ΜВасилий Шукшин. Брат мой

µВасилий Шукшин. Брат мой…§В путанице ферм, кранов и тросов большой стройки де­вушка-почтальон нашла бригадира Ивана Громова. Иван, за­драв голову, кричал кому-то: – Смотреть надо, а не ворон считать! Сверху что-то отвечали. – Слезь у меня, слезь… Я тут с тобой потолкую! – про­ворчал Иван. – Вы Громов? – А? – Громов Иван Николаич? – Ну. – Телеграмма… Иван взял телеграмму, прочитал… Посмотрел на девуш­ку, сел на груду кирпичей, вытер рукавом лоб. (Девушка, видно, знает содержание телеграммы, понимающе смотрит на бригадира, ждет с карандашиком и квитанцией, где Иван должен расписаться.) Иван еще раз прочитал телеграмму… Склонил голову на руки. Подошли двое рабочих из бригады. – Что, Иван? – Отец помирает, – сказал Иван, не поднимая головы. – Распишитесь, – попросила девушка. – А? – За телеграмму… Иван машинально чиркнул, куда ему показали. Девушка ушла. – Наука. – Один из рабочих взял телеграмму; прочитал. – Семен-то… кто это? – Брат. – Нда… Подошли еще рабочие. – Что? – Отец у Ивана помирает. …Взвыл с надсадной тоской паровоз. Иван в тамбуре вагона. Курит. Смотрит в окно….Сеня Громов, маленький, худой парень, сидел один в пустой избе, грустно и растерянно смотрел перед собой. Еще недавно на столе стоял гроб. Потом была печальная застолица… Повздыхали. Утешили как могли. Выпили за упокой души Громова Николая Сергеевича… И разошлись. Сеня остался один. …Вошел Иван. Сеня, увидев его, скривил рот, заморгал, поднялся на­встречу… – Все уж… отнесли. Иван обнял щуплого Сеню, неумело приласкал. Тот, утк­нувшись в грудь старшего брата, молча плакал, хотел остано­виться и не мог… Досадливо морщился, вытирал рукавом глаза. – Ладно, перестань. Ладно, Сеня… – Он все ждал… кхэх… На дверь все смотрел… – Ладно, Сеня. Братья не были похожи. Сеня – поджарый, вихрастый, обычно непоседа и говорун – выглядел сейчас много моложе своих двадцати пяти лет. Ивану – за тридцать, среднего роста, но широк и надежен в плечах, с открытым крепким лицом, взгляд спокойный, твердый, несколько угрюмый… – Ладно, Сеня, ничего не сделаешь. Сеня высморкался, вытер слезы, пошел к столу. Иван огляделся. – Что же один-то? – А кому тут?.. Были. Посидели маленько, помянули и ушли. Вечером тетка Анисья придет, приберется. Иван закурил, присел к столу, отодвинул локтем тарелку с кутьей. Еще раз оглянулся. Сеня тоже сел. – Поглядел бы, какой он сделался последнее время – аж просвечивал. Килограмм двадцать, наверно, осталось… А до конца в памяти был. Иван глубоко затянулся сигаретой. – Может, поешь с дороги? – Пошли на могилу сходим. Когда вышли из ограды, Иван оглянулся на родитель­скую избу. Она потемнела, слегка присела на один угол… Как будто и ее придавило горе. Скорбно смотрели в улицу два маленьких оконца… Тот, кто когда-то срубил ее, ушел из нее навсегда. – Завалится скоро, – сказал Сеня, догадавшись, о чем думает брат. – Перебрать бы – никак руки не доходят. – Тут, я погляжу, все-то не лучше. – А кому строиться-то? Разъехались строители… города строить. Некоторое время шли молча. – Почему так пусто в деревне-то? – спросил Иван. – Как Мамай прошел. – Я ж тебе говорю… – Да ну, все, что ли, разъехались? – Много. А кто есть – все на уборке. – У вас совхоз, что ли? – Теперь совхоз… Отделение, а центральная усадьба в Завьялове. Когда колхоз был, поживее было. И район был в Завьялове – рядом совсем. – А сейчас где? – В Березовском. – А ты шоферишь все? – Шоферю. У нас в отделении шесть машин, я – глав­ный. – Механик, что ли? – Старший шофер, какой механик. Пришли на кладбище. Остановились над свежей могилой, обнажили головы… Мир и покой царства мертвых, нездешняя какая-то тишина кладбища, руки-кресты, безмолвно воздетые к небу в неведо­мой мольбе, – все это действует на живых извечно одинако­во: больно. Иван стиснул зубы, стараясь побороть подступившие к горлу слезы. Сеня шаркнул ладонью по глазам. – Давай помянем, – сказал он. Он, оказывается, прихватил бутылку красного вина и рюмку. Налил брату… Иван выпил… Помолчал. Склонился, взял горсть влаж­ной земли с могилы, размял в руке, сказал: – Прости, отец. – Уберемся с хлебом – оградку сделаю, – пообещал Сеня. – И березу посажу. Налил себе, тоже выпил. – Пошли, Сеня. Тяжело. Хоть по деревне пройдемся. Обратно