Социально-экономическое направление на рубеже ХIХ-ХХ вв.

СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКОЕ НАПРАВЛЕНИЕ НА РУБЕЖЕ ХIХ-ХХВВ. И.М.ГРЕВС. М.И.РОСТОВЦЕВ. М.М.ХВОСТОВ. 337 Решающий вклад в развитие социально-экономического направления в русском антиковедении был внесен историками – представителями Петербургской и Московской школ. В Петербурге его зачинателями явились замечательные ученые И.М.Гревс и М.И.Ростовцев. С первого взгляда, они отличались разительным контрастом мягкий, лирически-

настроенный Гревс совершенно не походил на страстного, бурного, а временами и яростного Ростовцева. Их научное развитие определялось различными импульсами у Гревса, который был учеником В.Г.Васильевского и почитателем Фюстель де Куланжа и Карла Бюхера, определяющим было воздействие новой историко-социологической литературы, у Ростовцева – знакомство с новооткрытыми надписями.

В трактовке явлений экономической жизни античного мира они руководствовались совершенно противоположными установками первый – примитивизирующей классическую древность ойкосной теорией Родбертуса-Бюхера, второй – модернизаторским подходом в духе Эд. Мейера. Наконец, обсолютно несхожими были их судьбы и в науке, и в жизни Гревс подвержен был душевным срывам и творческим колебаниям, следствием чего явился ранний его переход

от изучения поздней античности к собственно медиевистике, Ростовцев последовательно, с редкой целеустремленностью реализовал свою программу постижения социально-экономической жизни древнего мира. Первый терпеливо сносил невзгоды, обрушившиеся на русскую интеллигенцию после Октябрьской революции, второй наотрез отказался примириться с новыми порядками и, эмигрировав, нашел на Западе новые возможности для своей творческой активности.

Но при всем том у них была общая черта – принадлежность к передовой, западнически-ориентированной русской интеллигенции, высокая общая и научная культура, приверженность к традициям Петербургской научной школы и, наконец, выступление в роли зачинателей в одном и том же научном направлении. Первый из них, Иван Михайлович Гревс 1860-1941 гг происходил 338 из старинного, хотя и не слишком знатного и не очень богатого дворянского рода.1 Предок его был выходцем из
Англии, поступившим на русскую службу еще при Петре І. Будущий историк родился в имении отца близ села Лутовинова Бирючинского уезда Воронежской губернии , где и провел безвыездно первые двенадцать лет своей жизни. Уже в раннем детстве он пристрастился к чтению русской классики, которая оказала огромное воздействие на формирование его характера и духовных стремлений.

Позднее он поступил в классическую гимназию в Петербурге, где под влиянием превосходного преподавателя В.П.Острогорского увлечение русской словесностью еще более возросло. По окончании гимназии Гревс в 1879 г. поступил на историко-филологический факультет Петербургского университета. В течение года он колебался в выборе специализации, одно время подумывал о новой истории Франции, но на втором курсе под влиянием профессора

В.Г.Васильевского окончательно останавливает свой выбор на истории средних веков. Скоро он погружается в изучение истоков европейского феодализма, и это приводит его к специальным занятиям историей переходного времени между античностью и средневековьем. В 1883 г. Гревс окончил университет, получив золотую медаль за выпускное кандидатское сочинение Римско-византийское государство в VI в. по новеллам

Юстиниана и другим законодательным сборникам христианских императоров . 339 Ввиду проявленных больших способностей к ученой деятельности он был оставлен при университете для приготовления к профессорскому званию. Тем временем, пока шла подготовка к магистерским экзаменам и собирались материалы для диссертации и то и другое сильно затянулось , Гревс начал преподавать в различных средних учебных заведениях и, очевидно, уже тогда почувствовал

вкус к педагогической деятельности. Но вот в 1888-1889 гг. магистерские экзамены были сданы. Перед Гревсом открывается перспектива работы в университете, но прежде, летом 1889 г он совершает первое свое заграничное путешествие. Его маршрут пролегает через Германию, Францию, Швейцарию, Австрию. Особенно сильны были его впечатления от любимых с детства Франции и Парижа, где он завел первые знакомства в западном ученом мире и окунулся в атмосферу всеобщего
почитания великого мэтра – только что скончавшегося Фюстель де Куланжа. С трудами этого замечательного ученого, так много сделавшего в разработке фундаментальных проблем античной и средневековой истории в частности, античной гражданской общины и генезиса феодализма , Гревс был знаком и ранее, теперь же он становится пылким почитателем Фюстель де Куланжа.2 По возвращении из заграницы, с января1890 г.

Гревс начал чтение лекций в Петербургском университете в качестве приват-доцента. Темой его первого лекционного курса была история государства и общества в период падения Римской империи. С 1892 г. Гревс начал читать лекции также и на Высших женских Бестужевских курсах. Между тем подвигалась работа и над диссертацией. Стремясь проследить истоки феодальных отношений в

Западной Европе, Гревс, под влиянием В.Г.Васильевского и по примеру нового своего кумира – Фюстель де Куланжа, углубился в изучение социально-экономической истории Римской империи как почвы, на которой 340 вырос средневековый строй .3 Прототипом средневековых баронов он полагал римскую знать времени Империи, а так как основой мощи и значения последней были их поместья, то темой диссертационного исследования

стала история крупного землевладения в Риме – как частного, так и императорского. В 90-е годы Гревс дважды побывал в длительных заграничных командировках 1890-1891 и 1894-1895 , во время которых он усиленно работал в библиотеках Парижа и Рима, занимаясь сбором и изучением материалов для своей диссертации. В эти годы укрепляются его личные связи с французской школой он завязывает знакомство с учениками

