московские цари меньше, конечно, были заинтересованы, чем искавшие их постоянно узбекские ханы. [29]
Если вспомнить при этом слова бухарского посла муллы Фарруха, сказанные им при разговоре с думным дворянином А.С. Матвеевым в 1671 г., что «в государстве де царского величества потребны им товары соболи добрые, лисицы черные, горностаи, сукна и кость рыбья зубу», то учащенную посылку среднеазиатских, посольств возможно будет объяснить гораздо проще и без особых затруднений. В самом деле, только через посредство этих правильно налаженных и постоянно повторявшихся дипломатических сношений ханские узбекские дворы могли надеяться получить большинство из этих необходимых им предметов обихода, бывших заповедными для частной торговли и составлявших монополию государевой казны. А так как с этими посольскими пересылками связаны были часто на среднеазиатской стороне и официальные отправки ханских купчин с ханскими товарами, то в торговых связях Москвы со Средней Азией должна была слабо отражаться и царская торговля московского двора, но отсюда далеко еще до общего заключения, что в частном товарообороте Московского государства со среднеазиатскими ханствами верхи нарождавшейся московской буржуазии вообще не принимали заметного участия, и что вся эта торговля в целом служила, главным образом, интересам одной Средней Азии и мало затрагивала при этом Москву. Постепенно накапливая новые факты и присоединяя их к тем, которые дает настоящий сборник, можно будет поставить эту проблему на более твердом основании и приблизиться, таким образом, к окончательному разрешению этого вопроса. [30]
Основными товарами, вывозившимися тогда русскими купцами на среднеазиатские рынки, были прежде всего — кожи, так называемый красный товар, затем щепье, всякого рода деревянная посуда, меха, западноевропейские сукна, мука ржаная, разные зеркала, «подбойное гвоздье», пуговицы, иголки и булавки и, наконец, небольшая доступная этим купцам часть моржевой кости. В восточном же ввозе, насколько о нем можно судить по тобольским и тарским таможенным книгам, производившемся главным образом бухарскими купцами-тезиками, преобладали главным образом ткани и изделия из них; при этом преимущественно среднеазиатскими товарами были зендени всех названий, выбойки, бязи и мели. Что касается астраханского ввоза, то можно только догадываться об его сходстве с сибирским ввозом, дополненным в данном случае лишь несколькими товарами, которые не выдерживали дальности сибирских расстояний от Средней Азии; только в этом соотношении может что-нибудь сказать известие, что в числе товаров, разграбленных на урочище Белужье в 1646 г. у хивинского посла Назара Надыркулова, находился между прочим и кишмиш, совсем неизвестный во ввозе через тарскую и тобольскую таможни. О значительности же вообще оборотов этих таможен по торговле с Средней Азией свидетельствует тот факт, что, — не смотря на неполноту наших сведений о привозимых бухарскими купцами товаров, не учитывающих совсем одновременного их оборота на большой степной ярмарке того времени у Ямышева озера, — все же размеры бухарского ввоза на этих границах достигали приблизительно суммы в 16000 руб. ежегодно. Складывая этот сибирский ввоз с астраханским, который конечно был не ниже, если не выше его, и принимая во внимание специально ханскую торговлю, дававшую также, как отменено ранее, заметную количественную величину, можно получить некоторое представление о среднеазиатском экспорте в целом, определив вместе с тем значение его и в общем импорте Московского государства. По всей видимости он должен был колебаться приблизительно около 40000 — 50000 руб.
В это же время главная московская таможня в Архангельске, через которую шел внешний торг с Западной Европой, давала, как предполагает Б.Г. Курц, общий оборот торговли по вывозу и ввозу в размере 500000 р.
