Между аллилуйей и анафемой. Политическое сознание
советского общества в годы хрущевской десталинизации.
С. А. Гвоздев
Чем
дальше от нас бурная хрущевская оттепель, тем яснее, что ее главным содержанием
стали не подковерные схватки за власть в Кремле и не суматошные перестройки и
начинания эксцентричного реформатора, а перемены в образе жизни и
инициированная разоблачениями Сталина “революция в умах. Вышедшие в 90-х
годах книги и статьи очертили первые контуры грандиозной идейной смуты,
вызванной свержением кумира.1 Извлекаемые ныне из многолетней паутины
секретности документы бывших партийных архивов позволяют более полно и
достоверно судить о драматических трансформациях массовых представлений о
политике и власти в условиях кризиса тоталитарного сознания.
Унаследованная
из сталинской эпохи модель политической культуры в качестве одной из главных
составляющих включала в себя культ вождя как феномен массового сознания. Об
этом, в числе прочего, свидетельствуют многочисленные надписи на бюллетенях для
голосования и записки, опущенные в избирательные урны в ходе выборов в
Верховные Советы СССР и РСФСР и местные Советы в 1950-1953 годах. Выражения
верноподданнической любви искренни, неподдельны, разнообразны, идут “от
всей души”, нередко облечены в стихотворную форму. В массовом сознании
образ Сталина – это образ отца, строгого, порой сурового, но справедливого и
заботливого, которому люди и обязаны всем – от очередного снижения цен до
обещанного в недалеком будущем коммунистического рая. Восторг доходит до
крайних пределов, когда вождь, например, “дает согласие”
баллотироваться в депутаты Ярославского городского Совета в 1950 и 1953 годах.
Нехитрым пропагандистским приемом достигается поразительный эффект:
–
Голосую за того, кто дал нам нашу счастливую жизнь – за товарища Сталина;
–
Я никогда еще не переживала такого счастья, как в настоящий момент, когда
голосую за товарища Сталина;
–
За тебя, дорогого отца, отдадим мы свои сердца.2
Вера
в вождя, доходившая до культового поклонения, вовсе не исключала критического
отношения к власти и проводимой политике. Кризисное состояние общества к началу
50-х годов давало много оснований для массового недовольства. Наибольший
протест вызывал низкий уровень жизни, высокие налоги, жестокое уголовное
законодательство, колхозная система, недемократичность советских выборов и
отсутствие реальных свобод. С учетом гораздо реже встречающихся выражений любви
к власти (“Я не партийный, но у меня есть любимая мать – ВКП/б/”),
равно как и брани и проклятий в ее адрес (“Долой кровопийц и бахвалов, не
надо нам молочных рек с кисельными берегами и железного кулака”;
“Дайте жизни, проклятые душегубы”), перед читателем предстает весь
спектр высказываний о политике и власти, характерный для массового сознания
позднего сталинизма.3 Поражает высокий протестный потенциал электората,
готового выразить истинное отношение к власти даже в условиях тотального
политического сыска. В то же время видно, что недовольство уживалось с
завышенными ожиданиями от государства. Критике подлежала не сама система, а ее
конкретные действия, отдельные ее стороны, привилегии начальства. Тогдашнее
восприятие власти своим поколением удачно выразил писатель В. Кондратьев,
вспоминавший: “Мы многого не принимали в системе, но не могли даже
представить какой-либо другой” .4 В политической культуре преобладали
эмоциональные ориентации, агрессивная склонность к поиску конкретного виновника
всех зол. Последняя крупномасштабная сталинская провокация – “дело врачей”
– наглядно показала, как легко массовое сознание усвоило сформированный
пропагандой новый “образ врага”. Всплеск антисемитской истерии в
начале 1953 года превзошел все ожидания. Страдающее от жестокостей режима
общество само готово было проявить неслыханную жестокость к “убийцам в
белых халатах”. “Расстрелять как врагов человечества”;
“Сначала потерзать, посадить на кол и постепенно умерщвлять”;
“Отрубить руки и ноги, по частям разрубить, чтобы знали, как народ
оценивает их деятельность”, – вот лишь отдельные из многочисленных
“откликов трудящихся” на сообщение о “деле врачей”,
вызвавших растерянность даже партийных инстанций 5.
Первые
послесталинские годы не принесли значимых изменений в политическом сознании.
