Народ любит и охотно создаёт короткие песни – сжатые поэтические формулы, где нет ни одного лишнего слова. Из народной поэзии эти песни переходят в литературную, продолжают развиваться в ней и дают начало новым поэтическим формам.
Так родились в Японии национальные стихотворные формы: пятистишие – танка и трехстишие – хокку.
Хокку (хайку) – лирическое стихотворение, отличается предельной краткостью и своеобразной поэтикой. Оно изображает жизнь природы и жизнь человека на фоне круговорота времён года.
Японская поэззия является силлабической, т.е. ритмика её основана на чередовании определённого количества слогов. Рифмы нет: звуковая и ритмическая организация трехстишия – предмет большой заботы японских поэтов.
Хокку обладает устойчивым метром. В каждом стихе определённое количество слогов: пять в первом, семь во втором и пять в третьем – всего семнадцать слогов. Это не исключает поэтической вольности, особенно у таких смелых поэтов-новаторов, каким был Мацуо Басё (1644-1694). Он иногда не считался с метром, стремясь достигуть наибольшей поэтической выразительности.
Размеры хокку так малы, что по сравнению с ним европейский сонет кажется большой поэмой. Оно вмещает в себя считанное количество слов, и тем не менее ёмкость его относительно велика. Искусство писать хокку – это прежде всего умение сказать многое в немногих словах.
Краткость роднит хокку с народными пословицами. Некоторые трехстишия получили хождение в народной речи на правах пословиц, как, например, стихотворение Басё:
Слово скажу – Леденеют губы. Осенний вихрь!
Как пословица оно означает, что “осторожность иногда заставляет промолчать”.
Но чаще всего хокку отличается от пословицы по своим жанровым признакам. Это не назидательное изречение, короткая притча или меткая острота, а поэтическая картина, набросанная одним-двумя штрихами. Задача поэта – заразить читателя лирическим волнением, разбудить его воображение, и для этого не обязательно рисовать картину во всех её деталях.
Чехов писал в одном из своих писем к брату Александру: ” . у тебя получится лунная ночь, если ты напишешь, что на мельничной плотине яркой звёздочкой мелькало стёклышко от разбитой бутылки и покатилась шаром черная тень собаки или волка .”
Такой способ изображения требует от читателя максимальной активности, втягивает его в творческий процесс, даёт толчок его мысли. Сборник хокку нельзя “пробегать глазами”, листая страницу за страницей. Если читатель будет пассивным и недостаточно внимательным, он не воспримет импульса, посланного ему поэтом. Японская поэтика учитывает встречную работу мысли читателя. Так удар смычка и ответное дрожание струны вместе рождают музыку.
Хокку невелико по своим размерам, но это не умаляет того поэтического или философского смысла, который способен придать ему поэт, не ограничивает масштаб его мысли. Однако дать многосторонее изображение и пространно, до конца развить свою мысль в пределах хокку поэт, конечно, не может. В каждом явлении он ищет лишь его кульминационный пункт.
Отдавая предпочтение малому, хокку иногда рисовало и картину большого масштаба:
Бушует морской простор! Далеко, до острова Садо, Стелется Млечный Путь.
Это стихотворение Басё – своего рода смотровая щель. Прильнув к ней глазом, мы увидим большое пространство. Перед нами откроется Японское море в ветреную, но ясную осенню ночь: блеск звёзд, белые буруны, а вдали, на краю неба, черный силуэт острова Садо.
Или возьмем другое стихотворение Басё:
На высокой насыпи – сосны, А меж ними вишни сквозят, и дворец В глубине цветущих деревьев .
В трёх строчках – три плана перспективы.
Хокку сродни искусству живописи. Они нередко писались на сюжеты картин и, в свою очередь, вдохновляли художников; подчас они превращались в компонент картины в виде каллиграфически выполненной надписи на ней. Иногда поэты прибегали к способам изображения, родственным искусству живописи. Таково, например, трёхстишие Бусона:
Цветы сурепки вокруг. На западе гаснет солнце. Луна на востоке встаёт.
Широкие поля покрыты желтыми цветами сурепки, они кажутся особенно яркими в лучах заката. С огненным шаром заходящего солнца контрастирует восходящая на востоке бледная луна. Поэт не рассказывает нам подробно, какой при этом создается эффект освещения, какие краски на его палитре. Он только предлагает по-новому взглянуть на ту картину, которую каждый видел, может быть, десятки раз . Группировка и выбор живописных деталей – вот в чем основная задача поэта. В колчане у него всего две-три стрелы: ни одна не должна пролететь мимо.
Часто поэт создаёт не зрительные, а звуковые образы. Вой ветра, стрёкот цикад, крики фазана, пение соловья и жаворонка, голос кукушки – каждый звук исполнен особого смысла, рождает определённые настроения и чувства.
