К вопросу о колонизации Казахстана в XIX веке
Е.Ж.Валиханов
Один из самых вопросов – это аграрные отношения в
Казахстане в данный период. Аграрные отношения стали предметом острых научных
споров, когда кочевое общественное устройство рассматривалось с позиции
классовых отношений в общественно-политической жизни схожей с феодальным
обществом. Таковы некоторые результаты научных дискуссий по аграрным отношением
в казахском кочевом обществе.
Научные споры до сих пор не окончены, а их понимание
еще больше приобретают дискуссионных арактер о казахский традиционной
общественной системе. В свое время царские власти при принятии “Устава о
Сибирских киргизах” и “Положения об управлении Оренбургиских киргизах”
руководствовались несколькими основными для них моментами, когда встал вопрос о
формировании аграрных отношений между кочевниками и проводимой конкретной
работой по реформированию казахской степи. Так лицо вполне официальное,
генерал-губернатор Западной Сибири, С.Б. Броневский писал: “Киргизы, кочуя
все лето целой волостью, на зиму принуждены разделятся на части по аулам, никто
не занимает чужого места, в противном случае драка и баранта непременно
воспоследует. Привязан-ность к зимовкам своим велико потому, что, во-первых они
привыкли там про-водит часть года; во-вторых, обзаведения вышеупомянутые, хотя
и ничтожные, в-третьих, подножный корм, сбереженный через отсутствие во все
лето, и в-четвертых, гробы предков, вблизи погребенных” , то есть он
полагал, что в аграрных отношениях зимовки являются основными хозяйственными
стержнями.
Другой видный чиновник д’Андре, когда давал
характеристику казахам Оренбургского ведомства, писал: “При кочевке по раз
и навсегда принятому обычаю не дозволяется аулам вытравлять корм около чужих
зимовок; несоблюдения этого правила ведет к спорам иногда и дракам, а в былое
время приводила к барантам ”. Уже после введения законодательства в отчете
Оренбургской Пограничной комиссии в 1848 г. отмечалось: “Между киргизами
происходит за право пользования одною и тою же зимовкою бесчисленное множество
распрей и раздоров” .
Таким образом одним из главных параметров при
распределении земли между аулами и родами было место положение зимовки. Так в
статье 174 отмечаются: “Ежели на отведенной земле в течение пяти лет не
сделано будет никаких заведений или хлебопашество, тогда земли сии должно
отобрать и предоставлять друтим” . Другим важным моментом было соотношение
хлебопа-шества и собственностей, т.е. возделы-вания земли и ее территории уже в
начале XIX в.
Так в статье 179 отмечалось: “Земли, отведенные
под хлебопашества и заведений, переходят в наследство, как недвижимая
собственность, включая тех, которые не лицам, но занимаемым илими местам
присвоены и на которых, как выше сказано, одне недвижимые заведения составляют
собственность” . Тем самым “Устав о Сибирских киргизах”
предусматривал распростране-ние среди кочевого населения земледе-лия, которые
имело преимущество перед кочевым скотоводствам, а значит и как более признаваемая
собственность. В 1840-e гг. влиятельные лица старались воспользоваться этим
обстоятельством и тем самым как-то закрепить за собой общинные земли.
Так, известный би Аман-Карагайского округа Малдыбаев
обратился в Пограничное управление Западной Сибири закрепить за ним урочища –
Калын-Камыс, Токмулда, Кайран-Куль, Абал-Узень для заведения пашни и
строительства дома” . Другой бий из Акмолинского oкpyгa просил разрешить ему
занять урочища – Кзыл-Аюш и Кзыл-Булак для разведение пашни и строительства
дома. Заявки эти были удовлетворены, однако все земли, на которые претендовали
бии, считались не занятыми, но впоследствии 1848-49 гг. из-за них разгорелись
споры с кочевавшими аулами, но решение не было принято. Многие исследователи
прошлого и в советское время подчеркивали, что подобные введение хозяйства,
пусть даже из среды влиятельных лиц приобщает казахов к земледелию и
сенокошению и одновремено решает вопрос о частной собственности на землю.
Однако нужно заметить, что как бы ни вели хозяйство на отведенных участках,
сама земля не стала частной собственностью, она пол-ностью находилась в руках
государства. И потому уже после принятия “Временного Положения 1868 г.”