Фюстель де Куланжа, выдающимися продолжателями его дела Полем Гиро и Камиллом Жюллианом, с другими крупными учеными, в частности, с известным исследователем римской социальной и духовной жизни Гастоном Буассье и специалистом по латинской эпиграфике Рене Канья. Такая преимущественная ориентация на французскую науку была необычной для русских специалистов по классической древности, как правило шедших в русле немецких традиций исключением был разве что сам
основоположник Петербургской исторической школы М.С.Куторга, высоко ставивший заслуги французской романтической историографии . Это признавал и сам И.М.Гревс, писавший позднее Среди всеобщих историков в России я – один из немногих – являюсь последователем французской, а не немецкой школы. И это связано с французскими симпатиями, выросшими у меня из самого детства отзвуки

Франко-прусской войны , а потом из увлечения мною книгами Фюстель де Куланжа по истории древней Франции, которые стали появляться во время моего студенчества, и из впечатлений моего первого путешествия в Париж .4 С середины 90-х годов Гревсом публикуются в виде обширных журнальных статей отдельные фрагменты широко задуманного исследования по истории римского землевладения во времена

Империи.5 Часть этих этюдов, посвященных развитию крупного частного 341 землевладения, объединенных и изданных в качестве первого тома Очерков из истории римского землевладения преимущественно во время Империи СПб 1899 , была представлена и защищена им в качестве магистерской диссертации 1900 г Второй том, где центральной темой должна была стать история императорского землевладения, автор намерен был в недалеком будущем представить в качестве следующей, докторской диссертации.

Магистерская диссертация И.М.Гревса – обширное, обстоятельное ученое сочинение. Оно открывается предисловием, где автор формулирует тему своего исследования. Он признается, что интерес к изучению социальной истории поздней античности ради, как далее неоднократно будет подчеркиваться, более глубокого понимания генезиса средневекового строя был внушен ему впервые его университетским наставником В.Г.Васильевским. Первоначальным его намерением было составить полную
историю аристократических классов в Римской империи с.ХІ-ХІІ , но, по зрелому размышлению, он свел свою задачу к разработке истории крупной земельной собственности в Риме, субъектом которой именно являлась и до конца оставалась знать с.ХІІІ . За этим следует обширное введение, где дается обзор исследований в области социально-экономической истории Рима и справедливо указывается на их недостаточность, на отсутствие, в частности, исчерпывающей

разработки аграрных отношений в Римской империи. В представленном здесь обширном историографическом обзоре выделяется ряд пассажей, имеющих принципиальное значение. Это, в частности, указание на первостепенное значение трудов Фюстель де Куланжа с.22 слл который развил концепцию о непрерывности исторического развития и обосновал тезис о глубине и продолжительности влияния форм и институтов общественного строя, которые сложились

в римском мире, на дальнейшую эволюцию европейских государств . Изучение переходного времени от античности к средневековью привело французского ученого к коренному обновлению вопроса о происхождении феодализма , а именно – феодальное землевладение великолепно показано естественно развивающимся в тесном преемстве с аграрными формами и отношениями, вышедшими из римской империи . Как видно из труда Гревса, это положение

Фюстель де Куланжа целиком было им воспринято и положено в основу собственного исследования. 342 Другой интересный пассаж касается воздействия на занятия экономической историей древности со стороны новейшей политэкономии с.35 слл . Автор определенно признает, что политико-экономические трактаты Карла Маркса и его крупных последователей, а затем вообще пышный современный расцвет экономической литературы, научной и публицистической, различных школ и партий, играли тут выдающуюся роль .
Вместе с тем он обращает внимание на замечающееся теперь крайнее увлечение историко-экономическими разысканиями или этюдами . Он подчеркивает односторонность гипотезы экономического монизма и в этой связи подвергает резкой критике недавно появившуюся книгу Н.Бельтова Г.В.Плеханова К вопросу о развитии монистического взгляда на историю СПб 1895 . Он упрекает ее автора в недостаточном знании и произвольной трактовке историософских вопросов,

а также в грубых приемах полемики с противниками что, как мы теперь хорошо знаем, было характерной чертой марксистской публицистики , которые вызывают протест в каждом писателе, дорожащем хорошими литературными нравами . Гревс предвидит неизбежный крах материалистического монизма при столкновении его с подлинной исторической наукой Вряд ли может такая односторонняя доктрина устоять против глубокого и беспристрастного исследования прошлого . Признавая склонность современного человека к идее монизма, историк не исключает

возможности его торжества в будущем, но тогда скорее в виде идеалистического, а не нынешнего, материалистического монизма. Но в настоящее время заключает он во всяком случае историк принужден так или иначе допускать множественность действующих в истории и создающих процесс ее основных факторов . Для нас все эти рассуждения крайне интересны как первый пример реакции историка-классика на распространяющуюся в ученом мире доктрину марксизма, причем поучительно именно критическое восприятие этого социолого-философского

учения, учет как сильных его сторон, так – и еще больше – опасных крайностей. Еще один важный пассаж касается развития самой науки древней истории с.41 слл Автор указывает на отрицательные последствия укоренившегося в антиковедении, в особенности под немецким влиянием, монопольного положения классической филологии. При этом античная история оказывалась всего лишь вспомогательной дисциплиной, учением о древностях
Altertumswissenschaft , 343 призванным служить познанию и уразумению текстов древних авторов. Такая система препятствовала самостоятельному развитию истории и совершенно исключала возможность изучения явлений экономической жизни. Эти суждения Гревса – знамение времени. Они шли в русле все более крепнувшего среди специалистов-антиковедов как на Западе пример – Эд. Мейер , так и в России В.П.Бузескул убеждения в необходимости комплексного изучения

античности – и филологами, и историками. Это вело к самоопределению науки античной истории, которая могла занять теперь свое равноправное место в изучении античности – наряду с классической филологией, а в более обширном комплексе всеобщей истории – наряду с историей средних веков и историей нового времени. Завершалось введение несколькими общими методологическими положениями с.51 слл Выразительно определяется не только предмет, но и задача предпринятого исследования изучение римского

землевладения важно не только для познания истории римского мира, но и для уразумения связи между социальным строем древности и образованием государства и общества народов новой Европы , а более конкретно – для решения вопроса об участии римских начал в эмбриогении средневекового строя . Поясняется конкретный метод исследования – посредством отдельных самостоятельных этюдов, сосредоточенных на толковании какого-либо важного источника или на изучении какой-либо значимой в данном плане личности.

