Московский городской педагогический университет Реферат по историографии зарубежной истории На тему: «Исторические взгляды Т. Карлейля» Выполнила : студентка 4 курса исторического факультета Курдюкова Татьяна. Москва 2011 План. Введение. 1. Биография Т. Карлейля. 2. Исторические взгляды Т. Карлейля Заключение. Афоризмы Введение. Великий шотландец Томас Карлейль (1795-1881) известен как историк, создавший образ
Французской революции в умах европейский интеллектуалов. Современники считали его пророком. Чарльз Диккенс везде носил в собой вместо Библии его «Французскую революцию»; И В. Гёте и Л.Н Толстой восхищались умом этого человека. Уолт Уитмен заявлял, что XIX век нельзя понять без Карлейля. Историк – консерватор, безразличный к демократии, но категорично
осуждавший социальную несправедливость, сам Карлейль свою позицию называл «верующим радикализмом» и предлагал положить в основу цивилизации исключительно нравственный долг. Биография Томаса Карлейля. Томас Карлейль (англ. Thomas Carlyle, 1795–1881) — британский (шотландский) писатель, историк и философ. Родился в 1795 г. в Шотландии, в простой крестьянской семье; предназначаемый своими родителями-сектантами
к духовной карьере, в 14 лет поступил в Эдинбургский университет. Не желая быть священником, он по окончании курса в университете сделался учителем математики в провинции, но скоро возвратился в Эдинбург. Здесь, живя на случайный литературный заработок, он некоторое время усиленно занимался правом, готовясь к адвокатской деятельности; но и это он быстро забросил, увлекшись немецкой литературой. Перевод Гетевского "Вильгельма
Мейстера" в 1824 г. и "Жизнь Шиллера" в 1825 г. были первыми крупными работами Карлейля; за ними последовали критические разборы и переводы из Жан-Поля, Гоффмана, Тика, Фукэ и др характеристики Бориса и Вольтера, печатавшиеся в либеральном "Эдинбургском обозрении". В этом же "Обозрении" (в начале 30-х гг.) появилась его первая статья более общего характера, "Признаки времени", совсем не подходившая по своему направлению к либеральной окраске журнала. Следующий его эскиз, "Тейфельсдрек", развившийся впоследствии в целую книгу "Sartor Resartus", а также "Историю немецкой литературы" ни один издатель не взялся напечатать, так как направление Карлейля не отвечало духу времени. "
Sartor Resartus" появился в Америке раньше, чем в Англии. Такою же оригинальностью, как и эти произведения, отличается "История французской революции" ("French Revolution, a history", 1837), едкий памфлет "Чартизм" (1839), лекции о героях и героическом в истории ("On Hero worship", 1841) и историко-философские размышления "
Past and present" (1843). Не подходя ни к одной из установившихся политических партий, Карлейль чувствовал себя одиноким и думал некоторое время об издании собственного журнала для проповеди своего "верующего радикализма". Все указанные произведения Карлейля проникнуты стремлением свести прогресс человечества к жизни отдельных выдающихся личностей-героев, положить в основу цивилизации исключительно нравственный долг; его политическая программа ограничивается
проповедью труда, нравственного чувства и веры. Утрированная оценка героического в истории и недоверие к силе учреждений и знания привели его к формальному культу прошедших времен, более благоприятных для героических людей. Взгляды его ярче, чем где-либо, сказались в двенадцати "Памфлетах последних дней" ("Latter-day pamphlets", 1858); здесь он смеется над эмансипацией негров, над демократией, филантропией, политико-экономическими учениями и пр. Не только прежние враги после этих памфлетов негодовали на Карлейля, но и многие поклонники перестали его понимать. Из всех сочинений Карлейля наибольшее историческое значение имеет "Letters and Speeches of Oliver Cromwell" (1845-46), с комментариями; последние далеко не беспристрастны к "герою" Кромвелю, но они все-таки в значительной степени способствовали правильной оценке
его личности. Самое обширное сочинение Томаса "History of Frederick II" (1858-65), заставившее его предпринять путешествие в Германию; при многих блестящих качествах оно страдает большою растянутостью, В 1847 г. появились его "Исторические и критические опыты" (сборник журнальных статей), в 1851 г. биография его друга юности, поэта Стерлинга. С 1868 до 1870 г.