вновь пошли бесконечные земельные споры, зачастую длившиееся 10-15-20 лет, хотя
статья 179 предусматревала введения частный собственности на земле.
При распределении земель четко сохранялась
имущественная дифферен-циация и разграничения между казахами и пришлым
населением. Так для старшего султана предусматревалось от 5 до 7 кв. верст по
месту прибывание самого приказа, при этом он мог пользоватся общими пастбищами.
Для заседателя, т.е. формально второго лица в округе отводилось по 2 кв.
версты. Для Российского заседателя по одной кв. версте, а для казаков
15-десятинный надел, для рядового качевника не пере-ходившего на оседлость по
15-десятин-ному наделу на душу. При наделении землей учитывалась и срочность ее
обработки, если в течение 5-ти лет непроизводилась хлебопашество, то зем-ля
отбиралась и передавалась другим. Данные положение сохранилось в тече-ние всего
дореволюционного периода и стало удобной мерой для изьятия земель у массы
кочевого населения.
Власти в какой-то мере старались поощрить казахов для
занятия земле-делием и другими промыслами. Однако при этом официальные лица
всегда считали необходимым, отметить что нужны эти все мероприятия лишь в
качестве сдерживания казахов в почте-нии к властям и в подчинении их царизму.
Внедрение среди казахского населения норм, которые были в России, оказалось
весьма сложным и трудным. Тот же д’Андре писал: “Не-отъемлимое права на
одну и ту же зимовку ордынец может иметь лишь тогда, когда в оной устроил
повторные приюты для скота своего” . Самo казахское землепользование и
земле-владение чрезвычайно трудная, для разграничения по принадлежности или по
формам собственности, проблема. На каждом этапе своего развития и в каждом
районе, где жило казахское население, оно имело свои особенности. Общих норм,
которые были бы свойст-вены для вcex или имели универсальный характер, на наш
взгляд нет. И потому вопрос о первичной собственности на землю или на скот
предстоит еще исследовать с позиции методологических представлений нашего
времени. Но одно ясно – в 1820-1860-е гг. аграрные отношения вступили в новую
стадию развития, которая в определенной степени была подготов-лена внедрением
реформ 1822-1824 гг.
Востоковеды и обществоведы приложили немало усилий по
характе-ристике казахского традиционного об-щества. Не углубляясь в
дискуссион-ность проблемы необходимо остановится на отдельных характерных
чертах казахского общественного развития. Важнейшей особенностыо казахского
традиционного общественного строя было ведение кочевого хозяйства.
Природно-климатические условия почти на всей территории Казахстана обусло-вили
ведение кочевого хозяйства в большинстве регионов Казахстана. Кочевое
скотоводческое хозяйство играло стержневую роль в жизнедеятельности казахского
общественного устройства. Благодаря его функционированию сложилась система
материального про-изводства, социальной и политической организации, ири этом
происходил внутри общества обмен продуктами скотоводства и земледелия,
вырабатыва-лись определенная система социальной иерархии, складывалась
устойчивая ду-ховная общность и система ценностных ориентаций, наконец
происходит объединения родоплеменных структур в сложную систему
государственного устройства под главенством России.
Традиционное общественное устройство казахов не было
неким застывшим устройством, в его среду проникают иииовации постепенно
трансформируясь в традиции. Реализа-ция реформ проводившихся в Казахста-не в
первой и второй половине XIX в. показывают, что царизм так и не сумел создать
стройную систему аграрных отношений в Казахстане. Во-первых, целыо самых реформ
была создание устойчивой колониальной системы, ко-торая должна была
окончательно закре-пить за казахской степью положение неотъемлимой части
имиерии. Во-вторых, большинство российских адми-нистраторов и тех, от кого
зависело претоварение в жизнь реформ не смогли рассмотреть глубинные воиросы
жизни казахского населения и его реальные ценности. В-третьих, реформы должны
были стать платтдармом для освоения всей территории Казахстана. В-четвер-тых,
чем было больше противоречий в среде кочевого населения, тем легче было им
управлять. Но необходимо иметь ввиду и другие моменты. В аграрной жизни казахов,
в тех отно-шениях которые сформировались к началу XIX в. наблюдаются переходные
формы от общинного владения к частной собственности. “Уставы” принятые для
Сибирского и Оренбург-ского ведомств насильно создавали формы переходные от
экстенсивного хозяйствования к интенсивному. На этом направлении значительную
роль сыграло сенокошение, а так же занятие земледелием. Нужно определенно
ска-зать, что реформы создали основы для преобразования самого кочевого
обще-ства, при этом хозяйственная деятель-ность ограничивалось не только своим
районом проживания, но и формирую-щимся рынком. Таким образом возрасла роль
экономических факторов в жизни традиционного казахского общества.