шли медленно. – У тебя в семье-то все хорошо? – расспрашивал Сеня. – Нету семьи, – неохотно ответил Иван. – Разошлись. – Почему? – Потом… Сеня качнул головой, но больше об этом говорить не ре­шился. – Поживешь здесь хоть маленько-то? – Некогда, Сеня. – Поживи, братка. А то мне одному… Хоть с недельку. А? Иван переменил тему разговора: – Ты-то почему не женишься? Сеня горестно оживился. – Женись… когда они, паразитки, не хочут за меня. У меня душа кипит, – он стукнул себя в грудь сухим крепким кулач­ком, – а им – хаханьки. Пулей прозвали – и довольны. А я просто энергичный. И не виноват, что не могу на месте уси­деть. Вон она – недалеко живет, Валька-то Ковалева… По­мнишь, нет? – Ефима Ковалева? – Но. – Так она же вот такая была… – А счас под потолок вымахала. Вот люблю ее, как эту… как не знаю… Прямо задушил бы, гадину! – Сеня говорил скоро, беспрестанно размахивая руками. – Но я ее допеку, душа с меня вон. – Красивая девка? – На тридцать семь сантиметров выше меня. Вот здесь – во, полна пазуха! Глаза горят, вся гладкая… Я как увижу, так полдня хвораю. – Выбрал бы поменьше. Куда она тебе такая? – Тут на принцип дело пошло. Вот тут оглобля одна рядом поселилась, на сорок три сантиметра выше меня… – Кто? – Ты не знаешь, они с Украины приехали. Мыкола. Он тоже в нее втюрился. Так тот хочет измором взять. Как уви­дит, что я к ней пошел, надевает, бендеровец, бостоновый костюм, приходит и сидит. Веришь – нет, может два часа си­деть и ни слова не скажет. Сидит и все – специально мешает мне. Мне уж давно надо от слов к делу переходить, а он си­дит. – Поговорил бы с ним. – Говорил! Он только мычит. Я говорю: если ты – бык, оглобля, верста коломенская, так в этом все? Тут вот что тре­буется! – Сеня постучал себе по лбу. – Я говорю, я – талантливый человек, могу сутки подряд говорить, и то у меня ни­чего не получается. Куда ты лезешь? Ничего не понимает! Иван узнавал младшего брата. Как только не называли его в деревне: “пулемет”, “трещотка”, “сорока на колу”, “кор­сак” – все подходило Сене, все он оправдывал. Но сейчас ему действительно, видно, горько было. Взъерошенный, кур­носый, со сверкающими круглыми глазками, он смахивал на подстреленного воробья (Сеня слегка прихрамывал), возбуж­денно крутил головой; показывал руками, какого роста “ог­лобля” Валька Ковалева и как много у нее всего. – А она? – Что?.. – Она-то как к нему? – Она не переваривает его! Но он упрямый, хохол. Я опа­саюсь, что он – сидит и чего-нибудь высидит. Парней-то в деревне – я… да еще несколько. – Трепешься много, Сеня, поэтому к тебе серьезно не относятся. – А что же мне остается делать? – остановился Сеня. – Что я, витязь в тигровой шкуре? Мне больше нечем брать. – Сеня вдруг внимательно посмотрел на брата. – Пойдем сей­час к ней, а? – Зачем? – Ты объяснишь ей, что внешность – это нуль! Ты суме­ешь, она послушает тебя. Ты ей докажи, что главное – это внутреннее содержание. А форма – это вон, оглобля. Пой­дем, братка. Ты хоть поглядишь на нее. Я ведь весь уж высох из-за нее. А ей хоть бы что! Я сохну, а она поперек себя шире делается. Это не девка, а Малахов курган какой-то… – Ты не захмелел? – Да ничего! Что я? Я редко пью. Это счас уже… Пойдем. – Ну пошли. Уже вечерело. На улице появились люди – шли с работы. Возле соседнего с домом Ковалевых двора Сеня остано­вился, спросил белоголового карапуза, который таскал на веревочке грузовик и гудел: – Жираф дома? – Ой, – сказал карапуз, – он тебя мизинчиком подни­мет. – Скажи ему, чтоб он вышел. Иди, скажи. А я тебе завтра петушка привезу. – Не обманешь? – Нет. Счас посмотришь эту оглоблю. Иди, Васька, ска­жи: пошли, мол, крепость брать. Карапуз побежал в дом. – Зачем ты? – спросил Иван. – Счас увидишь… – Ко-олька, иди клепость блать, Сенька-пуля зовет! – закричал еще на крыльце карапуз. – Пойдем, ни к чему это, – опять сказал Иван. – Подожди, подожди… Счас увидишь… На крыльцо из дома вышел огромный парень, еще в ра­бочей одежде. – Здорово, Микола! – вежливо поприветствовал Сеня. – Иди познакомься с братом. Микола вытер тряпкой грязные огромные ладони, подо­шел к воротцам, протянул Ивану руку. – Микола. – Иван. – Костюм погладил? – спросил Сеня. – Он у меня всегда глаженный, – ответствовал Микола, не удостоив взглядом Сеню. – Все, Микола. – Сеня высморкался на дорогу. – Боль­ше он тебе не понадобится: идем договариваться насчет свадьбы. Простодушный Микола беспокойно и вопросительно по­смотрел на Ивана. Иван, чтоб скрыть неловкость, стал заку­ривать. – Мели, Емеля… – сказал Микола. – В общем, мы пошли. – Сеня первый деловито поша­гал к дому Ковалевых….