Набор требований к власти, жалоб и проклятий на выборах 1954 и 1955 годах
оставался примерно тем же, общество охотно включилось в “новую “охоту
на ведьм”” в связи с “делом Берия”. Существенный сдвиг
обозначился после антисталинского доклада Хрущева XX съезду.
В
последнее время становится ощутимой тенденция свести XX съезд к заурядному
явлению “коммунистической истории” и даже изобразить его роковым для
страны событием – окончательным утверждением безраздельного господства
партократии со всеми вытекающими последствиями. Критика Сталина преподносится
как некая “дымовая завеса”, призванная скрыть от общественного
внимания поворот во внутренней и внешней политике 6. Появившиеся публикации об
общественном резонансе, вызванном докладом Хрущева, основаны на информациях
региональных партийных комитетов в ЦК КПСС о послесъездовских пленумах и
партийных активах, отражающих растерянность номенклатуры, а не реакцию
“широких кругов общества”, как полагают авторы 7. Влияние
антисталинских разоблачений на массовое сознание можно адекватно представить
лишь изучив весь комплекс источников в более широких хронологических рамках,
чем весенние месяцы 1956 года.
В
памяти поколения весна 1956 года навсегда осталась рубежной датой, что само по
себе свидетельствует об интенсивности общественной реакции. Нужно представлять
всю степень веры в Сталина, чтобы оценить масштабы потрясения, вызванного
приведенными в докладе Хрущева фактами. “Ужасный месяц после доклада о
культе – голова не вмещала всего”, – записывал в дневнике А. Т.
Твардовский, и как истинный коммунист, несколькими строчками ниже пытался
успокоить сам себя: “Нет, все хорошо, нужно жить и исполнять свои
обязанности” 8. Многочисленные вопросы, заданные в ходе ознакомления с
текстом “закрытого” доклада, и представлявшие единственную официально
допущенную форму выражения мнений коммунистов и беспартийных, позволяют судить
о содержании и диапазоне настроений, вызванных критикой “культа”.
Вопросы, волновавшие партийных функционеров и заданные на разного уровня
активах и пленумах партийных комитетов, определялись неясностью ситуации,
боязнью не угадать желания начальства, и сводились к одному – что делать, какой
набор ритуальных действий предпринять? Как быть с работами Сталина, его
статуями, бюстами и портретами, медалями о его изображением, песнями,
прославляющими покойного вождя, государственным гимном с известной строчкой:
“Нас вырастил Сталин…”? Что будет со сталинскими премиями? Вынесут
ли тело Сталина из Мавзолея? Будут ли переименовывать города, улицы,
предприятия и учреждения? К этим вопросам примыкали другие, исходившие от
интеллигенции, вовлеченной в образовательный и пропагандистский процесс. Как
преподавать историю в школе? Что говорить о Сталине учащимся и студентам? Кем
считать теперь Рыкова, Бухарина, Зиновьева и Каменева? Можно ли называть
Сталина марксистом?9 Вопросы, заданные на собраниях в первичных партийных
организациях, где и знакомили с текстом доклада основную массу коммунистов и
беспартийных, отражали желание разобраться в сути происходившего и во многом
настораживали вышестоящие партийные инстанции. В них явно просматривалось
недовольство тем ореолом тайны, в которую были окутаны разоблачения
преступлений и ошибок Сталина. Почему доклад Хрущева не опубликован? Почему он
не обсуждался на съезде, а текст его разослан в виде “закрытого
письма” ЦК КПСС? Не удовлетворяло и объяснение “культа” только
дурными качествами Сталина, явное стремление снять ответственность с его
наследников:
–
Почему руководители партии и государства, являясь делегатами ХVIII и XIX
съездов, закрытым голосованием избирали Сталина в ЦК и Политбюро единогласно?
Закрытое голосование позволяло если не забаллотировать его, то по крайней мере
обить деспотическую спесь… По моему, моральную и историческую ответственность
перед партией и народом за все случившееся не могут не нести члены ЦК и другие
делегаты, которые чувствовали произвол, однако при тайном голосовании не
выражали своего протеста.
–
Почему Сталину все прощалось, ждали его смерти, разве нельзя было членам ЦК и
Политбюро поднять вопрос об отставке Сталина до войны?