Вопросы проведения налоговой политики в Казахстане до
сих пор не имеют солидной исследовательской ба-зы. В литературе, которая
освешает дан-ный вопрос присутствуют 2-3 момента. Первое – это налоговая
система, кото-рая существовала в казахском традици-онном обществе – уплата
зякета и ушура. Зякет это составная часть дохода полу-чаемого рядовым
кочевникам и отрывае-мая в пользу хана или госудаственного устройства в размере
0,1 или 0,4 части его дохода. Как правило зякет составлял в конце XVIII в. по
одной овце или друтого скота со ста или двухсот голов. В архивных делах
сохранилось более подробное описание ушура – налога который платил земледелец
При этом он относился к налогам религиозным, т.е. соответствовал феодальным
нормам средневековья. Земледельцы уплачива-ющее налог ушур представляли собой
казахское население юга Казахстана или казахов подчиненных Среднеазиатским
ханствам. По законам шариата “каждый хлебопашец обязывается по окончании уборки
хлеба раздать десятую часть со всего полученного хлеба, исключительно беднейшим
людям или дозволяется отдать эту часть таким лицам, которые постоянно
занимаются религиозными правилами ”. Казахи же как подданные Ташкентского,
Кокандского, Бухарского и частыо Хивинского ханства “они отдавали наряду с
другими магометана-ми, каждогодно десятую часть, получае-мого с обитаемой ими
земли хлеба, а скотоводы платили скотом” . Таковы данные об ушуре на 1848 г. Но
сбор зякета и ушура в какой-то степени был подменен налоговой системой
внедряе-мый в казахскую степь Российскими властями. С друтой стороны уплата
зякета и ушура, считалась как-бы выра-жением протеста против властей. Так сбор
зякета и ушура проводил Кенесары Касымов, демонстрируя неприятие нало-говой
системы царизма. По “Уставу” 1822 г. вводился налог ясак, первые пять лет он не
собирался, а заменялся добровольными приношениями в пользу больниц и т.д. Но
как правило эта добровольность приходилась на членов административных органов
которые были в приказах. При налоге введеном в систему Российской
администрации, не отмечается традиционный налог, и он получил формулировку
“вспоможения”. О каждой такой помощи необходимо было ставить в известность
приказ, но ведь главой приказа были султаны, которым делались эти “вспоможения”
и потому после внедрения реформы 1822 г. султаны – правители в огромных
масштабах обогощались. При сборе налогов принималось во внимание и было
зафиксировно содержание духо-венства, которое польностью легло иа плечи
султанов и тем самым не был отменен налог ушур. Таким образом рядовое кочевое
общество оказалось под двойным налогообложением – российс-кой системой и
традиционной. Сам ясак определялся как одна голова со ста, но если проводить
учет когда идут самые различные нарушения при определение количества скота, то
ясак становился тяжким бременем для рядового казаха. Несостоятельность сбора
ясака сказалось сразу же и уже с 1834 г. была определена кибиточная подать.
Однако при ней нарушения стали еще большими. В Младшем жузе т.е. в Оренбургском
ведомстве она именовалось “кибитичная подать” и была введена с 1837 г. В
Сибирском ведомстве т.е. в Среднем жузе она оставалось “ясаком” но только в
денежнем выражении. В Букеевской орде зякетом и согумом. С каждой кибитки
взимался сбор в 1 руб. 50 копеек серебром, в то же самое время стоимость одной
овцы была от 30 коп. до 1 руб. 30 коп. При учете кибиток всегда увеличивалось
число кибиток, несмотря иа незначительное увеличения населения. Доходность в
одной семьи состовляло примерно в год – 5-6 рублей, Только к концу века рядовой
кочевник стал иметь доход до 26-27 рублей в среднем в кочевых районах. И
поэтому сбор ясака в денежном выражении еще более увеличился, Так по данным
По-граничного начальника сбор кибиточной подати в Младшем жузе увеличился в 15
раз, если в 1840 г. он составлял 14954 рублях, то в 1859 г. – 201 177 рублей .