Карлейль был занят изданием полного собрания своих сочинений ("Library edition", в 34 т.). За этим изданием последовало на следующий год дешевое издание "People’s edition", которое много раз было повторено. Далее он напечатал ряд очерков под заглавием "Первые норвежские короли" (1875). В 1866 г. Карлейлю предложили почетное место ректора
Эдинбургского университета; кроме этого места, он никогда не занимал никакой должности, всю жизнь оставаясь только писателем. Во время франко-прусской войны он стал на сторону Пруссии и горячо и искренне отстаивал ее дело в своих письмах в "Times", изданных и отдельно (1871). Он умер в 1881 году. Из произведений Карлейля на русский язык переведены: "
История французской революции" (т. I), "Исторические и критические опыты", "Герои и героическое в истории" ("Современник" 1856 г.), "Нибелунги" ("Библ. для чтения" 1857 г.)и т.д. Исторические взгляды Томаса Карлейля. Томас Карлейль один из наиболее читаемых и почитаемых авторов в Англии. Он единственный в своем роде мыслитель; у него нет да и, собственно, не может быть ни подражателей, ни продолжателей. Он излагает свои мысли вовсе не путем логических выкладок. Попробуйте отыскать у него большую посылку, малую посылку и заключение. Он мыслит образами. Он вовсе не заботится обставить свою мысль правильно построенными индукциями и дедукциями. Это смущает многих, и академические логики находят, что
Карлейль беден по части мысли. Впрочем, они готовы снисходительно допустить, что Карлейль возбуждает много мыслей. Его мысли поражают в первый момент читателя. Вначале они казались дикими и странными также и англичанам. С большим трудом и после долгих поисков Карлейль нашел издателя для первого своего капитального произведения "Sartor Resartus". Но истинная мысль, по верному замечанию самого
Карлейля, рано или поздно всегда найдет себе доступ к искреннему сердцу человека. И "Sartor Resartus", а затем длинный ряд других его произведений проложили ему дорогу, и его сочинения стали обычным чтением англичан. Почему мысли Карлейля кажутся странными, почему они поражают и мы готовы признать их анахронизмами? Потому, во-первых, что они принадлежат к иному складу мировоззрения, нежели господствующий ныне; и
потому, во-вторых и главнейшим образом, что мы прикидываем к нему свои излюбленные шаблоны. Но так как эти шаблоны обыкновенно слишком малы и далеко не могут покрыть собою всего поля мысли Карлейля, то мы прилаживаем их к отдельным отрывочным положениям и утверждениям, и, конечно, получается нечто, на наш взгляд, несообразное. Карлейль высмеивает "свободу и равенство"; он презрительно относится к "баллотировочным ящикам", то есть избирательным урнам, "всеобщему голосованию"; он высокомерно смотрит на "толпу" и т. д.* Карлейль питал глубокое недовольство существовавшим порядком вещей, что по силе и глубине своего протеста он примыкает к самым передовым людям и что при этом он представляет собою протестанта, отвергающего всякие сделки и временные преходящие решения больных вопросов. В Карлейле невозможно отделить человека от писателя и мыслителя.
Он весь, со всей его "дикой" страстью, отдался своему призванию. Такие цельные натуры встречаются *Карлейль Т. Герои, почитание героев и героическое в истории. СПб 1908. С 1-18 крайне редко, и обыкновенно это бывают люди глубоко религиозные. Цельность и есть прямое последствие религиозности. Мы говорим, конечно, не о догматике. Честная и серьезная религиозность, не имеющая ничего общего с
обычным пошлым святошеством, окружала Карлейля с первых дней его жизни. Отец Карлейля, простой каменщик, и мать его принадлежали к одной из многочисленных в Англии диссидентских сект и желали, чтобы сын их был священником. Но он утерял веру "отцов своих" и отказался от мысли быть священником. Сам Карлейль описал свои муки, свою борьбу и свою победу в "
Sartor Resartus", который во многих отношениях имеет биографическое значение. "Он переживал лихорадочные пароксизмы сомнения. Его окружала громадная мрачная пустыня, населенная дикими чудовищами".* Чистая и в высшей степени глубокая нравственная природа Карлейля нуждалась именно в религиозной вере, так как он не разделял философских теорий "прибылей и потерь" ни в отвлеченном, ни в практическом отношении.