–
Есть ли наша вина в том, что возвеличивали Сталина все и на каждом шагу:
письма, доклады и т. п.? 10
;Информационные
записки партийных комитетов зафиксировали и такие “вопросы”, в
которых выражалось требование довести критику Сталина до конца:
–
Когда человек убивает человека – ему выносят смертный приговор. Спрашивается,
стоит ли чтить память человека, из-за которого пролиты реки крови невинных
людей? Я о Сталине спрашиваю.
–
Почему Сталин не называется в докладе врагом народа, он ведь этого заслуживает?
-Будут
ли наказаны те лица, которые в 1937 – 1938 годах оклеветали и погубили многих
невинных товарищей? 11
Существовали
и настроения прямо противоположные: “Не надо было обнажать все язвы
сталинского руководства, пусть бы все эти дела умерли вместе с ним, достаточно
было разоблачения Берия” 12. Однако сомнений в достоверности приведенных
Хрущевым фактов сталинских злодеяний, просчетов и ошибок никто не высказывал.
Вряд ли правомерны утверждения некоторых авторов, тем более основанные на
малодостоверных “опросах очевидцев разоблачения культа личности”,
проведенных спустя сорок лет, будто значительная часть людей не верила, не
одобряла или вообще ничего не слышала об антисталинском докладе 13. Наоборот, в
стремлении оградить себя от “повторения пройденного”, общество быстро
выходило за пределы критики, назначенные партийными вождями.
Меньше
чем через месяц после начала ознакомления коммунистов и беспартийных с текстом
доклада, 3 апреля 1956 года ЦК КПСС принял и спешно разослал в регионы закрытое
постановление “О враждебных вылазках на собрании партийной организации
теплотехнической лаборатории Академии наук СССР по итогам XX съезда КПСС”.
Сообщалось, что несколько научных сотрудников (в их числе Ю. Ф. Орлов – в
будущем один из активных участников правозащитного движения в СССР) “выступили
с клеветническими, злобными, провокационными заявлениями, ревизующими
генеральную линию Коммунистической партии, решения, принятые XX съездом КПСС,
порочили демократический характер советского строя и восхваляли фальшивые
свободы капиталистических стран, предлагали развязывание пропаганды в нашей
стране враждебной буржуазной идеологии”. При этом большинство участников
партийного собрания “проявило притупление политической бдительности и
недопустимый для коммуниста либерализм”, и проголосовало за то, чтобы
“не давать никакой оценки провокационным заявлениям”. ЦК утверждал
решение Политуправления министерства среднего машиностроения (лаборатория была
научным подразделением этого секретного ведомства) об исключении из партии всех
четверых выступавших, и назначал перерегистрацию коммунистов, “имея ввиду
оставить в рядах партии только тех, кто на деле способен проводить генеральную
линию партии” 14. Грозный окрик возымел обратный эффект, возбудив понятный
интерес к содержанию “злобных, провокационных заявлений”. Участники
городского совещания пропагандистов в Ярославле требовали: “Разъясните,
что они говорили? Конкретно, в чем выражается их антипартийность?” 15.
Появившееся
летом 1956 года постановление ЦК КПСС “О преодолении культа личности и его
последствий”, наполненное пропагандистскими заклинаниями и не содержавшее
никаких фактов хрущевского доклада, также не смогло остановить критику снизу,
для чего, собственно, и было предназначено. Критика Сталина все больше
становилась поводом для переосмысления отношения к политике и власти, осуждения
пороков самой системы. Напуганное венгерскими событиями кремлевское руководство
в декабре 1956 года произвело на свет очередное “закрытое” письмо ЦК
КПСС с устрашающим названием: “Об усилении политической работы партийных организаций
в массах и пресечении вылазок антисоветских, враждебных элементов”.
Главное беспокойство у авторов письма вызывала творческая интеллигенция и
студенчество – среда, оказавшаяся наиболее восприимчивой к антисталинскому
повороту. Особенно досталось писателю В. Дудинцеву, только что опубликованный
роман которого “Не хлебом единым” вызвал неожиданно бурную полемику.
Реакция на письмо ЦК показала, насколько политически активная часть общества
встревожена признаками возврата к старому. “Среди коммунистов есть
нездоровые настроения, вызванные непониманием тех или иных событий внутренней и
международной жизни, или влиянием антисоветских передач радиостанций
“Би-Би-Си”, “Голос Америки”, “Свободная
Европа””, – докладывал в ЦК КПСС Ярославский обком партии 16.
