Покорение Германии римлянами
Когда
римляне победили галлов и сделали Рейн своей границей, то они поставили перед
собой задачу защищать своих новых подданных от германцев. Галлы бросились на
шею Цезарю (Casar an den Hals geworfen), чтобы только не подпасть под иго этих
варваров, а римское правление в Галлии началось с изгнания Ариовиста
соединенными силами римлян и галлов. Но начатая здесь таким образом борьба
продолжалась. Дикие германские орды все снова и снова переправлялись через
Рейн. Чем пышнее расцветала новая провинция под мирной сенью мировой римской
державы, тем больше она манила к себе жадных до добычи и сознававших свою силу
сыновей первобытного леса. Поэтому римляне принуждены были прибегнуть к самой
решительной мере для того, чтобы раз навсегда пресечь эту постоянно им
грозившую опасность, и, – как ни мало влекла их к себе эта суровая и туманная
страна, – римляне были вынуждены вступить в собственные владения германцев и
положить конец их свободе, как это они сделали раньше по отношению к галлам.
После
того как Август привел в порядок внутренние дела империи, покорил альпийские
страны и отодвинул границы Римской империи вплоть до Дуная, он поручил своему
пасынку Друзу, а после его смерти Тиберию, дело укрощения племен, живших от
Рейна до Эльбы. И тогда римляне принялись систематически выполнять эту задачу.
Хотя
отдельные германские племена были слишком незначительны по своей численности и
хотя даже многие племена, собравшись вместе, могли выставлять войска лишь
средней численности, а когда им удавалось собрать более крупные войска, то они
не умели ими оперировать (ср. в предыдущем томе “Римское военное дело,
направленное против варваров”, – все же, несмотря на это, всюду, куда
только ни являлись римляне, каждый мужчина был воином. Поэтому вторгаться в
страну этих варваров, которые презирали не только раны, но даже смерть, римляне
могли отваживаться лишь с крупными и крепко сплоченными войсками.
Но
снабжать продовольствием во внутренней Германии большие армии было весьма
трудным делом. При незначительном количестве своих пашен страна сама по себе
давала очень мало. А для того чтобы отправлять по проселочным дорогам на
большие расстояния продовольственные обозы, необходимы были большие приспособления;
при этом следует иметь в виду, что за исключением мостов через топи, которые
были возведены германцами с удивительной затратой труда и с необычайным
искусством, в Германии не было никаких мощеных дорог. Поэтому Друз, вынужденный
из-за недостатка продовольствия вернуться после своего первого похода вглубь
страны, создал для своего дальнейшего продвижения вперед двойную базу. Главным
складом оружия римлян на Нижнем Рейне был лагерь Ветера (Биртен) у Ксанта,
расположенный против места впадения Липпы в Рейн. Липпа судоходна для небольших
судов почти вплоть до своих истоков не только весною, но также и в течение
некоторой части года. Поэтому Друз, продвигаясь по Липпе, основал на том месте,
где ныне стоит собор в Падерборне, форт Ализо, который должен был служить
складочным пунктом (11 г. н.э.).
Было
бы неправильно видеть в основании форта или крепости независимо от его размеров
средство для укрощения строптивых и для установления господства над соседними
племенами.
Существуют такие условия и такие народы, среди
которых можно устанавливать свою власть путем размещения гарнизонов и основания
этапных пунктов. Это возможно именно в тех случаях, когда нет основания ожидать
открытия военных действий или когда покорение страны достигло такой степени,
что остается преодолеть лишь самое незначительное сопротивление. Здесь уже дело
не в стратегии, а только в полиции.
В
Германии такая политика римлян привела бы к печальным для них результатам.
Германцев можно было покорить, лишь ведя войну в крупном масштабе. И пока германцы
не были окончательно покорены, единственной задачей гарнизона крепости могло
быть лишь обеспечение себя и обнесенного стенами крепости клочка земли от
местного населения. И от Цезаря мы также не слышим, чтобы он в Галлии строил
крепости, за исключением одного форта, который должен был обеспечивать мост
через Рейн, так как крепости требуют гарнизонов, а постоянным стремлением
Цезаря было никогда не разбивать своих войск, но всегда их держать вместе, для
того чтобы, пользуясь безусловным численным перевесом в открытом поле, победить
галлов и обратить их в бегство.
