Механизм развития античной цивилизации
Возникновение античной
цивилизации
Античная
цивилизация может быть определена как дочерняя по отношению к цивилизациям
Передней Азии и как вторичная по отношению к Микенской цивилизации. Она
возникла на периферии ближневосточного культурного комплекса в зоне влияния
сирийско-месопотамской и египетской цивилизаций. Поэтому ее рождение можно
рассматривать как следствие социальной мутации, происшедшей в Восточном
Средиземноморье при особом стечении целого комплекса обстоятельств.
К
их числу в первую очередь следует отнести чрезвычайную близость двух
материнских цивилизаций – Древнеегипетской и Месопотамской – зоны влияния
которых неизбежно должны были пересечься. Их многовековое параллельное развитие
оказывало перекрестное воздействие на соседние народы. В результате
образовалась зона мощного социо-культурного напряжения, включавшая в себя
Ближний Восток, Анатолию и Восточное Средиземноморье (Эгеида, Балканы, Крит).
Египет и Месопотамия постепенно обрастали культурной периферией, развивавшейся
под их непосредственным влиянием и зачастую контролем: Ливия, Куш, Ханаан,
Финикия, Анатолия, Урарту, Мидия, Персида. Сближение зон влияния двух
цивилизаций привело к возможности их объединения, которая с переходом к
железному веку стала реальной. Попытки создания “мировых” держав
Ассирией, Урарту, Вавилонией, Мидией были способом придать этому процессу
определенную форму. Его смогла завершить Персидская держава Ахеменидов. Она
стала политической формой единой Ближневосточной цивилизации. Ее логическим
центром стала Вавилония, поэтому Египет навсегда сохранил обособленное
положение, которое он периодически пытался оформить политически, и особую
культуру.
Цивилизации
более дальней периферии Месопотамии, такие как Бактрия, Согдиана, Крит, Эллада,
находились под ослабленным влиянием материнской культуры и поэтому оказались
способны создать собственные, отличные от исходной, системы ценностей. На
Востоке такая система воплотилась в зороастриазме. Однако отсутствие природных
рубежей, способных остановить экспансию Ближневосточной цивилизации, привело к
включению дочерних цивилизаций Бактрии, Маргианы, Согдианы в состав Персидской
державы, а следовательно, в зону распространения ближневосточной культуры.
Зороастризм стал господствующей религией державы Ахеменидов.
Иная
ситуация сложилась в зоне западного влияния месопотамской культуры, где оно
пересекалось с египетским. Два фактора оказывали деформирующее воздействие на
распространение ближневосточной культуры в Восточном Средиземноморье – иная
ландшафтная зона в Анатолии и на Балканах и давление этносов индо-европейского
происхождения. Уже в эпоху бронзового века на территории Анатолии и Балкан
сформировались совершенно иные, чем в Месопотамии, природно-хозяйственные
комплексы. Особенно большое влияние оказывала близость моря, наложившая
отпечаток на культуру Крита и островов Эгеиды. Однако в эту эпоху приобщение
древних средиземноморцев и их северных соседей – индо-европейцев к достижениям
месопотамской и египетской культур только развивалось. Поэтому культура
Минойской цивилизации Крита и Микенской цивилизации Балкан выглядят на первый
взгляд столь своеобразными по отношению к материнским цивилизациям. Местный
этнический компонент еще преобладал в их культуре, однако общественная
организация строилась на сходных принципах.
Качественные
изменения внес третий фактор – переход Ближнего Востока и Средиземноморья к
железному веку. Распространение железа было, хотя и меньшей по масштабам, чем
переход к производящему хозяйству или промышленному производству, но заметной
технологической революцией в истории человечества. Она привела к окончательному
отделению ремесла от сельского хозяйства, а следовательно, развитию разделения
общественного труда, специализации и качественному изменению в человеческих
отношениях, которые лишь с этой поры стали принимать форму экономических.
Изменение
экономической основы всколыхнуло все общество Ближневосточной цивилизации,
которое было вынуждено подвергнуться в той или иной степени перестройке с целью
приспособления общественных форм к потребностям новых производственных
отношений. При этом, если изменения в традиционных центрах концентрации
цивилизационного поля были сравнительно невелики, периферия оказалась в ином
положении. Сравнительная слабость популяционного поля на периферии привела во
многих местах к его полному уничтожению во время перестройки, что выражалось в
ликвидации городских и дворцовых центров, выступавших в роли социо-культурных
ячеек цивилизационного поля. Одновременно пришла в движение буферная между
цивилизацией и первобытным миром зона, что выразилось в передвижениях арамеев,
народов моря, дорийцев, италиков, пеласгов, тирренов и др. Причиной этих
передвижения стала интенсификация социо-культурного воздействия цивилизации на
свою этническую периферию, имевшая объективной целью дальнейшее расширение
цивилизационного поля. Таким образом, в Восточном Средиземноморье возник
исторический феномен, именуемый современными историками темными веками или
временным возвратом к первобытности.
Однако
все сходятся на том, что исчезновение минойских и микенских дворцов не могло
полностью стереть социальную память народа. Возможно, ориентация населения на
протогородские или протополисные центры гомеровской эпохи была следствием
сохранившейся ориентации социальных связей бронзового века на дворцовые центры.
Демографический рост, подстегнутый дорийским переселением и хозяйственным
освоением железа, только усилил эту ориентацию, заложив таким образом основу
для формирования цивилизационных ячеек нового типа. Их небольшие размеры и
характер организации во многом были обусловлены господствующим ланшафтом
географической среды, представленным сравнительно небольшими равнинными или
плоскогорными территориями, разделенными горными хребтами, морскими просторами
либо сочетанием того и другого.
С
переходом к железному веку на первый план в качестве ячеек организации
социального поля выдвинулись вместо дворцов микенской эпохи общинные
организации. Повышенная плотность населения и малоземелье делали борьбу за
землю главным организующим началом общественного развития. Территориальная
близость противников друг к другу и ориентированность на одинаковые ландшафтные
зоны не способствовали складыванию иерархии соподчиненных общин. Вместо этого
возникали более простые формы организации общин: полное покорение одних общин
другими (Лаконика), объединение в союз равных вокруг единого центра (Беотия),
синойкизм – слияние в единый коллектив (Аттика). Новая организация приводила
либо к консервации первобытного принципа противопоставления своих чужим
(Лаконика), либо к переносу его на более масштабное объединение представителей
разных племен. Таким образом, складывавшиеся в VIII-VI вв. до н.э.