“Не будет ли повторен 1937 год? Не противоречит ли это письмо докладу
Хрущева на XX.съезде? Почему опять Хрущев восхваляет Сталина?” – такие
вопросы наиболее часто возникали в ходе обсуждения письма ЦК КПСС в январе 1957
года 17. Дело не ограничивалось вопросами. В выступлениях звучало открытое
недовольство тоном и содержанием этого документа. “После ознакомления с
письмом у нас на собраниях критика снизится. Трудно и опасно, выходит, теперь
критиковать наши недостатки в сельском хозяйстве, говорить о плохом снабжении
населения, о высоких ценах на товары первой необходимости, о плохих жилищных
условиях”, – говорил на одном из партийных собраний секретарь
парторганизации, и добавлял: “Критика наших недостатков в книге Дудинцева
“Не хлебом единым” мне понравилась”. “Эту литературную
критику не считаю выпадами против линии партии и правительства”, – вторил
ему другой выступавший 18. На Ярославском автомобильном заводе в ходе
обсуждения письма ЦК возникло даже целое “дело”, завершившееся
исключениями из партии и другими взысканиями. Поводом для него стало
выступление старшего конструктора отдела главного технолога А. Н. Киселева,
поддержанное другими коммунистами. Киселев подверг сомнению демократизм
советской избирательной системы и необходимость вооруженного вмешательства в
венгерские события, говорил об ответственности нынешних партийных вождей за то,
что творилось в прошлом. “Антипартийное” выступление Киселева
разбиралось на заседании парткома автозавода, на бюро горкома и обкома КПСС,
тем более что на заводе у него обнаружились сторонники 19. Аналогичная история
произошла в Ярославском пединституте. В конце апреля 1957 года на
историко-филологическом факультете состоялось обсуждение опубликованной
журналом “Новый мир” повести Л. Кабо “В трудном походе” о
жизни советской школы. Выступавшие критиковали школьные порядки, заявляли, что
учителя – люди с двойной моралью (“думают об одном, а на деле поступают
иначе”), и воспитывают таких же учеников, что это вообще “самые
скучные люди на свете, получающие низкую заработную плату”. Дело
завершилось заседанием партбюро института, не только осудившего выступления
“инакомыслящих”, но и заклеймившего повесть как “идеологическую
диверсию” 20.
Эти
и другие факты позволяют утверждать, что в послесъездовские месяцы в стране рождалось
общественное мнение как явление, которое власть не могла игнорировать. Оно
активно проявилось в ходе политического кризиса 1957 года. Разгром
“антипартийной группы” в ЦК КПСС, внезапная и скандальная отставка
маршала Жукова, совмещение Хрущевым поста первого секретаря ЦК КПСС с
должностью председателя Совета Министров СССР порождали противоречивые чувства
и вызывали серьезные опасения. Политически активную часть общества не могли
удовлетворить содержавшиеся в опубликованных газетных сообщениях и “закрытых
письмах” официальные версии происшедшего, маловразумительные обвинения в
адрес “антипартийной группы” и министра обороны, столь же невнятные
обоснования целесообразности сосредоточения высшей партийной и государственной
власти в одних руках. Особенно раздражал недостаток информации, явное
стремление партийной верхушки скрыть от общества истинные причины конфликтов.
“Получаем письмо за письмом из ЦК, а многого не знаем. Идет внутренняя
борьба за власть… ЦК КПСС не мог не знать и раньше об ошибках Маленкова,
Молотова и Кагановича, но нам своевременно не сказали. Портреты их
носим…”, – говорил выступавший на одном из районных собраний.
“Решение ЦК не все поняли, нужны факты, которые в письме не приведены.
Если Молотов ошибается, то надо сказать, что он при этом говорил. У меня в этих
вопросах ясности нет,” – замечал другой. “Непонятно все это. Слушали
на съезде доклад о культе личности, и почему их тогда не поправили, почему
молчали другие члены Президиума ЦК?” – задавал вопрос третий. Раздавались
голоса с требованием дать возможность хрущевским оппонентам выступить по радио
или в печати, опубликовать стенограмму июньского (1957 года) пленума ЦК 21.