Валя только пришла с работы, умывалась во дворе под рукомойником. Увидев входящих Ивана и Сеню, ойкнула и, накинув полотенце, побежала в дом. – Куда вы?! Я же без кофты! – Видал? – спросил Сеня, грустно глядя вслед девушке. – Это Валька? – удивился Иван. – Она. – Ну, Сеня… тут, по-моему, тебе нечего делать. Господи, растут-то как!.. – Пошли в дом. – Она же не одетая. – Она в горнице, а мы пока в прихожей посидим. Ковалевы – отец, мать, молодая женщина с ребенком (невестка), младшая сестра Вали, школьница, тоже не по го­дам рослая, очень похожая на нее, – ужинали. Поздоровались. – Подсаживайтесь с нами, – пригласил хозяин. – Спасибо, мы только из-за стола. Братья присели на лавку у порога. Ели хозяева молча, с крестьянской сосредоточенностью. Натруженные за день ру­ки аккуратно, неторопливо носили из общей большой чашки наваристую похлебку. Один хозяин позволил себе погово­рить во время еды. – Не захватил отца-то, Иван. – Нет. – Чо же, долго ехать шибко? – Четверо суток почти. Хозяин качнул головой. – Эка… занесло тебя. Из горницы выглянула Валя. – Заходите. Сеня с готовностью поднялся, ушел в горницу, Иван ос­тался поговорить с хозяином. – Где робишь там? – На стройке. – Ничто получаешь-то, хорошо? – Да ничего, хватает. А Петро-то ваш где? – А тоже вроде твоего, в город подался, судьбу искать. Вы ить какие нонче: хочу крестьянствую, хочу хвост дудкой и… Наоставляют вот, с такими, горя мало. – Старик кивнул в сторону невестки. – Да уеду я, уеду, Господи! – в сердцах сказала та. – Устроится он там маленько – уеду, лишнего куска не съем. – Мне куска не жалко, – все так же спокойно, ровно продолжал старик. – Меня вот на их зло берет. – Он по­смотрел на Ивана. – Уехать – дело нехитрое. А на кого зем­лю-то оставили? Они уехали, ты уедешь, эти (в сторону младшей дочери) тоже уедут – им надо нивирситеты кончать. Кто же тут-то останется? Вот такие, как мы со старухой? А нам веку осталось – год да ишо неделя. Вон он, Сергеич-то… раз-два и сковырнулся. Так и все уйдем помаленьку. Что же тогда будет-то? Из горницы выглянул Сеня. – Иван, зайди к нам. Иван бросил окурок в шайку, пошел в горницу. Слова старика нежданно вызвали в нем чувство вины; когда шел по улице и поразился пустотой в деревне, почему-то не подумал о себе. Сеня ходил по горнице, засунув руки в карманы брюк. Видно, он только что что-то горячо доказывал. – Здравствуй, Валя. – Здравствуйте. – Навстречу Ивану поднялась рослая, крепкая, действительно очень красивая девушка. Круглоли­цая, с большими серыми глазами… Высокую грудь туго обле­гала белая простенькая кофта. Здоровье, сила чувствовались в каждом ее движении, в повороте опрятной, гладко приче­санной головы, во взгляде даже. – Валя!.. – невольно сказал Иван, пожимая ей руку. – Ты когда успела так вырасти? – Годы, Иван… Вы уж сколько не были дома-то? – Да ну, сколько?.. Ну, может, много. Только ты все рав­но не “выкай”, я не привык как-то. Ты… ну Валя, Валя… Валя засмеялась довольная. – Что “Валя”? – Красавица ты прямо. – Да ну уж… – Вот так мы ее тут и испортили, – встрял Сеня. – Каж­дый, кто увидит: “Красавица! Красавица!” А ей на руку. – Сеня, ты же первый так начал, – с улыбкой сказала Валя. – Когда? – Когда из армии-то пришел. Ты что, забыл? – Так то я один, а то вся деревня, языки вот такие рас­пустили… – Нет, Сеня, тут распускай, не распускай, а факт остает­ся фактом. – Иван сел на стул. – Как живешь-то, Валя? – Хорошо. – Валя внимательно посмотрела на Ивана, усмехнулась. – Надолго к нам? – Да не знаю, – неопределенно ответил Иван. Вспомни­лись слова старика Ковалева, и он невольно опять подумал о них. – Курить здесь можно? – Пожалуйста. Я сейчас принесу чего-нибудь… – Валя вышла из горницы. – Видал, что делается? – спросил Сеня. – Видал. Неважные твои дела. – Просто пройдет по горнице, а у меня вот здесь, как но­жами… Видал, как счас прошла? Иван не успел ответить. Вошла Валя, поставила