государственные образования на населенной эллинами территории формировались в
тесной зависимости от условий природно-географической среды и сохраняли стойкую
связь с первобытной категорией общинности. Не случайно поэтому характерным
признаком античной цивилизации, определявшим соционормативные принципы и
ориентацию общественной культуры, была автономная городская гражданская община
(полис).
Становление цивилизации.
Формирование
автономных городских гражданских общин происходило параллельно с расширением
популяции эллинских полисов в Средиземноморье и Причерноморье. Превращение
объединений сельских и родовых общин в однотипные гражданские коллективы было
сложным и длительным процессом, растянувшимся на VIII-VI вв. до н.э. В
соответствии с традициями бронзового века первоначально на роль объединителя
родовых сообществ претендовали архаические цари (басилеи). Однако их претензии
не были подкреплены ни их ролью организаторов ремесленного производства, ни их
значением религиозного символа коллективного единства. К тому же изменился
характер военной организации, в которой на смену колесничему войску пришла
конница. Поэтому с началом железного века в обществе резко повысилась роль
родовой аристократии, контролировавшей жизнь простолюдинов – своих младших
сородичей. На смену объединениям общин вокруг дворцовых центров бронзового века
пришли родовые коллективы, в которых роль хранителя традиций и объединяющего
начала для коллектива играла аристократия. Родовая собственность была
экономическим рычагом ее власти, а труд сородичей – ее экономической опорой, которая
позволяла иметь досуг для совершенствования в военном деле и образования. Мощь
аристократической конницы также базировалась на содержащем ее труде всего
родового коллектива.
Поэтому
претензии басилеев на роль реальных правителей формирующихся полисов оказались
несостоятельны: они безнадежно и повсеместно проиграли в конкурентной борьбе с
опиравшейся на родовые коллективы аристократией. Около VIII в. до н.э. власть
басилеев была ликвидирована почти во всех полисах Греции и повсеместно
установилось коллективное правление аристократии. Во всех других общественных
структурах переходного между первобытностью и классовым обществом строя борьба
родовой аристократии и царской (княжеской, королевской) власти заканчивалась
победой последней. Большие по сравнению с Грецией размеры протогосударственных
объединений других областей и эпох позволяли архаическим властителям опереться
на народ и подчинить себе родовую аристократию. На значительных территориях
всегда складывалась иерархия общин, противоречия между которыми позволяли
царской власти выступать в роли арбитра. В небольших по размеру греческих
полисах на ранней стадии их развития практически не было свободных людей, не
входивших в родовые коллективы и не подчиненных родовым владыкам. Условия же
существования в обстановке постоянной угрозы внешнего мира (“война – общая
работа”, по выражению К.Маркса) формировали равенство прав отдельных родов
и представлявших их аристократов. Так было положено начало той социальной
мутации, которая привела к установлению в эллинских полисах особого
общественного строя.
Три
последующих века греческой истории были наполнены борьбой между
аристократическими кланами, связанной с концентрацией земельной собственности,
демографическим ростом и экономическим развитием. Результаты этих процессов
оказались существенными как для внутреннего развития отдельных полисов, так и
для развития полисной цивилизации в целом. Борьба аристократических группировок
и обострявшееся из-за концентрации земельной собственности малоземелье стали
причиной периодических выселений полисных жителей в колонии. Они несли с собой
становящиеся привычными формы полисного общежития. К тому же на новой
территории эллины зачастую оказывались в окружении чуждых по культуре людей,
так что поневоле должны были держаться за принципы общинного порядка. Поэтому
их поселения по всему побережью Средиземного и Черного морей принимали форму
полисов, общинные черты которой на новых землях проявлялись еще более четко в
связи с большей свободой от родовых традиций. Великая греческая колонизация
VIII-VI вв. до н.э. явилась формой расширения полисной цивилизации,
первоначальный центр которой находился на Ионийском и Эолийском побережье Малой
Азии вместе с сопредельными островами.
Культура
этого региона, в котором находилось большая часть эллинских метрополий, была
тесно связана с культурой народов Анатолии, по сути будучи периферийной по
отношению к цивилизациям Месопотамии и Египта. Однако в новых полисах на
колонизуемых землях их влияние было существенно ослаблено. Туда выселялось наиболее
активное население метрополий, не приспособившееся к условиям кланового
подчинения жизни на родине. С одной стороны, это делало его более
приспособленным к изменениям (мутациям) общественной культуры. Отсюда, видимо,
происходит расцвет философии, науки, законотворчества и политических идей
именно на Западе в Великой Греции. С другой стороны, это способствовало
активному приспособлению эллинов к новым условиям жизни, развитию ремесла,
торговли, мореплавания. Вновь основанные греческие города были морскими портами
и это выдвигало мореплавание и торговлю на роль институтов, поддерживавших
популяционное поле. Это отличало полисную цивилизацию от традиционных
“сухопутных” цивилизаций, где инструментами поддержания
популяционного поля служили политические институты и идеология.
Наличие
колоний стимулировало развитие метрополий и убыстряло процесс развития
греческих полисов в целом. Разнообразие условий населенных греками областей
вело к развитию торговли, специализации и денежных отношений. В результате
появляется возможность, накопив деньги, обеспечить себе существование без
клановой поддержки рода. В среде греческого демоса появляются богатые люди,
которые тяготятся обязанностью содержать родовую аристократию. Они сами могут
выступать в роли эксплуататоров немалого числа людей, но этими людьми являются
не свободные, а рабы. Богатство и знатность утрачивают свою изначальную связь.
Одни из зажиточных демотов живут в родных полисах, общинная взаимопомощь
которых сознается ими как важная жизненная ценность. Другие, в основном
ремесленники и торговцы, бегут от своих аристократов в другие полисы, становясь
там метеками. Количественный рост массы этих людей создавал предпосылку для
социального переворота, низвергнувшего власть родовой аристократии. Но победить
ее удалось только тогда, когда демос оказался способен перенять у аристократии
ведущую роль в военном деле, когда на смену аристократической коннице пришла
фаланга тяжеловооруженных пехотинцев-гоплитов.
Расцвет полисного строя.