Не лучше былa положение в Среднем жузе, если в 1838 г. сбор от ясака составил
23277 руб., то в 1848 г. он возрос до 110 000 руб. Особенно тяжким был сбор
налога для бедного человека. Так чиновник Любимов писал: “Беднейший из киргиз
платит наравне с самым богатым, т.е. 1 руб. 50 коп, серебром в год с кибитки,
налог этот для первого в высшей степени тягостен, для второго нечувствителен,
бедные киргизы иногда находятся в необходимости продавать последние имущества”
.
Налоговая система стал одной из причин восстаний в XIX
в. Вместе с об-щими налогами была масса повинностей местного характера.
Наиболее важной считалось “устройство внутренных сооб-щений” эту службу должны
были иести казахи поочередно с каждого аула. Сама повинность превратилось в
полное нарушение законодательства и своеволие бюрократии и чиновников. Как раз
эти нарушение стали одними из причин восстаний на территории Казахстана.
Необходимо отметить, что налоговая политика проводимая в те годы состав-ляла
стержнь колониализма. Для того чтобы окончательно закрепить Казах-стан за
Россией нужно была проводить сильные экономические меры. Одним из экономических
инструментов была про-водимая налоговая политика, которая стала и инструментом
социальным.
В сфере духовной жизин казахского общества также
происходили большие изменения в связи с проведением колонитальной политики. В
течении длительного времени официальные идеологические установки Российской
империи претворялись в оформление так называемой русской идеи, кратким и
концентрированным ее выражением стала официальная политика периода правления
императора Николая I – “самодержавие, православие, народность”. Проведение этой
политики во всех районах российской империи приняло разнообразные формы – для
Казахстана характерной стала многоаспектность колониализма. Мощной вехой его
проявления стало внедрение “Устава о сибирских киргизах” в 1822 г. и других
законодательных актов по закреплению казахского народа как объекта колониальной
экспансии. В сложившихся условиях весьма характерной стала духовная колонизация
казахского народа.
Механизм действия всей колониальной политики был направлен
на: 1) максимальную эффективность при наименьших материальных затратах
2)комплексность направлений когда одновременно решалось множество текущих задач
3) всеобщую регламентацию и вмешательство во все сферы личной жизни т.е.
духовный штурм личности с целью создания покорного и раболепствующего слуги 4)
постепенную и полную ликвидацию ценностных ориентаций традиционного казахского
общества. Вместе с этими основными направлениями решалось множество
второстепенных задач, весь смысл которых был направлен на одно – полное слияние
казахского этнополитического социума с имперским и, в конечном итоге,
ликвидацию его самобытности. Таким образом, духовное господство империи на
протяжении почти двух столетий должно было полностью искоренить в среде
казахского народа проявления его сознания, духовных ценностей и разнообразных
форм культуры.
В годы тоталитаризма именно эти аспекты исторического
прошлого народов Советского Союза не рассматривались, на них был наложен
запрет. Схема изучения и толкования культуры нерусских народов была до
примитивности проста – раз русский народ первым приобщился к ценностям
революции (каким путем не важно) то он выполняет роль старшего брата и потому
его духовная жизнь, ценностные ориентации и вся культура становится для
остальных народов и ориентиром, и эталоном, и недосягаемым образцом. Все, что
противоречило этим установкам считалось реакционными, отходящими от прогресса
“пережитками”.
В свете вышесказанного особенно чуждыми для народов
должны были стать религиозные ценности и ориентиры. В этом направлении
правительственная политика была чрезвычайно коварной и очень корыстной. Начиная
с 1785 г., когда был издан указ Екатерины II о праве иноверцев отправлять без
препятствий свои обряды, официальные органы дали возможность мусульманам
совершать обряды ислама. Однако самым главным препятствием было то, что
представители культа полностью подчинялись правительственным органам и по сути
были проводниками правительственной политики. Начиная с первых десятилетий XIX
в. мусульманское духовенство в Российской империи было подчинено
правительственным органам – особому департаменту в составе МВД, который при
кабинете императора ведал всеми делами по азиатским народам и странам.
