СуздальцеваТ. В.
Дневникнепрочитанныхкниг. ДжеймсХерриот
Едва ли чье-товнимание привлечеткнига англичанинаДжеймса Херриотапод названием«Записки сельскоговетеринара».Другие книгитого же автора— «О всех созданиях— больших ималых», «О всехсозданиях —прекрасныхи удивительных»,«И все они —создания природы»— пожалуй, заинтригуютбольше. Но всеже едва ли настолько, чтобы искатьтакую книгудля своегоребенка.
Предисловиятоже едва лисмогут произвестивпечатлениена обычногочитателя:«Профессиональнаяинтерпретацияэпизодов строгонаучна и можетбыть весьмаинтереснойдля повседневнойдеятельностилюбого ветеринарногоспециалиста, где бы он нитрудился…».
В 30-е годы, в эпохуповальнойбезработицы, когда дажеопытный специалиствынужден былискать себеместо под солнцем, довольствуясьподчас вместозаработка однимсодержанием, автору повезло: он нашел местопомощника врачас крышей надголовой и получилправо на круглосуточнуюработу безвыходных дней— в дождь, грязьи слякоть. Ноименно в этомон открыл полнотужизни — тоудовлетворение, которое приноситсяне приобретениемматериальныхблаг, а сознанием, что ты занимаешьсянужной и полезнойработой, делаяее хорошо. И обэтом его книги.
И эти книгиудивительны.В предисловиик одной из нихговорится:«Джеймс Херриотне профессиональныйписатель. Онветеринар».Но если мы откроемего книги, тоубедимся, чтоон, действительно, не писатель— он ПОЭТ. Поэтв самом высокомсмысле этогослова, ибо длянего «жизньи поэзия — одно».
О фермерахи их коровах
Вот рассказс многообещающимназванием«Никогда неприедающеесячудо»:
«Нет, авторыучебниковничего об этомне писали», —подумал я, когдаочередной порывветра швырнулв зияющий двернойпроем вихрьснежных хлопьеви он и облепилимою голую спину.Я лежал ничкомна булыжномполу в навознойжиже, моя рукапо плечо уходилав недра тужащейсякоровы, а ступнискользили покамням в поискахопоры. Я былобнажен по пояси талый снегмешался на моейкоже с грязьюи засохшейкровью. Фермердержал надомной коптящуюкеросиновуюлампу, и за пределамиэтого дрожащегокруга я ничегоне видел.
Нет, в учебникахни слова неговорилосьо том, как наощупь отыскиватьв темноте нужныеверевки иинструменты, как обеспечиватьасептику спомощью полуведраедва теплойводы. И о камнях, впивающихсяв грудь, — о нихтоже не упоминалось.И о том, какмало-помалунемеют руки, как отказываетмышца за мышцейи перестаютслушатьсяпальцы, сжатыев тесном пространстве.
И нигде ни словао нарастающейусталости, ощемящем ощущениибезнадежности, о зарождающейсяпанике…
Конечно, я бымог прибегнутьк эмбриотомии: захватить шеютеленка проволокойи отпилитьголову. Сколькораз подобныеотелы завершалисьтем, что полусеивали ноги, голова, кучкивнутренностей! Есть немалотолстых справочников, посвященныхспособам расчленениятеленка начасти в материнскойутробе.
Но ни один изних тут не подходил— ведь теленокбыл жив! Одинраз ценой большогонапряжениямне удалоськоснутьсяпальцем уголкаего рта, и явздрогнул отнеожиданности: язык маленькогосущества затрепеталот моего прикосновения…
Корова лежалана боку, усталоположив головуна булыжник, полузакрывглаза, ничегоне замечаявокруг, и тяжелодышала. Но стоилоей почувствоватьвозле мордытельце теленка, как она преобразилась: глаза ее широкораскрылись, и она приняласьшумно его обнюхивать.С каждой секундойее интересвозрастал: онаперекатиласьна грудь, тычасьв мордой в теленкаи утробно рыча, а затем началатщательно еговылизывать…малыш выгнулспину и минутуспустя встряхнулголовой и попыталсясесть.
Я улыбался доушей. Мне никогдане надоедаловновь и вновьбыть свидетелемэтого маленькогочуда, и, казалось, оно не можетприесться, сколько бы разего ни наблюдать».
Это определение«никогда неприедающеесячудо» всегдаотносится уавтора к рождениютелят, поросят, ягнят и прочейживности. Загрязью, болью, разными малоэстетичнымиподробностями, описаннымисовершенноцеломудреннои с неизменнымтонким английскимюмором, всегдавидно другое— великое таинстворождения новойжизни.
Автор исполненудивительной, всеобъемлющейлюбви ко всемсозданиям —«большим ималым», «прекрасными удивительным».