К
концу VI в. до н.э. античная соционормативная культура окончательно созрела и
греческие полисы из общинных объединений родов и кланов превращаются в
автономные государства. В это же время сама античная цивилизация приблизилась к
естественным рубежам своего распространения. Вероятно, поэтому настал момент
осознания ею своей сущности и ее отрыва от исходного материнского
цивилизационного комплекса Ближнего Востока.
Политически
объединенный персами ближневосточный мир рассматривал восточносредиземноморскую
периферию как свое естественное продолжение. Скифский поход Дария был
проявлением расширительной экспансии Ближневосточной цивилизации, в равной мере
выразившейся и в среднеазиатском походе Кира, и в нубийском и ливийском походах
армий Камбиза. Наиболее активную роль в колонизационном движении играли греки
Малой Азии, полисы которых оказались под властью персов. Но их отношения с
персами строились на иной основе, нежели отношения последних с финикийцами,
естественными конкурентами греков в торговле, мореплавании и колонизации новых
земель. Осознавший к концу VI в. до н.э. свою особость греческий мир
воспринимал персов как варваров и не желал мириться с их господством.
Греко-персидские войны стали первым рубежом в развитии античной цивилизации, на
котором эллины отстояли свое право на ее самостоятельность и уникальность.
Однако
по большому счету противостояние греков и персов продолжалось до конца IV в. до
н.э., когда оно вылилось в восточный поход Александра Македонского. Уже в V в.
до н.э. это противостояние было осознано как противостояние Европы и Азии, в
котором персы лишь олицетворяли азиатскую Ближневосточную цивилизацию,
стремящуюся поглотить европейскую цивилизацию полисного мира эллинов.
Формирование политических инструментов поддержания популяционного поля началось
у греков под непосредственным влиянием персидской экспансии и выразилось в
создании Делосского морского союза. Защита общих интересов популяции
(цивилизации) была объективной задачей входивших в ее состав социальных
организмов. Поэтому политические объединения греческих полисов были
естественным способом их приспособления к условиям внешней среды. На Западе
давление италийского варварского мира и особенно Карфагена привели к
образованию Сиракузской державы, в Причерноморье общение со скифским миром –
Боспорского царства, в Эгеиде конкуренция с финикийцами и борьба с персами –
Афинского морского союза. Фактически в рамках единой полисной цивилизации
наблюдается обособление нескольких популяций полисов со своими частными
интересами и некоторой спецификой развития – Великая Греция, Киренаика,
Балканское побережье и острова Эгеиды, Северное Причерноморье.
Но
это обособление не было расхождением культур различных частей античной
цивилизации. Оно лишь способствовало еще большему углублению специализации
регионов и, как следствие, более активному развитию мореплавания, торговли и
денежного обращения. Товарно-денежные отношения не только остаются инструментом
поддержания цивилизационной соционорматики, но и все более наращивают свое
значение в этом качестве. Это ведет к повышению плотности популяционного поля,
означающему на практике активизацию межполисных отношений (экономических,
политических, военных, культурных). Следует подчеркнуть, что в отличие от
других (традиционных) цивилизаций, у которых плотность популяционного поля уменьшается
от центра к периферии, у полисной цивилизации греков она была почти равномерной
как в центре, так и на периферии. Это было связано с тем, что ее создал один
этнос и этническая соционорматика нигде не вступала в противоречие с
цивилизационной.
Специфика
социального поля эллинской цивилизации была иной. Оно было соткано из формально
однородных ячеек, которые фактически имели разное внутреннее наполнение.
Греческие полисы условно разделяются современными исследователями на
развивавшиеся по консервативной (Спарта) и по прогрессивной (Афины) модели. Это
различие собственно и обеспечивало тот необходимый элемент борьбы
противоположностей, который позволял развиваться единству однородного
социального поля. Конфликты между полисами разной модели, олицетворявшими (в
какой-то степени, абсолютизировавшими) две противоположные стороны – общинность
и классовость – полисной государственности, уходят корнями в самое начало их
складывания и замирают лишь в результате подчинения полисного мира Македонией.
Можно сказать, что эти конфликты были имманентно присущи полисной системе, имея
основой автономию полисов. Но при более строгом взгляде очевидно, что
целенаправленный характер эта конфликтность приобретает с конца VI в. до н.э.,
когда завершается складывание полисной государственности и исходное
социально-экономическое различие полисов приобретает очерченные политические
формы.
В
этой связи становится обоснованным иной взгляд на проблему кризиса полисного
строя в IV в. до н.э. Внутриполисные конфликты и изменения в архаических формах
общежития выступали формой адаптации полиса ко все более уплотняющемуся
социальному полю цивилизации, то есть к новым историческим условиям. Чем
активнее участвовал полис в общеэллинской экономической и политической жизни,
тем заметнее происходила его модификация. Лишь периферийные полисы отсталых
областей сохраняли верность традиционным архаическим устоям жизни. Кризис
полиса был кризисом его внутреннего роста и совершенствования.
Кризис полисного строя.
Одновременно
с кризисом полиса в литературе обращается внимание на параллельно развивавшийся
кризис полисной системы в целом. Ее упадок оценивается сквозь призму
неспособности полисного мира своими силами создать политическое объединение
нового типа и подчинение Эллады Македонией. Действительно, борьба за гегемонию
в Греции имела объективной целью объединение как можно большего числа полисов.
Эта цель была осознана самими греками и пропагандировалась, в частности,
Исократом и Ксенофонтом. В роли объединителей Эллады эти мыслители видели
преимущественно лидеров периферийных государств – Агесилая, Гиерона, Александра
Ферского, Филиппа. Это было не случайно. Как отмечалось, периферия цивилизации
более способна к мутации, то есть созданию нового, нежели центр с повышенной
плотностью популяционных признаков. В случае с эллинской цивилизацией
однородность ее социального поля не позволяла выдвинуться лидеру из собственно
полисной среды. В то же время эта однородность создавала гораздо более плотную
зону культурного влияния на периферии, чем у других цивилизаций, где социальное
поле равномерно истончается от центра к периферии. Поэтому возвышение Македонии
не следует рассматривать в отрыве от эволюции полисного мира, как процесс
исключительно македонского саморазвития. Она была той частью буферной зоны
между цивилизацией и первобытным миром, которая порождает варварский племенной
строй, со временем становящийся основой собственной государственности.
Множество исторических примеров (политика Архелая, жизнь Эврипида в Пелле,
Филиппа в Фивах, воспитание Александра Аристотелем) указывают на тесную связь
Македонии с Грецией, стимулировавшую правящую династию поощрять традицию о
этно-языковом родстве греков и македонян.
