Ко времени восшествия Чингис-хана на императорский престол относится окончательное установление им основ организации своей армии. Организация эта явилась результатом обширного боевого опыта предыдущих десятилетий, прошедших, как мы видели, в почти непрерывных войнах, во время которых успели в полном блеске развернуться полководческий гений и организаторские способности великого монгольского завоевателя. Хотя военное искусство монголов продолжало развиваться и в последующее время царствования Чингис-хана, а также при его преемниках, особенно в области применения к военному делу техники, заимствованной у культурных врагов, и их развитие могло, конечно, повлиять на подробности военной организации, все же в главных своих чертах устройство монгольских вооруженных сил и выработанные Чингис-ханом и его сподвижниками приемы боевых действий сохранили в течение указанного периода свои характерные черты, на которых мы и остановимся, распространив свой обзор на весь этот период.
Прежде всего, Монгольский Самодержец озаботился устройством своей гвардии. По этому предмету заимствуем у Б.Я.Владимирцова следующие данные:
«Чингис-хан хотел иметь не только надежную личную охрану, охрану своих кочевых ставок и отборный корпус войска, но и учреждение, которое под его личным руководством и постоянным наблюдением являлось бы школой, из которой могли бы выходить его верные сподвижники, лично ему известные, которых он мог бы назначать на разные должности и которым мог бы давать различные поручения сообразно индивидуальным особенностям каждого».
«Все гвардейцы (кэшиктэн) должны быть аристократического происхождения. Ныне, когда Небо повелело мне править всеми народами, для моей охранной стражи, кэшик, стрелков и других, — повелел Чингис-хан, — пусть наберут десять тысяч человек из тех тысяч и сотен. Этих людей, которые будут находиться при моей особе, должно набрать из детей чиновных и свободного состояния лиц, и избрать ловких, статных и крепких… кто из тысячников, сотников, и десятников, и людей свободных воспротивится, тот, как виновный, подвергается наказанию». Эта аристократическая гвардия пользуется различными привилегиями и особым почетом. «Телохранитель моей охранной стражи (кэшиктэн), — повелевает Чингис, — выше внешних (т.е. линейных, армейских) тысячников; домашние их выше внешних сотников и десятников. Если внешний тысячник, считая себя равным кэшиктэну охранной стражи, заспорит и будет драться с ним, то подвергается наказанию». Все гвардейцы находятся под личным наблюдением монгольского императора, он сам разбирает все их дела. «Начальствующие над охранной стражей, не получив от меня словесного разрешения, не должны самовольно наказывать своих подчиненных. В случае преступления кого-либо из них непременно должно докладывать мне, и тогда, кому следует отрубить голову, тому отрубят; кого следует бить, того будут бить».
В составе гвардии имелась еще особо отборная часть — «тысяча храбрых» (багадуров). В битвах этот отряд употреблялся в решительные моменты, а в спокойное время составлял личную охранную стражу хана.
Привлекая степную аристократию к службе в гвардии и на командных постах в армии, Чингис-хан дал ей прочную организацию, заменившую прежнее хаотическое положение, когда ее представители были недисциплинированными предводителями нестройных и часто случайного состава ополчений. Отныне служба в войсках и обязанности начальников регулировались на основании твердого военного законодательства. В войсках установлена строжайшая дисциплина.
Вся монгольская армия, по старому, идущему из дали веков обычаю, была организована по десятичной системе, т.е. поделена на тысячи, сотни и десятки; во главе крупных подразделений ставились опытные и лично известные верховному вождю начальники.
До нас не дошло сведений, какою властью обладали монгольские начальники. Генерал М.И.Иванин полагает, что власть эта была ограниченна. Например, орхоны (высшие войсковые начальники) могли производить в чины не выше как тысячника в войсках своего племени. В монгольской армии имелось учреждение вроде нашего генерального штаба; чины его носили название «юртаджи», а главный начальник соответствовал современному генерал-квартирмейстеру. Главную обязанность их составляла разведка неприятеля в мирное и военное время. Кроме того, юртаджи должны были: распределять летние и зимние кочевки, при походных движениях войск исполнять обязанности колонновожатых, назначать места лагерей, выбирать места для юрт хана, старших начальников и войск. В землях оседлых они должны были располагать лагеря вдали от засеянных полей, чтобы не травить хлеба.
