Лобанова Л. П.
МыслителиПросвещения видели свою задачу в освобождении философии от исходныхпредубеждений, имеющих свое происхождение в догматике, традиции и истории. В«Критике чистого разума» Кант сформулировал условия достижения знания путемприменения трансцендентального метода. При этом он подчеркивал, что опыт кактаковой имеет определенные границы, как и субъективные суждения, априорныеструктуры которых он стремился обнаружить. Из своих основополагающихрассуждений он исключил, однако, вопрос о функции языка и его роли в мышлении.Именно это обстоятельство Гаман счел слабым местом критической философии Кантаи выступил с ее критикой. Эта полемика представлена в трудах Гамана короткимистатьями, фрагментами и заметками афористической окраски и остаетсямалоизвестной не только в отечественной науке, но и за рубежом, хотя впоследнее время она приобрела новую актуальность и вызывает повышенный интерес.Из этих работ можно понять взгляды Гамана на отношение языка и мышления.
Крайнерезкую, даже язвительную критику Канта содержит фрагмент его сочинения«Метакритика пуризма чистого разума», которое осталось незавершенным и непубликовалось при жизни Гамана. Спустя шесть недель после начала работы надэтим текстом Гаман признается Гердеру, что замысел ему «не удался», хотя вскорев письме Якоби от 14 ноября 1784 г. он, уже гораздо более оптимистично оцениваяперспективы своей «Метакритики», пишет: «[она] еще, быть может, получится лучше,чем глупое начало, о котором я по простоте сообщал нашему доброму другуГердеру» [Hamann, 1868, 16]. Неудачное начало этого труда было связано как разс рассмотрением отношения языка и мышления, о чем Гаман и сообщал Гердеру вписьме от 6 августа 1784 г.: «Эту кость грызу я и буду грызть ее до упаду. Дляменя все еще пребывает тьма над этой глубиной, все еще жду я апокалиптическогоангела с ключом от этой бездны» [Hamann, 1825, 151-152].
Ивсе же ему удалось заглянуть в эту глубину: 30 апреля 1787г., за 170 лет довыхода в свет сочинения Хайдеггера «На пути к языку» Гаман написал изКенигсберга Якоби: «Что на твоем языке бытие, я предпочел бы называть словом»[Hamann, 1819, 357].
Философскуюмысль Просвещения он доводит в своей «Метакритике» до абсурда, показывая, чтодвойное очищение разума, сначала от традиции, а потом и от всякогоэмпирического объекта, можно будет считать завершенным только в том случае, еслион в конце концов будет очищен от языка, поскольку только тогда он будетсвободен от всяких предпосылок и предубеждений. «Первое очищение философии, – пишетон, – состояло ведь в отчасти недопонятой, отчасти неудавшейся попытке сделатьразум независимым от всякого предания, традиции и веры в них. Второе очищениееще более трансцендентно и имеет своей целью не больше и не меньше, чемнезависимость от опыта и его повседневной индукции. Третий, высочайшийи как бы эмпирический пуризм касается еще и языка, единственного, первого ипоследнего органона и критерия разума без всякой иной верительной грамоты ввиде предания и обычая» [Hamann, 1825, 6]. Но в таком случае, считает Гаман, исамого разума не будет. Этот вывод, сделанный в антикартезианском духе, имелсвоей целью показать невозможность и бессмысленность постулата о свободе отвсяких предпосылок и предубеждений.
Вотличие от инструменталистского взгляда на язык Гаман подчеркивает, чтопоскольку язык чрезвычайно тесно связан с историей, он обладаеттрансцендентальной функцией, лишь благодаря которой разум становится вообщевозможным. Речь для Гамана – «лоно» (uterus), «Богородица (Deipara) нашего разума»[Hamann, 1824, 39]. Это он пишет в небольшой работе 1780 г. «Два шутливых опыта о новейшей немецкой литературе» и здесь же совершенно однозначноопределяет роль языка: «Без языка у нас не было бы разума, без разума не былобы религии, а без этих трех важных составных частей нашей природы не было бы нидуха, ни уз общества» [Hamann, 1824, 25]. А в письме Якоби от 25 октября 1785г.подчеркивает эту мысль с новой глубиной: «Язык есть матерь разума и откровения,их альфа и омега. Он есть обоюдоострый меч для всякой истины и лжи» [Hamann, 1819,90].
Резкокритикуя рационалистов Просвещения за исходную предпосылку о независимостиразума, Гаман подчеркивает, что сама эта мысль имеет исторические предпосылки иобусловленности. Он стремится показать, что язык, употребляемый философией, являетсяне просто подручным нейтральным инструментом. Язык сам по себе есть одно изусловий самой возможности понятийного мышления. Односторонний взгляд на язык, согласнокоторому он является просто средством выражения мыслей, основан напредположении, что мышление не зависит от говорения и предшествует говорению.Гаман отвергает такой взгляд, предлагая свое понимание, согласно которому, говорение– это перевод мыслей в слова, вещей в имена, образов в знаки, а разум естьязык. Мысль о том, что разум есть язык, Гаман повторяет при всяком удобномслучае, а в уже упоминавшемся письме Гердеру от 6 августа 1784 г. пишет со ссылкой на Демосфена (намекая на то, что страдает заиканием): «Будь я даже столь жекрасноречив, как Демосфен, я все же должен был бы трижды повторить лишь одноединственное слово: разум есть язык, логос» [Hamann, 1825, 151].