Автономия
полисов длительное время мешала выработке политического инструмента для решения
двух основных проблем развития цивилизации – проблемы расширения за пределы
естественно сложившихся рубежей и проблемы унификации популяционного поля.
Конфликты и войны между полисами были естественной формой выработки такого
инструмента, которым стал возникший под эгидой Македонии Панэллинский союз.
Установленный Филиппом Македонским социальный мир и порядок в Греции должен был
стать предпосылкой для нового этапа унификации полисных порядков. Другая задача
– задача расширения, была обозначена в подготовленном Филиппом походе против
персов. Однако, несмотря на блестящие политические и военные успехи Филиппа и
его сына, возвышение Македонии оказалось неудачной попыткой решения заявленных
проблем.
Завоевательная
активность Македонии оказалась односторонне запрограммированной слишком
затянувшейся борьбой эллинов с Ближневосточной цивилизацией за
самостоятельность. Вызов Азии оказался настолько силен, что ответ македонян
вышел далеко за рамки интересов античной цивилизации. Потребность политического
объединения всего эллинского мира, видимо, подспудно осознавалась, что
отразилось в традиции о планах западного похода Александра (а также неудачном
походе Зопириона в Причерноморье и позднее Александра Молосского и Пирра в
Южную Италию и Сицилию). Восточный поход также первоначально был задуман только
с целью завоевания (Малой) Азии для освобождения находившихся там греческих
городов. Одновременно решалась проблема экономических связей в регионе
Восточного Средиземноморья, в котором пересекались зоны интересов связанных с
Македонией греков и связанных с Персией финикийцев. Поэтому совет Пармениона
принять предложения Дария, поступившие после битвы при Иссе, отражал реально
осознанные задачи восточного похода. Египет, экономически и культурно
тяготевший более в восточно-средиземноморскому миру, нежели к
ближневосточно-месопотамскому, практически без боя оказался в руках македонян.
Однако поход Александра преодолел пределы чисто функционального разрешения
проблемы популяционного расширения. В орбиту греко-македонскогой экспансии
попали территории, культурно чуждые античной цивилизации, развитие которых
определялось иными соционормативными принципами. Держава Александра
Македонского, несмотря на величие его исторической авантюры, была заведомо
нежизнеспособна.
Озабоченный
стремлением избавиться от опеки сделавшего его царем клана Пармениона Александр
оказался неспособен решить свою главную личную проблему – сравняться в
политической гениальности со своим отцом. Осознание своей ущербности даже перед
тенью убитого Филиппа толкало Александра на экстравагантные, яркие, но
совершенно бесперспективные поступки. В какой-то степени его личность выразила
отвечавшие духовным исканиям времени потребности крайнего индивидуализма,
почему и оказалась в центре внимания писателей и историков, обретя, так
сказать, “историографическую ценность”.
Не
решив проблем античной цивилизации, поход Александра имел немалое значение для
Ближневосточной цивилизации. Политическая форма Персидского государства
оказалась неадекватна ей вовсе не из-за слабости и аморфности последнего.
Военно-административная система Персидской державы отнюдь не была примитивной и
неразвитой. Созданная Ахеменидами государственная организация в течение многих
веков регенерировалась последующими режимами, выйдя в рамках Исламской
цивилизации за пределы древнего мира. Но в тот исторический момент Персидское
государство объединяло по крайней мере два культурных комплекса, которые в
течение нескольких веков постепенно расходились между собой. Выше отмечалось,
что изначально персы включили в одно политическое целое две материнские
цивилизации – месопотамскую и египетскую. Военный разгром персов освободил
центральное ядро Ближневосточной цивилизации от слишком сильно мутировавшей
западной периферии. В рамках новых политических систем (Парфянского,
Ново-персидского царств и др.) социокультурные нормы цивилизации приобрели
большую однородность и устойчивость.
Египет
всегда оставался чужеродным телом в составе персидского государства, ослабляя и
расшатывая его единство. Не без его влияния в непосредственном соседстве с
персидской державой выросла и оформилась античная цивилизация. Ее воздействие
на протяжении V-IV вв. до н.э. сформировало своего рода пограничную с
месопотамским влиянием культурную зону, включавшую Малую Азию, Сирию, в известной
степени Финикию и Египет. Именно эта культурная зона стала территорией, на
которой развились наиболее типичные эллинистические государства. Таким образом,
несмотря на то, что Александр Македонский оказался неспособен осознать стоящей
перед ним исторической задачи, сама история решила проблему отделения этих
территорий от ближневосточного мира другим способом, затратив на это чуть
больше времени.
Античная цивилизация в
римской оболочке.
Политическое
орудие для решения проблем античной цивилизации со временем нашел
западноэллинский мир, более свободный от всепоглощающей ориентированности на
противостояние ближневосточному влиянию. Жизнь Великой Греции, безусловно, была
отягощена своими проблемами. Поэтому первоначально поиски решения общецивилизационных
задач выглядели как стремление решить собственные западносредиземноморские
проблемы. Греки Западного Средиземноморья упорно боролись за расширение сферы
своего влияния с Карфагеном и Этрурией. Неустойчивое равновесие сил требовало
постоянного напряжения от каждой из сторон. В своей борьбе западные греки
активно пользовались поддержкой восточных сородичей, приглашая полководцев и
наемников из Пелопонесса или Эпира. Но одновременно эллинская цивилизация
оказывала оплодотворяющее культурное воздействие и на окрестную варварскую
периферию Италии.
“Приручение”
варварского Рима происходило постепенно. Достоверность раннеримской истории не
случайно вызывает сомнения у исследователей. Вполне вероятно, что до V или даже
IV в. до н.э. римское общество развивалось отнюдь не по полисному пути.