Для поддержания порядка в тылу армии имелась особая стража с функциями, близкими к тем, которые исполняются нынешними полевыми жандармами.
При войсках состояли особые чины по хозяйственной части — «черби».
Каждому племени определено было пространство, на котором оно должно было кочевать. В каждом таком племени кибитки были соединены в десятки, сотни, а в многочисленных племенах и в тысячи под управлением особых военно-территориальных начальников. В случае набора войск делался наряд по одному, по два и т.д. с десятка. Последний обязан был снабдить набранных воинов положенным продовольствием и потребностями к походу. Военно-территориальные начальники при мобилизации становились строевыми начальниками, оставляя на местах заместителей.
Роды и племена, смотря по их численности, выставляли строевые конные десятки, сотни и тысячи. Мелкие роды и племена, которые не могли укомплектовать целой строевой единицы, соединялись по нескольку в одну родовую или одну племенную группу; в противоположном случае они разбивались на меньшие группы. Следующие по порядку войсковые единицы — десятки тысяч, тьмы или тумены (тюмени) — лишь в редких случаях могли быть составлены из людей одного племени; обыкновенно они составлялись из разных племенных групп, выставлявших каждая по нескольку тысяч, с тем, чтобы в общей сложности была тьма. Иногда способ смешения племен в строевых единицах применялся намеренно, с целью парализования племенного сепаратизма. Так как Чингис-хан вел почти постоянно войну, и войну успешную, доставлявшую войскам славу и значительную добычу, то, естественно, между племенами, служившими в одних сотнях или тысячах, подвергавшихся общей опасности, разделявших общие труды и славу, рождалось братство по оружию, которое мало-помалу ослабляло племенные антагонизмы. Благодаря этой политике многие бывшие при Чингис-хане крупные племена растворились в общей массе, потеряв даже свои названия.
Таким образом, часто враждовавшие между собою до Чингис-хана монгольские племена при нем, в обстановке сплошных боевых успехов над внешними врагами, сливались в одну нацию, проникнутую национальным самосознанием и народной гордостью.
Во главе войсковых подразделений ставились начальники из того рода и племени, которые комплектовали данную единицу, но выбирались они из числа испытанных в боях людей, подходящих ко второму из двух типов, на которые делил Чингис-хан все человечество.
При таком порядке комплектования монгольской армии сохранялся в неприкосновенности родовой строй, а обыкновенно и племенной состав населения, что создавало в частях войск помимо внешней, механической, связи прочную внутреннюю, органическую спайку: военачальники были из среды своей же аристократии, представителей которой люди привыкли видеть у себя во главе и в гражданском быту; ратники одной и той же единицы являлись не случайным сборищем чужих между собой людей, а группой индивидуумов, связанных друг с другом родством, знакомством, общностью языка и т.п.
Всякого начальника десятка или другой единицы, который оказался бы непригодным для своей должности, старший над ним начальник обязан был немедленно устранить; относительно лиц старшего командного состава это обыкновенно делал сам Чингис-хан, которому в этом случае приходило на помощь его глубокое знание людей и отчетливое понимание тех требований, которым должен удовлетворять высокий военный начальник.