КантаГаман критиковал, считая его «Критику чистого разума» некритической, посколькуона расщепляет человеческое познание на различные способности и силы.Возражение Гамана против такого подхода состоит в том, что он может бытьреализован лишь при условии соответствующего объективного взгляда на сущностьчеловека, на природу его разума и на его чувственность. Но он считает такуювсеобъемлющую точку зрения абсолютно недоступной и недостижимой, посколькуневозможно даже охватить полностью все предубеждения мышления, которыекоренятся в истории и традиции. Гаман твердо убежден в том, о чем позже скажетГумбольдт в своей известной формулировке: «Человек – это только человекпосредством языка» [Humboldt, 1963, 11]. Такой взгляд разделял также Гердер.
Гаманотвергает всякую рационалистическую метафизику, поскольку считает ее, пристрого аналитическом подходе, бессмыслицей, ученым нонсенсом, который возникаетиз-за злоупотребления языком. Согласно критике языка в «Метакритике» Гамана, метафизика,в отличие от языка математики, например, «преступно обращается со всемисловесными знаками и фигурами речи нашего эмпирического познания, доводя их досплошных иероглифов и типов идеальных отношений, а честное прямодушие языкапревращает этим ученым бесчинством в такое бессмысленное, текучее, непостоянное,неопределенное нечто = х, что не остается ничего кроме свиста ветра, магическойигры теней, в лучшем случае, как говорит мудрый Гельвеций, – талисмана и венкаиз роз трансцендентальной суетной веры в entia rationis (сущности, созданныеразумом. – Л.Л.), пустой трубы ее паролей» [Hamann, 1825, 8].
Ключевымсуждением о «Критике чистого разума» можно считать высказывание Гамана в письмеЯкоби от 14 ноября 1784 г.: «Я задаюсь не столько вопросом, что есть разум, скольковопросом, что есть язык! И здесь я подозреваю причину всех паралогизмов иантиномий, в которых обвиняют разум; отсюда получается так, что словапринимаются за понятия, а понятия – за вещи как таковые. В словах и понятияхневозможна экзистенция, которая причитается лишь предметам и вещам» [Hamann, 1868,15].
КакГаман отказывается разделять человеческое познание на различные силы испособности, так он отказывается также отделять мышление от языка. На этообращал особое внимание Гете: «Принцип, к которому сводятся все высказыванияГамана, сводится к следующему: ‘Что бы человек ни задумал совершить – вдействиях, в словах или как-нибудь еще, – должно проистекать из объединениявсех сил; разрозненное — порочно’» [Гете, 1967, 433]. Критику чистого разума онсчитает неосуществимой, поскольку она требует недосягаемой нейтральной позицииза пределами мышления и языка, которым оно руководствуется. Поэтому для Гаманакритика разума должна быть критикой языка. В «Метакритике» он пишет, что нетолько вся способность мышления целиком покоится на языке, но язык есть такжеисточник недоразумений: «Остается ведь еще один главный вопрос: как возможнаспособность к мышлению? И нет нужды ни в какой дедукции, чтобыдоказать генеалогический приоритет языка . Не только вся способностьмышления покоится на языке, но язык есть также средоточиенедоразумений разума с самим собой» [Hamann, 1825, 9]. В письме Якоби от 29апреля 1787 г. Гаманн формулирует одну из основополагающих идей философии языка,которая вновь возникает в XX столетии у Виттгенштейна: «Разум есть источниквсех истин и всех заблуждений. Он есть древо познания добра и зла. Язык есть искуситель нашего ума и всегда останется таковым, пока мы невозвратимся домой, к началу и к истоку, и к незапамятности (olim)» [Hamann, 1868,513].
Поэтомузадачу своей «Метакритики» Гаман видит в том, чтобы очистить разум от егопротиворечий, показать, что эти противоречия заключены не в вещах, а в языке.«Все философские расхождения, – подчеркивает он в письме Гердеру от 2 июля 1787 г., – сводятся к спорам о словах» [Hamann, 1825, 360]. Требование ясности понятий Гаманпредъявляет в первую очередь к философии, в которой многие терминыупотребляются произвольно, не имеют однозначной дефиниции и общепринятогозначения, и относит этот упрек к «Критике чистого разума»: «Уже самому названиюметафизика присущ этот наследственный порок и проказа двусмыслыенности, которыйнельзя ни устранить, ни тем более прославить, добравшись до места его рождения,которое находится в случайном синтезе греческой приставки. И даже еслипредположить, что для трансцендентальной топики различие между сзади и сверхуеще менее важно, чем для a priori и для a posteriori различие между hysteronproteron (более ранний и более поздний. – Л.Л.), то все равно родимое пятнопростирается со лба до чрева всей [этой] науки, и ее терминология так жесоотносится с любым другим языком искусства, охоты, горного дела и школы, какртуть соотносится с другими металлами» [Hamann, 1825, 7].