Жаворонок поёт, Звонким ударом в чаще Вторит ему фазан
Японский поэт не развёртывает перед читателем всей панорамы возможных представлений и ассоциаций, возникающих в связи с данным предметом или явлением. Он только будит мысль читателя, даёт ей определённое направление.
На голой ветке Ворон сидит одиноко. Осенний вечер.
(Басё)
Стихотворение похоже на монохромный рисунок тушью. Ничего лишнего, всё предельно просто. При помощи нескольких умело выбранных деталей создана картина поздней осени. Чувствуется отсутствие ветра, природа словно замерла в грустной неподвижности. Поэтический образ, казалось бы, чуть намечен, но обладает большой ёмкостью и, завораживая, уводит за собой. Кажется, что смотришь в воды реки, дно которой очень глубоко. И в то же время он предельно конкретен. Поэт изобразил реальный пейзаж возле хижины и через него – своё душевное состояние. Не об одиночестве ворона говорит он, а о своём собственном.
Немудрено, что за века своего существования старинные хокку обросли слоями комментариев. Чем богаче подтекст, тем выше поэтическое мастерство хокку. Оно, скорее, показывает, чем подсказывает. Намёк, подсказ, недоговорённость становятся дополнительными средствами поэтической выразительности. Тоскуя об умершем ребёнке, поэт Исса сказал:
Наша жизнь – росинка Пусть лишь капелька росы Наша жизнь – и всё же .
Роса – обычная метафора бренности жизни, так же как вспышка молнии, пена на воде или быстро опадающие цветы вишни. Буддизм учит, что жизнь человека кратка и эфемерна, а потому не имеет особой ценности. Но отцу нелегко смириться с потерей любимого ребёнка. Исса говорит “и всё же .” и кладёт кисть. Но само его молчание становится красноречивей слов.
Вполне понятно, что в хокку есть недоговорённость. Стихотворение состоит всего из трёх стихов. Каждый стих очень короток. Чаще всего в стихе два значащих слова, не считая формальных элементов и восклицательных частиц. Всё лишнее отжимается, отсеивается; не остается ничего, что служит только для украшения. Даже грамматика в хокку особая: грамматических форм немного, и каждая несёт на себе предельную нагрузку, иногда совмещая несколько значений. Средства поэтической речи отбираются крайне скупо: хокку избегает эпитета или метафоры, если может без них обойтись.
Иногда всё хокку целиком – развёрнутая метафора, но её прямое значение обычно скрыто в подтексте.
Из сердцевины пиона Медленно выползает пчела . О, с какой неохотой!
Басё сложил это стихотворение, расставаясь с гостеприимным домом своего друга.
Было бы, однако, ошибкой в каждом хокку искать подобный двойной смысл. Чаще всего хокку – конкретное изображение реального мира, не требующее и не допускающее никакого другого толкования.
“Идеальный”, освобождённый от всего грубого пейзаж – так рисовала природу старая классическая поэзия. В хокку поэзия вновь обрела зрение. Человек в хокку не статичен, он дан в движении: вот уличный разносчик бредёт сквозь снежный вихрь, а вот работник вертит мельницу-крупорушку. Та пропасть, которая уже в десятом веке легла между литературной поэзией и народной песней, стала менее широкой. Ворон, долбящий носом улитку на рисовом поле, – образ этот встречается и в хокку, и в народной песне.
Хокку учит искать потаённую красоту в простом, незаметном, повседневном. Прекрасны не только прославленные, много раз воспетые цветы вишен, но и скромные, незаметные на первый взгляд цветы сурепки, пастушьей сумки.
Внимательно вглядись! Цветы пастушьей сумки Увидишь под плетнём.
(Басё)
В другом стихотворении Басё лицо рыбака на рссвете напоминает цветущий мак, и оба они одинаково хороши. Красота может поражать, как удар молнии:
Едва-едва я добрёл, Измученный, до ночлега . И вдруг – глициний цветы!
(Басё)
Красота может быть глубоко скрыта. Ощущение прекрасного в природе и в жизни человека сродни внезапному постижению истины, извечного начала, которое, согласно буддийскому учению, незримо присутствует во всех явлениях бытия. В хокку мы находим новое переосмысление этой истины – утверждение красоты в незаметном, обыденном:
Пугают их, гонят с полей! Вспорхнут воробьи и спрячутся Под защитой чайных кустов.
(Басё)
Дрожат у коня на хвосте Весенние паутинки . Харчевня в полуденный час.
(Идзэн)
Некоторые особенности хокку можно понять, только познакомившись с его историей.