на стол блюдце. – Вот сюда пепел. – Ты вот послушай его, если мне не веришь. Он больше нашего повидал, – начал Сеня. – Ну? – Валя опять весело посмотрела на Ивана. – Как было при царизме? – рассуждал Сеня. – Как? – спросила Валя. – Ручной труд. Эксплуатация человека человеком. – Сеня не мог сидеть, когда говорил. – Тогда, конечно, надо было, чтобы мужик был здоровый. Кого лучше эксплуатиро­вать? Миколу или меня? Миколу. На него можно два куля навалить, и он понесет. Со мной хуже: где сядешь, там и сле­зешь. Теперь: наше время – атомный век. Спрашивается, для чего мне надо расти с колокольню? Я нажимаю стартер, завожу машину и везу три тонны. Сейчас даже модно ма­леньким быть. Японцы, например, все маленькие, и ведь жи­вут – ничего! У нас же как вымахает какая-нибудь жердь – так все рады-радешеньки, без ума прямо! – Сеня не на шутку расходился. – Вырос детинушка. Ладно, он, допус­тим, один восемьдесят. А вот этот фактор у него работает? – Сеня постучал себя по лбу. – Пулемет ты, Сеня, – сказала Валя. – Наговорил сорок бочек… Ну, к чему ты все? Ведь по твоей теории выходит, что я… какая же я модная? – Я про мужиков говорю. – Так если мужикам не надо быть здоровыми, то уж ба­бам-то и подавно. А я вон какая… Иван засмотрелся на девушку. Валя перехватила его взгляд, усмехнулась и покраснела. – Куда же мне деваться-то такой? – спросила обоих. – Эксплуатации нет, кули не надо таскать. Что же мне, закры­вать глаза да головой в прорубь? Сеня беспомощно, с надеждой посмотрел на старшего брата. Тот пожал плечами. – Иван, хорошо в городе? – спросила Валя, как-то из­лишне пристально глядя на него. Ей хотелось говорить с ним. – По-разному, Валя. Как везде. – Ну, с нами-то не сравнишь. – Сами виноваты! – опять встрял Сеня. – Умоляют лю­дей: записывайтесь в самодеятельность – нет, понимаешь… – Пошли вы со своей самодеятельностью! Что я, дура, что ли, вылезу на сцену ногами дрыгать. Я ее проломлю там у них. – Ты можешь любую роль играть, не обязательно ногами дрыгать. Дрыгают в танцевальном кружке, а есть – драмати­ческий. В дверь горницы постучали. – Внимание. – Сеня поднял палец кверху. – Счас бу­дет – акт! – Да, – сказала Валя. Вошел Микола в бостоновом костюме. – Здрассте. – Здравствуй, Коля. Садись. Микола сел на стул, поддернул на коленях наглаженные брюки. Видно, что это его привычная поза. – Рассказал бы нам чего-нибудь про город, Иван, – по­просила Валя серьезно. – Как там живут? – Живут… Лучше расскажите, как вы живете? Мне тоже интересно. – Микола, расскажи, – попросил Сеня. – На провокации не идем, – ответствовал Микола. – Иной раз посмотришь в кино, душа заболит, – загово­рила Валя. – Вот, думаешь, живут люди! Все нарядные хо­дят, чистенькие… В комнатах все блестит, все под руками… Господи. Правда, что ли, так живут? – Валя смотрела на Ивана. Сеня и Микола тоже смотрели на него. Ждали. Иван долго молчал, задумчиво глядя на кончик сигареты. Опять некстати припомнились слова старика. Поднял го­лову, увидел, что его с интересом ждут, усмехнулся. – Я вам не скажу за всю Одессу… По-разному живут, ре­бята. Бывает, как в кино, бывает, похуже. Мне вот ночами часто деревня снится. Покос… Изба родительская. А давеча глянул на нее – и больно стало: то ли она постарела, то ли я… – Ну вот у тебя сколько комнат в квартире? – Сене не­приятно было упоминать об избе: его совести дело, что она заваливается, так он чувствовал. – Комнаты три? – Перестань, Сеня. Что вы взялись допрашивать меня? – Кого же нам допрашивать больше? – спросила Ва­ля. – Друг друга, что ли?.. Мы и так все знаем. – Мне расскажите. – Я могу за всех ответить: середка на половинке жи­вем, – сказал Сеня. – Скучновато живем, – добавила Валя. – Выходи за Миколу, – посоветовал Сеня, – каждый день будешь со смеху умирать. Микола спокойно посмотрел на Сеню, хотел что-то ска­зать, но решил, видно, не стоит. – Замуж надо, действительно, – согласился Иван. – Замуж – не напасть… – непонятно сказала Валя. И, глядя на Ивана, спросила прямо: – А за кого замуж-то? Сене не подхожу – высокая, говорит, Микола – молчит. Не станешь же сама навязываться. Обоих женихов слова эти ударили по сердцу. – Минуточку!.. – взвился Сеня… Микола пошевелился на стуле, так что стул угрожающе скрипнул. – Легкая