Источникаминеоднозначности являются, с его точки зрения, спонтанность формирования понятийи восприятие сказанного: «Из этого двойного источника двусмысленности черпаетчистый разум все элементы своих притязаний на правоту, поиска причин длясомнений и судейства над искусством » [Hamann, 1825, 6]. Этопроисходит, согласно Гаману, по уже упоминавшейся выше причине: словапринимаются за понятия, а понятия – за сами вещи. Поэтому вопрос и заключаетсядля него не столько в понимании того, что есть разум, сколько в понимании того,что есть язык. Он делает вывод, что если язык сделал возможным построениеспекулятивных систем, то языковедческий анализ должен и устранять их. «Разумдля меня – идеал, бытие которого я изначально предполагаю, но доказать не могуиз-за призрачности явления языка и его слов. С помощью этого талисмана, – пишетон Якоби 29 апреля 1787 г. о Канте, – мой земляк воздвиг замок своей критики, илишь только с его (талисмана. – Л.Л.) помощью чары могут быть развеяны» [Hamann,1868, 513].
Аналитическийподход требует, по мысли Гамана, прежде всего сверить значения понятий дляпонимания того, имеет ли смысл проблема и формулируется ли правильно задача. Сэмпирической традицией Гаман соглашается в том, что если эти критерииосмысленности не соблюдены, то невозможно увидеть истинную проблему, а надпсевдопроблемами не стоит ломать голову. Ключ к пониманию причины недоразумений,считает он, находится не в знании субъекта и не в знании объекта, а в отношениик постановке проблемы и объясняет свою позицию Якоби в письме от 29 апреля 1787 г.: «Не стоит больше произносить ни одного слова, пока мы не договоримся о том, что каждыйпонимает с помощью разума и веры, не то, что понимает Юм, ты, я и он, а то, вчем суть дела и есть ли она вообще. Общее слово – это пустой шланг, которыймодифицируется в каждое мгновение иначе, а если раздут, то лопается и ужевообще не может удержать в себе воздух» [Hamann, 1868, 513].
Втораяпредпосылка мышления, которую Гаман видит, аналогично Гердеру, в традиции, опытеи предании, тоже связана с подвижностью лексических значений слов. «Янамереваюсь опровергнуть берлинский идеализм христианства и лютеранства спомощью исторического и физического реализма, – пишет он 25 апреля 1787 г. из Кенигберга Якоби, – опыт противопоставить чистому разуму. Как говоришь ты сам, реальноеостается, идеальное скорее зависит от нас и переменчиво из-за номинализма. Нашипонятия о вещах изменяются новым языком, новыми знаками, которые являют намновые отношения» [Hamann, 1819, 341]. В своем системном подходе к лексическомусоставу языка Гаман предвосхищает «идею целостности, членения и структуры», окоторой писал Трир как об основополагающей триаде своей теории семантическогополя [Trier 1934, 432], и видит важную роль контекста и речевой ситуации длясоздания определенного значения слова и формирования ясного понятия. «Словаимеют свое значение, как цифры, по тому месту, где они стоят, – пишет он в 1759 г. в сочинении «Достопримечательные мысли Сократа», — а их понятия переменчивы в своихопределениях и отношениях, подобно монетам, в зависимости от места и времени»[Hamann, 1821, 32].
Вписьме от 8 декабря 1783 г. из Кенигсберга Гаман благодарит Гердера за егоморальную поддержку работы над «Метакритикой пуризма чистого разума», жалуясь, чтоона продвигается с большим трудом: «Моя бедная голова есть разбитый горшокпротив головы Канта – глина против железа» [Hamann, 1824, 365]. И здесь жепишет: «Вся болтовня о разуме есть пустой звук; язык – его орган и критерий! Предание – это второй элемент» [Hamann, 1824, 365]. Эту же мысль онповторяет почти дословно в письме от 11 февраля 1785 г. военному советнику Шеффнеру [Hamann, 1825, 212], а в письме Якоби от 1 июня 1785 г. критикует лорда Монбоддо за его труд «О происхождении и развитии языка» [Monboddo, 1774]:«Сплошные элементы для метакритики разума, о котором я не имею никакого понятиябез опыта и предания» [Hamann, 1819, 54]. Несколько месяцев спустя Гаман вновьподчеркивает роль традиции и предания для формирования разума в письме Якоби от25 октября 1785г.: «С Гердером я совершенно согласен в том, что весь наш разуми вся философия сводятся к традиции и преданию» [Hamann, 1819, 90].
Всередине XVIII века Берлинская академия наук объявляла целую серию конкурсныхтем научных сочинений, за которые назначались премии и которые касались, вчастности, языка. В их числе в 1757 году была опубликована и тема: «Какововозвратное влияние мнений людей на язык и языка на мнения?», вызвавшаякритическую реакцию Гамана. Премия за лучшее исследование на эту тему былаприсуждена профессору философии Геттингенского университета Иоганну ДавидуМихаэлису 31 мая 1759 года.