Положительно изумляешься, как в ту младенческую, с нашей точки зрения, эпоху, когда в воине независимо от его ранга ценились почти исключительно индивидуальные боевые качества: храбрость, удаль, отвага, выносливость, физическая сила — качества, которыми, помимо прав по рождению, обыкновенно вполне определялась годность того или другого воина на роль вождя (например, в среде европейского феодального рыцарства); как в ту эпоху могла быть высказана мысль, положенная в основание следующего «изречения» Чингис-хана:
«Нет героя, подобного Есуге-баю, нет искусного в делах подобного ему человека. Однако, так как он не знает усталости и тягости похода, не чувствует ни жажды, ни голода, он и других людей из нукеров и воинов, которые будут вместе с ним, всех считает подобными себе в перенесении трудностей, а они не представляют силы и твердости перенесений. По этой причине не подобает ему начальствовать над войском. Подобает начальствовать тому, кто сам чувствует жажду и голод, и соразмеряет с этим положением положение других, и идет в дороге с расчетом, и не допустит, чтобы войско испытывало голод и жажду и четвероногие (кони) отощали. На этот смысл указывает: путь и работа по слабейшему из вас».
Не связанный историческими традициями, руководящийся только своим умом, здравым смыслом и опытом, Чингис-хан сам полагал историческую традицию. Не подлежит сомнению, что в создании вооруженной силы он вообще придерживался старинных обычаев, но организация той постоянной конной армии, которая победоносно прошла вдоль и поперек почти весь материк Старого Света, была делом его рук, его творческой энергии. Военные статьи Большой Ясы были тем основанием, на котором зиждилось устройство; непререкаемый и неумолимый авторитет ее верховного вождя придавал этому фундаменту непоколебимую прочность и устойчивость. По этой причине ни одна из знаменитых конниц древности или Средних веков (парфянская, персидская, рыцарская) ни по своим боевым качествам, ни по своим достижениям не может сравниться с кавалерией Чингис-хана. Период Средних веков, предшествовавший изобретению пороха, можно вообще назвать веком расцвета конницы и ее господства на полях битв. В Европе такой «царицей полей сражения» была в то время тяжелая рыцарская кавалерия, но с приходом монголов она принуждена была на полях Лигницы в 1241 г. уступить свое первенство коннице этого азиатского кочевого народа, которая по справедливости должна быть признана для своей эпохи первой в мире. Она была тем мощным орудием, с помощью которого монгольский завоеватель диктовал миру свою человеческую волю.
Кроме статей Билика и Ясы было, наверное, еще много других, до нас не дошедших, которыми устанавливались различные обязанности военнослужащих. Но и приведенных достаточно для того, чтобы согласиться с мнением Плано Карпини, приписывающим Чингисову военному законодательству строжайшую дисциплину монгольского войска, выражавшуюся, между прочим, в том, что не бывало случаев оставления монгольскими воинами поля битвы, пока был поднят штандарт (значок) начальника. Железной дисциплине, заставлявшей людей отстаивать вверенное им дело иногда до последнего человека, Чингис-хан обязан был успехом во многих своих делах. «Введенными мною порядку и дисциплине, — говорил он, — обязан я тем, что могущество мое, подобно молодой луне, растет со дня на день и что я заслужил благословение Неба, уважение и покорность земли».
Таким образом, у монгольской армии XIII века мы видим осуществление принципов вооруженного народа и территориальной организации войска, которые в Европе получают всеобщее признание не ранее XIX столетия. И надо сказать, что, быть может, никогда эти два начала не оказались так удачно примененными к фактической обстановке, как именно в кочевой Державе Чингис-хана, жившей патриархальным, родовым бытом. Впоследствии, с покорением народов иной культуры, принципы эти не могли получить всеобщего применения, так что в последние годы царствования Чингис-хана, а равно и особенно при его преемниках, мы видим в монгольской армии вспомогательные контингенты, организованные на иных началах, например путем принудительного взимания или поставки местной властью определенного числа физически годных рекрутов от покоренных народов, — конечно, без соблюдения при этом территориального или родового принципа. Но составленное из кочевников ядро армии продолжало сохранять и далее основные начала своего устройства, являясь благодаря этому превосходным орудием войны в руках самого Чингисхана и той плеяды талантливых полководцев, которых он сумел создать при жизни и передать своим преемникам на монгольском троне.