Новым, неслыханным ранее явлением, зафиксированным в информациях партийных
комитетов, стали прозвучавшие на партийных собраниях упреки в адрес ЦК, его
Президиума и самого Хрущева. “Говорим о развертывании критики, а очевидно,
критика в верхах-то не в почете, и вообще, есть ли критика в Президиуме
ЦК?” – вот лишь одно из многих высказываний на эту тему. Особую смелость
проявляли молодые коммунисты, не прошедшие сталинскую школу страха. Приведем
выдержку из одного такого выступления коммуниста, секретаря комсомольской
организации, члена партбюро торфопредприятия: “Группа Маленкова,
Кагановича, Молотова обвиняется в том, что она выступила против целины. На
целинных землях поднято 35 млн. гектаров. Это хорошее дело. Но мне
рассказывали, сколько там хлеба пропало, погнило, потому что не хватает
складов, не организовано хранение хлеба. У нас много техники на целинных
землях, а здесь, в наших районах, часто гибнет урожай из-за несвоевременной
уборки, и приходится посылать школьников и рабочих на уборку урожая.
Я
выступаю смело. Вот здесь, в зале, сидит моя мать, она 20 лет член партии,
пусть она не думает, что за эти высказывания меня сейчас арестуют. Если боятся
выступать прямо начальники, то я не боюсь, что думаю, то и говорю. За ошибки
нужно не снимать, а поправлять. Ведь Хрущева не сняли с занимаемого поста,
когда он допустил ошибку с агрогородами еще при жизни Сталина. И хватит
руководителям так часто ездить за границу, им и здесь есть чем
заниматься”. Последняя фраза была встречена аплодисментами собравшихся 22.
Отставка Жукова также вызвала критику в адрес ЦК: надо ли было доводить дело до
пленума и всенародного позора, неужели нельзя было Жукова поправить раньше,
почему маршала не было на заседании Президиума ЦК, когда его снимали, и т. п.
23. Явное неодобрение звучало и в вопросах, заданных в связи с назначением
Хрущева председателем Совета Министров: “Не возрождается ли культ
личности, если Хрущев занимает два поста?”; “Чем объяснить
необходимость объединения партийного и государственного руководства?”;
“Почему Хрущев занял две должности, ведь при осуждении культа личности он
сам критиковал такое положение?” 24. Разгромив своих противников в Кремле
и выиграв в борьбе за власть, Хрущев не сумел (да и не стремился) привлечь на
свою сторону общественное мнение, явно недооценив его значение как
политического фактора. Последствия сказались спустя несколько лет.
Выборы
в местные Советы, (март 1957), в Верховный Совет СССР (март 1958) и в Верховный
Совет РСФСР (март 1959 года) свидетельствовали о сдвиге в политических
настроениях электората. Помимо традиционных претензий к власти (плохое
продовольственное снабжение, высокие налоги, низкий жизненный уровень), все
большее место занимала критика “социалистической демократии”, ее
показного и бутафорского характера:
–
Выбирает не народ, а райком;
–
Нам нужны фактические свободы, а не формальные “гарантии” их на
бумаге;
–
Как проявляется наша “демократия” на деле? Я коротко могу сказать: на
общем собрании от парткома объявляется список, затем кричат те же люди:
“Подвести черту!” Тем самым демократия сужается, да ее и совсем нет;
–
Нужно в список включать 2-3 человек, иначе как же выбирать? Так как у нас в
СССР в списках один кандидат, выборы теряют смысл;
–
Радио, газеты – в руках руководства партии. Дайте мне эти средства, и я докажу,
что мой самый захудалый кандидат лучше выдвинутого;
–
Зачем Верховный Совет, Хрущев все решит .25
Стремление
политически активной части общества расширить влияние на властные структуры
заметно проявилось в ходе так называемого “всенародного обсуждения”
проектов новой партийной программы и устава КПСС летом – осенью 1961 года.
Информационные записки партийных комитетов о предложениях и замечаниях,
высказанных на разного рода собраниях, по своему содержанию существенно
отличаются от материалов, появившихся в официальной печати, и от убогих
“итогов обсуждения”, оглашенных Хрущевым на XXII съезде. Заметно, что
людей волновали не детали будущего коммунистического блаженства или пути его
достижения, а расширение демократических прав и ограничение всевластия
бюрократии уже сегодня. Предлагалось ввести выборность директоров предприятий,
их заместителей, главных инженеров и начальников отделов своими коллективами,
выбирать руководителей партийных и советских органов на партконференциях и
сессиях Советов, а не на пленумах партийных комитетов и заседаниях исполкомов
26. Особое внимание привлек § 25 проекта устава, которым вводился принцип
ротации кадров на всех уровнях. Это хрущевское нововведение вызвало опасения
партфункционеров, предлагавших не записывать в уставе ограничение сроков
пребывания в должности, а выборы партийных органов проводить не тайным, а открытым
голосованием. И наоборот, рядовые коммунисты не только поддержали эту идею, но
и предлагали ввести процедуру тайного голосования при любых выборах, и считать
кандидата избранным, если за него подано 95 % голосов. Кроме того, традиционное
противостояние общества и бюрократии порождало многочисленные предложения
сократить аппарат и его привилегии, ввести партмаксимум для освобожденных
партийных работников27.