А между тем душевный мрак сгущался все больше и больше, сомнение становилось все мучительнее и мучительнее. И он допрашивал себя: итак, никакого Бога не существует? А "долг" это слово также не имеет никакого значения? и т.п. Как ни были мучительны все эти сомнения и терзания, Карлейль не шел ни на какие сделки и не примирился с тем, что он признал ложью. В сущности, он страстно искал истины, и долг, под который подкапывалось сомнение, руководил им. Самое мучительное чувство есть сознание собственной немощности. Чувствовать себя всегда бессильным истинное несчастье. И, однако, мы не можем иметь ясного представления о своей силе, пока не станем действовать, делать. Какая громадная разница между смутной колеблющейся способностью и определенным, решительным действием!
Наши поступки служат зеркалом, в котором впервые отражаются действительные очертания нашего духа. Известное предписание: "познай самого себя", невозможное само по себе, получает смысл и значение, если высказать его в несколько более частном виде: "познай, что ты можешь делать". Таким образом, бесплодное созерцание, порождающее сомнение и муки, должно замениться живым делом, на какое способен человек. Эта мысль послужила поворотным пунктом во внутренней жизни
Карлейля; она же наложила печать на всю его философию и на все его общественное мировоззрение. Действительно, во всех своих произведениях он выступает непримиримым врагом бездеятельного созерцания и пассивного подчинения существующему порядку вещей. Действительность, реальность в устах Карлейля означает вовсе не внешний облик и ход вещей, бросающийся в глаза каждому, а истину, глубоко сокрытую обыкновенно под внешней оболочкой. *Там же
Существует сомнение и сомнение. Одно болезненное, худосочное, самодовлеющее; другое здоровое, хотя и мучительное, полное жизни, так как оно расчищает путь к истине. Такое сомнение всегда заканчивается верой. Когда унаследованные Карлейлем представления о Боге, долге и т. д. были очищены критической работой мысли, сомнение обратилось на самого человека: он стал мучиться своею немощностью. Он ничтожный атом среди грозной бесконечности. Лесли Стивен определяет так религиозные воззрения Карлейля: это шотландский кальвинизм минус догма. Кальвинизм очистил католичество от всяких наслоений и бессмысленных традиций и в этом отношении был поворотом к здравому смыслу. Шотландский кальвинизм, в лице пуритан, пошел еще дальше, а Карлейль идет еще дальше в деле освобождения мысли из-под ига отживших традиционных форм.
И чем дальше он уходит в своем отрицательном отношении к католическим традициям, тем напряженнее и глубже становится его религиозное чувство. Так это, собственно, и должно быть: сила, не растрачиваемая на внешнюю обрядовую сторону, всецело концентрируется на деле. Поэтому-то дело, труд, работа составляют, так сказать, материальное выражение его религиозной мысли. Глубокая религиозность Карлейля, находившаяся постоянно в общении с тайной жизни и мира, не могла,
конечно, мириться с пустопорожними измышлениями и хитросплетениями метафизики, и он беспощадно относится к ней. Он говорит, что все метафизические системы, какие только существовали до сих пор, не дали ничего, что они отличаются "несказанным бесплодием". Даже глава позитивистов, Конт, не нападает так жестоко на метафизику, как Карлейль. Вопрос о смерти и бессмертии, говорит он, о происхождении зла, о свободе и необходимости вопросы
вечные; но всякая попытка метафизики разрешить их оканчивается всегда неудачно; ибо теорему о бесконечном невозможно исчерпать конечным разумом. Метафизическое умозрение ведет свои спекулятивные выкладки из пустоты, из ничего, и оно неизбежно должно заканчиваться также пустотой; оно обречено вечно вращаться среди бесконечных вихрей творить, чтобы затем поглотить свое собственное детище Но вместе с тем Карлейль не щадит также и узких позитивистов Никто, говорит Джон Морлей, не указывал так образно на безусловную относительность человеческих знаний, как Карлейль. Между фантастическими бреднями мистиков и не менее фантастическими измышлениями узких позитивистов лежит маленькая полоска разумной достоверности, полоска относительного, условного опытного знания, стоя на котором мы можем созерцать беспредельную область невидимого; быть может, эта область и навеки останется для нас невидимой, но она наполняет людей воодушевлением и придает интересам и обязанностям