Но не толькобессловесныетвари становятсягероями егоповествований.«Добрая стараяАнглия» в лицахпредстает переднами в незамысловатыхна первый взглядрассказах. Этои простоватые, грубоватые, часто бесцеремонныеи малограмотныефермеры, длякоторых ихскотина составляетглавный смыслжизни, и пожилыеледи и джентльмены, неисправимыечудаки английскойпровинции, сих раскормленнымисобачками икошками —единственнымидрузьями, скрашивающимиих одинокуюстарость. Этовладельцыживотных, которыечасто все болезнии даже естественнуюстарость своихпитомцев готовыпризнать недоработкойветеринара.И на них тоженаш автор смотритс любовью ипониманием.
…об овцах
Ведь действительно, для фермерачто ягненок, что собственныйребенок:
«Герберт, какни в чем не бывало, подобралсяк другой овце, наклонявшейсянад кормушкой, нырнул под нееи его хвостиквновь блаженнозадергался.Да, бесспорно, стойкий ягненок!
— Роб, — спросиля, когда он поймалмою вторуюпациентку, —почему вы прозвалиего Гербертом?
— Да моего младшеготак зовут, и онвот тоже головунагнет и нуничегошенькине боится…
— Поглядите-ка!— рявкнул Роб, перекрикиваяневообразимыйгомон вокруг.— Вон старухас Гербертом.Правее, правее, посреди вонтой кучки!
Мне все овцыказались одинаковыми, но Роб, как ивсякий пастух, различал ихбез малейшеготруда и тотчасузнал эту парочку».
Подчас средидомашней скотиныи хозяев царитудивительнодушевная, простосемейная атмосфера:
«Почти тут женад краем лощиныпоявиласькорова, а заней по пятамшагал бык. Тедзагрохоталпо ведру, и, кмоему изумлению, корова припустилатяжелым галопом.Мой пациентдержался чутьсбоку от нее.Добравшисьдо старика, онасунула головув ведро, а бык, хотя почти ееперерос, подсунулнос ей под брюхои забрал в огромныйрот один изсосков. Вид былна редкостьнелепый, нокорова словноне замечала, что бык, почтиопустившисьна колени, сосетее, как новорожденныйтеленок.
На него же этотнапиток оказалсамое умиротворяющеедействие, и, когда коровуувели в коровник, он последовалза ней, а затембез малейшегопротеста позволилмне продетьему в нос кольцои завинтитьвинт, который, к счастью, никудаиз кепки Гербертане укатился.…
Я взглянул наобтрепаннуютощую фигурустарого фермера, на глаза, безмятежновыглядывающиеиз-под обвислыхполей бывшейшляпы.
— Мистер Бакл, вы просто чудосотворили. Ябы не поверил, если бы сам невидел! Поразительно, как это бык воттак пошел закоровой…
Старик улыбнулся, и на меня словнопахнуло мудростьюсамой земли.
— Да чего тутудивляться-то? Самая что нина есть натуральнаяштука. Корова-тоему матерьюдоводится».
…о свиньях
А пожилые чудачки, когда не могутпоймать свиньюдля необходимыхманипуляцийветеринара, приманиваютее галетами:
«Дюжая миссДанн засмеялась.
— Погодите, сейчас самиувидите.
Она неторопливонаправиласьк дому, и мнепришло в голову, что эти пожилыебарышни, хотяи не принадлежалик типичнымфермерам йоркширскиххолмов, видимо, разделяли ихглубокое убеждение, что торопитьсянекуда. Вот заней затвориласьдверь и началосьожидание. Вскорея уже не сомневался, что она решилазаодно выпитьчашечку чаю.Постепеннозакипая, я повернулсяи посмотрелна луг, убегающийпо склону ксерым крышами стариннойколокольнеДоллингсфорда, встающим наддеревьями уреки. Тихиймир, которымвеяло от этогопейзажа, совсемне гармонировалс моим душевнымсостоянием.
Когда я ужеперестал надеяться, что она когда-нибудьвернется, дюжаямисс Данн спустиласьс крыльца сдлинной цилиндрическойпачкой в рукеи поднесла еек моим глазамс лукавой улыбкой:
— Вот от чегоПруденцияникогда неоткажется!
Она извлеклагалету и бросилаее на булыжникв двух шагахперед рыломПруденции. Танесколькосекунд смотрелана желтоватыйкружок непроницаемымвзглядом, потоммедленно приблизиласьк нему, внимательнооглядела ивзяла в рот».
…и о собаках
Жизнь сельскоговетеринараполна контрастов:«Когда вечером5 февраля я позвонилв дверь миссисПамфри, меняраздиралипротивоположныечувства. Вследза горничнойя прошел в холли в дверях залыувидел миссисПамфри, котораяздороваласьс входящимигостями. В залес бокалами ирюмками в рукахстояли элегантноодетые дамыи джентльмены.… Я поправилвзятый напрокатгалстук, глубоковздохнул и сталждать своейочереди.