Непосредственным руководителем мусульман, попавших под власть Российской
империи было Оренбургское духовное собрание с муфтием во главе. В 1827 и 1835
гг. собранию и муфтию “повелели иметь наблюдение за народом мусульманским
татарами, ташкентцами и киргизами” . То есть предусматривалось бдительное
наблюдение за благонадежностью подданных империи или прибывших в ее пределы,
второй обязанностью было снабжение муллами и необходимой атрибутикой тех
районов, где их не было. При этом предусматривалось внушать “любовь и
преданность” правительству со стороны прихожан. Надо отметить, что
мусульманское духовенство ставилось по рангу ниже, чем православное (меньшие
чины и материальное обеспечение). Жизнь и деятельность каждого муллы очень
строго регламентировалась – они не имели права пользоваться религиозной
литературой вне официально разрешенной и печатаемой только в России. Почти на
всем протяжении XIX в. они приписывались в городах к сословию мещан, что само
подчеркивало их второстепенное положение в обществе. Выполнение хаджа
разрешалось только при получении соответствующего билета на поездку, т. е.
более широкого документа по месту жительства, чем паспорт. Такими билетами
снабжались и все правоверные, желающие попасть в Мекку. Именно такое
официальное и вполне лояльное отношение духовенства к правительству и его
политике приводит к тому, что казахи отвергают таких деятелей религии,
стремятся обособится от них. Весьма характерным является прошение султанов
Турсуна Чингитсова и Аблая Габбасова в 1830 г., когда они прибыли в
Санкт-Петербург на встречу с императором. Среди других своих просьб они
высказали и мнение о том, чтобы мечетей и школ не заводить, Ахунов и указных
мулл не определять, “ибо у кочующих киргизов муллы есть, муллы в селениях
должны находиться при старших волостных султанах, при биях и старшинах в
должности писарей” . То есть представители казахского традиционного общества
выражали свое несогласие с проводимой политикой правительства в духовной жизни.
Как раз внедрение официальной религии сложно и тяжело шло во всех районах
Казахстана. Так пот области сибирских киргизов (казахов) в 1835 г. все окружные
приказы были снабжены муллами совершенно не из религиозных соображений, а из
политических и иных причин. Только в Кокчетавском окружном приказе при ханше
Валиевой (Айганым) имелись два профессиональных религиозных служителя. Те же
служители, которые не исполняли правительственных указаний, подвергались
осуждению и уголовному, и моральному. Весьма характерным в этом отношении в
первой половине XIX в. было обвинение Мансурова и Петропавловского ахуна
Сейфуллина, несмотря на то, что они сами не представляли образца безупречного
поведения . Казанский татарин Мансуров был уличен в распространении ислама в
казахской степи не в официальных рамках, в 1851 г., и по этому делу велось
следствие, которое стремилось изобличить Мансурова как преступника с
противозаконными действиями, к его делу привлекается Петропавловский ахун
Сейфуллин, как союзник Мансурова. Следствие длилось более 13 лет, ахун был
отстранен, а Мансуров выслан в пределы Ташкента, за пределы действия законов
Российской империи. У Мансурова были отобраны все предметы религиозного культа,
которые он вез из Мекки и 22 книги, правда в последствии они были проданы с
аукциона. При таком отношении властей к религии официальные мечети и медресе
внедрялись очень медленно. Так, на февраль 1860 г. в Каркаралинском округе
имелись 1 мечеть и 1 медресе, в Акмолинском округе – 3 мечети и 2 медресе, в
Кокчетавском – 3 мечети и 2 медресе, о других округах сведений не было. В то же
самое время, на 1863 г. численность в области Сибирских киргизов-казахов
составила – 140 013 душ мужского пола, и 123 202 женского пола, т.е. примерно
265 тыс. человек, и многие тысячи людей, конечно исполняли религиозные обряды,
однако неофициально, хотя начиная с 1860-х гг. увеличился приток в официальные
мечети и медресе, со стороны казахского населения . Приведем высказывание А.