их крошечной жизни какую-то особенную возвышенность. Карлейль не отрывает нас от действительного мира и жизни и не заставляет всецело погружаться в созерцание бесконечного и неведомого, что обыкновенно превращается в пустое толчение воды. Но, с другой стороны, он ни на одно мгновение не принижает наших мыслей и чувств, не заставляет их ползать, подобно пресмыкающимся, по земле Философия
Карлейля, по словам Джона Морлея, наполняет нас тем возвышенным чувством бесконечных, незримых возможностей и сокрытых, неопределенных движений света и тени, без которых человеческая душа высохший, бесплодный пустырь. Карлейль приводит в движение самые глубокие чувства и вместе с тем неизменно, постоянно указывает на обязанность каждого делать ближайшее дело. Он совмещает в себе пылкого идеалиста с здравомыслящим реалистом. Такое настроение, объединяющее горячий идеализм с практическим реализмом,
Карлейль называет верой; отсутствие же подобного настроения, неспособность проникнуться им приводят к безверию, на которое он нападает самым жестоким образом. Чтобы понять и надлежащим образом оценить эти беспощадные нападки Карлейля на скептицизм, безверие и, в частности, XVIII век, следует принять во внимание исторический момент его появления. Он родился (1795 г.), когда Великая французская революция, совершив свое разрушительное дело и как бы истощив все свои силы в попытках создать положительные учреждения, потерпела, в свою очередь, крушение. Для нового порядка, с его девизом "свобода, равенство и братство", нужны были и новые общественные элементы, но их не оказалось. Правда, старый порядок со всем его мишурным блеском не мог уже возвратиться, но не мог наступить и действительно новый, тот новый, который среди ужасов и крови возвестила собственно Французская революция.
Наступил такой порядок, какой мог наступить по совокупности всех условий общественной жизни, наступило господство буржуазии. Конечно, буржуазия не могла симпатизировать принципам Великой французской революции, и потому первая четверть XIX века носит печать всеобщей реакции. В эту-то именно эпоху и складывалось мировоззрение Карлейля. Реакция задела и его. Но каким образом? Всякий, кто хоть сколько-нибудь знаком с
Карлейлем, согласится, что трудно указать более пылкого, более непримиримого, более неподкупного врага всего плоского, пошлого, шаблонного, всего мещанского, буржуазного в любой сфере мысли и жизни. Реакция задела его, но это был гений, а гений не может работать на пользу пошлого и шаблонного. Реакция заставила его глубже заглянуть в причины краха и превратила его в горячего обличителя, в своего рода ветхозаветного пророка на арене современной жизни.
Разрушительная работа совершена; ложные боги повержены и разбиты; но для того чтобы создавать, надо располагать известным положительным содержанием. Вместо же него Карлейль нашел неограниченное господство скептицизма в области мысли и пессимизма , в области общественной нравственности. Скептицизм и пессимизм людям буржуазного склада не мешал, конечно, да и никогда не мешает, предаваться радостям жизни, но для людей искренних это поистине проклятие, убивающее здоровье, жизненное чувство и извращающее мысль. И Карлейль восстал против скептицизма и пессимизма и т. д против всего, что можно назвать одним словом "безверие" во всяких формах и во всяких сферах мысли и жизни. Затем он уже одинаково беспощадно преследует это безверие, все равно, встречается ли он с ним в лагере, скажем вообще, прогрессистов или ретроградов, и, наоборот, приветствует веру, лишь бы она была искренней, повсюду, отодвигая на второй план формы. Громадное значение
Карлейль придает молчанию. Да, молчание великое дело, но не молчание вынужденное, когда душа человека пылает гневом и негодование просится наружу, а молчание перед тем, чего никакое слово не может передать надлежащим образом. Такое молчание избавляет человека от бесплодных попыток выразить невыразимое, от построения разных догматических утверждений, от пустой игры словами и т. д.; оно приподымает настроение, расширяет поле умственной свободы и делает человека более независимым.