В
1962 – 1964 годах, на фоне экономических трудностей и обозначившегося провала
многих хрущевских начинаний, социальное недовольство нарастает, выливаясь в
эскалацию требований. Избавленное от сталинского страха, но отстраненное от
реального участия в принятии жизненно важных решений общество находит
удовлетворение в том, чтобы всласть поругать власть, которая “не заботится
о народе”, причем в выражениях, просто немыслимых несколько лет назад.
Информации об итогах выборов 1962 – 1964 годов содержат массу высказываний
самого радикального толка:
–
Пора придти к единому выводу : быть или не быть советскими;
–
За гадов не голосую;
–
Гнать всех партийцев, сделать им чистку, половину выгнать, оставить только
достойных. Встал бы Ленин, всех бы вас прошнуровал – и в архив;
–
Народ не верит в обещания партии. Пленумы, XXII съезд, это все как говорят,
толочь воду в ступе. Я не верю ни единому слову;
–
Подлецы вы все, а депутаты марионетки;
–
Голосуем за тех же буржуев;
–
Долой диктатуру партии! Да здравствуют Советы без коммунистов! Вот такой лозунг
молодежи;
–
Правительство в отставку, провести референдум;
–
Партия большевиков давно превратилась в партию жуликов, как коммунист – так и
жулик;
–
Коммунисты, никто в вашу теорию не верит;
–
Народ и партия не едины 28.
Популярными
стали сопоставления дурных хрущевских порядков с окутанными туманом легенд
временами Ленина – Сталина:
–
При Ленине жила, при Сталине сохла, при Никите сдохла;
–
Дорогой товарищ Сталин,
На
кого ты нас оставил?
На
Никиту мудреца,
Хрен
попьешь теперь винца!
–
Мяса, масла нет совсем,
Водка
стоит двадцать семь,
Дорогой
Ильич проснись,
И
с Никитой разберись29.
Такие
настроения создавали благоприятные условия для верхушечного переворота и
“законной” отставки Хрущева. Отстранение запутавшегося в перестройках
реформатора было с признательностью воспринято истосковавшимися по стабильности
партфукционерами. При обсуждении решений октябрьского (1964 года) пленума ЦК
КПСС они в один голос осуждали хрущевские реорганизации; которые
“отвлекали внимание”, “создавали неуверенность”, при
которых “работники сидели и думали – где придется работать”, и тут же
предлагали “изменить положения устава об излишне частой сменяемости
секретарей партийных организаций, а также положение об обновлении руководящих
работников других выборных органов”, и увеличить зарплату чиновникам.
Общественность в очередной раз выразила недовольство тем, что от нее скрыли
истинные мотивы отставки, впрочем, без какого-либо сочувствия опальному
реформатору30.
Когда
Сталин, которому четверть века пели аллилуйю, неожиданно был объявлен злодеем и
предан анафеме, доминировавший в обществе простой, ясный и неизменный мир
тоталитарной мифологии был унесен холодным ветром жестокой реальности.
Начавшиеся перемены в массовых представлениях о политике и власти
разворачивались не по тому сценарию, который ожидала партийная верхушка.