Миссис Памфривежливо улыбалась, пожимая рукисупружескойпары, но, увидевпозади нихменя, она всяпросияла.
— Ах, мистерХэрриот, какмило, что выприехали! Трикибыл в такомвосторге, получивваше письмо…Мы сейчас жепойдем с вамик нему! — И онаповела менячерез холл, объясняя шепотом:— Он в малойгостиной. Говорямежду нами, званые вечераему прискучили, но он оченьрассердится, если я не приведувас к нему хотябы на минутку.
Трики лежал, свернувшисьв кресле у горящегокамина. Привиде меня онвспрыгнул наспинку кресла, радостно тявкая, и его широкийсмеющийся ротрастянулсядо ушей. Уклоняясьот его попытокоблизать мнелицо, я заметилна ковре двефарфоровыемиски. В однойлежали рубленыецыплята — неменьше фунта, а другая былаполна накрошенныхбисквитов.
— Миссис Памфри!— грозно воскликнуля, указывая намиски.
Бедная женщинаприжала рукуко рту и попятилась.
— Проститеменя, пожалуйста,— сказала онажалобно, глядяна меня виноватымиглазами. — Этоведь праздничноеугощение, потомучто он весьвечер будетодин. И погодатакая холодная!— Она стиснуларуки и умоляющепосмотрелана меня.
— Я вас прощу,— сказал я сурово,— если вы оставитеровно половинуцыплят, а бисквитыуберете совсем.
Понурившись, как нашалившаядевочка, онаисполнила моетребование, и я не без сожаленияпростился сТрики. День былтяжелый, и отдолгих часов, проведенныхна холоде, меняклонило ко сну.Небольшаякомната, гдепылал огонь, а свет был пригашен, показаласьмне куда приятнеешумной сверкающейзалы, и я с радостьюподремал бытут часок-другойс Трики на коленях.Но миссис Памфриуже вела меняназад.
— А теперь япознакомлювас с моимидрузьями.
Мы вошли в залу, озаренную тремяхрустальнымилюстрами, светкоторых ослепительноотражался откремовых сзолотом стен, увешанныхзеркалами. Мыпереходилиот группы кгруппе, и я ежилсяот смущения, потому чтомиссис Памфрикаждый разназывала меня«милым добрымдядей моегоТрики». Но либоэто были людичрезвычайноблаговоспитанные, либо они давнопривыкли кчудачествамхозяйки — вовсяком случае, выслушивалиони это сообщениес полной невозмутимостью.
У одной из стеннастраивалиинструментыпятеро музыкантов, среди гостейсновали официантыв белых куртках, держа подносы, уставленныенапитками изакусками.Миссис Памфриостановилаодного из них.
— Франсуа, шампанскоеэтому джентльмену.
— Слушаю, мадам,— и он подставилмне свой поднос.
— Нет, нет, неэти! Большойбокал!
Франсуа поспешилпрочь и тотчасвернулся счем-то вродесуповой тарелкина хрустальнойножке. Этотсосуд был докраев полонпенящимсяшампанским.
— Франсуа!
— Мадам?
— Это мистерХэрриот. Посмотритена него внимательно.
Официант обратилна меня паругрустных, каку спаниеля, глаз и несколькосекунд созерцалмою физиономию.
— Пожалуйста, поухаживайтеза ним. Последите, чтобы бокалу него был полони чтобы он неостался голодным.
— Разумеется, мадам! — Онпоклонилсяи отошел.
Я погрузил лицов ледяное шампанское, а когда поднялголову, рядомстоял Франсуаи держал передомной подносбутербродовс копченойлососиной.
И так продолжалосьвесь вечер.Франсуа то идело возникалвозле меня, наливая мойбокал или предлагаяочереднойделикатес.
Я ел, пил, танцевал, болтал — и вечерпромелькнул, как одна минута.Я уже наделпальто и прощалсяв холле с миссисПамфри, но тутпередо мнойопять появилсяФрансуа с чашкойгорячего бульона.По-видимому, он опасался, как бы я по дорогедомой не ослабелот голода.
…я вернулсяв Скелдейл-Хаус.
Я лег, погасилсвет и вытянулсяна спине. В ушаху меня все ещезвучала музыка, и я уже сноваунесся в бальныйзал, как вдругзазвонил телефон.
— Это Аткинсонс фермы Бек, —произнес далекийголос.— Свиньяу меня никакне разродится.С вечера тужится.Вы приедете?