Таких этюдов намечается четыре 1 воссоздание общей картины римского землевладения при утверждении Империи по произведениям Горация 2 история состояния крупного собственника – Т.Помпония Аттика 3 общий очерк образования больших поместий в республиканское время и их распространения ко времени утверждения Империи 4 организация латифундии на примере хозяйства Плиния Младшего. Два первых, уже опубликованные в виде журнальных статей, отобраны для издаваемого первого
тома, третий, часть которого также была опубликована, и четвертый должны войти в следующий том. Завершается введение еще одним важным указанием на общую историко-философскую установку автора его намерением является изучение как избранного социально-экономического процесса, так и современного ему нравственного и умственного состояния людей, равно как и их взаимодействия иными словами, обеспечение в историческом исследовании 344 единства социологического и антропологического подходов.

Основное содержание диссертации, состоящее из двух названных выше очерков о римском землевладении по Горацию и о состоянии Аттика, отличается полнотой привлечения и доскональностью анализа относящихся к теме материалов. В первом очерке обрисована общая картина земельных отношений в Риме к началу Империи. Автор приходит к выводу, что заглавной чертой здесь было торжество земельного магнатства, а оборотной стороной – упадок некогда многочисленного и сильного крестьянства.

Что же касается того типа средних землевладельцев, который представлен самим Горацием, то слой этот был социально незначимым, поскольку составляющие его владетели, как правило, являлись клиентами все тех же влиятельных магнатов так, Гораций был клиентом Мецената . Во втором очерке на примере Т.Помпония Аттика показана трансформация земельной аристократии в

Риме, а именно – как на фоне разложения и гибели значительной части старой республиканской знати явилась к жизни новая ее поросль, более гибкая, сумевшая приспособиться и поладить с новым монархическим режимом, а позднее и подчинить его себе. Завершается работа обширным теоретическим заключением. Здесь разъясняется своеобразие избранного автором научного метода, сутью которого является сочетание частных историко-филологических экскурсов, или, как он их теперь называет, индивидуальных этюдов, с
общей социологической теорией, каковой для него служит концепция экономического развития Европы, предложенная немецкими политэкономами И К.Родбертусом и К.Бюхером. В особенности К.Бюхер попытался представить весь ход экономического развития, в зависимости от уровня товарно-денежных отношений, как последовательную смену трех главных типов хозяйства. Первый тип представлен домашним, или ойкосным от греческого oi ko – дом , хозяйством, по сути дела

замкнутым на себя и не нуждающимся в обмене. Этот тип господствовал в древности и в раннем средневековье примерно до конца І тыс. н.э Второй тип – городское хозяйство, для которого характерен прямой обмен между производителями и потребителями, в особенности же – обмен между городом и примыкающей к нему сельской округой. Этот тип господствовал в пору развитого средневековья и до начала нового времени примерно ХІ-ХV вв Третий тип – народное 345 хозяйство, когда развивается производство товаров для рынка, а самый

рынок охватывает области новых больших государств и даже выходит за их пределы. Этот тип развивается с образованием обширных национальных государств, т.е. примерно с ХVІ-ХVІІ вв. Гревс принимает эту схему, и его не смущает видимое стремительное развитие товарно-денежных отношений в античном мире. По его мнению, первоначальные успехи товарных он говорит – капиталистических , что в данном случае одно и то же форм хозяйства в

Риме носили поверхностный характер и длились относительно недолго. Торговля в древнем мире не отличалась размахом, там не сложилось самостоятельных значимых классов торговцев и ремесленников, а широкое использование труда рабов, особенно в крупных поместьях, оставалось преградой для развития товарного ремесленного и фермерского хозяйства. Напротив, при всех метаморфозах, которым оказалось подвержено крупное землевладение в частности, в
связи со сменою социального типа его носителей при переходе от Республики к Империи , оно до конца античности оставалось первенствующим, а вместе с ним таким оставался и тот тип хозяйства, который оно представляло, именно – замкнутое ойкосное хозяйство. Пережив социальную смуту на грани старой и новой эры, вновь окрепнув и подчинив своему влиянию императорскую власть, земельное магнатство добилось большего своим самодовлеющим способом хозяйствования оно разрушило

постепенно связи, соединявшие воедино античный мир, и после падения Империи стало абсолютно господствующим слоем – феодальной знатью средневековья. Мы так подробно остановились на обзоре труда И.М.Гревса, потому что он и в самом деле, по нашему мнению, представляет замечательное явление в истории русской науки всеобщей истории. Нам импонирует и самый метод индивидуальных этюдов, положенный в основу исследования, и фактическое

богатство и скрупулезное изучение привлеченных материалов, и, наконец, проявленный автором интерес к новейшим социологическим теориям и попытка с их помощью дать общее истолкование социально-экономического развития позднеантичного, римского мира. Последнее – отрадное явление, свидетельствующее о том, что после длительного периода чисто источниковедческих и фактологических исследований русское антиковедение вновь обратилось к общему осмыслению исторического процесса.

346 Сказанное отнюдь не означает, что все одинаково устраивает нас в труде И.М.Гревса. Небезупречен стиль изложения построение разделов – несколько рыхлое, фразы страдают многословием, встречаются неуместные в трудах такого рода лирические излияния ср. конец предисловия, со стр.ХХI, и окончание заключения, с.618-620 . Но главное – достаточно спорны центральные теоретические положения. Заимствованные у Фюстель де Куланжа убеждение в эволюционности перехода от античности к средневековью
и выведение истоков средневекового феодализма из недр Римской империи наталкиваются на очевидный разрыв в исторической жизни Европы в связи с великим переселением народов и варварским завоеванием, разрушившим до известной степени не только традиции античной городской жизни, но, что бы там ни говорили куланжисты, и укоренившуюся систему аграрных отношений. Достаточно напомнить в этой связи о смене этно-социального типа знати к

примеру, в Галлии – явление новой, франкской знати , о новой, в принципе, иерархии социальных отношений, о традициях общинного быта у массы варваров, расселившихся на землях рухнувшей Империи. Еще больше сомнений вызывает принятие Гревсом схемы экономического развития, предложенной К.Бюхером, и соответственное истолкование экономического строя античности и, в частности, Римской империи как, по сути дела, замкнутого ойкосного хозяйства.