Возможно, строй гражданской общины, утвердившийся в Риме в ходе завоевания
Италии в IV-III вв. до н.э., был воспринят им под влиянием контактов с
италийскими греками. Структура гражданского коллектива оказалась подходящей формой,
позволившей погасить этно-социальные конфликты, слишком долго подрывавшие
военную силу первоначально аморфного римского вождества. Комплекс мер,
оформивших важный рубеж в становлении римского гражданского коллектива, связан
в античной традиции с именем знаменитого цензора 312 г. до н.э. Аппия Клавдия
Цека, прославившегося также укреплением связей с греческой Кампанией (Аппиева
дорога) и непримиримостью по отношению к Пирру. В IV-III вв. до н.э. римляне
ориентировались на кампанских и южно-италийских греков, тогда как балканских
рассматривали как чужаков с чуждыми интересами. Ориентация на греческую
поддержку позволила Риму выдержать натиск этрусков и галлов. За это они в свою
очередь поддержали кампанских греков в борьбе с самнитами. Завязавшиеся таким
образом отношения способствовали распространению греческого влияния в Риме.
Завершение оформления римской гражданской общины, вероятно, происходило уже в
контакте с южноиталийскими эллинами. Таким образом Рим оказался включен в
орбиту античной цивилизации. Несмотря на патриотический акцент римской
традиционной версии событий, конфликт Рима с Пирром в определенном смысле можно
рассматривать как борьбу за право играть роль военно-политического орудия
греческой цивилизации.
После
подчинения Римом Этрурии нарушился естественный баланс сил в Западном
Средиземноморье, определявшийся сферами влияния карфагенян, этрусков и греков.
Начался новый виток конфликтов между Карфагеном и Великой Грецией за
восстановление нарушенного равновесия. Каждая из сторон стремилась заручиться
поддержкой Рима, который еще не был способен распространять собственное
торговое и культурное влияние, но обладал военной силой. Договор с Карфагеном
279 г. до н.э. стимулировал войну с Пирром. Но, победив, римляне разобрались в
стратегическом положении сторон и переориентировались на греческий мир. По сути
дела в первой пунической войне Рим воевал не за свои интересы, а за интересы
греческих городов юга Италии и Сицилии. Но, став на этот путь, римляне уже не
могли с него сойти: западносредиземноморский мир разделился на зоны влияния
двух миров – греческого и карфагенского. Однако греки вовремя обзавелись
прочным тылом в виде Римско-Италийской конфедерации. Поэтому Баркиды попытались
создать для Карфагена точно такую же ударную силу из варваров в Испании.
Сражаясь с римскими войсками в Италии Ганнибал, однако, стремился
контролировать вовсе не Рим, а греческие города Сицилии, Южной Италии и
Кампании. Как известно, решающая схватка закончилась победой Рима.
После
Ганнибаловой войны Рим смог претендовать на роль политического лидера всего
Средиземноморья. Но представляя только себя или союзные италийские общины, Рим
до середины II в. до н.э. не имел устойчивых интересов в претензиях такого
рода. Однако по-иному положение выглядит, если рассматривать его в контексте
развития цивилизации греческих полисов. Включившись в восточносредиземноморскую
политику на стороне греков, Рим тем самым заявил претензию на роль
популяционного центра в мире античных гражданских общин. Провозглашение
“свободы Греции” Титом Фламинином означало нечто большее, чем
рассчитанный ход в политической игре (хотя могло и не до конца осознаваться
самими авторами). Однако в качестве центра цивилизации претензии Рима
подпитывались лишь его военно-политическими успехами. Спешное создание римской
исторической традиции руками Фабия Пиктора и других анналистов под контролем
сената должно было идеологически обосновать не меньшую древность римского
социума и его культуры, чем у греков Балкан и Малой Азии. Вполне вероятно, что
раннеримская история, основные этапы которой подозрительно напоминают этапы
истории Афин, создавалась по образцу истории “культурной столицы”
эллинского мира.
Изображение
архаического Рима “типичным полисом” среди общин Лация было
обоснованием претенций на роль второго, если не первого, из двух центров
античной цивилизации. В отличие от Македонии, юный царь которой безрассудно
кинулся к берегам Инда, внеиталийские завоевания Рима объединили в единую
социополитическую систему (империю) прежде всего весь античный мир. Подавление
экономического потенциала Карфагена, Коринфа, Родоса и других торговых центров
в пределах античного мира (Александрию и Тир не трогали) в середине II в. до
н.э. переориентировало инструмент поддержания популяционного поля с
мореплавания и торговли на политические и идеологические институты.
Античная
цивилизация стала развиваться как популяция со смещенным или, может быть,
точнее сказать, с двумя центрами – италийским и балкано-малоазийским. Первый
обладал политическим и военным господством, постепенно вырабатывая формы
соционормативного контроля за общественной жизнью цивилизации. Второй имел
большую плотность и традиции исходных античных (полисных) соционормативных
принципов и более развитую культуру цивилизационного таксономического уровня.
Италия была военно-политическим, а Греция – социокультурным центром античной
цивилизации.
Римскую
державу можно представить как популяцию античных городских гражданских общин
римско-эллинского типа с разной плотностью социальных и культурных признаков.
Принявшая форму империи цивилизация отличалась от первоначальной эллинской тем,
что включала в себя множество народов с иными социокультурными традициями. Для
организации этих культурно чуждых народов была выработана форма провинций.
Выравнивание социального поля выражалось в романизации провинций,
представлявшей собой распространение там античных городских гражданских общин в
форме муниципиев и колоний римских и латинских граждан. Вместе с ними из
римского центра распространялась античная социальная культура и римские формы
организации общественной жизни. К III веку процесс романизации достиг такого
качественного рубежа, когда стало возможно уравнять в качестве римских граждан
всех жителей Империи.
Таким
образом, основным содержанием римской истории как истории цивилизации,
выступает распространение римских гражданских общественных норм на все более
широкие круги римских подданных. В отличие от полисного гражданства греков,
тесно связанного с этнической однородностью организованной в полисы среды,
римское гражданство выступало в роли социально-правовой формы, которая с равным
успехом могла распространяться как в италийской, так и во внеиталийской среде.
Именно римское понятие гражданства (civilis – гражданский) породило
представление о цивилизации как о культурном городском обществе,
противостоявшем варварству, связанному с племенной, сельской жизнью. Столь
общее значение гражданства, основанного на таком противопоставлении, было
невозможно в греческом обществе, которому в качестве варваров противостояли
прежде всего жители ближневосточных городов. Римское гражданство, расставшееся
с этнической определенностью своей сущности, приобрело статус устойчивого
таксономического показателя (детерминатива) принадлежности к цивилизации
вообще. Даже когда Византия обособилась в самостоятельную цивилизацию,
сохранилось прежнее обозначение ее жителей – ромеи (римляне).