При существующей благодаря территориальной системе параллельности в организации войска и народа последний, по старому монгольскому обычаю, был разделен на три части, соответствующие наиболее крупным организационным подразделениям армии, а именно: 1 — центр (кэль), во главе которого при Чингис-хане был поставлен Кая; 2 — левое крыло, или левая рука (восточная сторона, зюнгар) под начальством Мухали; 3 — правое крыло, или правая рука (западная сторона, барун гар), командование которым было вверено Боорчу. Назначая его на эту ответственную должность, Чингисхан сказал: «Избавляю тебя от наказаний за девять преступлений, будь темником и управляй этой западной страной до Золотых гор. Будь темником левой руки»,-сказал он тогда же Мухали, — и управляй восточной стороной до гор Карауны”. Здесь слово «темник» должно пониматься не в буквальном смысле как равнозначащее выражению «начальник тьмы», т.е. командир десятитысячного корпуса войск, так как таких корпусов в каждом крыле могло быть и по несколько, скорее темник означает здесь нечто вроде чина, подобно тому, как в современных армиях дивизионный генерал может командовать не только дивизией, но и корпусом и даже армией.
Эти темники в мирное время являлись как бы военными генерал-губернаторами над всем гражданским населением территорий левого, правого крыла и центра, будучи наделены административными функциями, так же как и сотники и тысячники. Во время же войны они выступали во главе своих частей, оставив на местах заместителей до окончания войны.
В монгольской армии тьма была, по-видимому, наивысшей единицей постоянного состава. Хотя в летописях упоминается и о единице «туг», соответствующей ста тысячам и могущей быть приравненной к частной армии по современной терминологии, но на практике частные армии у монголов составлялись из разного числа туменов, а, следовательно, не являлись единицами постоянного характера. Старшие вожди, на которых во время войны возлагалось командование такими крупными единицами, по Лэму, назывались «орхонами», по-нашему — воеводы. При Чингис-хане их было одиннадцать человек.
Если теперь провести параллель между организациями монгольской и современных армий, то монгольские сотни можно приблизительно приравнять к нашим эскадронам (казачьим сотням), тысячи — к десяти эскадронным полкам (такие полки имелись в России еще в царствование Николая I), тьмы — к кавалерийским корпусам, а такие подразделения, как центр и крылья, будут соответствовать конным армиям (например, конные массы в Северо-Американскую междоусобную войну, конная армия Буденного 1920 г. и т.п.). В этой параллели отсутствует эшелон (дивизия) нашей современной организации. Б.Я.Владимирцов это название применяет к племенным единицам численностью в две, три или пять тысяч, на которые могли подразделяться тьмы, составленные из разных племен, но если такое подразделение и существовало, то оно имело, вероятно, значение только административно-территориальное, так как в строевом отношении в монгольской армии, по-видимому, строго выдерживалась десятичная система.
Однако, установив такое чисто внешнее сравнение между монгольской армией и конными массами, организованными если не по вполне современному, то по нормам не очень отдаленного прошлого, следует тотчас же оговориться, что из некоторого, и притом далеко не полного организационного сходства между этими двумя объектами сравнения вовсе не вытекает и необходимость совпадения приемов их боевых действий. Конница, например, времен Наполеона в своих построениях для боя не могла не считаться с уже весьма действенным влиянием в то время огня в бою, особенно артиллерийского, сравнительно с которым действие метательного оружия эпохи Чингис-хана ничтожно. Нельзя также упускать из виду то обстоятельство, что европейские конные массы означенной эпохи составляли только часть вооруженной силы каждого государство и притом часть второстепенную, между тем вся боевая сила монгольской армии заключалась полностью в ее коннице, исполнявшей обязанности всех родов войск. При такой разнице в условиях мы видим в монгольском порядке компактные массы в глубоких строях, долженствовавших увеличить до возможных пределов силу удара (шока) с целью, например, прорыва центра противника, сбить одно из его крыльев и т.п.