провокация. Валя запрокинула назад голову, громко, искренне расхо­хоталась. Все трое невольно засмотрелись на девушку, от­крыто любуясь ею. – Все хаханьки, – заметил Сеня. Микола пожирал Валю влюбленными глазами. Иван смотрел внимательно, несколько удивленно. Валя досмеялась до слез, вытерла воротничком кофты глаза, сказала: – Не обижайтесь, ребята. Меня что-то смех разобрал. Бывает… – Ну что, Сеня?.. Пойдем? – Иван поднялся. – Посидите, – с просительной ноткой в голосе сказала Валя, глядя на Ивана. И такой это был взгляд – необычный, что Микола, например, обратил на него внимание. – Устал я, Валя. Вы сидите, а я пойду прилягу немного. – Ну уж… – Правда. До свиданья. Сеня посмотрел на Миколу. Микола – на Сеню… Оба остались сидеть. Валя встала и пошла провожать Ивана. – У нас в сенцах темно… В прихожей отужинали. Младшей дочери не было дома. Невестка переодевала для сна девочку. Хозяйка убирала со стола. Старик рубил у порога табак в корытце. Иван остановился около него. – Самосад?.. – Он самый. Какой-то не крепкий нонче уродился. Листовухи добавлю – все слабый. Иван присел на корточки. – Дай-ка попробую… Давно не курил. – Спробуй, спробуй. Валя стояла рядом, смотрела сверху на Ивана. – Валька, ужинать-то… простынет все, – сказала мать. – Потом, – откликнулась Валя. Дед с Иваном закурили. – Как? – Хорош! – Донничка ишо потом добавлю – ничего будет. – Ну, бывайте здоровы. – Мгм. Иван с Валей вышли в темные сени. – Давай руку, – сказала Валя. – А то тут лоб разбить можно. Вот здесь ступенька будет. – Где?.. Ага, вот она. – Вот… теперь ровно. Остановились. Плавал в темноте огонек Ивановой папи­роски. Некоторое время молчали. – Ну, иди, а то там женихи-то… скучают. – Пусть маленько поскучают. – Сенька-то правда любит, Валя. – Я знаю. И Микола тоже. – Ну?.. – А я не люблю. Молчание. – Что делать? – спросила Валя. – Что делать… На нет – спроса нет. Обидно, конечно, за брата… Но этому горю не поможешь. – Нет, а что мне-то делать? – Валя!.. Ты уж сама большая – смотри. – А я любить хочу. – Пора. – А почему ты с женой разошелся? – Кто тебе сказал? – Сеня. – Во звонарь-то… успел уж. – Почему? – Сложно это, Валя… – Разлюбил? Или она тебя? – Иди к женихам-то. – Сколько поживешь у нас? – Не знаю… Побуду пока. Сеньке тяжело одному… Он хоть тараторит, крепится, а душонка болит…Между тем в горнице происходил такой разговор: – Тебе надо громоотводом работать, – советовал Сеня. – А тебе – комиком, – невозмутимо отвечал Микола. – Ты хоть знаешь, сколько комики получают? – снисхо­дительно спросил Сеня. – По зубам в основном. За провокации. – Комики даже лауреаты есть, комики есть депутаты Верховного Совета. Вы ж не понимаете ничего… – А с какого этажа их спускают оттуда? – Кого? – Комиков. – Я – комик? Ладно. Вот она счас придет, я буду мол­чать. Ты ж за счет меня только держишься, потому что я го­ворю, а тебе молчать можно. А счас я буду молчать. Посмот­рю, что ты будешь делать. Проведем такой опыт. Микола молчал. – Много вывезли сегодня? – спросил Сеня. – Двенадцать ездок. Потом сразу два комбайна стали. Пока возились – стемнело. – Сделали? – Один. Ты ничего не заметил своим фактором? – Чего заметил? – Так. – Микола, видно, заметил какую-то перемену в Вале. – Чего заметил-то? Молчание. – Ладно, счас я тоже буду молчать. – Зря, – сказал Микола. – Чего я не заметил? Молчание. – Все. Молчу и смеюсь внутренним смехом. Вошла Валя. Села на кровать. – Ну, что будем делать? Молчание. Долгое. – Вы что, поругались, что ли? Молчание. – Сень? Молчание. – Коля? Молчание. – Что случилось-то? – Провоцируют, – пояснил Микола. – Кто провоцирует? – Вон… – Микола кивнул на Сеню. – Я провожу опыт, – кратко сказал Сеня. – Какой опыт? Сеня сделал знак рукой. Долго молчали все трое. – Да ну вас! – рассердилась Валя. – Сидят, как два сыча. Молчание. – Тогда я ложусь спать. – Сенька, брось, – взволновался Микола. Сеня замотал головой – нет. А Иван пошел к другу детства Девятову Василию. Пришел, а у Девятовых – дым коромыслом: Василий спорил с женой, как назвать новорожденного сына. – Ванька!.. – кричала жена Настя. – Где это ты их видел нынче, Ванек-то?! Они только в сказках остались – Вани-ду­рачки. Умру, не дам Ванькой назвать. – Сама ты дура, – тоже резко говорил Василий. – Сей­час