С
течением времени римляне все шире раздавали права своего гражданства
представителям других этносов. С помощью гражданства социальное поле империи
все более приобретало антично-римский характер, и Рим выдвигался на роль не
только военно-политического, но и социокультурного лидера, отбирая это значение
у Греции. При этом его влияние особенно прочно распространялось на Западе, как
бы естественно приживаясь в среде, где Рим выступал исходным носителем
принципов античной цивилизации. Тогда как на Востоке, который уже усвоил
античную соционорматику в полисно-эллинистической форме, римское влияние
вызывало достаточно выраженное неприятие, граничащее с отторжением. Имея ту же
исходную структуру, но более глубокие культурные корни (в том числе и
этнические), греческий античный строй обладал в определенном смысле иммунитетом
к правам римского гражданства.
Стремление
Рима узурпировать чуждую изначально для него функцию, объективно должно было
вызвать оппозицию и борьбу между обоими центрами цивилизации. Лишенный
политической власти и теснимый с середины II в. до н.э. в области
товарно-денежных отношений, восточный популяционный центр должен был вступить
на путь выработки оппозиционного идеологического учения. Это был единственный
способ иметь орудие в борьбе с политическим господством римлян. После периода
поисков и проб на роль оппозиционной идеологии было принято христианство.
Реформированное Павлом, оно оказалось, с одной стороны, ближе к жизни, чем
традиционные философские учения, а с другой, более абстрактным, нежели
традиционные религии, то есть более способным выразить античную
рационализованную цивилизационную норматику. Христианство стало своего рода
конкурентом правам римского гражданства в части объединения и подчинения
населения империи своим соционормативным принципам. При этом следует учитывать,
что, формируясь как оппозиционное идеологии античного гражданского общества
учение, христианство основывалось на тех же социокультурных ценностях, придавая
им лишь иную форму. Поэтому христианство было закономерным порождением античной
цивилизации и не могло возникнуть вне ее социального контекста.
Этапы развития античной
цивилизации в рамках Римской державы
В
римской истории можно выделить два важных рубежа, связанных с эволюцией
римского гражданства и античного гражданского коллектива.
Первая
переломная эпоха связана с событиями I в. до н.э., содержание которых
определялось борьбой италиков за римские гражданские права. Союзническая война
не решила эту проблему, а лишь сделала ее из внешней по отношению к коллективу
римских граждан его внутренней проблемой. Все основные события эпохи кризиса
республиканского строя – от диктатуры Суллы и восстания Спартака до
“заговора” Катилины и диктатуры Цезаря – определялись этой проблемой.
Возникновение принципата было лишь политической формой, сумевшей обеспечить
наиболее полное разрешение этой социальной проблемы.
Результатом
наделения италиков правами римского гражданства стало уплотнение античного
социального поля в Италии. Муниципальный закон Цезаря был призван унифицировать
гражданское устройство италийских городских общин. Как следствие, этот процесс
получил резонанс в западных провинциях. Это вызвало, казалось бы,
немотивированные завоевания Цезаря в Галлии. Чуть позднее процесс
муниципализации стал развиваться в Южной Галлии и особенно в Испании. Западный
центр цивилизации усиливал свой социальный потенциал перед лицом ведущего в
социокультурном отношении восточного.
В
то же время восточный центр требовал к себе от политической системы адекватного
своему потенциалу внимания. Фигура принцепса оказалась удобной во главе
республики потому, что как лидер (вождь) римских граждан, он отвечал интересам
италийского центра, а как правитель (император) подданных, он был обязан
заботиться и об интересах восточного центра цивилизации. Двойственность
общественной структуры порождала двойственный характер ее орудия. Восточный
вопрос, как известно, занимал наиболее известных лиц начала имперской эпохи: Помпея,
Цезаря, Марка Антония, Германика, возможно, Калигулу, Нерона. Хотя в
историографии каждый из них оставил свой след, всех их объединяет печальная
личная судьба, которая вовсе не кажется случайностью. Италийская знать
внимательно следила за восточной политикой. Лишь Веспасиану удалось найти
нужную форму занятий восточными проблемами, сохраняя верность римскому
сообществу. Но к этому времени соотношение сил между цивилизационными центрами
сместилось в сторону более или менее устойчивого баланса.
Целенаправленно
проводившаяся в течение века романизация западных провинций дала свои
результаты. Римский муниципальный строй оказался не менее распространенным, чем
греческий полисный. Приобщавшийся к цивилизации римлянами Запад очевидно
следовал в фарватере их социальной и культурной политики. Во II в. римская
знать уже не боялась отпускать на Восток своих императоров. Тайная эллинофобия
сменилась более спокойным и взвешенным отношением. К этому времени и сам Восток
смирился с политической зависимостью от Рима, поколениями осознавая вторичность
своей общественной жизни по сравнению с римской. Отдушиной для интеллектуалов
оставалось культурное первенство. Утвердившееся деление населения империи на
римских граждан и перегринов порождало две тенденции. Конформисты стремились
заполучить римское гражданство и таким образом почувствовать себя людьми
первого сорта. Для этого требовались не только заслуги перед римским
государством, но и приобщение к стандартам римской жизни. Те, кому это было
недоступно или претило, вставали на путь пассивной конфронтации. Объединяющим
началом такой естественно развивавшейся идеологии нон-конформизма римскому
господству и распространению италийских традиций на Востоке стало христианство.
Как своего рода государство в государстве, оно объединяло вокруг своих идей
всех, кто оказывался на обочине официальной общественной жизни. Эта тенденция
развивалась независимо от наличия или отсутствия у аутсайдеров римских
гражданских прав, что, с одной стороны, скрадывало оппозиционность христианства,
а с другой, повышало его жизнеспособность. Идеологически это учение всегда было
готово поменять вызвавшую его к жизни социальную полярность на более терпимую
для власть предержащих.
Две
силы медленно, но верно распространяли свое влияние навстречу друг другу –
римское гражданство, объединяющим началом которого было государство, и
христианская идеология, в качестве объединяющего начала представленная
церковью. Наличие адептов христианской религии среди римских граждан и жаждущих
стать римскими гражданами среди перегринов, в том числе и христиан, подчас
затемняет суть происходивших процессов. Но теоретически их первоначальная
принципиальная конфронтация очевидна. Обе силы объективно стремились к одной
цели – объединить в своих рядах все население империи. Каждая из них
сформировалась в оппозиционной другой среде: римское гражданство в политически
господствовавшей Италии, христианство – в населенных перегринами подчиненных
областях некогда эллинистического мира. Два центра античной цивилизации
боролись друг с другом за лидерство, используя разные орудия. Поэтому эта
борьба кажется незаметной современным исследователям.