Между тем замечает в этой связи совершенно справедливо В.П.Бузескул теория Бюхера, включающего всю древность в период замкнутого, домашнего, ойкосного хозяйства, вызывает сильные возражения она слишком прямолинейна не считается с фактами, которые ей противоречат .6 Симпатии Гревса к теории Бюхера, возможно, имплицитно восходят к усвоенному от того же Фюстель де Куланжа представлению об античности как цивилизации sui generis, радикально отличавшейся

от общества новой Европы. Но здесь, на наш взгляд, более прав Эд. Мейер, который подчеркивал существенное сходство античного и новоевропейского циклов развития по многим параметрам – и в духовной культуре, и в трактовке правовых норм, и, наконец, в развитии товарно-денежных отношений. Спор между сторонниками Бюхера и теми, кто пошел за Эд. Мейером, продолжается и по сию пору. Здесь, конечно, не место входить в его историю и детали, но
наше предпочтение 347 мы скрывать не будем оно всецело на стороне противников Бюхера – Эд. Мейера и его последователя в России М.И.Ростовцева.7 Как бы то ни было, диссертация И.М.Гревса стала замечательным явлением в научной жизни Петербурга и России. Она по достоинству, высоко хотя и не без некоторых естественных в таких случаях оговорок была оценена его официальными оппонентами

Ф.Ф.Соколовым и Ф.Ф.Зелинским, чье авторитетное мнение подвело черту под публичным обсуждением нового труда.8 Успешная защита диссертации открыла Гревсу путь к профессуре в университете, где он еще раньше занял место умершего В.Г.Васильевского 1899 г он был избран профессором по кафедре истории средних веков 1903 г Параллельно продолжалась его деятельность и на Высших женских курсах, где он также был профессором и даже – в течение многих лет – деканом историко-филологического факультета.

Казалось, ученая карьера И.М.Гревса вполне определилась, однако очень скоро произошел досадный творческий срыв. В 1902 г. в журнале Klio немецкий исследователь Отто Гиршфельд опубликовал статью об императорском землевладении в Риме,9 в которой в какой-то степени предвосхитил содержание задуманного Гревсом второго тома Очерков из истории римского землевладения .

Огорчение Гревса было столь велико, что он отказался от мысли продолжать далее свое исследование.10 Порвав с античностью, он обратился к средневековью, сначала раннему, затем классическому, занимался различными темами – феодализмом во Франции, итальянскими городскими коммунами, культурой предренессанса Данте , но нигде уже не добивался 348 таких существенных результатов, как это было в области аграрной истории Рима. Неудовлетворенность собственной научной работой толкала
Гревса к погружению в педагогическую деятельность, к которой, впрочем, он всегда испытывал большое влечение. В университете он много занимался организацией специального медиевистического кабинета, приспособленного для самостоятельной научной работы студентов с большой тщательностью разрабатывал и вел как в университете, так и на Бестужевских курсах специальные исторические семинары или, как тогда говорили, семинарии наконец, разрабатывал маршруты и проводил для своих учеников исторические экскурсии по городам

Италии с тем, чтобы воочию познакомить их с памятниками западного средневековья. После Октябрьской революции, когда путешествия на Запад стали невозможны, он увлекся отечественным краеведением и специально – петербургским, став здесь основоположником оригинальной историко-культурной экскурсионной школы. Все эти занятия, ценные сами по себе, отвлекали Гревса от большой научно-исследовательской работы.

От антиковедения он, во всяком случае, надолго отошел, и только в конце жизни вновь пробудился в нем интерес к сюжетам, которые так захватывали его в молодые годы. В 1936 г. он получил предложение от Института истории АН СССР подготовить переиздание своих Очерков из истории римского землевладения . С охотою вернулся он к теме своего большого диссертационного исследования и занялся его переработкой

и расширением. Как когда-то и было задумано, труд должен был состоять из двух томов. В первый том свидетельствует Б.С.Каганович кроме переработанных и сокращенных очерков о Горации, Аттике и Петронии вошли новые статьи Марк Порций Катон Старший и начала крупной земельной собственности в римской Италии и Сенека-философ и судьба его земельного состояния .
Второй том был был весь написан заново и включал работы Плиний Младший как землевладелец и как общественный тип , Развитие императорского землевладения в римском мире и его социально-политическая роль и Римская Галлия в IV и V вв. судьбы аграрного и социального строя на Западе и распадение Римской империи . Последние два очерка также не отступают от типа экономических

биографий первый из них содержит историю состояния Августа и его семьи, второй трактует о галльских 349 магнатах-литераторах Авзонии, Паулине Ноланском и Аполлинарии Сидонии .11 Е.Ч.Скржинская и Б.С.Каганович свидетельствуют, что Гревс практически довел свой труд до конца,12 однако опубликованным оказался лишь небольшой этюд из

истории императорского землевладения времени раннего Принципата часть второго очерка из состава 2-го тома .13 Посмертно была издана другая книга Гревса – прекрасно написанная научно-популярная монография о Таците.14 Гревс испытывал давнишний интерес и симпатию к творчеству великого римского историка.15 В своей книге он представил жизнь и литературную деятельность

Тацита на широком историческом и культурном фоне, а в конце дал взвешенную оценку его трудам, свободную от крайностей как модной в новое время критики, обвиняющей римского историка в непонимании исторического процесса и положительного значения Империи, так и обветшалой прямолинейной апологии. Еще один персонаж римской истории, чрезвычайно привлекавший Гревса Августин. Жизнь и деятельность этого великого христианского философа, возросшего на античной