в этом деле назад повернули, к старому. Посмотри в го­родах… – На черта он мне сдался, твой город! Там с ума начнут сходить и ты за ними? Я своим умом живу… – Да сын-то мой! – заорал Василий. Он был в рабочей одежде – заехал на время домой; у ворот стояла его маши­на. – Или чей? – А мне он кто?! Супруги так увлеклись важным спором, что сперва даже не заметили гостя. – Можно к вам? – спросил Иван. – О! – удивился Василий. – Иван! Заходи. Поздоровались. – Что за шум, а драки нет? – А вон – сына не дает Ванькой назвать. – И не дам, – стояла на своем Настя. – А как ты хочешь? – спросил ее Иван. – Валериком. – Иваны, говорит, одни дураки остались, в сказках. Много ты понимаешь! Спроси вот у него, как в городе… – Мне ваш город не указ. Иван заглянул в кроватку к младенцу. – Лежит… А тут из-за него целая война идет. А чего ты, Настя, Иванов-то списала со счета? – спросил он Настю. – Не рано? – Не рано. – Зря. Иваны еще сгодятся. – Вот кому сгодятся, тот пускай с ними и живет, а мы бу­дем жить с Валериком. Правда, сынок? – Мать подошла то­же к кроватке, склонилась над сыном. – Уй ти, мой малень­кий, мой холесенький… Иваном. Еще чего! – Ну, Валерик – это тоже не подарок, – заметил Иван, отходя от кроватки. – Да плохо просто! – загорячился опять Василий. – Чем нехорошо – Иван Васильевич?.. Царь был Иван Василье­вич… – У нас счас, скажи, царей нету, – тютюшкалась мать с младенцем. – Нету, скажи, царей, нечего на них и огляды­ваться. – Ну что ты будешь делать? – с отчаянием сказал Васи­лий. – Ну, е-мое, Валериком он тоже не будет, это я тебе тоже не дам. Как недоносок какой – Валерик… Он должен быть мужиком, а не… – Будет Валериком. – Нет, не будет! – Нет, будет! – Назовите в честь деда какого-нибудь, – посоветовал Иван. – В честь твоего отца или твоего. – Да они обои – Иваны! – воскликнул Василий. – В том-то и дело!Домой Микола пришел мрачный и решительный. – Ты чего такой? – спросил отец. Микола сел к столу, положил подбородок на кулаки, за­думался. – А? – Так. Отец готовился спать. Сидел на кровати в нижней рубахе, в галифе, босиком. Шевелил пальцами ног. На печке лежал хворый дед Северьян. До прихода Миколы они разговаривали и теперь верну­лись к разговору. – Он, старик-то, говорит: мы, говорит, пахали их, те поля. Приехали, обрадовались – землищи-то! И давай. Ну, год, два, три – пашем. Глядим, а песок-то с той стороны все ближе да ближе к нам. Нам, говорит, тогда старики и совету­ют: “Пусть эта земля лучше залежью будет, лучше поурежьте свои пашни, которые к северу, а эти не трожьте. Бросьте эти поля пахать, не трогайте”. Собрались, говорит, мы миром и порешили: не пахать к югу от Сагырлака. И верно: остано­вился песок. Трава-то его держать стала. А счас опять все распахали… И уж заметно, как сохнет к северу. Еще вот лет пять попашем – и сгубим пашню. Тогда и удобрениями ни­чего не сделаешь – сожгем только землю… – Сказали бы начальству. – А то не говорили! Доказывали: никакая это не целина, это залежь, специально которую не трогали, чтобы пески держать с юга. Ну, рази ж послушают!.. – Тять, я жениться надумал, – сказал Микола. – Эка!.. – удивился отец. – Кого же брать хочешь? – Вальку Ковалеву, – негромко ответил Микола. Отец кивнул головой: слышал кое-что. – Ты говорил с ней насчет этого? – Та-а… – Микола мучительно сморщился. – Нет. – Я сватать не пойду, – твердо заявил отец. – Почему? – Не хочу позора на старости лет. Знаю я такое сватовст­во: придешь, а девка ни сном ни духом не ведает. Сперва до­говорись с ней, как все люди делают, тогда пойду. А то… ты вечно, Микола… – все за тебя отец. Прогонют, потом житья в деревне не будет, бежать от стыда придется. – Ну, ты тоже прынц выискался: сватать он не пойдет, – сердито сказал дед Северьян. – Ты забыл, Тимоха, как я за тебя невесту ходил провожать? Забыл? Тимофей недовольно нахмурился. – Ведь не пойдет она за него. Слышал я – бабенки тре­пались – не глянется он ей. – Пойдет! – сказал дед. – За такого парня!.. Чего ей еще надо? – Почему ты думаешь, что не пойдет? – спросил Ми­кола. – Это уж тебе лучше знать. Хоть бы поговорил с девкой!.. – Пойдем, тять. Я один не сумею. – Счас, что ли? – испугался отец. – Счас. – Ты что, опупел? – Надо… А то поздно будет. Прошу тебя, один раз в