Букейханова: “Киргизы, еще недавно, в половине XIX в., были довольно равнодушны
к религии, в частности к исламу. В Мекку ездили тогда лишь только единичные
личности, в то время как в 1905 г. в одном только Омске из канцелярии степного
генерал-губернатора для поездки в Мекку получили заграничные паспорта 500
человек” . Это высказывание свидетельствует об уважении к религии. Так он
продолжает: “В видах воспрепятствования пропаганде ислама, администрация
изгоняла из киргизской степи всякого татарина; гонимый приобретал благодаря
этому ореол мученичества. Оставаясь преспокойно в степи, так как киргизы его
скрывали. Администрация требовала, чтобы в киргизских мектебах – национальных
школах, учитель знал русский язык. Для того, чтобы открыть школу, или построить
мечеть, требовалось особое разрешение, которое обыкновенно не давалось. В
результате и мечети и мектебы устраивались нелегально. Подпольно стали строить
дома без минаретов, чтобы скрыть их от взора полиции” . Вместе с тем, царизм,
проводя соответственную политику в отношении мусульманства в Казахстане,
стремился всячески препятствовать служителям культа из казахской среды. Так, в
1843 г. Тлеуов из рода Ногай во Внутренней Орде, после 14 лет пребывания в
Бухаре, куда он был командирован Джангир-ханом для прохождения курса в медресе,
попытался вернуться в Казахстан, но ему власть предложила покинуть Казахстан,
так как даже подданным России, получившим духовное звание в среднеазиатских
ханствах был запрещен въезд в Казахстан . Назначаемые же муллы, как правило, не
знали многих элементов религиозной жизни, и потому не пользовались уважением
среди народа. В целях упрочения своей власти царизм назначал в большинстве
своем муллами и ахунами только татар, притом в большей части малограмотных, это
было удобно для режима – в любой момент можно было сыграть на национальных
чувствах. Сами назначаемые муллы в большинстве своем думали больше о своем
кармане, чем о религиозной обрядности, и по жалобе населения часто отстранялись
от своих должностей. Так например, жалоба на Кенжебулата Айбарова, Избранного
ахуном Кокчетавского приказа, избранного притом всем народом. Он, впоследствии,
брал очень много денег за совершение обрядов, и был отстранен от должности. В
той же области Сибирских киргизов с 1864 г. вменялось в обязанности уездных
начальников иметь муллу в каждой волости . Из сказанного можно сделать такие
выводы: 1) отрегламентированное, полностью подчиненное властям мусульманское
духовенство никак не приживалось в казахской степи, в большинстве своем оно
исполняло волю правящего режима, неугодные режиму подвергались суровому
наказанию; 2) казахи, в большинстве своем, выполняли религиозную обрядность по
своему разумению и представлениям, где мусульманство тесно соприкасалось с
шаманизмом, с традиционной верой казахов; 3) борьба с официальной религией
носила ожесточенный характер, при любом столкновении с властями официальная
религия стремилась оградить режим и стать на его защиту, и потому, во всех национально-освободительных
движениях и восстаниях ярко проявляются эти аспекты духовной жизни казахов.
Борьба с неофициальным мусульманством, особенно из
среднеазиатских пределов, всегда носила ожесточенный характер, так в 1898 г.,
когда прошло Андижанское восстание, по всему Семиречью были даны инструкции о
том, чтобы тщательно наблюдать, т.е. по сути надзирать за каждым мусульманином,
и постоянно об этом докладывать уездному начальнику. При этом вполне
официально, от имени военного губернатора области, предписывалось натравливать
казахов на пропагандистов мусульманства.
Политика правительства вместе с тем была направлена на
внедрение христианства в среде казахов. При этом учитывалась любая, малейшая
возможность. Нередки были случаи насильственной христианизации. Вплоть до
внедрения Уставов по управлению Казахстаном, казахи очень мало вступали в
христианство, как уже было сказано выше, в среде казахского населения большое
значение имела традиционная религия, которая представляла собой совокупность
разных обрядов и традиций. Ныне исследователи пришли к единому мнению о
глубочайших корнях этих традиций и обрядности. Нужно иметь ввиду и другое – в
царской России христианство православного толка было постоянно необходимым
дополнением политической жизни, и потому христианизация нерусских народов имела
всегда политический характер. Кто из среды казахов подвергался христианизации?
