Если Петр I открыл «окно в Европу», в которое так ловко вспорхнула ангальт-цербстская принцесса София, то Александр I вывел на ристалище Запада всю Россию, пройдя с победами до самого Берлина и Парижа. Многотысячная армия, вернувшаяся обратно, не желала больше прежней жизни: офицерство жаждало конституции, солдатская масса – отмены крепостного права, а все вместе – законности и порядка.
Либеральными настроениями был проникнут и сам император. Еще до восшествия на престол он с горечью признавался: «В наших делах царствует невероятный беспорядок, грабят со всех сторон: все части управляются плохо, порядок, кажется, изгнан отовсюду, а империя стремится только к расширению границ. Возможно ли для одного человека при таком ходе вещей управлять империей и тем более улучшить вкоренившиеся в нее злоупотребления. Это превосходит не только человека одаренного, подобно мне, обыкновенными способностями, но даже гения». Приняв скипетр, он не оставляет мысли о «совершенном прекращении» своей власти, для чего рассчитывает созвать народное представительство и объявить свободную конституцию.
Действительно, уже первые указы императора отмечены печатью либеральных устремлений. Прежде всего, он возвращает на службу несколько тысяч отставленных Павлом I военных и чиновников. 4 марта 1801 г. снимается запрет на вывоз из России продуктов и товаров. Затем освобождаются лица, сосланные в каторжные работы и состоящие под полицейским надзором по делам, производившимся в Тайной экспедиции. Среди 156 освобожденных был и Радищев.
1. «Негласный комитет».
Вокруг Александра I постепенно складывается кружок единомышленников, получивший название Негласного комитета. В него входят В.П.Кочубей, Н.Н.Новосильцев, П.А.Строганов и др. Воспитанные на идеалах французской философии, они на своих заседаниях обсуждали острейшие проблемы политического совершенствования России.
Сохранились записки Строганова, представленные им Александру I. Красноречиво само их название: «Опыт изложения системы, которой нужно следовать в реформе управления империей», «Генеральный план», «Общий кодекс» и т.д. Автора в первую очередь заботит состояние прав собственности. Они, на его взгляд, недостаточно защищены государственным законом. Это открывает простор для произвола власти, действующей корыстно и бесконтрольно. Для поправления ситуации необходимо ее разделение на исполнительную, судебную и надзирательную власти. Предполагалось и конституционное ограничение власти монарха. В его ведение переходила исполнительная власть. Он считался главой государства, имея право утверждать законы, назначать министров, объявлять войну и заключать мир. Изменение политической системы должно было быть санкционировано Законодательным собранием, составленным из представителей всех сословий – дворянства, купечества, духовенства и крестьянства. Ввиду данной цели предлагалось решить вопрос об отмене крепостного права и предоставлении крестьянам свободы и собственности.
Насколько далеко заходили планы Негласного комитета, видно из того, что Александр I, открывая 15 марта 1818 г. заседание сейма в Варшаве, обещал ввести в России конституцию. Подготовку конституционного проекта он поручил Новосильцеву, занимавшему тогда пост императорского комиссара в Польше. Работа была выполнена быстро и в целом получила одобрение Александра I. Она имела название «Государственная уставная грамота Российской империи» и содержала пять глав. В первой главе провозглашалось федеративное устройство страны, разделенной на области (наместничества). Во второй главе устанавливались общие положения управления государством, в основном совпадавшие с идеями Строганова. Государю принадлежала вся полнота исполнительной власти, законодательную же власть он разделял с государственным сеймом (думой) и сеймами наместничеств. Соответственно различались общие государственные законы и особые законы, предназначенные для наместничеств. Целесообразность подобного разделения законов обосновывалась принципами федерализма, отвергнутого, кстати говоря, декабристом П.И.Пестелем. Третья глава посвящалась правам граждан, прежде всего таким как судебная защита и неприкосновенность личности. Одна из статей гласила: «Никто не может быть взят под стражу, обвинен и лишен свободы, как только в тех случаях, законом определенных, и с соблюдением законом предписанных на сей конец правил… Никто не должен быть наказан иначе, как в силу закона, поставленного и обнародованного до сделанного преступления, и по приговору того же суда, которому он принадлежит». В этой же главе провозглашалась свобода печати и неприкосновенность частной собственности. Четвертая глава особо касалась вопроса о народном представительстве, обусловленном системой федеративного устройства государства. Проект Новосильцева предусматривал установление двухпалатных сеймов в наместничествах. Высшую палату образовывал департамент общеимперского сената, ведавший наместничеством, низшую – депутаты земского посольства, избираемые на местах и утверждаемые на свои должности государем. При этом крестьяне лишались избирательных прав, вплоть до освобождения от крепостной зависимости. Аналогичным образом формировалась и Государственная дума. Право выборности депутатов низших палат должно было укрепить представительное начало и ослабить диктат самодержавия. В данном же контексте в пятой главе декларировались независимость и несменяемость судей.