жиз­ни сделай… – Тимоха, помоги парню. – Да почему счас-то? Кто так делает?.. – А то поздно будет. Фактор один появился… поздно будет. – Какой фактор? – Ну… поздно будет. Ее спровоцируют. – Тимоха… – Да ну вас к черту, вы что, на самом деле! Ночь-пол­ночь – сваты заявились. Завтра хохотать все будут. – Вот как раз счас самое время идти, – рассуждал дед с печки. – Никто не увидит. Откажут, никто знать не будет. Тимофей вздохнул, задумался. – Какой фактор-то? – спросил он сына. – Сенька, что ли? – Нет. – Собирайтесь и идите, а то спать лягут люди. Ничего с тобой, Тимоха, не случится – сходишь, не похудеешь. Сде­лай одолжение парню. А девка правда хорошая – на ней па­хать можно. – Пойдем, тять. – Язви вас в душу!.. Может, с матерью сходишь? Она счас придет… – Та-а… – Чего она, мать?.. Баба есть баба. Иди, Тимоха. Вишь, загорелось парню: значит, надо. Раз какой-то хвактор по­явился, не надо тянуть. Они нонче такие: не успеешь глазом моргнуть – поздно будет. Опередить надо. Отец снял грязные галифе, нашел в сундуке новые брю­ки, надел и, болезненно сморщившись, долго ловил негну­щимися темными пальцами маленькую скользкую пуговицу на ширинке. – Тц… сердце мое чует – на радость зубоскалам идем. Ни хрена из этого сватовства не выйдет. Подождем хоть дня-то? – Днем хуже. – Какая тебе разница, Тимофей? – Вот сошьют, оглоеды!.. Не лезет, хоть матушку-репку пой. – Чего там? – Пуговица не лезет, мать ее… – Подрежь ножницами петельку-то, – посоветовал дед. Микола пригладил жесткие волосы. Долго стоял перед зеркалом. – Чего бы сделать над собой? – спросил он деда. Дед подумал. – Ничего, иди так. И так хорошо. Главное, смейся там побольше. Смешно, не смешно – ты: “Ха-ха-ха-ха…” Девкам это тянется. Был бы я не хворый, пошел бы с вами. – Пол-литра-то брать, что ли? – спросил Тимофей отца. – Возьмите в карман, – сказал дед. – Понадобится – она при себе. Не робейте, главное. Ты, Тимоха, тоже посмеи­вайся там поболе. А то ведь придете счас два земледава… слова сказать не сумеете.Сеня был уже дома, когда пришел Иван. – Что так скоро? – спросил Иван. – Я один опыт провел: начал тоже молчать, как Микола. Он меня комиком зовет, а я ему счас доказал. – Чего доказал? – Что он без меня совсем пропадет. – Чем доказал-то? – Молчал. – Ну? – Ну, она нас обоих выгнала. – Обои вы комики… Как дети, честное слово. – Нет, пусть он теперь не вякает. – Что, девок, что ли, не хватает в деревне? – Они не такие… – Зря ты, Сенька… Ты же видишь, не любит она тебя. Сеня – в майке и в длинных трусах – задумался около сундука. – Видать-то я вижу, братка, – серьезно и грустно сказал он. – А отстать не могу. Умом все понимаю, а вот тут… болит. И ничего не могу сделать. Девки есть… полно. Но все не такие. – Чем она тебе так уж?.. – Она какая-то надежная. Я бы с ней не пропал. Мне с ней легко как-то. Увижу ее, радуюсь, как дурак. Прямо, как праздник сделается. И вот ты же заметил: я сразу остроум­ный какой-то становлюсь, жизнерадостный… Счас уж – ка­кое горе, и то… вспомнишь про нее, легче становится. Я бы с ней хорошо прожил. Иван прилег на кровать. Закурил. Непонятно, то ли слу­шал брата, то ли думал о чем-то своем. – А так просто жениться – лишь бы жениться – не­охота. Вон ребята женются… Год-два поживут – и уже на­доели друг другу. Он норовит, как бы скорей из дому да вы­пить с дружками, она – ругается. И как скоро ругаться вы­учиваются! Так поливает, другой старухе не угнаться. Что за жизнь?.. Ни себе, ни людям. Охота не так. – Всем охота, – сказал Иван. – Не всегда получается. Ты сам крепко виноват: смеются над тобой люди… – Они ж не со зла. – Какая разница. Доверчивый ты, душонка добрая и та… вся открытая. А есть любители – кулаком туда ткнуть. Тоже не со зла, а так – от скуки: интересно посмотреть, как скорчишься. – Да меня вроде ничего… любят. – Хм… – Так ведь и я их люблю! Оттого иной раз и выкинешь какую-нибудь штуку, чтобы посмеялись хоть. А то ходют как сонные… Жалко порой делается. – Мало били… не рассуждал бы так. – Тебе что, часто попадало? – Я так, к слову. – Иван поднялся. Прошел к порогу, бросил окурок в шайку. – Это хорошо, что ты парень весе­лый. Но иногда надо и зубы показать. А то заласкают, как… собаку шалавую, и последний кусок отнимут, и ничего не сделаешь. Пора