Берлинскаяакадемия наук поясняла постановку задачи такого научного исследования следующимобразом: «Важно при этом, чтобы на различных хорошо отобранных примерах былопоказано: 1) Сколько существует в языках причудливых оборотов и выражений, сочевидностью проистекающих из определенных, усвоенных этими народами мнений, откудаи получили свое происхождение такие языки. Этот первый пункт является, вероятно,самым легким. 2) Самое важное состоит в том, чтобы в определенных, присущихкаждому из языков оборотах речи, в определенных выражениях, вплоть до корнейопределенных слов, показать происхождение тех или иных заблуждений илипрепятствий, отчего та или иная истина не находит своего выражения. Еслиобнаружится, каким образом умственный импульс формирует язык и этот язык вследза этим дает образу мыслей направление, способствующее или препятствующеевосприятию верных идей, то можно было бы вести поиск целесообразных средств дляисправления недостатков языков» [Briefe, 1779, 367-368]. Такое двоякоерассмотрение привело бы к важным познавательным выводам. Если обнаружится, какимобразом умственный импульс формирует язык и этот язык вслед за этим дает образумыслей направление, способствующее или препятствующее восприятию верных идей, томожно было бы вести поиск целесообразных средств для исправления недостатковязыков. Собственно, поиск здесь должен был быть направлен на обнаружение техвлияний на язык, которые рассматриваются как «недостатки» или «неправильности»самого языка, создающие препятствия к просвещению и способствующие формированиючастично «неверного» языкового сознания. Если обнаружить такие особенностиязыка, то можно продумать пути и способы их преодоления.
Постановказадачи не предполагала объяснение препятствий, обуславливающих трудное илилегкое вхождение некоторых истин в язык того или иного народа. Речь шла опрепятствиях к изъяснению той или иной истины. Из этого следует, чтосоставитель задания предполагал, что препятствием к изъяснению той или инойистины или, скорее, причиной того, что в каких-то языках не представленыкакие-то истины, служат некоторые обороты речи в этих языках. Это фактическиозначает, что речь шла о создании метода описания языковой картины мира в еелексической части: авторы конкурса имеют своей отправной точкой именно различияв языковых картинах мира, поскольку речь идет об оборотах и выражениях, возникшихиз определенных воззрений, привычных для народов, образовавших тот или инойязык.
Михаэлистребования Академии выполнил, за исключением последнего пункта: он ни однимсловом не коснулся вопроса о препятствиях к выражению тех или иных истин. Изтого факта, что его работе была присуждена первая премия, становится понятно, чтоАкадемия имела своей целью лишь показать некоторые перспективы дальнейшихисследований, не настаивая на выполнении поставленной задачи в полноте. Еготруд, хотя и свидетельствовавший об обширности познаний автора, не занялзаметного места в языкознании и был бы, по всей вероятности, забыт, если бы онне привел косвенным образом к весьма значительному достижению в науке о языке:Михаэлису возразил Гаман, а позже и Гердер, который прочитал это сочинение в1766 или 1767 гг. предположительно по рекомендации Гамана.
Рассмотрениетрактата Михаэлиса, который сводит свое исследование к лексико-семантическомусопоставительному анализу на примере переводных эквивалентов полисемантичныхслов, не входит здесь в нашу задачу, поэтому мы приведем лишь один пример дляпонимания характера его рассуждения: «Порою влияет также какая-нибудь ещескрытая побочная идея или другое значение слова, в котором оно нам на этот разне нужно, и обманывает нас тайным образом. Поэтому мы счастливы, если имеемтакое совершенное срединное слово, к которому даже в противоположном значениине примыкает похвала или порицание. Я хочу пояснить это примером, который даетповод сделать комплимент моему родному языку из-за его преимуществ в сравнениис латинским. Самое первое или, если угодно, самое последнее благо, причину, покоторой что-либо почитается благом, Эпикур полагал в приятном ощущении, voluptate.Это латинское слово, которое обозначало также «[сладострастное] наслаждение», сохранялопримыкающую идею изнеженности, которая противополагалась добродетели и отваге.Кто усомнится в том, что учение Эпикура многим римлянам лишь по вине языкадолжно было казаться неправильным, даже ненавистным и в высшей степениотвратительным? Проповеди Цицерона против Эпикура, исполненные игры слов игомилетических доводов, являются тому доказательством. Латинянину ведь приупотреблении voluptas постоянно приходило на ум «[сладострастное] наслаждение»(нем. Wollust. – Л.Л.). – Наш язык обошелся бы гораздо лучшим выражением«приятное ощущение» (нем. angenehme Empfindung. – Л.Л.)» [Briefe, 1779, 373-374].В оправдание Эпикуру Михаэлис заключает: «Римский оратор несправедливообходился с Эпикуром, защиту которого я в остальном на себя не беру и охотнопризнаю, что он или его ученики по вине двусмысленного слова порою путалисладострастное наслаждение с приятным ощущением» [Briefe, 1779, 375].
Изэтого видно, что рассуждение Михаэлиса носит вполне конъюнктурный характер(косвенным подтверждением чему служит и первая премия, хотя справедливости радиследует заметить, что никто из других претендентов не представил сколько-нибудьзначительное сочинение): проблема полисемии была одним из основных аргументовсторонников исправления языка в разные эпохи, и Просвещение не былоисключением.