Молчание составляет также один из основных элементов Карлейлевой религии. Описание современного положения человечества. Все человечество, говорит он, распалось в настоящее время на две секты: щеголей (dandies) и каторжников труда, называемых также белыми неграми, лохмотниками и т. д. Какого верования придерживаются первые, определить довольно трудно; но, несомненно, они причастны к
монотеизму и разделяют суеверие афонских монахов, которые, благодаря продолжительным постам и упорному созерцанию своего пути, начинают смотреть на него как на истинное откровение природы и отверстые небеса. В сущности, секта щеголей придерживается первоначального культа самообожания, измененного и приспособленного сообразно требованиям новейших времен. Они тщательно охраняют свои обособленность и чистоту; носят особый костюм, говорят на особом языке и вообще всеми мерами стараются поддержать свое положение и свою непорочность. У них есть свои храмы, поклонение в которых совершается главным образом по ночам, но все ритуалы держатся при этом в величайшем секрете; по всей видимости, они имеют много общего с элевсинскими*. Священные книги, которых имеется вообще достаточно, называются у них "Модными новостями". Главные пункты их верования: панталоны на бедрах должны сидеть, насколько возможно, в обтяжку; при некоторых исключительных обстоятельствах разрешается носить белые жилеты; человек хорошего
тона ни под каким видом не должен отличаться излишней плодовитостью, приличествующей лишь готтентоту, и т. д. Удивительную противоположность щеголям представляет другая секта, главный центр которой находится в Ирландии. Секта несчастных рабов, или каторжников труда, до сих пор еще не издала своих канонических книг, и потому довольно затруднительно говорить об ее верованиях. Она придерживается до некоторой степени монашеского устава; так, все рабы связаны двумя обетами: обетом
бедности и повиновения, которые они блюдут с великой строгостью; мало того, они дают свои обеты даже до появления еще своего на свет Божий. Их можно считать поклонниками Герты, богини земли, так как они вечно роются в ней и с любовью обрабатывают ее; или же, запираясь в частных молельнях, размышляют и производят разные манипуляции над продуктами, извлеченными из недр ее; иногда они поднимают свои взоры и смотрят на небесные светила, но, по-видимому, довольно безучастно.
Подобно друидам, они живут в мрачных помещениях, причем нередко нарочно разбивают стекла в окнах (там, где таковые водятся) и затыкают дырья тряпьем и всякой всячиной, не пропускающей света. Все они ризофаги, т. е. питаются кореньями; некоторые же ихтиофаги, употребляющие, впрочем, только селедку; от всякой же другой животной пищи они воздерживаются, кроме падали, что, быть может, представляет странный остаток браминского учения. Всеобщим и главным предметом их потребления служит корень, называемый картофелем, который они варят на огне. Напиток виски, содержащий в себе концентрированный алкоголь вместе с разными едкими маслами, составляет, как говорят, необходимую принадлежность всех их религиозных церемоний и потребляется в большом количестве. Одежда их представляет целый ворох разных лоскутов всевозможных форм и цветов; все это соединяется посредством пуговиц, узлов и спиц, а поясом служит кусок кожи или даже просто соломенная веревка. Таковы два лагеря, на которые разбилось современное человечество, по
мнению Карлейля. В каких же отношениях находятся они между собою? Они преисполнены, говорит он, взаимной ненависти и несогласия. Я назвал бы, говорит Карлейль, обе эти секты двумя громадными, не имеющими себе ничего подобного электрическими батареями, из которых одна заряжена отрицательным электричеством это секта каторжного труда, а другая положительным это щеголи; первая притягивает к себе все отрицательные элементы, обретающиеся в народе
(голод); вторая положительные (деньги). Карлейль, проникавший в самую глубину социальной дисгармонии, не мог, конечно, успокоиться на внешних паллиативах и полурешениях. С той точки зрения, на которой он стоит, политические вопросы получают второстепенное значение. Он и отодвигает их и затем критикует парламентаризм со своей абсолютной точки зрения. Этого не следует забывать. Парламентаризм бессилен разрешить основную общественную проблему, проблему
установления, как он выражается, Царства Божьего на земле; ее может разрешить, по его мнению, только герой, самый способный человек, и только при одном условии: если масса людей, так сказать, героически настроена. Затем Карлейль сопоставляет своего всесильного героя воображаемого или действительного с бессильным парламентом; но нигде вы не встретите, чтобы он отдавал преимущество обыденному, негероическому правителю перед заурядным же парламентом. Можно, конечно, не соглашаться с Карлейлевой критикой парламентаризма и его выводами, но следует прежде всего понять, о чем, собственно, он говорит, во имя чего критикует и отрицает. "Свобода", по мнению Карлейля, воплощенная в надлежащие общественные формы, не может иметь ничего общего со свободой умирать от голодной смерти, "свобода" же, которая примиряется с этим фактом, немного стоит. Аристократия и демократия у Карлейля также имеют свое особенное значение.