С течением времени танка (пятистишие) стала чётко делиться на две строфы: трёхстишие и двустишие. Случалось, что один поэт слагал первую строфу, второй – последующую. Позднее, в двенадцатом веке, появились стихи-цепи, состоящие из чередующихся трёхстиший и двустиший. Эта форма получила название “рэнга” (буквально “нанизанные строфы”); первое трёхстишие называлось “начальной строфой”, по-японски “хокку”. Стихотворение рэнга не имело тематического единства, но его мотивы и образы чаще всего были связаны с описанием природы, причём с обязательным указанием на время года.
Рэнга достигла наивысшего расцвета в пятнадцатом веке. Для неё были разработаны точные границы времён года и чётко определена сезонность того или иного явления природы. Появились даже стандартные “сезонные слова”, которые условно обозначали всегда один и тот же сезон года и в стихотворениях, описывающих иное время года, уже не употреблялись.
Начальная строфа (хокку) часто бывала лучшей строфой в составе рэнги. Так стали появляться отдельные сборники образцовых хокку.
Трёхстишие прочно утвердилось в японской поэзии и обрело подлинную ёмкость во второй половине семнадцатого века. На непревзойдённую художественную высоту поднял его великий поэт Японии Мацуо Басё, создатель не только поэзии хокку, но и целой эстетической школы японской поэтики. Стихи Басё и ныне, по прошествии трёх веков, знает наизусть каждый культурный японец. О них создана огромная исследовательская литература.
У лирического героя поэзии Басё есть конкретные приметы. Это поэт и философ, влюблённый в природу родной страны, и в то же время – бедняк из предместья большого города. И он неотделим от своей эпохи и народа. В каждом маленьком хокку Басё чувствуется дыхание огромного мира.
Басё родился в замковом городе Уэно провинции Ига в семье небогатого самурая Мацуо Ёдзаэмона. Он был третьим ребёнком в семье. Басё – литературный псевдоним, но он вытеснил из памяти потомков все прочие имена и прозвища поэта.
Провинция Ига была расположена в самой колыбели старой японской культуры, в центре главного острова – Хонсю. Многие места на родине Басё известны своей красотой, а народная память сохранила там в изобилии песни, легенды и старинные обычаи. Басё любил свою родину и нередко на склоне лет посещал её.
Ворон-скиталец, взгляни! Где гнездо твоё старое? Всюду сливы в цвету.
Всё, что когда-то казалось привычным, вдруг преображается, как старое дерево весною. Радость узнавания, внезапное постижение красоты, такой знакомой, что её уже не замечаешь, – одна из самых значительных тем в стихах Басё.
Родные поэта были людьми образованными, что предполагало в первую очередь знание китайских классиков. И отец, и старший брат кормились тем, что преподавали каллиграфию.
С детства товарищ княжеского сына – большого любителя поэзии, Басё сам начал писать стихи. После ранней смерти своего молодого господина он ушёл в город и принял постриг, освободившись тем самым от службы своему феодалу. Однако Басё не стал настоящим монахом. Он жил в маленьком домике в бедном предместье Фукагава, близ города Эдо. Хижина эта со всем окружающим её скромным пейзажем – банановыми деревьями и маленьким прудом во дворе – описана в его стихах. У Басё была возлюбленная. Её памяти он посвятил лаконичную элегию:
О, не думай, что ты из тех, Кто следа не оставил в мире! Поминовения день .
Басё шёл по дорогам Японии, как посол самой поэзии, зажигая в людях любовь к ней и приобщая их к подлинному искусству. Он умел найти и пробудить творческий дар даже в профессиональном нищем. Басё проникал иногда в самую глубь гор, где “никто не подберёт с земли упавший плод дикого каштана”, но, ценя уединение, всё же никогда не был отшельником. В странствиях своих он не бежал от людей, а сближался с ними. Длинной чередой проходят в его стихах крестьяне за полевыми работами, погонщики лошадей, рыбаки, сборщицы чайных листьев.
Примостился мальчик На седле, а лошадь ждёт. Собирают редьку.
В 1682 году хижина Басё сгорела во время большого пожара. С этого времени он начал свои многолетние странствия по стране, мысль о которых зародилась у него уже давно. Следуя давней литературной традиции Китая и Японии, Басё посещает места, прославленные в стихах старинных поэтов, всматривается в повседневную жизнь во всех её подробностях.
Во время одного из своих путешествий Басё умер. Перед своей кончиной он создал “Предсмертную песню”:
В пути я занемог, И всё бежит, кружит мой сон По выжженным лугам.
Поэзия Басё отличается возвышенным строем чувств и в то же время удивительной простотой и жизненной правдой. Для него не было низменных вещей. Бедность, тяжёлый труд, быт Японии с её базарами, харчевнями на дорогах и нищими – всё это отразилось в его стихах. Но мир для него остаётся прекрасным. В любом нищем, может быть, таится мудрец.
Поэзия была для Басё не игрой, не забавой, не средством пропитания, как для многих современных ему стихотворцев, но призванием всей его жизни. Он говорил, что поэзия возвышает и облагораживает человека.