Вызванная разоблачениями Сталина демистификация власти и малопристойные баталии
в Кремле между сталинскими наследниками поставили под сомнение саму систему и
ее фундаментальные ценности. Освобождающееся от страха и иллюзий общество не
ограничилось переживаниями по поводу обнародованных преступлений покойного
вождя, а все более активно выражало недовольство недостатком информации,
протестовало при появлении признаков возврата к старому (Хрущева больше всего и
критиковали за то, что он “сам стал культ”), настойчиво требовало
расширения демократических прав и свобод, и через возникшее в эти годы
общественное мнение стремилось воздействовать на институты власти. Высокая
общественная активность и нежелание слепо повиноваться окрикам и командам
вызвали тревогу и растерянность партаппарата, постоянно бомбардировавшего
вышестоящие инстанции сообщениями о “нездоровых” и
“антисоветских” настроениях среди населения. Архивные данные
опровергают легенду о политической апатии и невосприимчивости массового
сознания к десталинизации как главной причине незавершенности первой
послесталинской реформации. Наследие тоталитарной политической культуры
проявилось иначе. Переставшее бояться, но отстраненное от практической политики
и сохранявшее привычку всего ждать от государства, большинство населения нашло
удовлетворение в непрерывной эскалации требований, а затем в проклятиях в адрес
власти и политического лидера, что создавало благоприятные условия для
аппаратного заговора и отстранения Хрущева. Легко заметить, что подобный
сценарий был воспроизведен и в годы горбачевской “гласности”.
Примечания:
1
Зубкова Е. Ю. Общество и реформы. 1945-1964. М.1993; Вайль П., Генис А. 60-е.
Мир советского человека. М. 1998; Аксютин Ю. В. Новое о ХХ съезде КПСС //
Отечественная история. 1998. № 2. С. 108 – 123; Пихоя Р. Сталин: от смерти до
похорон //Московские новости. № 50. 28 декабря 1999 – 3 января 2000. С. 16-17.
2
Центр документации новейшей истории Ярославской области (ЦДНИ ЯО), Ф. 272.
Оп.225. Д. 1533. Л.32,33,195; Оп. 226. Д.229. Л.18.; Д. 754. Л. 58-59.
3
Там же. Оп. 225. Д.1533. Л. 33-35,169; Оп. 226, Д. 186. Л. 137-138; Д. 229. Л.
20, 27, 110, 117, 122-123; Д.267. Л.41.
4
Кондратьев В. Не только о своем поколении // Коммунист. 1990. № 7. С. 115.
5
ЦДНИ ЯО. Ф. 272. Оп. 226. Д. 766. Л. 2,3,15.
6
Жуков Ю. Н. ХХ съезд: четыре десятилетия спустя // Крайности истории и
крайности историков. М. 1997. С. 226-227.
7
Аксютин Ю. В. Ук. соч. С. 108, 114-120.
8
Твардовский А. Из рабочих тетрадей (1953-1960) // Знамя. 1989. № 7. С. 178.
9
ЦДНИ ЯО. Ф. 272. Оп. 227. Д. 78. Л. 40,41,44; Д. 92. Л. 16, 23, 56.
10
Там же. Д. 78. Л.42,43; Д. 92. Л.23.
11
Там же. Д. 78. Л. 41.
12
Там же. Д. 92. Л.122.
13
Аксютин Ю. В. Ук. соч. С. 120.
14
ЦДНИ ЯО. Ф. 272. Оп. 227. Д. 75. Л. 19-25.
15
Там же. Д.92. Л.209.
16
Там же. Д.196. Л.48.
17
Там же. Д.196. Л.53; Д. 212. Л. 4,55.
18
Там же. Д.212. Л. 41.
19
Там же. Д.212. Л. 69-77.
20
Там же. Д. 232. Л. 189-190, 192.
21
Там же. Д. 209. Л. 1, 53, 159; Д. 210. Л. 21,115.
22
Там же. Д. 209. Л. 209, 194.
23
Там же. Д. 213. Л.189, 197, 198, 210, 213, 214.
24
Там же. Д. 328. Л. 52; Д. 348. Л. 52.
25
Там же. Д. 196. Л. 88, 287; Д. 222. Л. 73; Д. 328. Л. 42; Д. 355. Л. 158, 205.
26
Там же. Оп. 228. Д. 69. Л. 268, 290.
27
Там же. Д. 69. Л.325-326, 342; Д. 91. Л. 2.
28
Там же. Д. 206. Л. 29, 100, 103, 333, 334, 342, 345, 355; Ф. 7386. Оп. 5. Д. 4.
Л. 48,85, 132, 156.
29
Там же. Ф.272. оп.227. д. 355. Л. 31; Оп. 228. Д. 206. Л. 109, 347.
30
Там же. Ф. 272. Оп. 229. Д. 48. Л. 5; Ф. 7386. Оп. 2. Д. 6. Л. 238-240.
Список литературы
Для
подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.yspu.yar.ru/