Проект Новосильцева получил известность не только в России, но и в Европе. В 1831 г. он был напечатан в Варшаве восставшими поляками тиражом в 2 тыс. экз. После подавления восстания большая часть тиража (1578 экз.) была доставлена в Москву и по распоряжению Николая I сожжена на территории Кремля. Тем не менее, ветер конституционных идей освежил деспотическую атмосферу российской политической жизни, и уже ничто не могло угасить освободительные порывы русского общества.
2. М.М.Сперанский (1772-1839).
Близко по своим взглядам к Негласному комитету стоял и Сперанский, привлеченный к законодательной деятельности Александром I в 1808 г. Результатом его упорных занятий становится обширное «Введение к уложению государственных законов», которое уже в октябре 1809 г. лежит на столе императора. В сопроводительном письме Сперанский формулирует «существенные правила вводимого порядка»: во-первых, «не терять времени, но избегать торопливости», во-вторых, совершать преобразования так, чтобы «новые установления казались возникающие из прежних» и, в-третьих, «иметь всегда способы остановиться и удержать прежний порядок во всей его силе, ежели бы, паче чаяния, встретились к новому какие-либо непреоборимые препятствия». Осмотрительность и умеренность, никаких «шоковых» эффектов – таковы принципы политического мышления русского реформатора.
По мнению Сперанского, существующая в России система самодержавной монархии находится в полном противоречии с «образом мыслей настоящего времени». Он развертывает схему развития государственных форм, общую для всех цивилизованных стран: от первоначальной феодальной раздробленности к феодальному самодержавию, а затем к системе республик, под которыми Сперанский понимает конституционное государство. Эта система уже установилась в европейских державах, и к ней вплотную подходит Россия: «…государство наше стоит ныне во второй эпохе феодальной системы, т.е. в эпохе самодержавия, и, без сомнения, имеет прямое направление к свободе». Однако он не хочет повторения опыта Запада, где пролито столько крови для достижения политического прогресса. С его точки зрения, истинная политика состоит в том, чтобы двигаться вперед иначе, не народ, приспосабливая к правлению, но «правление к состоянию народа».
Вместе с тем сам народ неоднороден по своему составу. Сперанский разделяет население России на три «состояния»: дворянство, «среднее состояние» и «народ рабочий». Все они должны обладать общими гражданскими правами, которые сводятся к следующему: а) никто не может быть наказан помимо решения суда; б) личная служба кому бы то ни было регламентируется только законом, а не произволом лица; в) неприкосновенность частной собственности; г) юридически оформленная система «вещественных податей и повинностей».