Гаман,который отозвался на труд Михаэлиса работой под названием «Опыт по одномуакадемическому вопросу» (Versuch über eine akademische Frage), видел в еготрактате недостатки по той же причине, по которой он впоследствии выступил скритикой Канта: и в том, и в другом сочинении отсутствовало рассмотрениетрансцендентальной роли языка. Заметим, что Гаман прибегал в своей полемике сМихаэлисом к лингвистическому анализу в очень современном смысле, но этаполемика, кроме того, представляет интерес также по той причине, что сама темаконкурсного сочинения Михаэлиса связана с установлением и изучениемособенностей языковой картины мира с целью разработки методов ее изменения.Прежде всего, Гаман указывает на то, что постановка вопроса о взаимовлияниимнений и языка требовала предварительных пояснений, которые не были даны. Оннамерен восполнить этот недостаток и сделать исследование Михаэлиса ипостановку вопроса более понятными для «простого» читателя, предложив некоторыеразъяснения.
Во-первых,он считает необходимым уточнить понятия «мнения», «язык» и «влияние», лежащие воснове исследования. С точки зрения Гамана, значение слова «мнения» вупотреблении Михаэлиса неясно, так как в его сочинении мнения «топриравниваются к истинам, то противопоставляются им» [Hamann, 1821, 120], однакоГаманн только констатирует этот факт, но не предлагает своей дефиниции.
Слово«язык» очень многозначно, подчеркивает Гаман, сам же фактически приравниваетпонятие «язык» к языковой картине мира, указывая на связь языка и мышления, илиимеет в виду высказывания. Он пишет: «Отношение и связь между способностьюнашей души к познанию и способностью нашего тела к обозначению являетсядовольно часто встречающимся представлением, характер и границы их изучались, однако,пока мало», а далее высказывает, по сути, мысль о существовании типологическогоядра в картинах мира разных языков, указывая на то, что «должны поэтомусуществовать сходства во всех человеческих языках, основанные на идентичностинашей природы и сходствах, необходимым образом существующих в обществе в узкомкругу понятий» [Hamann, 1821, 121].
Слово«влияние» в постановке задачи содержит в себе, согласно Гаману, изначальнуюпредпосылку, которая «не пришлась бы по вкусу ни лейбницианцу, ни академисту.Первый сказал бы, возможно, «гармония», а сомневающийся слишком осторожен, чтобыпринять на веру воздействие вещей друг на друга из-за их простой связи междусобой, поскольку слишком часто бывает один и тот же язык при противоположныхмнениях и наоборот» [Hamann, 1821, 121-122].
Здесьмы сделаем небольшое отступление, приведя комментарий Гамана к этому слову, чтобыкоснуться характерной манеры язвительной критики, к которой он прибегает нетолько в «Метакритике», но и во многих других сочинениях: «Я, впрочем, охотносоглашусь с этим выражением, – пишет он, – поскольку думаю даже, чтокакой-нибудь автор с помощью тихого влияния на мнения и на язык ученого цехаможет воздействовать на большинство голосов, исследование чего, однако, относитсяк казуистике и алгебре удач» [Hamann, 1821, 122]. Язвительность Гамана едва лиимеет своим основанием процедуру или даже результат голосования в Академии приопределении победителя конкурса. Возможно, она объясняется его религиознымиубеждениями, противоречие которым он нашел в сочинении Михаэлиса: «Опыт поодному академическому вопросу» был помещен в сборнике под названием «Крестовыепоходы филолога», на титульном листе которого был изображен козлиный профильПана с рогами. Нельзя исключить и свойственную Гаману склонность к критическойреакции на труды своих коллег, даже самых близких ему людей, как это было, например,с «Трактатом о происхождении языка» его друга Гердера. Об этом подробно пишетГегель в работе «О сочинениях Гамана», подчеркивая в частности: «Это общая, ноотнюдь не благожелательная черта: Гаман бывает так возбужден именнопубликациями своих лучших друзей, набрасываясь на них в сочинениях, которые, дажебудучи предназначенными к печати, исполнены, по его обычной манере, страстнойгорячности и издевки и даже не лишены того, чтобы восприниматься как злаянасмешка и обида» [Гегель, 1835, 68].
Чтобыраскрыть разные стороны смысла академической задачи, Гаман подразделяет ее натри положения, которые позволяют, с его точки зрения, лучше разобраться в ней исоставить более правильное суждение.
Положение1. «Природный способ мышления оказывает влияние на язык» [Hamann, 1821, 122].Мысль Гамана состоит в том, что все огромное многообразие наблюдений и фактоввсемирной истории, исторического развития отдельных народов и более мелкихобщностей (сословий, сект, групп и отдельных людей), данные сопоставительногоизучения нескольких языков и развития какого-либо одного языка в разное время ипри разных обстоятельствах можно свести к простым принципам и составитьклассификацию. «Если наши представления, – пишет он, – направляются точкойзрения души, а она (точка зрения. – Л.Л.) определяется, по мнению многих, положениемтела, то нечто подобное можно применить к телу целого народа» [Hamann, 1821, 122-123].Это понимается так, что направление развития языка народа согласуется с егоспособом мышления, с направлениями его мысли. Народ обнаруживает присущий ему способмышления не только во внешних формах организации своей жизни, в своих законах, обычаяхи т.п., но и в характере, формах, законах и обычаях (под которыми Гаманпонимает практику употребления) своего языка. Тем обстоятельством, что языкформируется согласно направлению мысли, объясняются идиоматические особенности,сравнительное богатство и одновременно сравнительная бедность одного и того жеязыка в той или иной его части, что заставляет расценивать разные языковыеявления то как его совершенство, то как несовершенство и т.п. Все этонеповторимое своеобразие и составляет, согласно Гаману, то, что понимают подгением языка. При таком рассуждении гений языка и есть, по сути, способмышления народа, если «направленность внимания и предметы, на которые оно обращено,могут расширять или ограничивать язык народа и придавать ему тот или иной вид»[Hamann, 1821, 125].