Существовало
также и такое мнение, что Друз основал форт на Липпе, чтобы всегда иметь в
своем распоряжении открытую и защищенную переправу через реку и что именно по
этой причине он искал место для этого форта, идя вниз по реке. Но это не
является решающим соображением, так как Липпа – сравнительно небольшая река, по
обеим сторонам которой идут дороги, хотя и не всегда пролегающие в
непосредственной близости от берега. Несмотря на то, что вследствие болотистых
берегов Липпу бывает часто трудно перейти даже на большом протяжении, все же
германцы не могли и думать о том, чтобы закрыть переправу через эту реку
римлянам, обладавшим многочисленными вспомогательными средствами и всегда
имевшим возможность обойти неприятеля. Поэтому форт на Липпе также не мог иметь
значения предмостного укрепления.
Совсем
иначе будет обстоять дело, если мы на него посмотрим с точки зрения
продовольственного снабжения армии. Это снабжение нуждалось в водном пути
сообщения, а водный путь требовал конечного пункта, складочного места, где суда
могли бы оставлять свой груз, а продовольственные обозы их принимать для
дальнейшей отправки вглубь страны. Ведение войны в центральной Германии
принимало совершенно иной характер в том случае, когда уже не нужно было везти
с собой зерно или муку от самого Рейна, а можно было нагружать их на расстоянии
150 км по прямой линии от Рейна в верховьях Липпы и здесь снова пополнять их
запасы. Цезарю не нужно было в Галлии основывать складочные пункты и отделять
от легионов гарнизонные части для их защиты. О снабжении армии должны были
заботиться покоренные и союзные племена, пользуясь для этой цели помощью
римских поставщиков. В Германии же под влиянием необходимости римляне были
принуждены отказаться от этого основного принципа снабжения. Друз основал Ализо
не для того, чтобы посредством него держать окружные племена в повиновении, так
как это было бы для такой цели слишком недостаточным средством, а для того,
чтобы создать твердую базу для римских военных операций в Центральной Германии
(см. ниже специальное исследование об Ализо).
Когда
же форт был построен, то, естественно, он стал служить и другим целям, как,
например, для приемки больных, для наблюдения за страной и за людьми, для
полицейского надзора в той области, на которую распространялась его власть, в
качестве убежища, но все же главной и основной его целью, характеризовавшей его
значение и определивший его деятельность,
было служить в
качестве складочного пункта, расположенного на водном пути, где должна была
происходить перегрузка на сухопутный транспорт.
Помимо
Ализо, Друз, как говорят, основал еще 50 фортов на Рейне1. Это на первый взгляд кажется противоречащим
плану покорения Германии, так как снабжение этих 50 фортов гарнизонами
потребовало бы значительной части наличных войск; а если бы удалось покорить
германцев, то эти форты оказались бы уже излишними. Это обстоятельство можно
объяснить лишь тем, что когда армия отправлялась в поход, то ополчение
(ландштурм) должно было занимать эти форты и охранять их в качестве убежищ для
местного населения в тех случаях, когда германцы, не имея возможности защитить
свою страну от римлян, пытались бы облегчить свое положение, [45] делая диверсии в сторону этих римских фортов.
Кроме того, в больших лагерных стоянках, очевидно, оставлялись части войск,
участвовавших в походе, для того чтобы они могли приходить на помощь туда, где
в этом встречалась необходимость. Помимо пути от Рейна по Липпе, был еще и
другой путь, идя по которому войско могло достигнуть внутренних областей Нижней
Германии. Этим путем было море и впадающие в него реки. Первым делом, за
которое взялся Друз, после того как он принял командование над римскими
войсками в Германии, было прорытие канала, соединяющего Рейн с Исселем, который
должен был дать возможность прямо достигнуть через Зюдерзее германских берегов
Северного моря. Еще и теперь существует “ров Друза” (fossa Drusiana),
который Светоний называет (“Клавдий”, гл. 1) “новым и громадным
предприятием”2. Римская
торговля в Северном море не была настолько велика, чтобы оправдать столь
большие расходы, связанные с этой работой, но с точки зрения стратегии это
предприятие становится понятным. Когда Тиберий совершал свой поход к Эльбе (4
г. н.э.), то у устья Эльбы сухопутное войско встретилось с флотом, который вез
“громадное количество всяких вещей”3.