Эта обязанность «тарана» лежала на тяжелой монгольской коннице, что и явилось, вероятно, причиной, по которой некоторые писатели монгольский боевой порядок сравнивали с македонской фалангой Александра. По мнению генерала М.И.Иванина, для проведения такой параллели нет оснований; и в самом деле, сходство между этими двумя боевыми порядками — правда, основанными оба на глубоких построениях войск — можно заметить разве только во время последнего акта боя, когда уже фактически производится удар по неприятельскому боевому расположению. Дело в том, что фаланга, состоя из тяжеловооруженной пехоты с сариссами (пиками) до трех сажен длиной, была крайне грузна, неповоротлива и, следовательно, малоспособна к маневрированию на поле сражения. При этом условии она должна была быть заблаговременно нацелена в избранную точку неприятельского фронта. Об охватах флангов противника, который к тому же всегда во много раз превосходил армию Александра численностью, не могло быть и речи; наоборот, обеспечение своих собственных флангов в бою составляло всегдашнюю заботу македонского полководца. Эта задача лежала главным образом на легкой пехоте, которая, кроме того, обязана была прикрывать фалангу с фронта от метательного оружия и боевых колесниц неприятеля. Таким образом, легкая пехота во время боевого наступления фаланги исполняла задачи преимущественно пассивного характера.
В противоположность этому массы тяжелой конницы монголов обладали маневренной способностью в высокой степени, а их легкая конница исполняла в бою весьма активную и вовсе не второстепенную роль. Первые не только производили сокрушительный удар в тот или другой участок неприятельского фронта, но и могли отталкивать его во фланг, а также быть брошенными ему в тыл. Благодаря этой способности к маневру точку для главного удара не было надобности намечать заблаговременно: она могла определиться и во время хода боя в зависимости от слагающейся обстановки. Легкая же конница не только разведывала и прикрывала, но исполняла главным образом задачу активной подготовки готовящегося решительного удара. Это и есть знаменитая «монгольская лава». Она действовала на манер нашей казачьей лавы, являющейся, по всей вероятности, ее бледной копией, но не одной волной, как у казаков, а несколькими параллельными (до пяти) разомкнутыми волнами, причем израсходовавшие свой запас стрел всадники первой шеренги, а также выбывшие из строя воины замещались из задних шеренг. С необычайной подвижностью маневрируя перед фронтом противника, заскакивали ему во фланги, а при удобном случае и в тыл, эти ловкие, вооруженные метательным оружием всадники, сидящие на своих выдрессированных, как собаки, конях, то размыкаясь, то собираясь в более или менее густые кучки, посылали в ряды неприятеля тучи метких стрел и дротиков, грозили ему то в одном, то в другом месте атакой и, сами, обыкновенно не принимая его сомкнутой атаки, обращались в притворное бегство, заманивая его и наводя на засады.
Такими действиями они расстраивали, изматывали противника физически и морально настолько, что он иногда сдавал тыл еще до вступления в дело монгольской тяжелой кавалерии. Если же враг оказывался стойким, то действия легкой конницы, во всяком случае, позволяли определить его расположение. слабые места или наиболее выгодные для нанесения главного удара участки, куда быстро и скрытно, с искусным применением к местности, подводились в глубоких сомкнутых строях тяжелые конные массы, построенные, подобно кавалерии Фридриха Великого и Наполеона, в несколько линий. Благодаря своей высокой маневренной способности эти массы имели перевес даже над доблестной рыцарской конницей Европы, славившейся своей могучей ударной силой и искусством одиночного боя, но крайне неповоротливой.
Таким образом, резюмируя, можно сказать, что на легкой монгольской коннице лежали обязанности охранения и разведки в походе и бою, завязки боя, маскировки намеченного боевого маневра и подготовки главного улара, а также преследования разбитого неприятеля; тяжелая же кавалерия являлась «маневренным резервом», которым противнику наносился решительный удар.
Как особенность монгольской тактики можно еще отметить, что конница на поле сражения маневрировала обыкновенно «в немую», т.е. не по командам, а по условным знакам, подаваемым значком (флагом) начальника. В ночных боях они заменялись цветными фонарями, (Барабаны употреблялись для подачи сигналов только при лагерном расположении.) В атаку монгольские воины бросались с диким, пронзительным криком.