Это были люди, очень тесно и зависимо связанные с населением края. Еще в начале
XIX в., в 1808 г., был издан указ императора Александра I о возможности покупки
детей казахов и их содержания в семьях до 25-летнего возраста. Эта политика
получила широкое распространение в приграничных районах, т.е. в тех районах,
куда простиралась власть режима. Как правило, казахские дети продавались на
Ирбитской ярмарке и приносили немалый доход. Как сообщал М. Сперанский,
губернатор Сибири и создатель “Устава о сибирских киргизах”, сбываемые дети,
это в основном дети, похищенные с барымтою, покупались оптом или выменивались
на товар до 25 рублей на лето, при этом имели следующую цену: от 2 до 7 лет –
40-80 рублей, от 7 до 12 лет – 80-120 рублей, старше 12 – 120-160 рублей. Он
замечал, что очень редки продажи детей добровольно, и поэтому царизмом в 1828
г. было определено взять на воспитание и услужение Азиатских детей, вывозимых
на линию и бросаемых. Как раз из этого контингента детей принимали в
христианство. Сам акт принятия христианства упрощался, так как соблюдать все
формальности было сложно.
Другой контингент – это были люди, очень тяжело жившие
в своей среде, задавленные безысходностью. В основном это были женщины, которые
бежали от своих мужей, но некоторых из них насильно крестили – это в основном
были попавшие в плен при разбоях. Но иноверцы, даже вступив в христианскую
веру, никакой свободы не получали . Так крещеный крестьянин Григорий Иванов
(март 1854 г.) выкрещенный киргиз Суюн Сакавов был осужден за нарушение
православной веры и отлучку без письменного вида вместе с киргизкой Табие
Турлановой, на которой он хотел жениться . Многих мужчин, принявших христианство
причисляли к казакам, притом служивым, т.е. они должны были нести службу.
Какие-либо льготы принявшим христианство сохранялись, однако, как правило, в
приписанной общине к ним относились плохо, потому, что они совершали
преступления, бежали. В целом христианство в казахской среде приживалось плохо.
Так например, в 1864 г. ставился вопрос об открытии духовной миссии в
Петропавловске, однако это миссия, и другие, были открыты значительно позже,
когда в самой России стали приживаться идеи христианизации – в основном в
период правления Александра III.
Наиболее полно ограничение в духовной жизни казахского
населения, разрушение традиционного менталитета выразилось в мелочной
регламентации жизни каждого, когда какое-либо решение вынашивалось годами, когда
старательно, на бытовом уровне, на уровне развития личности постоянно
разрушался традиционный образ жизни и образ мышления. Официальная пропаганда и
официальная идеология строились на разрешениях для того или иного лица,
сословия, общины и народа в целом. Наиболее полно это выразилось в ликвидации
политической системы, социальной структуры, но не менее коварной была
разрешительная система по отношению к духовной жизни, как уже рассмотрена
религиозная жизнь казахов.
Регламентация жизни каждого человека стала проводиться
сразу же после подчинения казахов и их государственности Российской империи.
Уже в “Уставе об управлении инородцами”, принятом в 1822 г. было определено
место и положение каждого кочевника, каждого нерусского человека. Так в
отношении духовной жизни личности определялось “§ 53. Кочующие иноверцы
пользуются свободою в вероисповедании и богослужении” . Однако приведенные выше
примеры показывают, что правительственная политика на деле представляла собой
нечто совершенно иное. То же самое можно было иллюстрировать в отношении
строительства мечетей и т. д. Нужно отметить и “§ 56. Восприятие христианской
веры не препятствует им оставаться на прежних правах”, когда история с крещеным
Григорием Ивановым показывает насильственное несоблюдение данного параграфа . К
1897 г. крещенных по всей Средней Азии было 1544, но уже к 1911 г. крещение
стало носить более массовый характер, и крещеных насчитывалось по Казахстану
несколько тысяч. Этому способствовало все более ухудшающееся положение
казахского населения, в особенности малоимущего, а с другой стороны
регламентация принявших новую веру – они должны были быть приписаны (т.е.
определено их место жительства) только к христианским селениям, без права
оставаться в прежнем состоянии. Наиболее полно регламентация жизни казахского
населения выразилась по отношению к людям султанского происхождения. Они в
законах империи никак не определялись, т. е. ничем не отличались от рядовых
кочевников. Весьма характерным являются разъяснения своим подчиненным
Оренбургского губернатора по отношению к сословиям казахов, от марта 1861 г.