Римские корабли достигали Ютландии, а на реках они много раз вступали в бой с
германскими кораблями4. Когда
бруктеры несколько позднее, во время войны римлян с Цивилием, захватили в
качестве военной добычи преторскую галеру с тремя рядами весел – адмиральский
корабль римлян, то они повезли его по Липпе, чтобы принести его в дар своей
жрице и пророчице Веледе5.
Уже
Друз построил форты близ устья Везера и даже Эльбы, а для несколько более
позднего времени у нас есть более надежные свидетельства о существовании
римского гарнизона близ устья Везера6.
Эти форты должны были служить опорным пунктом для военного и грузового флотов
римлян7.
Таким
образом, это тщательно подготовленное предприятие римлян увенчалось полным
успехом. Уже Друз принудил прибрежные племена – фризов и хавков – признать
верховную власть римлян, а Тиберий принял присягу на верность от всех племен,
живших вплоть до самой Эльбы, причем дело даже не дошло до более или менее крупных
боев. Эта изумительная податливость германцев, как правильно предположил Ранке,
объясняется тем же, чем в свое время объяснялся тот факт, что галлы пошли
навстречу Цезарю. Именно в эти годы князь маркоманов Марбод основал большое
германское королевство. Простираясь из пределов Богемии, оно охватывало ряд
племен вплоть до Нижней Эльбы. Для того чтобы избегнуть его власти, племена,
жившие около Везера, присоединились к римлянам (в годы 11–7 до н.э.).
Сперва
взаимоотношения римлян с германцами носили характер лишь свободного союза, так
что римляне каждую зиму снова отводили свои войска к Рейну или к близлежащим
местам. Конечно, совершенно ясно, насколько было убыточно для римлян постоянно
менять место для лагеря. Германцы не могли сами на себя смотреть как на
окончательных подданных Римской империи, да и римляне им настолько еще не
доверяли, что остерегались оставаться на зиму среди них. Этот факт опять-таки
объясняется необходимостью продовольственного снабжения.
Путешествие
по Северному морю и вверх по Эмсу, Везеру и Эльбе было даже летом рискованным
предприятием, зимой же навигация вовсе прекращалась. Поэтому мы узнаем, что
важно было снова покорять то одно, то другое племя; лишь в 4 г. н.э. Тиберий,
вторично посланный на север, по-видимому, окончательно покорил эти оседлые
племена. Он отважился оставить на зимовку свое войско около истоков Липпы, т.е.
вблизи от Ализо.
Римляне
основывали города и рынки, и германцы, казалось, привыкали к новому образу
жизни, посещали рынки и вступали в сношения с новыми поселенцами (Дион, 56,
18). Уже римляне готовились покорить и германское королевство Марбода в
Богемии; подвластные римлянам племена по Майну должны были служить базой для
этого похода. Начать эту войну помешало римлянам большое восстание, вспыхнувшее
среди также недавно покоренных племен, живших к югу от Дуная, и отвлекшее к
себе римские силы на три года. Но и в это время германцы, населявшие Северную
Германию, оставались совершенно спокойными.
Однако,
наконец, когда римляне при наместнике Варе стали вполне серьезно относиться к
своему господству в Германии, среди народов, живших между Эльбой и Рейном,
вспыхнуло большое, всеобщее восстание.