почве, но возвещавшего истины нового времени, были темой исторического семинара, который Гревс вел на протяжении ряда лета 1912-1915 гг Свидетельством этого интереса к Августину осталась большая энциклопедическая статья, которая и по объему, и по содержанию, и по тональности далеко выходит за рамки своего жанра.16 В высшей степени яркой и примечательной оказалась судьба другого родоначальника социально-экономического направления в русском антиковедении
Михаила Ивановича Ростовцева 1870-1952 гг В ней, как в капле воды, отразился бурный процесс духовных исканий, общественных и политических перемен, который так характерен для истории России конца прошлого и особенно всего 350 нынешнего столетия. Мало того, общий процесс радикальных перемен не просто отразился на внешних обстоятельствах жизни ученого, но еще и произвел во внутреннем его мире, в его научном творчестве такую существенную и, как оказалось,

плодотворную трансформацию, что это стало основанием нового научного подъема, невероятной по масштабам духовной реализации, преобразовавшей, в свою очередь, и личную судьбу Ростовцева и, благодаря его трудам, лик современной науки об античности. Но чтобы по достоинству оценить феномен Ростовцева, нужно, конечно, подробнее ознакомиться с его жизнью и деятельностью. До недавнего времени это была непростая задача.

Подробной своей автобиографии или каких-либо мемуаров М.И.Ростовцев, насколько мы знаем, не оставил. Известным восполнением недостающих первоисточников могло бы быть своеобразное духовное завещание, с обзором собственной научной деятельности, которое Ростовцев составил в 1941 г. и передал своему американскому ученику С.Б.Уэллсу, но оно нам недоступно. Дореволюционная русская историография успела откликнуться на ученую

деятельность Ростовцева лишь несколькими рецензиями на отдельные его труды да весьма краткими и к тому же немногочисленными общими обзорами.17 В советское время имя Ростовцева как белоэмигранта оказалось фактически под запретом. За весьма сжатым обзором его научных заслуг в труде В.П.Бузескула, по существу примыкающем еще к дореволюционной историографической традиции,18 последовала
длительная полоса молчания, прерываемая лишь изредка критическими выходками самого резкого свойства. И только в 1969 г с публикацией небольшой заметки В.И.Кузищина, обозначился поворот к более взвешенной позитивной оценке творчества великого ученого.19 Этот поворот нашел свое отражение и в вышедшем под редакцией того же В.И.Кузищина коллективном пособии Историография античной истории , где, впрочем, замечания о

Ростовцеве носят по необходимости весьма сжатый характер.20 351 Иначе обстояло дело с зарубежной литературой, где имя Ростовцева рано стало известно и где своевременно было оценено значение его научных свершений. Это и достаточно информативная статья русского историка-эмигранта Г.В.Вернадского, опубликованная еще при жизни Ростовцева и недавно переизданная

Х.Хайненом в переводе на немецкий язык,21 и целая серия некрологов и воспоминаний, среди которых выделяются своею обстоятельностью и глубиною оценок статьи упомянутого уже С.Б.Уэллса и А.Момильяно.22 Своеобразным синтезом зарубежных публикаций о Ростовцеве являются обширные обзоры его жизни и научной деятельности, составленные французским историком Ж.Андро и приложенные, вместе со списками трудов Ростовцева, к недавно вышедшим французским изданиям

его капитальных трудов Социально-экономическая история Римской империи и Социально-экономическая история эллинистического мира .23 Но вот, наконец, тронулся лед и в самой России. В 1989 г. Ленинградским отделением Института археологии АН СССР была проведена конференция, посвященная памяти М.И.Ростовцева,24 и с 352 того же года в Вестнике древней истории началась публикация сначала обнаруженных

в ЦГИАЛ В.Ю.Зуевым рукописных заготовок Ростовцева ко второму тому его труда Скифия и Боспор , а затем и целой серии материалов о самом ученом. Кульминацией этого процесса стало роскошное издание, осуществленное под руководством академика Г.М.Бонгард-Левина и озаглавленное Скифский роман .25 Здесь даны обзоры архивного наследия Ростовцева, в специальных статьях прослеживаются этапы его жизненного
пути и его отношения с выдающимися деятелями науки и культуры, публикуются подборки писем Ростовцева к разным лицам и конспекты отдельных его публичных лекций. Это издание, в подготовку которого, помимо самого Бонгард-Левина, огромный вклад внесли молодые петербургские ученые В.Ю.Зуев и И.В.Тункина, является богатейшим, поистине неисчерпаемым источником сведений о крупнейшем

русском антиковеде ХХ в.26 Опираясь на имеющиеся теперь в нашем распоряжении материалы, можно дать достаточно полную характеристику ученой деятельности М.И.Ростовцева. Однако прежде необходимо познакомиться с его биографией, поскольку в обстоятельствах его жизни, в его происхождении, воспитании, усвоенных общих воззрениях и научных традициях, в его общественных и личных связях, наконец, в испытаниях, выпавших на долю его страны, людей его круга и его самого во всем этом,

что составляет личную судьбу человека, мы найдем разъяснения особенностям научного творчества Ростовцева. Здесь кроется разгадка направленности его ученых разысканий, концептуального содержания его работ, наконец, даже формы их литературного воплощения. При этом еще раз подчеркнем, что жизнь Ростовцева, замечательная сама по себе, интересна еще и как своеобразное зеркало, в котором отразилась судьба целой социальной группы – русской буржуазно-дворянской

интеллигенции на исходе ХІХ и в начале ХХ столетия. Михаил Иванович Ростовцев родился 29 октября 10 ноября нового стиля 1870 г. в Житомире в семье учителя местной гимназии. 353 Его прадед Павел Ростовцев был купцом, выходцем из Ростова Великого откуда и прозвище , и принадлежал к низшему городскому сословию мещан. Но уже его дед Яков Павлович