Положение2. «Модные истины, предубеждения внешней видимости и авторитетности, циркулирующиев народе, создают как бы искусственный и случайный способ мышления народа иоказывают особое влияние на его язык» [Hamann, 1821, 125]. Гаман приводитпримеры такого рода влияний на немецкий язык и дает прогностическую оценку тогоразвития языка, которое может быть ими обусловлено: «Видимость математической ученостии привлекательность французских и английских писателей вызвали у нас большиеизменения противоположного характера. Настоящей удачей для нашего языка сталото, что эта мания перевода и мания демонстрирования словно бы ставили преградудруг другу; последняя превратила бы его в венок из роз считанных искусственныхслов, а первая – в сеть, которая улавливала бы и удерживала добрых и худых рыбразного рода» [Hamann, 1821, 125].
Приисследовании влияния мнений на язык необходимо, по мысли Гамана, принимать вовнимание фактор двоякой обусловленности способа мышления: мнения влияют наспособ мышления, способ мышления формирует язык. Мнения он подразделяет на двавида. Мнения первого вида составляют неподвижный способ мышления народа, амнения второго рода – подвижный способ мышления. Неподвижный способ мышленияможно считать, с точки зрения Гамана, древнейшим, а подвижный – новейшим. Дляиллюстрации этой мысли Гаман приводит историю шляпы в баснях Геллерта, а такжеучение врачей о теле человека, которое претерпевает определенные изменения втечение короткого цикла в несколько лет и все же остается тем же самым, и такповторяется на протяжении всей земной жизни человека от зачатия до тления. Израссуждения Гамана остается, правда, непонятным, приравнивает ли он неподвижныйспособ мышления к коренному, а подвижный – к навеянному духом времени.
Положение3. «Сфера языка простирается от складывания букв до шедевров поэтическогоискусства и тончайшей философии, эстетического вкуса и критики; характер языкаприходится отчасти на выбор слов, отчасти на образование оборотов речи» [Hamann,1821, 127]. В силу многозначности слова «язык» Гаман говорит о необходимостидефиниции и предлагает при этом исходить из коммуникативной функции языка иопределять его, в зависимости от цели коммуникации, как средство сообщениянаших мыслей и как средство понимания мыслей других. Коммуникативной функцииязыка Гаман придавал большое значение, считая общительность сущностнымпризнаком языка и разума. В письме Якоби из Кенигберга он пишет 25 апреля 1787:«Разум невидим, [он] без языка; но, конечно, язык есть единственное выражениедуши и сердца для раскрытия и сообщения нашего сокровенного» [Hamann, 1819, 349],и добавляет спустя пять дней: «Общительность есть истинный принцип разума иязыка, посредством которых модифицируются наши ощущения и представления»[Hamann, 1819, 356].
Этудвоякую направленность коммуникации, сообщение своих мыслей и понимание мыслейдругих, Гаман называет «двойным намерением» и кладет ее в основу пониманиязадачи, поставленной Академией наук: «Отношение языка к этому двойномунамерению стало бы, таким образом, основной теорией, из которой явлениявзаимовлияния мнений и языка можно было бы как объяснить, так и считать заранеезаданными» [Hamann, 1821, 127].
Вводяпонятие «отношение языка к двойному намерению», Гаман считает, что он дает темсамым ключ к решению задачи. Он не берется сам разрешить этот вопрос, поскольку,во-первых, сомневается в наличии читательского интереса к разработке проблемыотношения языка к двойному намерению, а во-вторых, не ожидает от суждениячитателей ничего «ни для своего имени, ни для своего кошелька». Вместе с тем онвысказывает уверенность в возможности дать ответ на поставленный Академиейвопрос, исходя из этого понятия. Со ссылкой на Аристотеля (Республика, кн.2, гл.10)он пишет: «У нас нет недостатка в наблюдениях, с помощью которых можно довольноточно определить отношение языка к его попеременному употреблению. Уразумениеэтого отношения и умение применять его имеет также касательство к духу законови к тайнам правительства» [Hamann, 1821, 129].
Продолжаярассуждать о роли этого отношения в общественной жизни, Гаманн причисляет егоизучение к задачам государственной важности в условиях развития немецкого языкаего времени. «Бесчинство смешения языков», под которым он подразумевает все ещехарактерную для тогдашней Германии франкофонию в научной речи, употреблениемногочисленных заимствований в немецком языке и отсутствие осмысленной языковойполитики в отношении родного языка, является «делом государственным, которое вцарстве истины имеет бόльшее значение, чем самый сочный свежевырытыйкорень какого-либо слова или бесконечная генеалогия какого-либо понятия»[Hamann, 1821, 130].