Источники
В
то время как мы можем нарисовать ясную и достоверную картину характера, условий
жизни и занятии германцев, мы с гораздо меньшей достоверностью можем говорить
об отдельных исторических событиях нашей древнейшей истории. Это зависит от
характера наших источников. Они многочисленны и подробны, но подобны блуждающим
огням. Если мы были принуждены с большой осторожностью пользоваться рассказом
Цезаря о покорении Галлии, ибо этот рассказ не только дает одностороннее
римское освещение, но даже не может быть проконтролирован при помощи других
римских источников, то гораздо хуже обстоит дело с эпохой боев римлян с германцами.
Хотя мы здесь имеем не один, а несколько источников, но почти все они черпают
из вторых, третьих и четвертых рук. Главный рассказ о сражении в Тевтобургском
лесу, которым мы располагаем, – рассказ Диона Кассия – написан лишь через два
столетия после этого события, и даже Тацит жил на столетие позже тех походов
Германика, которые он описывает. Но этот недостаток наших источников является
одним из самых незначительных их недостатков, ибо наши рассказчики пользовались
хорошими свидетельствами современников, а, кроме того, в лице Веллея Патеркула
мы имеем хорошо осведомленного современника, которым мы можем пользоваться в
качестве свидетеля. Гораздо худшим обстоятельством является то, что литература
этой эпохи насквозь проникнута риторикой. Эти писатели вовсе не стремятся
рассказывать о том, что было на самом деле или что данные события
развертывались именно так, как это они хотят изобразить, заставив читателя
верить их рассказу, но они прежде всего стремятся к тому, чтобы своим
ораторским искусством произвести на читателя определенное впечатление. Мне
кажется, что в тех многочисленных исследованиях, которые посвящены вопросу о
сражениях Арминия и Германика, эта характерная особенность наших источников
хотя и часто подчеркивалась, однако, далеко недостаточно критически
учитывалась.
Объективно
недостоверно не только то, о чем эти источники говорят самым определенным
образом, но еще более недостоверны те выводы, которые извлекаются из их
описаний, так как сами авторы, создавшие эти описания и эти ассоциации мыслей,
не смотрели на них как на объективные картины реальной действительности. Сейчас
мы это поясним на некоторых примерах.
Судя
по рассказу Диона, который подтверждается Тацитом, нападение на войско Вара
было совершено во время перехода. По Флору же, германцы внезапно вторглись в
лагерь Вара, когда он в нем творил суд. Противоречие между этими двумя
рассказами настолько резко, что Ранке даже думал, что здесь описаны два
различных события: знаменитое описание Диона гибели легиона во время его
перехода через леса и болота в дождь и грозу, очевидно, касается лишь одной
отдельной части легиона, отделившейся от последнего, в то время как сам Вар на
самом деле подвергся нападению в своем лагере в то время, когда он в нем творил
суд. Уже Моммзен отверг предположение о таком разделении событий, ибо рассказ
Флора о нападении во время судебного разбирательства есть не что иное, как
риторическое преувеличение той неразумной самоуверенности, которой себя усыпил
Вар и которая привела к несчастью. В этом отношении следует не только
согласиться с Моммзеном, но и подвергнуть такому же критическому анализу и
измерить таким же масштабом достоверность всего содержания соответствующих
описаний, включая и те, которые мы находим у Тацита.
Флор
пишет: “Разграбили лагерь, три легиона разбили”. Но было бы неверно
из этой последовательности фраз в изложении автора сделать вывод о том, что
германцы сперва захватили лагерь, а потом напали на легионы.
Тацит
сообщает (“Анналы”, I, 61), что Германик в 15 г. достиг окрестностей
того места, где разыгралось сражение Вара с германцами, и что он направился
туда для того, чтобы похоронить павших там воинов. Германик выслал вперед
Цецину, чтобы тот произвел рекогносцировку местности в лесистых горах и
построил мосты и гати через топкие болота и зыбкие поля. Обычно это место
понимают в том смысле, что путь римлян лежал через мало известную для них
горную, лесистую и болотистую страну. Но все же нельзя считать невозможным, что
Германик в данном случае воспользовался изъезженной дорогой, может быть, даже
старой римской военной дорогой. За те шесть лет, которые протекли с того
времени, когда в этой местности исчезла римская власть, вполне естественно, что
эта военная дорога, насколько она вообще была замощена, пришла в запустение, а,
может быть, даже нарочно была разрушена германцами. Поэтому Германик должен был
восстановить некоторые мосты и гати, а так как германцы находились в ближайших
окрестностях, то и тщательно обследовать лесистые горы, расположенные вдоль
дороги. Но ничего больше, кроме этого, вывести из описания Тацита нельзя.