Аристократия это все лучшее, благороднейшее, все отважное; то же, что мы обыкновенно считаем аристократией, он представляет нам в виде секты щеголей; это люди, которые берут от мира заработную плату, но не делают дела, возлагаемого на них. Демократия воплощает в себе, так сказать, все отрицательные элементы, ниспровергающие рутину и отжившие порядки; но на этом она не может остановиться; в дальнейшем своем развитии она должна выдвинуть положительные, созидающие принципы, должна найти своего героя или своих героев, которые и
образуют настоящую аристократию. Не следует думать, однако, говорит Карлейль, что "жизнь всякого истинного вождя человечества должна заключаться в полной свободе ломать мир по произволу и совершать свой благотворный путь посреди раболепных изъявлений восторга со стороны покорного человечества" "Горе ему (герою), если он обратит повиновение людей в оружие своих корыстных целей; горе ему, если он отступит от необходимости принять мученический венец за свои убеждения;
горе ему, если он посмотрит на жизнь, как на источник радостей или на поле для своего возвышения! Настоящий герой всегда труженик Его высшее звание слуга людей. Он первый рабочий на поденном труде своих сограждан, первый мститель за неправду, первый восторженный ценитель всего благого. Если герой царь, то ему нет покоя, пока хоть один из его подданных голодает; если он мыслитель ему нет отдыха, пока хоть одна ложь считается неложью. Из этого ясно, что деятельность его не терпит остановок, что он вечно стремится к недостижимому идеалу. Если он хотя бы раз уклонился от избранного пути, он уже согрешил, если он хотя бы раз поставил свое личное я выше интересов общих, он уже не герой, а служитель мрака". Но о взглядах Карлейля на "героев" мы не станем здесь распространяться. Обратимся к его книге "Герои, почитание героев и героическое в истории", она одно из лучших
его произведений и в свое время наделала в Англии немало шума. Дело в том, что Карлейль, как истый англичанин, не только является сторонником индивидуализма, но и доводит его до крайних логических выводов. Он выступил со своим протестом во имя личности в то время, когда массам, в смысле общественного фактора, стали придавать первенствующее значение, когда роль великих людей в истории была доведена до нуля, когда, одним словом, культ "героев" стал, по-видимому,
вытесняться культом "массы". Такое или иное отношение к "героям" и "массе" имеет существенное значение не только при истолковании исторических явлений, но и для внутренней жизни всякого отдельного человека. Бывают времена, когда "все" становятся до известной степени героями, когда вся "масса" нравственно приподнята, когда она подхватывает даже людей совсем отсталых и трусливых и увлекает их за собой; такой "массой" можно мотивировать свои поступки, не рискуя
впасть в противоречие с печными идеалами правды и истины и дойти до мечтания о пошлом мещанском благополучии. Но гораздо чаще бывают иные времена, когда серенькая будничная масса, всецело погруженная в житейские заботы, не только не может воодушевлять человека своим примером, своими желаниями и стремлениями, а, напротив, отымает у него "пыл души", расхолаживает стремление к идеалу и принижает до себя. Такую "массу" человек не может поставить во главе дела и своего нравственного идеала, и он ищет иной опоры. Карлейль указывает ее: это личность, это герой. Оставляя в стороне спорный вопрос "о героях и массе", как двух противоположных исторических теориях, всякий согласится, что Карлейль влияет самым благотворным образом в смысле подъема нравственного самочувствия тем, что, проникая в самое сердце человека, заставляет его стряхнуть с себя апатию, отрешиться от жалкого прозябания и, вопреки всему, устраивать свою жизнь сообразно своим убеждениям.