Таковы были в общих чертах тактические приемы монгольской армии, насколько можно судить по дошедшим до нас, далеко не полным сведениям. Чингис-хан оставил своим потомкам наставления, как вести войну, осаждать и брать города, обращаться с покоренными народами и пр. К сожалению, правила эти, которые у потомков его пользовались чрезвычайным уважением, до нас не дошли и о них можно только догадываться по сохранившимся описаниям его походов и по дошедшим до нас наставлениям и правилам другого великого завоевателя — Тамерлана, который, будучи потомком Чингис-хана по женской линии и монголом из племени берулас (родился в Коше), жил в эпоху, отстоящую от момента смерти Чингис-хана всего на сто лет с небольшим (1336-1405), имел армию из элементов, близких к тем, из которых составлялась армия Чингис-хана и, заведомо находился под сильным влиянием наставлений последнего для ведения войны. Генерал М.И.Иванин даже считает, что постановления и правила Тамерлана были не чем иным, как возобновлением постановлений и правил Чингис-хана, лишь с некоторыми изменениями и усовершенствованиями.
Ввиду такого значения военной организации и военного искусства Тамерлана для лучшего понимания состояния военного дела при Чингис-хане мы в Приложении к настоящей главе приводим вкратце некоторые данные из дошедших до нас соответствующих постановлений и наставлений первого. В соответствии с тактическими приемами монгольской армии определялось и вооружение ее двух главных «родов оружия» — легкой и тяжелой конницы, иначе называемых лучниками и мечниками. Как показывает самое название, главным оружием первых был лук со стрелами; они сами и их лошади не имели вовсе или имели лишь самое легкое предохранительное вооружение. Большинство лучников имели по два лука и по два колчана, из последних один расходный, другой запасной. Запасной колчан был устроен так, чтобы предохранять стрелы от сырости. Стрелы отличались необычайной остротой. Монголы были мастерами в их изготовлении и отточке. Приучаясь к стрельбе из лука с трехлетнего возраста, монгол был превосходным стрелком. Даже многие монгольские женщины учились стрельбе из лука, не говоря о том, что каждая умела ездить верхом, так же как и мужчины. Часть лучников была вооружена дротиками. Вероятно, всем всадникам легкой конницы были присвоены и сабли как оружие рукопашного боя, может быть более легкого образца, чем сабли мечников.
В тяжелой кавалерии люди имели кольчуги или кожаные латы; головной убор их состоял из легкого кожаного шлема с прочным назатыльником для предохранения шеи от сабельных ударов. В армии Батыя носили уже железные шлемы. На лошадях тяжелой конницы имелось защитное вооружение из толстой лакированной кожи. Главным наступательным оружием мечников были кривые сабли, которыми они владели в совершенстве, и пики; кроме того, у каждого имелась боевая секира или железная палица, которые подвешивались к поясу или к седлу. В рукопашном бою, а также при стычках в составе небольших партий, монголы старались сбрасывать или стаскивать врагов с коней; для этой цели служили прикрепленные к пикам и дротикам крючья, а также арканы из конского волоса, которые накидывались на неприятеля с некоторого расстояния, подобно тому, как кочевники и до сих пор ловят полудиких лошадей из своих табунов. Захваченный петлей аркана неприятельский всадник стаскивался с коня и волочился по земле; тот же прием применялся и против пешего противника.
Некоторые из всадников в числе положенных им предметов снаряжения имели постромки или лямки для припряжки лошадей к отбитым у неприятеля тяжелым метательным приборам, как-то: катапультам и пр.
Судя по некоторым данным, можно думать, что крупные и средние войсковые единицы, например тысячи или сотни, были посажены на лошадей одной масти. Это достоверно известно относительно гвардейской «тысячи багадуров», которая вся имела лошадей вороной масти, но, вероятно, правило одномастности лошадей соблюдалось и в других родах кавалерии. Иначе трудно объяснить, почему, например, Батый требовал от покоренных русских князей «поставки лошадей не по статьям, а по мастям».