Вторая
переломная эпоха в развитии римской цивилизации приходится на III век, начало
которого было ознаменовано новым расширением круга римских граждан. С
превращением провинциалов в римских граждан почти исчез буферный слой,
отделявший гражданский коллектив от варварской периферии. Общественная жизнь
граждан вступила в непосредственное соприкосновение с варварской. Социальное
поле, порождавшееся античным гражданством, прежде растрачивавшее свой потенциал
на провинциалах, теперь стало более мощно воздействовать на варваров. Поэтому
племенной строй варваров стал особенно заметен в римской политике и в
источниках со второй половины II – начала III вв. Его давление ощущалось и на
саму империю, стимулируя в ней процессы консолидации подданных с гражданами.
Это смещение акцентов в отношениях с варварской периферией, обычно выражающееся
формулой “перехода империи к обороне”, проявлялось уже в правление
Марка Аврелия.
В
течение III в. происходило нивелирование социального поля в империи,
выражающееся в распространении римских форм общественной жизни и римского права
на получивших гражданство провинциалов. Этот процесс активно разворачивался на
территориях, где носителем цивилизации выступал Рим, то есть преимущественно в
западных провинциях. Отработанные предшествующими столетиями общественные формы
эллинистического Востока не позволяли римскому влиянию проникать глубоко в
толщу общественной жизни этой части империи. Поэтому оппозиция обоих центров
империи продолжала сохраняться. В III в. их поля социо-культурного влияния
пришли в непосредственное соприкосновение, и таким образом сложилась
предпосылка для решающей схватки за лидерство в популяции (империи). В течение
III в. активно развивалось противостояние двух идеологических систем:
официального императорского культа и все более гонимого христианства. Обе
главные силы империи постепенно сумели перенести свою борьбу на единое,
подходящее для схватки, поле. Таким полем стала идеология. Императорский культ,
постепенно из римского гражданского культа гения императора принимавший форму
эллинистического культа монарха, был призван сплотить воедино граждан и
подданых империи на основе официальной идеологии. Его восприятие народными
массами наполняло его чертами, близкими архаическим представлениям о сакральной
царской власти, в соответствии с которыми цари рассматривались как посредники
между мирами богов и людей и подателями космических благ для последних. В III
в. императорский культ стал активно срастаться с культом Солнца,
аккумулировавшим в себе почитание небесного светила в различных местных формах
от Испании и Италии до Египта и Сирии. Солнце в имперской идеологии
символизировало власть над космосом, а император рассматривался как его
представитель (посланец) в мире людей. Сходные установки, но в других формах,
выработало и христианство с его Единым богом и рожденным им богочеловеком
Христом.
Исход
борьбы двух центров античной цивилизации за лидерство был предопределен
изначально большей прочностью эллинских античных социокультурных форм.
Органичность античного общества Восточного Средиземноморья определялась
слитностью обоих таксономических уровней его культуры (этнического и
цивилизационного). Длительное доминирование Италии определялось
военно-политическим господством Рима, которое позволяло рассматривать в
качестве социально значимых только римские гражданские нормы. После уравнения в
гражданских правах всего населения империи в 212 г. и восстановления на этой основе
античных общественных форм Диоклетианом, социальное поле империи приобрело
формальную однородность. Как только это произошло, оба центра цивилизации
оказались в равных условиях, и восточный центр стал быстро наращивать свое
преимущество, облекая его в политическую и идеологическую форму. Исторически,
как известно, этот процесс выразился в политике императора Константина и его
премников. Столица империи, то есть формальный центр популяции, была перенесена
на восток в Константинополь, который к концу IV в. развился в реальную
альтернативу Риму со всем его гражданством и государственным аппаратом.
Одновременно и христианство, перестав быть гонимой идеологией оппозиции
официальному обществу, при Феодосии I превратилось в господствующую религию
империи.
Таким
образом, в течение IV в. происходила концентрация основных орудий
манипулирования популяционным полем – политического аппарата и идеологической
системы – в руках восточного центра цивилизации. Одновременно началась утрата
Италией качеств центра цивилизации (популяции). Плотность популяционного поля в
западных, оказавшихся теперь удаленными от реального центра цивилизации
провинциях стала снижаться. Конкурентом городской общине (муниципию) на западе
стало крупное сельское поместье, квази-муниципальный характер организации
которого способствовал превращению его в центр притяжения окрестного населения.
В поле социальной норматики западного мира начинают появляться лакуны,
заполнявшиеся неантичным варварским содержанием. Это способствовало
проникновению на эту часть территории популяции находящихся в зоне ее
притяжения племенных групп. Различие между этими варварами и римлянами
кельто-иберийского или иного происхождения в IV-V вв. было не столь
существенным, как различие между германцами и римлянами в эпоху Цезаря и
Тацита. Самосознание провинциалов пыталось утвердить эту ускользавшую грань
повышенным вниманием к своему статусу “римлян”, но эта попытка не
подпитывалась реальной основой. В то же время плотность популяционного поля в
Восточном Средиземноморье повысилась, а различие между готами и персами и
ромеями имело реальную основу. Парадоксально, но к концу позднеантичной эпохи
оба центра античной цивилизации поменялись своими орудиями: политические
институты оказались на Востоке, а Запад “довольствовался” христианством.
Позднеантичное общество
Наиболее
характерной чертой традиционного взгляда на римскую историю является
настойчивое стремление рассматривать ее последние века как эпоху кризиса и
упадка. Одни исследователи видят в ней упадок “римского духа”, другие
– кризис античной культуры, третьи – экономический упадок и обнищание
населения, четвертые – политическое и военное ослабление под натиском варваров,
пятые – кризис рабовладельческого строя, шестые – закат античного городского
строя и основанной на нем цивилизации, седьмые – упадок рыночной экономики и
натурализацию хозяйства, восьмые – ориентализацию государства, поработившего и
доведшего до упадка общество. Различные сочетания этих и других компонентов
кризиса создают впечатление историографического разнообразия подходов к
позднеримской истории, объединенных, однако, общим исходным постулатом (своего
рода аксиомой): в IV-V вв. римское общество находилось в состоянии
неотвратимого упадка, помешать которому не могли никакие усилия государства или
отдельных императоров. Неясна лишь причина столь неумолимого разрастания
кризисных явлений, за проявления которых принимаются практически все стороны
экономической, общественной, политической, культурной жизни, изменения в
идеологии и военной практике.