По мере того, как росла слава Басё, к нему стали стекаться ученики всех званий, где бы он не жил, где бы ни останавливался в своих странствиях. К концу жизни у него было множество учеников по всей Японии. Но школа Басё не была просто школой мастера и смиренно внимающих ему учеников, обычной для того времени. Напротив, Басё, сам находившийся в непрерывном духовном движении, поощрял приходивших к нему на поиски собственного пути. Сёфу (стиль Басё), или истинный стиль в поэзии хокку, рождался в спорах. Это споры людей, преданных своему высокому ремеслу. Вот почему из школы Басё вышло столько талатливых поэтов. Бонтё, Кёрай, Дзёсо, Рансэцу, Сико и другие – их имена не теряются в мощном свете поэзии Басё. Каждый обладал своим почерком, подчас весьма отличным от почерка учителя. Таков один из первых его учеников, его старинный друг Такараи Кикаку, образованнейший эдосский житель, беспечный гуляка, воспевший улицы и богатые торговые лавки родного города, изысканный, тонкий поэт природы.
В 1691 году Мукаи Кёрай и Нодзава Бонтё составили антологию “Соломенный плащ обезьяны” (“Сарумино”), выдающийся памятник поэзии “истинного стиля”.
Кёрай, Хаттори Тохо, Сико, Кёрику донесли до нас в своих книгах мысли учителя об искусстве.
Воздействие творчества Басё, его идей, самой его личности на последующую японскую поэзию было огромно. Можно сказать, оно было решающим. И хотя в начале восемнадцатого века искусство хокку пришло в кпадок, уже в середине этого века появился поэт очень большого таланта, давший ему новую жизнь, – Ёса Бусон. Он был одинаково одарён как поэт и как художник. (Замечательны его иллюстрации к путевому дневнику Басё “По тропинкам севера”.) Его стихи при жизни были почти неизвестны, их оценили лишь в девятнадцатом веке, а настоящее понимание пришло к поэзии Бусона только в нашем столетии.
Поэзия Бусона романтична. Часто в трёх строках стихотворения он умел рассказать целую новеллу. Так, в стихах “Смена одежды с наступлением лета” он пишет:
Cкрылись от господского меча . О, как рады юные супруги Лёгким платьем зимнее сменить.
Согласно феодальным порядкам, господин мог покарать своих слуг смертью за “греховную любовь”. Но влюбленным удалось бежать. Сезонные слова “смена теплой одежды” передают радостное чувство освобождения на пороге новой жизни.
В стихах Буссона оживает мир сказок и легенд:
Юным вельможей Оборотилась лисица . Весенний вечер.
Туманный вечер весной. Тускло светит луна сквозь дымку, цветут вишни, и в полумгле среди людей появляются сказочные существа. Бусон рисует только контуры картины, но перед читателем встаёт романтический образ красавца юноши в старинном придворном наряде.
Нередко Бусон воскрешал в поэзии образы старины:
Зал для заморских гостей Тушью благоухает . Белые сливы в цвету.
Это хокку уводит нас в глубь истории, в восьмой век. Для приема “заморских гостей” тогда строились особые здания. Можно вообразить поэтический турнир в прекрасном старинном павильоне. Приехавшие из Китая гости пишут благоухающей тушью китайские стихи, а японские поэты соревнуются с ними в стихах на своём родном языке. Перед глазами читателя как будто развёртывается свиток с древней картиной.
Буссон умел самыми простыми средствами создавать стихи большой лирической силы:
Они прошли, дни весны, Когда звучали далёкие Соловьиные голоса.
Кобаяси Исса создавал свои стихи в конце восемнадцатого – начале девятнадцатого веков, на заре нового времени. Он был выходцем из деревни. Большую часть своей жизни он провёл среди городской бедноты, но сохранил любовь к родным местам и крестьянскому труду, от которого он был оторван:
Всем сердцем я чту, Отдыхая в полдневный жар, Людей на полях.
Биография этого выдающегося мастера трагична. Всю жизнь он боролся с нищетой. Его любимый ребёнок умер. Поэт рассказал о своей судьбе в стихах, полных щемящей боли, но в них пробивается также струя народного юмора. Его поэзия говорит о любви к людям, и не только к людям, но и ко всем маленьким существам, беспомощным и обиженным. Наблюдая потешный бой между лягушками, он восклицает:
Эй, не уступай, Тощая лягушка! Исса за тебя.
Но по временам поэт умел быть резким и беспощадным: ему претила всякая несправедливость, и он создавал едкие, колючие эпиграммы.
Исса был последним крупным поэтом феодальной Японии. Хокку потеряли своё значение на многие десятилетия. Возрождение этой формы в конце девятнадцатого века относится уже к истории поэзии нового времени.