Из предметов снаряжения каждый воин обязан был иметь при себе: пилку для острения стрел, шило, иголки, нитки, глиняный сосуд для варки пищи (хотя при нужде мясо съедалось и в сыром виде) и кожаную баклагу («бортохо») вместимостью около двух литров для запаса кумыса, молока или воды. В двух небольших седельных сумках («далинг») имелся неприкосновенный запас пищевых продуктов и запасная смена белья. Неприкосновенный запас состоял из монгольских консервов — сушеного мяса и сушеного молока, которые употребляются и до сего времени.
Если этих запасов не хватало, то монгольский воин рассекал вену своей лошади и пил струю крови, потом перевязывал рану жильной ниткой. Полкилограмма крови достаточно для насыщения, а для лошади, тем более заводной, эта потеря не ощутительна и за короткое время восполняется в организме. Хлеб — тесто, завернутое в виде блинов, — пекли под мышкой у верблюда, который заменял в монгольских войсках обоз. Надо иметь в виду, что у верблюда под мышкой и зимой температура нормальная очень высока; затем имелись заводные, а также пришедшие в негодность лошади, которые могли быть убиты на мясо; конина считается лакомством.
Монгол, если нужно, может спать, оставаясь верхом на коне, который в это время может и идти походом, и пастись. Одеждой у монголов зимой служили меховая шапка с наушниками, в походах — шлем или железная каска и «доха» (это название перешло и в русский язык) — шуба из сложенного вдвое меха, шерстью наружу, — откуда и пошла легенда, что будто бы монголы эпохи завоевания Европы «одевались в звериные шкуры». Доха шилась такой длины, чтобы закрывать ноги ниже колена, и подпоясывалась ремнем, украшенным серебром. На ногах — сапоги с войлочными чулками. Эти чулки из войлока у русских обратились в валенки, но монгольский способ удобнее, так как годится и при сырости, между тем как одни валенки промокают. Одетые таким образом монголы легко переносили зимнюю стужу, и если иногда прерывали на время зимы свои операции, то не из-за холода, а из-за отсутствия подножного корма. Зато в странах с высокой летней температурой (например, в Южном Китае) им случалось прерывать военные действия из-за жары.
Снаряженная, как выше описано, монгольская армия была самой выносливой (и в то же время самой дисциплинированной) на свете и как таковая действительно могла завоевать мир. Мы видим монгола-кавалериста в походе, несущего с собой все необходимое; он мог с полным правом сказать: omnia mea mecum porto (все мое ношу с собой).
Численность монгольской армии, конечно, колебалась в разные периоды царствования Чингис-хана и не поддается точной оценке. Персидские и китайские писатели, принадлежа к покоренным монголами нациям, имели понятную тенденцию сильно (в два, три, четыре раза) преувеличивать монгольские силы. То же замечание относится и к русским летописцам. Фантастические цифры и характеристики этих источников легко опровергаются тем простым соображением, что малочисленное население даже объединенной Монголии ни в каком случае не могло выставить более двухсот тысяч воинов. По подсчетам компетентного английского исследователя, цитируемого Г. Лэмом, армия Чингис-хана выступила в среднеазиатский поход (против Хорезмшаха) в следующем составе: гвардия — 1000, центр — 101 тысяча, правое крыло — 47 тысяч, левое крыло — 52 тысячи, вспомогательные контингенты — 29 тысяч, итого 230 тысяч человек.
Это максимальная численность монгольской армии, достигнутая в царствование Чингис-хана. К моменту его смерти в рядах армии числилось всего около 130 тысяч. Это количество можно считать максимальным напряжением всего монгольского народа, который при Чингис-хане насчитывал не более одного миллиона душ, как определяют многие из исследователей, и это нельзя считать неправдоподобным, если сейчас всех монголов в Азии около 5 миллионов душ. Список литературы
1. Эренжен Хара-Даван «Чингисхан как полководец и его наследие» (gumilevica.kulichki.net)