Винтересах развития и совершенствования не только языка, но и мышлениянеобходимо переходить к употреблению немецкого языка во всех сферах жизни, считаетГаман, и поясняет это следующим образом: «Каждый язык требует способа мышленияи вкуса, составляющих его своеобразие: поэтому хвастался Энний, что имеет тройноесердце, почти как Монтень, который хвастался своей душой в три этажа. Кто пишет на иностранном языке, тот должен уметь, как любовник, приноравливатьсвой способ мышления. Кто пишет на своем родном языке, тот имеет домашнее правосупруга, если он им владеет. Голова, которая думает за свой счет, всегда будетсовершать вмешательства в язык; автор же, пишущий на счет товарищества, довольствуетсяпредписанными ему словами, как поэт по найму – конечными рифмами(bouts-rimés), вводящими его в колею тех мыслей и мнений, которыеприходятся кстати» [Hamann, 1821, 130-131].
УбежденностьГамана в том, что критика языка является метакритикой разума, или, в инойформулировке, критикой знания, – это тот аспект его философии языка, которыйпредставляет большой интерес для современной науки. При этом следует признать, чтодля Гамана характерно специфическое сочетание религиозной мысли ианалитического подхода в методологии, как, впрочем, и для всех мыслителей, которыерассматривали философию как критику языка. Гаманн никогда не исследует никакуюпроблему философии языка изолированно от контекста своей религиозной мысли, котораяу него и сама по себе есть языковое мышление. Это в полной мере относится и кпозиции Гамана в развернувшейся в середине XVIII в. дискуссии вокруг вопроса опроисхождении языка.
В 1746 г. Этьен Бонно де Кондильяк дал на него свой ответ, выдвинув естественнуютеорию в «Опыте о происхождении человеческих знаний», который он рассматривалкак дополнение к «Опыту о человеческом разумении» Дж. Локка (1690). Пьер ЛуиМоро де Мопертюи, который был по назначению Фридриха II президентом Берлинскойакадемии наук с 1746 по 1759 гг., опубликовал два сочинения – в 1748 г. «Философские рассуждения о происхождении языка и значениях слов» [Maupertuis, 1768, 259-285],а в 1754 г. «Рассуждение о различных средствах, которыми пользуются люди длявыражения мыслей» [Maupertuis, 1756, 349-364], в которых опровергал теорииБожественного происхождения языка, выдвинув гипотезу, что язык был изобретенчеловеком. С критикой трактата Мопертюи «Философские рассуждения опроисхождении языка и значениях слов» выступил Иоганн Петер Зюсмильх. В докладепод названием «Попытка доказательства, что первый язык получил своепроисхождение не от человека, но единственно от Творца», прочитанном вБерлинской академии наук в 1756 г. и опубликованном лишь спустя десять лет[Süssmilch, 1856], Зюсмильх утверждает, что для успешной дифференциациифеноменов окружающего мира мышление нуждается в языке. Без языковых обозначенийумственные понятия словно сливались бы друг с другом, и ни одно понятиеневозможно было бы помыслить хоть сколько-нибудь ясно, «не мысля одновременно ивсе другие, с ним связанные» [Süssmilch, 1866, 68]. В его понимании языкпредшествует мышлению и является условием мышления. Если бы человек сам себяобучил языку, то для этого – и в этом заключен парадокс – он должен был бы ужеобладать разумом, а этот разум возможен только благодаря языку и т.д. Выход изэтого заколдованного круга Зюсмильх видит в Божественном происхождении языка.
Этидискуссии о происхождении языка не носили характера исторического исследования,они затрагивали, скорее, вопрос о сущности языка и исходили, собственно, изнезависимости мышления от языка. Интерес философов Просвещения к философииязыка имел столь ярко выраженную практическую направленность, что онифактически игнорировали вопросы более фундаментального характера, касающиесяотношения языка и мышления. Можно думать, что обсуждение вопроса опроисхождении языка скорее просто подтолкнуло Гамана к рассмотрениютрансцендентальной функции языка, ничего не добавив к его концепции. Гаманн, посути, не участвовал в рассмотрении происхождения языка в смысле его самогораннего появления в истории человечества. В «Двух рецензиях касательнопроисхождения языка» [Hamann, 1823, 1-11], представлявших собой краткий обзортрактата Гердера о происхождении языка, а также в иронично-пренебрежительном ответена рецензию, опубликованную в 26-м номере «Кенигсбергской ученой и политическойгазеты» за 1772 г. [Hamann, 1823, 12-21], Гаман не занимает ни одну из сторон.Он не согласен с теорией Божественного происхождения языка Зюсмильха, согласнокоторой Бог дал человеку язык в готовом виде и научил его пользоваться им. В тоже время он отвергает рациональные и эмпирические теории, которые сводятпроисхождение языка к договоренности между людьми.
Теории,предполагавшие, что мышление предшествует языку, для Гамана неприемлемы. Онподвергает критике даже более умеренный тезис своего друга Гердера, согласнокоторому язык мог быть изобретен и даже должен был быть изобретен, посколькусама эта возможность заключена в природе человека. Хотя сам Гаман не представилполностью разработанной теории языка, его взгляд на происхождение языка вполнепонятен. Он считает, что язык имеет нераздельную Божественную и человеческуюприроду одновременно, и убежден в том, что Бог создал человека вместе с языком.Это означает, что в теологически-логоцентрическом понимании Гамана язык естьпервичный принцип: «генеалогический приоритет языка» уже содержит в себе разум,всякое говорение – уже мышление и наоборот. Очень важным здесь представляетсяизучение переписки Гамана и Якоби, которая может и дополнить, и прояснить мыслиГамана о языке, в частности, его утверждение, что разум есть язык, т.е. логос.