Однако это не означает равенства сословий в политических правах. Здесь учитывалась специфика форм собственности. Помимо общего различения движимой и недвижимой собственности, Сперанский разграничивает недвижимую населенную собственность и недвижимую ненаселенную собственность. Дворяне и средние сословия (купцы, мещане) имели право на приобретение недвижимой собственности как населенной, так и ненаселенной, тогда как «народ рабочий», т.е. поместные крестьяне, мастеровые, их работники и домашние слуги могли приобретать движимое и недвижимое имущество, за исключением населенных земель. Это мотивировалось тем, что «собственность населения предполагает… управление и, следовательно, знание законов правительства, коего нельзя достигнуть без особенного к тому образования».9 Таким образом, образование открывало доступ к недвижимой населенной собственности, а с ней вместе давало и политические права. Народ же рабочий, прежде всего крестьянство, по причине своей неграмотности и «рабства», доступа к политическим правам не имел, ограничиваясь правами гражданскими. (Разновидностью гражданских прав служат так называемые особенные права, которые Сперанский трактует как освобождение от общей обязательной государственной службы, с обязательством вести службу в пределах «сословной» деятельности. На крестьян эти права также не распространялись.)
Впрочем, такое состояние дел Сперанский считал временным и надеялся, что «оно уничтожится, если приняты будут к тому действительные меры».
В разряд особого состояния, или «сословия» возводится структура государственной власти. Оценивая ее под углом зрения движения к свободе, Сперанский признает, что «правление доселе самодержавное» необходимо «постановить и учредить на непременном законе». Но сделать это невозможно «если одна державная власть будет и составлять закон, и исполнять его». Выход – только в разделении властей, при котором «одна власть будет действовать в образовании закона, а другая – в исполнение, а третья – в части судной».
Сперанский пишет: «1) Законодательное сословие должно быть так устроено, чтобы оно не могло совершать своих положений без державной власти, но чтобы мнения его были свободны и выражали бы собою мнение народное; 2) Сословие судебное должно быть так образовано, чтобы в бытии своем оно зависело от свободного выбора, и один только надзор форм судебных и охранение общей безопасности принадлежали правительству; 3) Власть исполнительная должна быть вся исключительно вверена правительству; но поелику власть сия распоряжениями своими под видом исполнения законов не только могла бы обезобразить их, но и совсем уничтожить, то и должно поставить ее в ответственности власти законодательной». Органом законодательной власти являлась Государственная дума, без согласия которой не мог быть издан ни один закон. Она формировалась из депутатов, представленных от губернских дум, составлявшихся в свою очередь из депутатов окружных дум; а эти последние состояли из депутатов волостных дум, избиравшихся каждые три года из всех сословий, облеченных политическими правами. Такую же иерархическую структуру имел судебный порядок: волостной, окружной и губернский суды. «Верховным судилищем для всей империи» объявлялся Сенат. Функции монарха сосредоточивались в сфере исполнительной власти, но с участием в законодательном процессе в качестве главного лица. При нем учреждался Государственный совет, ведению которого подлежало осуществление общего руководства государственной деятельностью и разработка законопроектов, вносимых в Государственную думу. Окончательно законы вступали в силу лишь после утверждения верховной властью. При этом император решительно отделялся от судопроизводства.
Видимо, Сперанский сознавал, что предложенный им план государственных преобразований оказался более радикальным, нежели это замысливалось Александром I. В свое оправдание он писал позднее из ссылки в Нижнем Новгороде: «Не я их (идеи об ограничении самодержавия.) предложил, я их нашел совершенно образовавшимися в Вашем уме… основания их не должны быть оспариваемы». Увы, это было обычное (и часто трагическое по последствиям) заблуждение царедворца – мнить о способности разгадывать тайные помыслы монарха.
Как показали события, Александр I, призывая к себе Сперанского, скорее всего рассчитывал получить от него предложения по упорядочению властной вертикали. Поэтому в представленном им проекте его привлекла только идея Государственного совета, которую он на свой лад и претворил в жизнь. В царском манифесте от 1 января 1810 г. Государственный совет принимает на себя все основные функции Государственной думы, а именно рассмотрение и принятие законов. Александр I не пошел на ограничение самодержавной власти всесословным представительным органом, каким должна была стать Государственная дума. Эпоха правительственного либерализма уходит в прошлое, сменяя собой наступление официального консерватизма и реакции.
3. Н.М.Карамзин (1766-1826).