Если он не сумеет убедить вас в правильности своих воззрений, то во всяком случае он заронит в ваше сердце искру божественного огня, искру нелицемерного стремления к правде в своей жизни. Мы думаем, что для нас, русских, особенно в настоящую пору, Карлейль может иметь такое же значение, какое он имел для англичан в свое время. Впрочем, нельзя сказать "имел"; влияние его в
Англии не уменьшается и ныне; по крайней мере, остается еще открытым вопросом. Заключение. Карлейль воспитал в Англии целое поколение энергичных общественных деятелей, бодро делающих свое дело на различных поприщах общественной жизни. Он совершил для Англии, можно сказать, гигантскую работу; он вызвал на бой пессимизм, байронизм и тому подобные расслабляющие человеческую энергию учения и ниспроверг их.
Один из выдающихся современных английских деятелей в области литературы и общественной жизни, Джон Морлей, говорит, что он положил конец увлечению байронизмом и призвал англичан к деятельной жизни. Заслуга немалая. Одним словом, Карлейль английский Руссо по силе своих чувств и страстей, а по глубине своей мысли он выше Руссо*. Но своеобразная манера писать и его язык долго служили камнем преткновения для широкого распространения его сочинений. Всякому, кто в первый раз читает его, приходится делать над собой некоторое насилие, пока он не освоится с этим языком и не научится ценить его особенностей. Великий английский мыслитель-художник становится нужен нам не просто ради своеобразной красоты, своего исторического значения и т. п а ради тех мыслей, которые выдвигает и защищает он, ради того ориентирования в ходе современной жизни, которое он дает Когда происходит крушение самих материальных основ общественной
жизни, выражающееся в массовой безработице, голодовке, ужасающем количестве ежедневных самоубийств, тогда опору для жизни и деятельности приходится искать в самых глубоких глубинах человеческого сердца. Мысль Т. Карлейля работает всегда в этой сфере. Вы можете быть с ним или против него, но вы всегда чувствуете, что находитесь в атмосфере, где исследуются и решаются вопросы жизни. Афоризмы. – Человек не может быть неисправимо плохим, если он хотя бы один раз от души смеялся. –
Человек только и живёт надеждой; надежда, по сути его единственная собственность. -Человек, не умеющий держать про себя свои мнения, не способен ни на что выдающееся ни в каком деле. – Самое неприятное чувство – это чувство собственного бессилия. – Слово- великое дело, но молчание- ещё более великое. – Анархию порождает вовсе не стремление к открытому исследованию, а заблуждение, неискренность, полуверие
и недоверие. – Истинно сильный человек тот, кто может идти, не шатаясь, несмотря на самое тяжёлое бремя. – Надо жить, а не прозябать. – Мы совершенствуемся путём страданий. – Завоеватели принадлежат к тому сорту людей, без которых, в большинстве случаев, мир мог бы легко обойтись. Список используемой литературы. 1. Карлейль Т. Герои, почитание героев и героическое в истории / Томас Карлейль. – М.: Эксмо, 2008. – 864с. – (Антология мысли). 2. Карлейль Т. Теперь и прежде/ Сост подгот. текста и примеч. Р. К. Медведевой. — М.: Республика, 1994. — 415с 3. Сервантес. Шекспир. Ж Ж. Руссо. И В. Гёте. Карлейль: Биогр. повествования/Сост общ. ред. и послесл. Н.Ф. Болдырева. — 2-е изд. — Челябинск: «Урал LTD», 1998. — 512 с. — (Жизнь замечат. людей.
Биогр. б-ка Ф. Павленкова; Т 13.) 4. Яковенко В. Томас Карлейль. Жизнь и литературная деятельность / Из серии «Жизнь замечательных людей. Биографическая библиотека Ф.Павленкова»