Список литературы
1.Гете И.В. Из моей жизни. Поэзия и правда // Гете И.В. Собр. соч. в 10 томах. Т. 3. – М.: Художественная литература, 1976.
2. Briefe, die neueste Litteratur betreffend. Vierter Theil. – Berlin und Stettin: bei Friedrich Nikolai, 1779.
3. Hamann J.G. Beylage zum 37sten Stück derKönigsbergschen gelehrten und politischen Zeitung. 1772. Abfertigung derim sechs und zwanzigsten Stück enthaltenen Recension // Hamann’ Schriften.Hrsg. von Friedrich Roth. Vierter Theil. – Berlin, G. Reimer, 1823.
4. Hamann J.G. Briefe von 1779 bis 1784 // Hamanns Schriften. Hrsg.von Friedrich Roth. Sechster Theil. – Berlin: G. Reimer, 1824.
5. Hamann J.G. Briefe von 1784 bis 1788 // Hamanns Schriften. Hrsg.von Friedrich Roth. Siebenter Theil. – Berlin: G. Reimer, 1825.
6. Hamann J.G. Briefwechsel mit F. H. Jacobi. Hrsg. von FriedrichRoth // Friedrich Heinrich Jacobi’s Werke. Vierter Band. Dritte Abtheilung. – Leipzig: Gerhard Fleischer, 1819.
7. Hamann J.G. Briefwechsel mit Friedrich Heinrich Jacobi // JohannGeorg Hamann’s, des Magus im Norden, Leben und Schriften. Von C.H.Gildemeister. Fünfter Band. – Gotha: Perthes, 1868.
8. Hamann J.G. Fauete linguis! // Hamann’ Schriften. Hrsg. vonFriedrich Roth. Vierter Theil. – Berlin, G. Reimer, 1823.
9. Hamann J.G. Metakritik über den Purismus der reinen Vernunft// Hamanns Schriften. Hrsg. von Friedrich Roth. Siebenter Theil. – Berlin: G. Reimer, 1825.
10. Hamann J.G. Sokratische Denkwürdigkeiten // HamannsSchriften. Hrsg. von Friedrich Roth. Zweiter Theil. – Berlin: G. Reimer, 1821.
11. Hamann J.G. Versuch über eine akademische Frage // Hamann’sSchriften. Hrsg. von F. Roth. Zweiter Theil. – Berlin: G. Reimer, 1821.
12. Hamann J.G. Zwei Scherzlein zur neuesten Deutschen Literatur //Hamanns Schriften. Hrsg. von Friedrich Roth. Sechster Theil. – Berlin: G. Reimer, 1824.
13. Hamann J.G. Zwo Recensionen betreffend den Ursprung der Sprache// Hamann’ Schriften. Hrsg. von Friedrich Roth. Vierter Theil. – Berlin, G. Reimer, 1823.
14. Hegel, G. W. F. Über Hamann’s Schriften // Hegel, G. W. F.Vermischte Schriften. Zweiter Band. Hrsg. Friedrich Förster und LudwigBoumann. – Berlin: Verlag von Duncker und Humblot, 1835.
15. Humboldt W. von. Über das vergleichende Sprachstudium inBeziehung auf die verschiedenen Epochen der Sprachentwicklung // Wilhelm vonHumboldt. Werke in fünf Bänden. Hrsg. von Andreas Flitner und KlausGiel. Band 3. – Darmstadt: Wissenschaftliche Buchgesellschaft, 1963.
16. Maupertuis, Pierre Louis Moreau de. Dissertation sur lesdifférents moyens dont les hommes se sont servis pour exprimer leursidées. Berlin // Histoire de l’Academie Royale des Sciences et Belles-Lettres.1754. – Berlin, 1756. – S.349-364.
17. Maupertuis, Pierre Louis Moreau de. Réflexionsphilosophiques sur l’origine des langues et la signification des mots // Oevresde Maupertuis. Nouvelle Édition corrigée & augmentée.Tome Premier. – A Lyon, chez Jean-Marie Bruyset, Imprimeur-Libraire, rue S.Dominique, 1768. – P. 259-285.
18. Michaelis J.D. Beantwortung der Frage von dem Einfluß derMeinungen eines Volcks in seine Sprache und der Sprache in die Meinungen. – Berlin, 1760.
19. Monboddo, James Burnett (Lord). Of the Origin and Progress ofLanguage. 6 vols. Printed for J. Balfour, Edinburgh; and T. Cadell, in theStrand, London, 1774.
20. Süßmilch, Johann Peter. Versuch eines Beweises,daß die erste Sprache ihren Ursprung nicht vom Menschen, sondern alleinvom Schöpfer erhalten habe. – Berlin, 1756.
21. Trier J. Das sprachliche Feld. / Neue Jahrbücher fürWissenschaft und Jugendbildung, 1934, Nr.10, S.428-449.
Список литературы
Дляподготовки данной работы были использованы материалы с сайта www.portal-slovo.ru/