Тацит
описывает дальше, как спутники Германика смогли еще установить ход событий: в
первом лагере – по месту, соответствующему трем легионам, а в следующем месте –
по меньшему числу оставшихся, по упавшей насыпи и плоскому рву. Отсюда пытались
сделать вывод, что Германик шел в том же направлении, как и Вар, так как он
сперва наткнулся на больший, а затем уже на меньший лагерь. Но весьма возможно,
как, впрочем, было уже замечено другими, что Германик пришел с противоположной стороны,
и что Тацит постепенно развертывает свой рассказ лишь для того, чтобы усилить
производимое им впечатление.
Дион
пишет (56, 18), что германцы заманили Вара от Рейна к Везеру. Отсюда пытались
сделать тот вывод, что заговор германцев был давно подготовлен и что германцы
хитростью уговорили Вара разбить лагерь в глубине их страны. Но ничто не мешает
нам объяснить это как гиперболическое изображение притворства и лукавства
германцев, которые усыпили бдительность римлянина. Если бы он не доверился германцам,
то он не отодвинул бы лагерную стоянку до Везера.
Каждый
из этих отдельных, из разных мест выхваченных примеров сам по себе довольно
ясен, но все же эти примеры не дают правильной картины положения вещей. Все еще
остается склонность считать достоверным каждый отдельный факт, описанный в
сохранившихся [48] рассказах, до тех пор пока
против него не будет сделано основательных возражений, – в особенности по
отношению к такому историку, как Тацит, которого никак нельзя лишить крупного
авторитета. Но чтобы правильно понять источник, необходимо прежде всего с
крайним недоверием относиться к каждому факту, – даже в том случае, когда он на
первый взгляд совсем не кажется подозрительным.
Если
мы сомневаемся в достоверности отдельных частностей, то это еще не означает,
что мы отвергаем всего историка. Нужно ясно понять, что все имеющее для нас
одно значение имеет совершенно иное значение для римлянина. Римлянин стремится
лишь к тому, чтобы произвести своей характеристикой как можно более сильное
впечатление, отдельные же факты играют для него значительно меньшую роль. Мы же
обращаем особенное внимание именно на эти отдельные частности, потому что при
помощи их мы хотим установить новую и своеобразную связь, о которой Тацит даже
и не думал.
Чрезвычайно
полезно уяснить практическое значение этого противопоставления на одном
примере, заимствованном из новейшей историографии. Хотя аналогия и не является
доказательством, она все же дает некоторое мерило. Тот, кто работает в области
древней истории, где так трудно себя контролировать, должен, если он только
хочет быть осторожным, постоянно проверять правильность своих мерил и своих
масштабов на примерах из новой истории.
Одним
из самых блестящих образцов современной историографии является описание
сражения при Belle Alliance, принадлежащее перу Трейчке (“История
Германии”).
Но
если бы не сохранилось никакого другого источника, то было бы чрезвычайно
трудно, даже почти невозможно, пользуясь лишь этим описанием, извлечь из него
или реконструировать всю реальную цепь событий. Все внимание Трейчке обращено
на то, чтобы охарактеризовать личности, народы и воинов, которые здесь
сражались, и вызвать в представлении читателей отклик, достойный этих
грандиозных событий, произвести на них как можно более сильное впечатление. При
этом отдельные события и их связь становятся для него чем-то второстепенным, на
что он обращает уже меньше внимания. И ради психологических взаимоотношений
отодвигается хронологическая связь, этот важнейший остов фактической связи
событий.