Наметившаяся в начале 20-х гг. XIX в. консерватизация российской политики приводит постепенно и к изменению состава царского окружения: «пионеров либеральных идей», группировавшихся вокруг Сперанского, сменяют, по выражению тогдашнего публициста, «правоверные» — «сторонники древних обычаев деспотического правления и фанатизма». Рупором последних становится Карамзин, официальный историограф, создатель 12-томной «Истории государства российского». Он с резкой критикой обрушивается на проекты Сперанского, объявляя их «ложными» и «опасными». Карамзин пользуется благосклонной поддержкой великой княгини Екатерины Павловны, младшей сестры Александра I. По ее просьбе им была написана «Записка о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях» (1810), провозглашавшая незыблемость самодержавной системы. В 1811 г. с ней знакомится и сам Александр I. В это же время он сближается с Ж. де Местром, завсегдатаем салона М.А.Нарышкиной, гражданской жены императора. Вскоре он становится его ближайшим советником, и не только выполняет его конфиденциальные поручения, но и редактирует документы, выходящие из-под монаршего пера. Влияние Местра привело и к отставке Сперанского.
Остановимся прежде на воззрениях Карамзина. Автор «Записки», третируя Сперанского, утверждает, что составленный им проект Уложения – всего лишь «перевод Наполеонова Кодекса». «Какое изумление для россиян! – патетически восклицает Карамзин. – Какая пища для злословия! Благодаря Всевышнего, мы еще не подпали железному скипетру сего завоевателя, – у нас еще не Вестфалия, не Итальянское королевство, не Варшавское герцогство, где Кодекс Наполеонов, со слезами переведенный, служит Уставом гражданским. Для того ли существует Россия, как сильное государство, около тысячи лет? Для того ли около ста лет трудимся над сочинением своего полного Уложения, чтобы торжественно пред лицом Европы признаться глупцами и подсунуть седую нашу голову под книжку, слепленную в Париже 6-ю или 7-ю экс-авдокатами и экс-якобинцами?». Да и что другого, кроме «подражания», иронизирует он, намекая на «канцелярскую» карьеру Сперанского, можно ожидать от «законодателя», который славится «наукою письмоводства более, нежели наукою государственною». Политической «незрелостью» он признает саму мысль об ограничении самодержавной власти. Так, приведя тезис Сперанского о праве любого министра отказываться скреплять своей подписью указ императора, если он расходится с его «мыслями», Карамзин с негодованием вопрошает: «Следственно, в государстве самодержавном министр имеет законное право объявить публике, что выходящий указ, по его мнению, вреден?». Для него подобная практика равносильна толчку, приводящему к распадению российской государственности. Ограничить самодержавие – значит, лишить ее будущности. Отсюда политическое кредо Карамзина: «Самодержавие есть палладиум России; целость его необходима для ее счастья…». А потому от законодателя он требует «более мудрости хранительной, нежели творческой». «Самодержавие основало и воскресило Россию», – такова историческая истина. Прошлое же подтверждает и другое: стоит лишь изменить ее «Государственный Устав», она тотчас гибнет, распадаясь на «многие и разные» части.
Карамзин вовсе не закрывает глаза на недостатки самодержавного правления, однако относит их к личности монарха, а не к сущности монархической системы. На его взгляд, «зло» самодержавию наносили и Петр I, и Екатерина II чрезмерно увлекаясь «подражанием» Западу. Особенно он недоволен Павлом, который «считал нас не подданными, а рабами» и «легкомысленно истреблял долговременные плоды государственной мудрости », «Неудовольствие» вызывают у него и «постановления Александрова царствования»: они «потрясают основу империи», делают «сомнительным» ее будущее.22 Лишь укрепляя самодержавие, можно достичь могущества России. Это и была цель Карамзина. С именем историка связано становление традиции русского политического консерватизма.