Так указывалось “Само правление не признает в пределах Области Оренбургских
киргизов существования особого класса народонаселения, который бы именовался
“почетными Ордынцам”. Для правления существует между киргизами, ему
подведомственными, только два сословия: простонародье и потомство бывших ханов
киргизских, именующихся по-киргизски “тюрями”… Что касается до прав
простонародья и султанов, то они не определены еще никакими законоуложениями. Но
так, как султаны между киргизами Сибирского ведомства пользуются на основании
1272 ст. Свода законов правом освобождения от телесных наказаний, то таковое
уже просто признается и за султанами, проживающими в пределах области
Оренбургских киргизов. Никакими другими правами султаны от простонародья не
отличаются, и потому, могут ли на них распространяться на них, и на
простонародье права потомственного дворянства приобретенного по чинам согласно
19 ст. Свода гражданских законов, правление не может отвечать положительным
образом”. Из этого разъяснения можно сделать некоторые выводы: 1) Султаны, как
носители традиционной политической власти, никогда в пределах подчинения
Российской империи не имели привилегий, а потому постоянно находились в
конфликте с властями. Только за тот же 1861 г. в Оренбургском областном
правлении было рассмотрено 57 дел по сословным конфликтам, и это длилось вплоть
до 1917 г. . То же самое было с важнейшим для традиционной системы казахского
общества сословием биев, которые по законам империи (по Уложению о наказаниях,
1845 г.) могли подвергаться телесному наказанию. В целом же телесные наказания
при исполнении должности применялись вплоть до начала XX в. Уложение о
наказаниях 1885 г. отменило телесные наказания старшим султанам Сибирских
киргизов не султанского происхождения при службе не менее трех лет, а
заседателям в приказах и волостным управителям – не менее 9 лет. Так на
протяжении длительного времени не соблюдались права и свободы личности в
колониях Российской империи.
Нужно отметить, что несоблюдение прав в области печати
велось так же по общим законам Российской империи. По уложению 1885 г. о
наказаниях, и ранее принятому уложению 1845 г. малейшее отступление от
цензурных требований каралось наказаниями различного характера. Но наиболее
важным было то, что печатание материалов только на русском языке, при
использовании только русских данных (т.е. материалов, опубликованных в
Российской империи) было возведено в ранг государственной политики. Любое
иноязычное сообщение должно было пройти цензуру. Печатание газет, журналов и
книг разрешалось вести на русском шрифте, и на арабском – с 1785 г. Вместе с
тем предпочтительным было применение русской графики, а в учебной литературе –
только русской графики. Цензурные соображения могли накладываться при
донесениях от самого мелкого чиновника вплоть до решения Сената и других
государственных органов. Так произошло с книгой Миржакипа Дулатова “Оян,
єазає!” в 1904 г., когда книга была изъята, как пропагандирующая вредные для
государства идеи, а сам автор подвергнут судебному преследованию. Нарушения
прав и свобод, унижения и оскорбления были повседневной практикой чиновников
империи. Так в Семиреченском областном правлении, в области, где преобладающим
населением были казахи и киргизы из местного населения, среди 36 чиновников
только двое были казахами. Законы, внедряемые в Казахстане были чрезвычайно
запутаны, однако все они четко и ясно указывали на нарушения того или иного
положения, при этом огромная власть была отдана местному чиновничеству (военным
губернаторам и уездным начальникам). Так, даже в официальных проверках
указывалось на то, что за 1906-1908 гг. в Семиреченской области некоторые
уездные начальники, отдавали распоряжения о том, чтобы киргизы слезали с
лошадей и снимали шапки при встрече со всеми чиновниками и офицерами. Своеволие
чиновников высокого ранга было огромным, так согласно ст. 15 Положения об
Управлении Туркестанским краем, в Чимкентском уезде 4 киргизских народных судьи
были отданы под суд за подстрекательство киргиз к вооруженному сопротивлению,
при передаче участков под переселение. Это произошло в 1907 г.
В заключении надо отметить, что многоаспектность
колониальной политики часто не рассматривалось в исследовании советских
историков и идеологов, так как многие данные шли вразрез официальной идеологии
и не вписывались в идеологические схемы.
Список литературы
Для подготовки данной работы были использованы
материалы с сайта http://www.unesco.kz/