Оборонительная
позиция Веллингтона характеризуется именем прилагательным “крепкий”,
“укрепленный” (fest), но следует остерегаться понимать это слово в
его техническом значении, ибо оно здесь применено лишь в смысле степени.
“Вдоль
фронта шла глубоко врезанная, окаймленная изгородями поперечная дорога”.
Но это касается лишь небольшого участка фронта.
Когда
пруссаки начали свою атаку (в половине пятого), Веллингтон ввел в сражение все
свои резервы “вплоть до последнего человека”. Если это понимать
буквально, то это абсолютно неправильно. Веллингтон еще в 8 часов вечера
располагал совершенно нетронутой дивизией (Шассэ) и одной очень мало
использованной (Клинтон). Такая фраза вполне допустима, если признать, что ее
целью является изобразить, какого колоссального напряжения стоило Веллингтону
удержать свои позиции, – одним словом, если эту фразу понять символически. В
этих словах содержится явное преувеличение, так же как и в словах
“укрепленная” позиция или “глубоко врезанная, окаймленная
изгородями поперечная дорога, шедшая вдоль фронта”. Но если эти слова
понять буквально, то будет совершенно непонятно, каким образом английская
боевая линия могла вечером выдерживать натиск старой гвардии Наполеона.
В
1 час пополудни главная масса прусской армии должна была находиться на высотах
Сен-Ламбер. Сен-Ламбер находится лишь на расстоянии 0,75 мили от окраины поля
сражения. Если главная масса прусской армии находилась уже в 1 час дня на этом
месте, то было бы также непростительно и непонятно, что Блюхер так поздно
вступил в бой.
Описав
неудавшуюся атаку императорской гвардии на английские позиции, автор продолжает
свое повествование следующими словами: “В это время Блюхер уже нанес тот
удар, который решил участь наполеоновской армии и привел ее к гибели, а именно
– взял приступом Плансенуа”.
Тот,
кто будет филологически истолковывать фразу “в это время Блюхер уже”,
должен будет прийти к тому выводу, что Плансенуа было взято в то время, когда
англичане и [49] французы еще сражались между
собой. К такому выводу надо будет тем более прийти на основании раньше
сказанного, что еще до атаки, произведенной французской гвардией, батареи
прусского корпуса Цитена “на далеком расстоянии обстреляли настильным
огнем правый фланг противника” и что “вплоть до центра расположения
французских войск распространилась страшная весть, что на правом фланге все
проиграно”.
Если
бы мы случайно узнали из другого источника, что Плансенуа было взято пруссаками
в 61/2 часов, тогда как атака императорской гвардии была
произведена лишь в 8 часов, то всякие сомнения в истинности этого факта,
казалось, должны были бы исчезнуть. На самом же деле Плансенуа после первого
занятия его пруссаками было у них снова отнято французской гвардией (все эти
перипетии пропущены у Трейчке), и этот второй захват Плансенуа произошел лишь
после неудачной атаки французской гвардии против англичан. Так как Плансенуа
находилось целиком позади французской боевой линии, то, если бы рассказ Трейчке
был правильным, оставалось бы совершенно непонятным, каким образом французская
армия могла избежать того, чтобы быть отрезанной и взятой в плен.
Эта
историографическая ошибка, по-видимому, произошла от того, что единственной
целью автора было изобразить как можно ярче момент решительного поворота в ходе
сражения, причем достойным образом осветить участие в этом событии Пруссии.
Реальная связь тактических моментов его гораздо меньше интересует, поэтому он
пользуется словами “в это время…, уже” лишь как обстоятельствами
времени или простыми союзами, совершенно не давая себе отчета в том, какую цепь
событий он этим конструирует в своем описании.
Трейчке
ни в коем случае нельзя считать неточным историографом. Напротив, он тщательно
и критически изучил все источники и обратил должное внимание также и на
отдельные факты. Но к тактической стороне дела он проявляет мало интереса. Его
взгляд не затрагивает этой стороны, и именно поэтому столь поучителен
приведенный пример его описания сражения. Ни один из источников, повествующих о
германо-римских войнах, нельзя сравнить с Трейчке по точности передачи фактов.