Ростовцев сумел получить университетское образование, стал учителем, а затем и директором гимназии и дослужился до чина тайного советника, получив благодаря этому права потомственного дворянства. А отец будущего ученого Иван Яковлевич Ростовцев был уже потомственным интеллигентом и дворянином и сделал большую карьеру, дослужившись до должности попечителя учебного округа в Оренбурге и чина действительного тайного советника.
По своему происхождению будущий историк принадлежал, таким образом, к буржуазно-дворянской служилой интеллигенции, а через нее был, что называется, кровно связан с той социальной группой – верхушкой городской буржуазии, интерес и симпатии к которой определили позднее социальную направленность всего его научного творчества. Современный исследователь русской подосновы Ростовцева Маринус Вес отлично показал, как сквозь картину жизни

Римской империи у Ростовцева отчетливо проступает та русская среда, к которой он сам принадлежал, и как в жизненных установках дорогой его сердцу римской городской буржуазии сквозит тот набор ценностей, которые он сам исповедовал. В своей Социально-экономической истории Римской империи замечает Вес Михаил Ростовцев описывает падение Римской республики и основание принципата Августа и его преемников как процесс, посредством которого

нация фермеров, руководимая полуфеодальными лендлордами, стала трансформироваться в в капиталистическое и все более урбанизированное государство. Городская буржуазия играла все более важную роль, между тем как старая знать постепенно, но неуклонно отодвигалась в сторону. Политика, однако, до поры до времени была оставлена в распоряжении знати. Для того, чтобы смягчить какие-либо возможные потрясения во время этого процесса, было необходимо иметь

сильную и хорошо организованную центральную власть. Ростовцев постоянно подчеркивает ту мысль, что императоры, как правило, поддерживались городской буржуазией в провинции. Эта последняя была главной силой в империи во времена Флавиев и Антонинов, или, как называет этот режим Ростовцев, просвещенной монархии . Принципат II века в особенности является в его глазах триумфом образованных классов .
Ключевые слова в его описании – дисциплина , 354 долг , служба государству и повиновение . Все эти понятия были исполнены для Ростовцева вполне определенного внутреннего смысла. Все это, возможно, более говорит о самом Ростовцеве, его семье и среде русской буржуазии ХIХ в. вообще, чем о городской элите Римской империи. Согласно Ростовцеву не столько рождение и состояние, сколько личные качества, умение и интеллектуальные

способности были необходимы для назначения на административную должность в Риме II века .27 Социальной и политической ориентации того класса, к которому принадлежал Ростовцев, соответствовали и те интеллектуальные интересы и, в частности, то предпочтение классическому образованию, которые были характерны для официальных верхов и связанной с ними части русской дореволюционной интеллигенции. Как и его дед и отец, Ростовцев обучался в классической гимназии сначала в

Житомире, а потом в Киеве. Более того, у него рано пробудился особенный, специальный интерес к классической древности, свидетельством чего стало написанное еще в гимназические годы сочинение Администрация римских провинций во времена Цицерона , в котором уже обнаружилось характерное для Ростовцева направление научной мысли.28 Не удивительно, что по окончании гимназии он поступил на историко-филологический факультет Киевского университета, где стал специализироваться по классической древности.

Наставниками Ростовцева в Киевском университете были хорошие специалисты классики Ю.А.Кулаковский и А.И.Сонни первый скорее – историк, а второй – филолог чистой воды, занимавшийся, в частности, Дионом Хрисостомом и знаток древней русской малороссийской истории и археологии В.Б.Антонович. Хотя сам Ростовцев позднее отзывался о своих киевских профессорах довольно скептически,29 а Кулаковского даже третировал за его будто бы неудачные занятия керченскими древностями,30 нельзя сомневаться
в том, что эти ученые могли оказать на него известное воздействие, может быть, даже направить его интересы на изучение 355 тех проблем, которые позднее стали заглавными в его научной деятельности. По справедливому замечанию В.Ю.Зуева, Антонович мог пробудить в молодом Ростовцеве интерес к древностям юга России, к проблеме древнейших в этом районе этно-культурных взаимодействий, а Кулаковский – поддержать и развить интерес к финансово-административной системе

Римского государства, равно как и к античной декоративной живописи.31 Напомним, что Кулаковский сам занимался вопросами экономической истории Рима, а с другой стороны, проявлял живой интерес к помпейским фрескам, а позднее также и к росписям керченских склепов. Два года Ростовцев проучился в Киевском университете 1888-1890 , а затем, в связи с назначением отца в

Оренбург, перевелся в Петербургский университет, где пробыл еще два года 1890-1892 . В Петербургском университете новыми его наставниками стали выдающиеся специалисты – профессор всеобщей истории Ф.Ф.Соколов, бывший, как мы знаем, зачинателем в России нового, эпиграфического направления, его коллеги филологи-классики И.В.Помяловский и П.В.Никитин, тоже обратившиеся к эпиграфическим занятиям, а также молодой еще тогда

преподаватель, ученик Соколова В.К.Ернштедт, позднее ставший крупнейшим специалистом по греческой палеографии. Особенная близость установилась у Ростовцева с профессором Ф.Ф.Зелинским, одним из самых глубоких знатоков древней греческой и латинской литературы и языческой религии, блестящим лектором и пропагандистом античной культуры. Ему Ростовцев был обязан своим совершенным знанием античной литературной традиции, умением представить
творчество древних писателей в контексте идей и настроений, характерных для их эпохи, наконец, вкусом к религиозным древностям. Тогда же, в годы обучения в Петербургском университете, Ростовцев сблизился и с другим корифеем дореволюционной русской науки, выдающимся знатоком византийского и древнерусского искусства академиком Н.П.Кондаковым, который приобщил его к таинству иконографического анализа.