В
последние десятилетия среди исследователей приобретает популярность подход, в
соответствии с которым позднеантичное общество было не упадком, а закономерным
этапом развития античной цивилизации. Реформы Диоклетиана попытались
приспособить прежние формы административной системы и внутренней политики к
многократно возросшему в течение III века гражданскому коллективу. Но
оказалось, что двадцатимиллионному коллективу граждан уже не могут быть в
полной мере адекватны принципы общественной жизни Принципата, даже скорректированные
Северами. Реформы Константина освободили внутреннюю политику от некоторых,
слишком тесно связанных с культурным наследием городской полисной жизни и
потому устаревших, форм. С этого времени началась борьба античных общественных
традиций с новыми, имперскими формами политики и общежития. Поскольку сходные
формы взаимоотношений государства и общества, монарха и городских общин, уже
были выработаны в условиях монархий эллинистического мира, этот процесс
зачастую производит впечатление эллинизации (или ориентализации) Римской
империи. Христианство, особенно на Востоке, активно помогало этому процессу на
стороне государства, стремясь занять нишу господствующей идеологии империи.
Естественно, что его оппонентом оказалась античная культура в римской оболочке,
связанная с городским обществом. Переходный период подвижного равновесия между
общинным городским началом и формирующейся имперской государственной структурой
занял около двух столетий (с начала IV до второй половины VI века). Это
условное равновесие и определяло своеобразие лица позднеантичного общества.
Развитие
всякого общества выражается в трансформации одних его форм в другие.
Позднеантичное общество естественным образом выросло из Ранней империи. Кризис
III века выглядит способом выработки политического орудия для решения новых
социальных задач, а административная политика Диоклетиана – способом применения
этого орудия. Император, из вождя-принцепса гражданского коллектива ставший
доминусом-господином, подобно отцу фамилии, в частном праве представлявшему все
семейство, персонифицировал теперь все гражданское население Империи. Эта
отождествление общества с императором было осмыслено Евсевием Кесарийским в
форме посредничества императора между гражданами и христианским богом.
Император был призван контролировать распределение прав и обязанностей между
гражданами. Но возросшие размеры гражданского коллектива теперь не позволяли
соблюдать единство прав и обязанностей. Поэтому продолжавшее мыслить себя в
качестве гражданского коллектива общество начало разделяться на
сословия.Фиксация прав и обязанностей каждого их сословий – сенаторы,
куриалы, сельские плебеи, члены ремесленных коллегий, колоны и т.п. –
происходила постепенно до середины V века, а окончательные формы приняла только
в законодательстве Юстиниана. Поэтому позднеантичное общество IV – начала V
веков существенно отличалось от позднеантичного общества второй половины V –
первой половины VI веков. Но пока основной ячейкой популяционного поля
продолжала оставаться городская гражданская община, общество сохраняло свою
генетическую связь с Античной цивилизацией.
Идеологическая
борьба внутри этого общества, оформлявшаяся в оболочку то верности античным
римским культам, то преданности новому христианству, то особой его
разновидности, вращалась вокруг вопросов прав и взаимных обязанностей
гражданина, общества и государства, персонифицированного императором.
“Новое” христианство освободило религиозную сферу от национальной
римской специфики, сохранив все античные теоретические представления о власти.
Общество по-прежнему мыслило себя гражданской (затем это стало называться –
христианской) общиной, только теперь ей противостояли не жившие внутри границ
империи перегрины, а варвары за пределами империи. Христианизация империи
привела к тому, что принимавшие христианство приграничные варвары становились
частью своего, христианского мира. Развивавшееся отчуждение гражданина и
государства толкало его к сближению с варварами, в мире которых еще
отсутствовала жесткая система угнетения. Варварский мир, вскормленный на
границах империи, естественым образом перетек в его пределы, довершив
разрушение связи государственных структур и общества там, где они были
ослаблены. Местное население западных римских провинций более чем в десять раз
превышало число переселившихся на их территорию германцев. Сломав римскую
государственную машину, они не могли нарушить уклад жизни рядового населения.
Большинство завоеванных “римлян” явно хотело быть завоеванными. Через
два-три столетия бывшие римляне ассимилировали завоевателей и на территории
бывшей империи начал развиваться феодальный строй, переход которого в зрелую
стадию, однако, привел к античному Ренессансу.
Система
связей гражданин-город-государство в Восточном Средиземноморье имела более
прочные корни, чем на Западе. Поэтому Восточная империя оказалась более
устойчивой по отношению к давлению варварской периферии. Для Византии большую
опасность представляло соседство с Ближневосточной цивилизацией, часть
территории которой римляне завоевали в свое время. Сформировавшаяся задолго до
Античной здешняя цивилизация со своми социо-нормативными принципами не
принимала чуждых античных форм общественной огранизации. Орудием борьбы с ними
стал ислам, превратившийся в действенный цивилизационный инструмент только с
распространением в Египте и на Ближнем Востоке. Ренессанс Ближневосточной
цивилизации, оформленной некогда Ахеменидами, в мусульманской оболочке
существенно потеснил христианский, или, иными словами, бывший римский, мир.
Борьба исламского и христианского миров в эпоху средневековья была логическим
продолжением борьбы римлян с парфянами и персами, но уже на иных рубежах и под
иными лозунгами. Как и в случае с германскими варварами, политическое и
идеологическое развитие исламского мира было спровоцировано соседством с Римской
цивилизацией. Но если на Западе имел место симбиоз империи и варварского мира,
то на Востоке развивалось их постоянное противостояние и соперничество.
Восточная
Римская империя в течение V и VI веков еще боролась за сохранение
социо-нормативных принципов Античной цивилизации, но к VII веку оказалась в
соседстве с теснившими ее новыми социально-политическими формами Западной
Европы и Ближнего Востока. Напряжение сил существенно изменило соотношение
общества и государства в пользу последнего. Византия была вынуждена
приспосабливаться к новым условиям своего существования. Античное наследие в
общественной жизни стало непозволительной роскошью и превратилось в пережившую
свое время традицию.
Список литературы
Для
подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.pref.ru/