это понимать, тебе уж, слава Богу, двадцать шестой годик – не ребенок. Помолчали. Иван прошелся по избе, остановился у окна. – Тишина на улице… Ни песен, ни гармошки. Как повы­мерло все. – Наработались люди – не до песен. – Раньше-то что, не работали, что ли? – Молодежи больше было. – А где Ванька Свистунов? Тоже уехал? – Ванька милиционером работает. Участковым. А живет в районе. Хорошо живет, дом недавно себе поставил. – А Ногайцевы ребята?.. Колька, Петька. – С Петькой я вместе в армию уходил. Меня-то в первый же год помяло в танке, а он дослужил. Отслужил и завербовался куда-то. Не знаю даже где. А Колька на агронома выучился, тоже в районе живет. – Нда-а… – Да жить можно! – сказал Сеня, словно возражая кому. – От самих себя много зависит. Бежали-то когда? Когда действительно жрать нечего было. Счас же нет этого. Так уж… разбаловались люди, от крестьянской работы отвы­кли. Учиться многие едут. Вот и нет никого. Ужинать бу­дешь? – А ты? – Я не хочу что-то. – Я тоже. – Ты где был-то? – К Ваське Девятову заходил. Чего-то мне, Сенька, мысли всякие в башку полезли… Шел счас дорогой, разду­мался… – Какие мысли? – Всякие. Нехорошо как-то стало. – Залезла бы тебе одна мысль в голову – вот было бы дело. – Какая? – Остаться здесь. Я не из-за себя, а так… вообще. А чего? Все равно же… семьи там нету… – А ты сам не подумывал уехать отсюда? – спросил Иван. – Нет. Я один-то год в армии и то едва прослужил – тя­нет домой. – Привык бы. Меня первое время тоже тянуло… – Сам же говоришь: покос снится. – Покос снится. Вообще, какой бы сон ни увидел – все я вроде вот в этой избе. Помолчали. – Он сколько в больнице лежал? – Месяц. Потом меня вызвали: вези, говорят, домой. – Он знал или нет, что у него?.. – Нет. Может, догадывался последнее время. Один раз, недели за полторы, подозвал к себе и говорит: “Я знаю, у меня рак”. Я успокоил его, бумажки всякие начал совать – вот, мол, гляди, тут написано. Меня в больнице научили. А последние три дня знал, что умирает… – Что говорил? – Ничего. Молчал. Тебя ждал… – Пораньше бы телеграмму-то дал. – Я думал, поживет еще. Кхах… Не надо про это… Забу­дешься – вроде ничего, а как… это… Лучше не надо. – Не буду. – С семьей-то почему не получилось? – Та… длинная история. И поганая. Спуталась она там с одним… На работе у себя. Ну ее к… Тоже не хочу об этом. – Любил? – Дочь жалко… Иной раз подкатит вот сюда – хоть на стенку лезь. – Видаешь ее? – Переехали они… В другом городе. Не надо, Сеня. Долго молчали. – Остался бы здесь, правда. – Давай спать, поздно уже. Тебе ж на работу рано. Выключили свет, легли. Но не спалось обоим – лежали с открытыми глазами, ду­мали….Утром чуть свет к братьям пришла Валя. – Поднялись? Здравствуйте! Давайте сготовлю вам чего-нибудь… – Сразу в маленькой избе сделалось как будто про­сторней, светлее, когда появилась она и зазвучал ее молодой, сильный, свежий голос. – Сеня, давай за картошкой!.. Мя­со-то есть? – Господи! – воскликнул Сеня. – Завались! В погребе. – Давай в погреб! А я пока приберусь маленько, а то за­плесневеете тут. Иван, собирай половик, неси на улицу – вытрясем. Шевелитесь, ядрена мать! Мне тоже на работу надо. Сеня побежал в погреб. Иван неумело – ногой – начал было скатывать половик. – Да не так, Господи! Руками! Спина, что ли, отвалит­ся – нагнуться-то боишься? Вот так… Неси. Я сейчас выйду. Отвык от деревенской работы? – Какая это деревенская?.. – Она тут всякая, милок. У нас вон ребята коров доят, ничего. – Брось ты? – Чего? Поломались маленько и пошли. Комсомол по­мог, правда. Еще как доят-то!.. – Руками? Валя засмеялась. – Счас аппараты есть. Но и аппарат тоже не ногами управляется. Первое время матерились, а потом ничего… Смеш­но только смотреть на них. Неси. Иван взял половик, понес во двор. Валя шла следом. Раз­вернули половик, начали трясти. Сеня вылез из погреба с куском мяса. – Картошки я начищу. – Давай. Мимо ворот по улице прошел на работу Микола. Увидев Валю во дворе Громовых, склонил голову и прибавил шаг. – Что же не здороваешься, Коль? – крикнула Валя. Микола буркнул что-то и свернул в переулок. Валя посмотрела на Ивана и засмеялась. – Чего ты? – Так. Смешинка в рот попала. Держи крепче… Пыли-то! Жени ты его ради Христа, Иван. А то старуха-то измучи­