Увлечение методом и личностью Кондакова было столь сильным, что Ростовцев и его университетские друзья С.А.Жебелев, Я.И.Смирнов и Б.В.Фармаковский составили небольшой кружок фактопоклонников как они сами себя называли , объединенных общим интересом к памятникам древнего изобразительного искусства и общим же почитанием учителя 356 – Кондакова. Сложное переплетение интересов к античной социальной истории, к античному городу

и искусству нашли отражение в увлечении Ростовцева темою Помпей, чьей историей он стал заниматься еще в студенческие годы. По окончании университетского курса в 1892 г. он на свой счет совершил первую поездку за границу и посетил Италию и, конечно, Помпеи. Между тем началась его самостоятельная преподавательская и ученая деятельность. Хотя по окончании университского курса он был зачислен в аспирантуру, или, как тогда выражались,

был оставлен при университете для приготовления к профессорскому званию , начать службу в университете и, следовательно, получать жалованье до сдачи магистерских экзаменов было невозможно. Обычно в таких случаях будущие профессора зарабатывали себе на жизнь преподаванием в средних учебных заведениях, и Ростовцев, хотя он мог рассчитывать на поддержку семьи, не стал исключением три года 1892-1895 он провел преподавателем в царскосельской Николаевской гимназии, славившейся прекрасной постановкой
классического образования напомним, что одно время директором этой гимназии был близкий друг Ф.Ф.Зелинского, филолог-классик, переводчик и поэт И.Ф.Анненский . Тем временем он сдал магистерские экзамены, после чего получил от университета ставшую уже традиционной для молодых петербургских классиков командировку за границу для завершения своей профессиональной подготовки. Годы заграничной стажировки 1895-1898 составили важный этап в формировании

Ростовцева как ученого. За границей он много потрудился и для совершенствования своих знаний, и для установления контактов с западноевропейскими учеными, и для выбора тем будущих научных работ. Летом 1895 г. он совершил поездки по Анатолии и Греции, затем направился в Рим, где усиленно работал в библиотеке Германского Археологического института и свел близкое знакомство с

Августом Мау, руководителем раскопок в Помпеях. Зиму 1895-1896 г. он провел в Вене, работая в семинарах археолога Отто Бенндорфа и эпиграфиста Евгения Бормана. Последний обратил его внимание на тему государственного откупа в Риме, побудив заняться одной надписью из Галикарнасса от ІІ в. н.э содержавшей сведения об откупщиках – сборщиках портовых пошлин в провинции

Азии. Летом 1896 г. Ростовцев совершил поездку в Испанию, примкнув к направлявшейся туда группе друзей 357 во главе с Н.П.Кондаковым. Зимой 1896-1897 г. он работал в Национальной библиотеке и в Кабинете медалей в Париже, где свел знакомство с известным нумизматом Эрнестом Бабелоном и подружился с Морисом Пру, вместе с которым занялся изданием и исследованием древних коммерческих пломб. Летом 1897 г поездка в Тунис и

Алжир, затем пребывание и работа в Лондоне, где он познакомился по-видимому, именно тогда с издателями египетских папирусов Б.П.Гренфеллем и Дж.Магаффи, и снова Париж. Наконец, в 1898 г прежде чем вернуться в Россию новая поездка по странам Средиземноморья. К этому надо добавить интенсивную переписку и многочисленные заочные знакомства, в частности с учениками великого Моммзена Отто Гиршфельдом и
Ульрихом Вилькеном, которые и сами были выдающимися специалистами первый – по проблемам римского имперского управления, а второй – по папиро- и остракологии и истории эллинизма. Знакомство с этими представителями западноевропейской науки сыграло большую роль в становлении Ростовцева как ученого, равно как и в дальнейшей его научной карьере. Заметим в этой связи, что крупнейшая из работ Ростовцева, увидевших свет до революции в зарубежных

изданиях его Исследования по истории римского колоната – была напечатана в издававшейся У.Вилькеном серии ученых трудов – в приложении к так называемому Архиву по папирологии и родственным дисциплинам . Современному историографу бросается в глаза особенная связь молодого Ростовцева с немецкой наукой, но в этом ничего удивительного не было. Германия являлась ближайшим западным соседом России и русское антиковедение складывалось под сильнейшим

воздействием немецкой науки. В особенности это воздействие ощущалось в Петербурге, и оно достигло своего апогея к исходу ХIХ столетия, когда немецкая наука по классической древности добилась безусловно лидирующего положения в мировом антиковедении. Для Ростовцева в бытность его за границей контакты с такими немецкими учеными, как О.Гиршфельд, У.Вилькен, а затем еще и У.Виламовиц-Меллендорф и

Эд. Мейер, были тем более естественными, что они шли в русле уже сформировавшегося у него собственного научного интереса, и они оказались для него тем более продуктивными, что он никогда не становился безусловным, рабским приверженцем какой-либо одной национальной школы. 358 Но не только кабинетная наука об античности, на каком бы высоком уровне она ни находилась на Западе, оказала благотворное воздействие на молодого русского ученого.
Важно было и непосредственное приобщение к культуре средиземноморских стран, где на каждом шагу можно было натолкнуться на впечатляющие остатки античности, где элементы древней цивилизации продолжали жить не только в живописных развалинах, но и в планировке поселений и жилищ, в языке и обычаях местного населения – греков, итальянцев, французов, испанцев, жителей Северной Африки. Для Ростовцева современный средиземноморский город стал реальной опорой и источником

вдохновения в живой работе мысли, старающейся воссоздать черты античной городской цивилизации. Он полюбил эти южные города и никогда уже не мыслил ни жизни своей, ни работы вне живой связи с ними. Арнальдо Момильяно, лично знавший Ростовцева, замечает по этому поводу Быть может, качеством, наиболее примечательным в нем, была его любовь к уличной жизни. Улицы, сады, многообразная наружная деятельность средиземноморского города взывали к нему самым непосредственным

образом. Можно было видеть, что его любовь к классической истории была внушена его личным знакомством и его большой любовью к современной южной жизни, будь то в Средиземноморье или в Анатолии. Помпеи были его любимым городом с юности. Позднее он влюбился в Остию и Большую Лептис. А открытие другого города – Дуры на Евфрате – было одним из величайших свершений в его жизни .32