4. Заметное влияние на укрепление русского консерватизма оказал и Ж. де Местр (1754-1821), титулярный представитель сардинского короля при императорском дворе в Петербурге. Плодовитейший автор, он с редкой настойчивостью проводит идеи, которые, говоря словами В.С.Соловьева, на полвека предваряли «худшие крайности дарвинизма».В своей политической теории он исходит из того, что все так называемые «естественные гражданские права», а именно свобода, равенство, братство суть лишь утопии, кои не существуют в действительности. Нигде в мире невозможно встретить применение «либерального и гуманного закона справедливости». «В общей экономии природы, -заявляет Местр, – одни существа неизбежно живут и питаются другими. Основное условие всякой жизни – то, что высшие и более сильные организмы поглощают низшие и слабые». То же наблюдается и в отношениях между государствами. Поэтому каждое из них в интересах самосохранения должно «блюсти свое единство и целость», тщательно избегая всего того, что способно ввергнуть его в пучину бедствий и испытаний. Первейшим фактором в достижении этой цели служит умение «руководиться одной разумной волей, следовать одной традиционной мысли». Только так достигается господство одних наций над другими, причем не обязательно только политическими средствами. К примеру, господство Франции над остальной Европой, по мнению Местра, достигается «двумя орудиями» – языком и прозелитизмом, стремлением непременно обратить в свою веру других. «Мощь, я чуть было не сказал монархическая власть, французского языка, – пишет он, – очевидна: в крайнем случае, можно лишь притвориться сомневающимся. Что же касается духа прозелитизма, то он знаком как солнце: от торговки модными нарядами до философа – у всех это выдающаяся черта национального характера». Своим существованием он обязан католической церкви, обладающей качествами, соответствующими человеческой натуре: доблестью, образованностью, благородством и богатством.
Совсем в другом свете рисовалась Местру Россия. В своих записках и «письмах», предназначавшихся для Александра I, он доказывает, что православие, в отличие от католицизма, никогда не представляло собой «охраняющей и защищающей силы», оттого оно и не влияло на «нравственное возрастание» народа. Русские еще не перешли грань, отделяющую варварство от цивилизации. Они невежественны и не сознают пользы научного образования. Этим обусловлен раскол общества, вызванный реформами Петра I. Местр упрекает царя за насаждение европеизма. Продолжением той же ошибочной политики он считает учреждение российских университетов, совпавшее по времени с начальным периодом царствования Александра I. Он пугает власти тем, что университеты станут разносчиками «разрушительной философии» XVIII в. и расплодят новых «Пугачевых», ничего не дав для славы и возвышения России.
Между тем, продолжает Местр, «русские могут быть первой нацией в свете, даже не имея никакого таланта к наукам». Ведь сумели же римляне «недурно» показать себя всему миру, ничего не смысля «ни в искусствах, ни тем паче в математике». «…Ибо первая нация, – пишет он, – есть, несомненно, та, которая счастливее всех в своем отечестве и страшнее для всех других народов». Относительно первого пункта Местр выражает согласие, что счастье народа неотделимо от свободы, но свобода, на его взгляд, никогда не достигается с помощью революций, а «всегда была даром королей». Зато по второму пункту он высказывается с полной определенностью: Россия – это, прежде всего, «военная нация», и ее господство в мире зависит от того, насколько правящая государством власть спаяна с «духом народа», с «одушевляющим» его чувством патриотизма.
Только опора на народный патриотизм легитимирует власть, придает ей монархический характер, избавляя от необходимости составлять «общечеловеческие конституции» и прочие правовые «фикции». Местр убежден, что всякая конституция есть всего лишь «лоскут бумаги» и «не имеет престижа и власти над людьми». «Она слишком известна, слишком ясна, на ней нет печати помазания, а люди уважают и повинуются активно в глубине сердца только тому, что сокровенно, таким темным и могучим силам, как нравы, обычаи, идеи, господствующие над нами без нашего ведома и согласия». К таким темным и могучим силам относится и патриотизм — колыбель одновластия, монархии.
В общем итоге суть деместрианства сводится к следующему: государство усиливается не просвещением народа, а соответствием его глубинным традициям и обычаям – духу народа. Это не договор власти с обществом, а выражение единящей воли нации, которая воплощается в личности монарха. Перед нами фактически зародыш теории официальной народности, ставшей идеологией посталександровской эпохи.
Список литературы
Замалеев А.Ф. Учебник русской политологии. СПб. 2002.