Кладя трубку, я взглянул начасы. Без малогодва. Меня охватилатупая злоба.Поросящаясясвинья — послешампанского, копченой лососиныи сухариковс черным бисеромикры! И фермаБек, одна изсамых неблагоустроенныхферм в округе.Это нечестно!
В полусне ястащил с себяпижаму и натянулрубашку…»
Бывает, чтопочти чудопомогает спастиживотное:
«Вчерась попалисадникувот такая крысапробежала, нуя и достала длянее яду. — Онамучительносглотнула. —Намешала егов миску каши, а тут соседкак двери подошла.Вернулась, аТимми уже всесожрал!
Задумчивостьфокса усугубилась, и он медленнооблизал губывидимо, удивляясь, что это былаза страннаякаша.
Я прочел этикетку.Название быломне отличноизвестно, и оноотозвалосьв моем мозгупохороннымзвоном — состолькимимертвыми иумирающимиживотнымисвязывалосьоно для меня.…
— Быстрее! —крикнул я. —Несите его водвор.
Но тут же самподнял изумленногоТимми с половичка, выпрыгнул вдверь, поставилего на булыжник, стиснул междуколенями, левойрукой сжалмордочку, аправой принялсялить жидкуюгорчицу в уголокрта так, чтобыона стекалапо задней стенкегорла. Вывернутьсяон не мог и вынужденбыл глотатьомерзительныйнапиток. Убедившись, что в желудокпопало не меньшестоловой ложки, я выпустилфокса.
Он только успелбросить на меняодин-единственныйнегодующийвзгляд, поперхнулсяраз, другой, затрусил побулыжнику втихий уголоки там черезнесколькосекунд очистилсяот неправедносъеденногообеда.
Тимми побрелв дом. Несколькоминут я следилза ним. Усевшисьна своем половичке, он кашлял, фыркал, царапал лапойрот, но никакне мог избавитьсяот противногожгучего вкуса.И с каждой секундойстановилосьвсе очевиднее, что причинуприключившихсяс ним неприятностейон твердо видитво мне. Когдая выходил, ониспепелил менявзглядом, яснеевсяких словговорившим:«Свинья ты, вотты кто!»
Я задумчивошел по улицеТренгейт, каквдруг из Гимберовадвора вылетелобелое ядро, тяпнуло меняза лодыжку иисчезло стольже беззвучно, как и появилось.Я и оглянутьсяне успел, каконо, бешеноработая короткимилапами, скрылосьза аркой.
Я засмеялся.Вспомнил, толькоподумать! Ноэто повторилосьи на другойдень, и на третий, сомневатьсяне приходилось: фоксик специальноподжидал меняв засаде. По-настоящемуон меня ни разуне укусил — всеограничивалосьчисто символическимжестом, — ноему явно былоприятно видеть, как я подпрыгиваю, когда он цапаетменя за икруили просто заотворот брюк.
Меня же дажерадовала этавендетта, которуюобъявил мнебойкий песик, лишь благодарямне избежавшийсмерти. И смертинелегкой. Ведьдо неизбежногоконца жертвыфосфорныхотравленийдолгие дни, апорой и неделимучаются отжелтухи, постояннойтошноты и нарастающейтяжелой слабости.
А потому я благодушнотерпел этинападения, хотя— если вовремявспоминал —и старалсязагодя перейтина другую сторонуулицы. И оттуданередко виделбелого песика, затаившегосяпод аркой вожидании минуты, когда ему вновьпредставитсяслучай свестисо мной счетыза зверскоенад ним издевательство.
Тимми, как яубедился, принадлежалк тем, кто непрощает».
К сожалению, не все историикончаются такблагополучно.Есть рассказыи о гибели животных, и о том, как трудноподчас ветеринарупризнать своеочевидноебессилие ивынести тяжкийприговор: забитьскотину, усыпитьсобаку иликошку. Но дажеэти рассказы, несмотря наих скорбныйсюжет, исполненыне только любвико всякой тварии состраданияк хозяину, нои смиренияперед великимтаинствомсмерти.
Любовь к животнымникогда непреобладаету писателя надлюбовью к человеку.Тварь никогдане заслоняетсобой творениеи уж тем более— Творца. Иерархияценностейпреподноситсяненавязчиво, но выстроенаона четко. Потомуи становитсяон своим средилюдей традиционноговоспитания— фермеров, жителей патриархальнойанглийскойдеревни.
Прослужив около40 лет сельскимветеринаромв Йоркшире, Джеймс Херриотсловно подводититог своеймноготруднойжизни: «Мневспомнилисьшкольные днии пожилой джентльмен, беседовавшийс нами о выборепрофессии. Онсказал: «Есливы решите статьветеринаром, то богатым небудете никогда, но зато жизньу вас будетинтереснаяи полная разнообразия»».