Напротив, риторический момент проявляется в них гораздо сильнее и необузданнее,
причем под словом “риторика” мы здесь вовсе не должны, понимать один
лишь “словесный треск”. Хотя риторика в действительности очень часто
снижалась до чисто внешних украшений речи, все же мы полагаем, что здесь она
была тем, чем она должна была бы быть на самом деле, т.е. подлинным искусством
речи, выражающей сильное внутреннее чувство, пафос рассказчика.
Но
ни в коем случае не следует обобщать этого наблюдения и говорить о
недостоверности всех исторических свидетельств. Существует много разных видов
историографии, которые необходимо отличать друг от друга. Рассказы Геродота,
Ксенофонта, Полибия и Цезаря также имеют свои ошибки, но это совершенно иного
рода ошибки, происходящие от иных причин, нежели ошибки Трейчке или Тацита. Но
один из этих историков не сделал бы тех ошибок, которые мы вскрыли в описании
Трейчке сражения при Бель-Альянс, но для нашего способа восприятия эти ошибки
являются основными. Для Трейчке же, для которого все сводилось к
характеристикам и к силе впечатления, эти ошибки, – как, впрочем, и для его
читателей, – являются чем-то второстепенным. С тех пор как описывается это
сражение, я являюсь, может быть, первым критиком, который натолкнулся на такого
рода ошибки и их отметил, так как мы, к счастью, все еще привыкли смотреть на
эту книгу, как на произведение искусства, а не как на “источник”. Мы
ничуть не уменьшим всей своеобразной ценности Трейчке и Тацита, если будем
скептически подходить к каждому отдельному обороту в их рассказах и
устанавливать возможность того, что из них выпали не только отдельные связующие
звенья, но и целые крупные соотношения событий.
До
настоящего времени исследователи, подвергавшие Тацита в качестве исторического
источника критическому анализу, исходили из того основного положения, что
описание Тацита является правильной и надежной картиной событий, которая
нуждается лишь в правильном и точном истолковании, в крайнем случае лишь в
некоторых добавлениях и исправлениях. Я же утверждаю, что совершенно
неправильно извлекать из его риторических образов и сочетаний фраз, подвергая
их истолкованию, подлинные события и факты и что, [50]
напротив, можно с самого начала быть вполне уверенным в том, что он в
гораздо большей степени, чем Трейчке (в его описании сражения при Бель-Альянс),
нуждается в дополнениях и исправлениях для того, чтобы ясно выступила причинная
связь событий.
Римский пост у устья Везера
Друз,
по свидетельству Флора (IV, 12), построил укрепления также на Везере и на
Эльбе. Тацит (“Анналы”, I, 28) рассказывает нам, что во время
большого восстания римских солдат в 14 г. бунтовал также и гарнизон крепости
Вексиллары в стране хавков. Здесь, очевидно, идет речь о крепости, построенной
Друзом на Везере, а именно – у устья этой реки.
Хавки,
как это принято считать, жили по обоим берегам Везера вплоть до Эмса. Мух же в
своей работе “Родина германских племен” (“German.
Stammsitze”, S. 54) вполне обоснованно предположил, что ампсиварии жили на
Нижнем Эмсе. Если это даже неправильно и если область хавков начиналась от
правого берега Эмса, то все же римская крепость находилась, наверное, не здесь,
а близ устья Везера. Если мы примем, что римская крепость была расположена близ
устья Эмса, то она должна была находиться на левом берегу и, следовательно, не в
области хавков, а в области фризов. Правый берег был бы чрезвычайно опасным
местом для крепости и постоянно требовал бы принятия мер предосторожности,
причем из такого расположения нельзя было бы извлечь никакой пользы, так как
здесь, наверное, не было никакого прочного моста. Крепость “у хавков”
имела смысл лишь при устье Везера, может быть, на дюнном острове. Именно здесь,
если только римляне серьезно относились к установлению своего господства в
области Везера, необходимо было создать укрепленный пункт.
Список литературы
Для
подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://ancientrome.ru/