Правда мы не располагаем пока достаточно убедительными данными, чтобы характеризовать даже сколько-нибудь приблизительными цифрами обратную экспортную операцию по вывозу товаров из пределов Московского государства в Среднюю Азию. Но если учесть общее положение, что обычно торговый баланс Москвы сводился с некоторым превышением экспорта над импортом и принять во внимание некоторые приводившиеся выше факты о взаимной заинтересованности в этой торговле и московской стороны, то кажется не будет слишком смелым предположить, что около той же цифры, т.е.40000 — 50000 руб., колебался и общий вывоз русских и среднеазиатских купцов из Московского государства. [31]
Что касается условий, в каких протекала эта среднеазиатская торговля в Московском государстве XVII века, то материалы настоящего сборника также позволяют представить их в более или менее ясном виде как со стороны пошлин, взимавшихся при ввозе и вывозе товаров, так и со стороны передвижения среднеазиатских купцов по территории Московской Руси, с половины 20-х годов XVII века получивших полную свободу переезда из одного города в другой с оплатой только соответственных таможенных платежей.
Таможенные приходные книги Сибирского приказа, о содержании которых можно составить некоторое представление на основании приводимых в настоящем издании частичных извлечений из них, дополняют эти сведения данными специально о сибирском торге, протекавшем и в этот период на более льготных условиях, чем в остальных частях Московского государства.
Так, в то время как со всех привозимых русскими подданными товаров взималась здесь так называемая десятая пошлина, распространившаяся, как мы видели выше, перед самой «Смутой» и на среднеазиатских купцов, теперь в отношении последних действовала особая практика, и они вносили в таможню только 1/20 со всего своего привоза. Пошлина эта взималась натурой, т.е. товаром же; но если с данного количества объявленного товарного продукта взять пошлину продуктом же представлялось невозможным (например, с 3 котлов или с 5 ковров и т.п.), то товар этот оценивался и пошлина взималась в том же размере, но уже деньгами; взятые же в пошлину товары распродавались таможнею на вольном рынке всем желающим. Кроме этого основного, значительно таким образом сниженного таможенного сбора, приезжие бухарцы облагались еще рядом мелких специальных платежей, например: полозовой пошлиной, сбиравшейся при переезде из одного сибирского города в другой в размере 2 алтын с саней, или аналогичной ей посаженной пошлиной, взимавшейся в летнее время в зависимости от размеров судов по 20 денег с сажени, или особым полавочным сбором за аренду казенных лавок, в которых купцы хранили и продавали свои товары — по 8 алтын в месяц с человека. [32]
Временем обычного появления в сибирских пограничных городах среднеазиатских торговых караванов были обычно зимние месяцы — ноябрь и декабрь и уже значительно реже осенние — сентябрь и октябрь. Что касается торговли рабами в пределах Московского государства, то обороты ее были, по-видимому, менее значительными и ограничивались преимущественно ясырем калмыцкой национальности, допускавшимся к продаже более или менее свободно вследствие непринадлежности этой народности к числу настоящих русских подданных. Прочие же закупки, из числа лиц других национальностей, допускались всякий раз в порядке разрешения особыми царскими грамотами, заметно суживавшими круг подобного рода операций и затруднявшими самую сделку. Главным центром этой торговли в течение всего XVII века являлась Астрахань и сибирские города Тобольск и Тара. При этом в последних в роли главных работорговцев являлись по-видимому таджикские купцы не из Хивы, а из Бухары, или сами привозившие с собою в Московское государство известное количество пленников, или закупавшие их для собственных нужд на местных рынках.
Ряд отдельных, крайне скупых на фактические подробности сообщений вскрывает некоторые стороны и общей экономики узбекских ханств, в особенности положение внутреннего среднеазиатского рынка и степень связанности им бухарских и хивинских отношений. Так, на основе этих документов выясняется: во-первых, малая заинтересованность в хивинском торге со стороны бухарского купечества, поддерживавшего более оживленные торговые сношения с Индией, во-вторых, соотношение ценности русских денег с бухарскими и хивинскими и сравнительная стоимость одних и тех же предметов обмена на русском и среднеазиатском рынках, в-третьих, содержание и объем основных отраслей производства в обоих ханствах и, наконец, в-четвертых, некоторые черты самого характера производственного процесса в отдельных из них. [33]
Сравнительная дешевизна изделий среднеазиатского производства, их большая простота и соответствие запросам невзыскательного и малосостоятельного потребителя, располагавшие к более массовому сбыту, все это не могло не привлекать к себе московского купца-скупщика и должно было рано выдвинуть его в качестве равного и заинтересованного коммерческого контрагента в товарообороте, возникшем между народами Средней Азии и Московским государством.