Вообще годы заграничной командировки были замечательным периодом в жизни Ростовцева. Он был молод, его любознательность, энергия и работоспособность не знали пределов, мозг его без устали впитывал новые знания и впечатления. Он установил контакт со многими европейскими специалистами и стал своим человеком в крупнейших центрах западного антиковедения – Риме и Вене, Париже и Лондоне.
Его статьи с 1896 г. непрерывно появлялись в западноевропейских изданиях – в венских Археолого-эпиграфических сообщениях , в Сообщениях Германского археологического института в Риме , в парижском Нумизматическом обзоре , в берлинском Филологе , в Сборнике по археологии и истории Французской школы в

Риме и др – и его имя все более становилось известным в ученом мире. Но самое главное он стремительно 359 расширил сферу своих научных интересов и занятий и, сохраняя верность общему направлению – исследованию социальной жизни Римской империи, осуществил ряд глубоких разработок по разным линиям. Картина древнего римского города по раскопкам в Помпеях, административное управление и откупная система

в Римской империи, коммерческая жизнь в частности. по свинцовым пломбам-печатям и аграрные отношения в эллинистическо-римском мире – вот те безусловно важные темы, которые были затронуты им в годы заграничной стажировки и которые в большей или меньшей степени остались главными для него и в последующее время. В Россию Ростовцев возвратился совершенно сложившимся специалистом. В 1898 г. он начал преподавать в качестве приват-доцента в

Петербургском университете и одновременно на Высших женских Бестужевских курсах. Его предметами были латынь чтение древнего автора , римская история и специальный семинар, по-видимому, по римским древностям. Его ученая карьера развивалась стремительно в 1899 г. он защитил магистерскую диссертацию об откупной системе в Риме , в 1903 – докторскую о римских тессерах . Число публикуемых им работ неуклонно возрастает, скоро

он становится одной из самых авторитетных фигур в научном мире Петербурга. С 1901 г. он – профессор Петербургского университета, в 1908 г. становится членом-корреспондентом, а в 1917 – действительным членом Российской Академии наук. Наряду с преподавательской и научной деятельностью он все более активное участие принимает в общественной жизни после 1905 г. примыкает к кадетской партии и становится ее видным деятелем, активно сотрудничает
в больших литературных и научно-политических журналах, таких, как Вестник Европы , Мир Божий и Русская мысль оба первых издавались в Петербурге, а последний – в Москве . В общественной деятельности активную помощь ему оказывает его жена Софья Михайловна Ростовцева, урожденная Кульчицкая Ростовцев женился на ней в 1901 г. и счастливо прожил с ней до конца своих дней .

Дом Ростовцевых становится одним из важных центров научной и литературной жизни в Петербурге. Нас, естественно, более всего интересует научная деятельность М.И.Ростовцева, которая с первых шагов оказалась отмечена не просто крупными достижениями, но совершенно новым – новаторским в полном смысле слова – качеством. Действительно, в истории 360 русской науки об античности с именем

Ростовцева более чем с чьим-либо еще связано формирование того актуального социально-экономического направления, которому суждено было стать заглавным в науке ХХ в. В сравнении с научным творчеством Ростовцева вклад других зачинателей этого направления, таких, как И.М.Гревс и М.М.Хвостов, оказывается гораздо более скромным, и они все отступают в тень его поистине колоссальной фигуры. Характерный для научных занятий

Ростовцева особенный интерес к социально-экономической истории античного мира первоначально реализовался на римском материале. Экономической жизни древнего Рима были посвящены обе его диссертации, изданные по тогдашнему обыкновению в качестве самостоятельных больших монографий магистерская диссертация – История государственного откупа в Римской империи от Августа до Диоклетиана СПб 1899 и докторская –

Римские свинцовые тессеры СПб 1903 . Обе опирались на материал, собранный и изученный Ростовцевым в значительной степени еще в годы его заграничной стажировки подступом к первой послужила публикация им новонайденной галикарнасской надписи, содержавшей сведения о деятельности откупщиков в Малой Азии, содержание второй непосредственно примыкало к изданию свинцовых пломб, осуществленному Ростовцевым совместнос М.Пру. В магистерской диссертации
Ростовцевым был внимательно исследован важнейший элемент экономической политики античного государства – откупная система. Начав с самых ранних свидетельств об откупах в классической Греции в частности, в речи О мистериях афинского оратора конца V в. до н.э. Андокида , охарактеризовав затем ситуацию с откупами в эллинистическом Египте и республиканском Риме, он напоследок подверг самому обстоятельному анализу данные об откупной

системе в Римской империи – сведения, содержащиеся как в литературной традиции, так и в эпиграфических и папирусных документах и относящиеся как к собственно Риму, так и к вошедшим в егue состав Египту и Иудее. Замечательны зрелость и ясность мысли, отличающие этот первый большой труд молодого ученого Ростовцеву тогда не было еще и 30 лет . Свою задачу он видит прежде всего в изучении тех следов , т.

е. тех документальных свидетельств, которые оставило по себе развитие откупной системы и постепенно сменявшей ее практики более или менее непосредственного взимания налогов имперским 361 чиновным аппаратом. Посредством скрупулезного источниковедческого анализа удается показать и общие контуры традиционной откупной системы, включая деятельность компаний публиканов, и те модификации, которые для оздоровления экономики вносили в эту систему императоры, используя для этого и возможности полисной муниципальной

структуры римского общества и опыт эллинистической монархии. При этом автор отлично сознает важность исследуемого им вопроса. Распространяться о том пишет он какое значение имеет экономическая история человечества для понимания его судеб, излишне не надо настаивать и на том, каким важным показателем экономической жизни народа является его финансовая администрация. Базу же финансовой администрации составляют агенты взимания,
способ взимания стоит в тесной и непосредственной связи с экономической жизнеспособностью народа, и если это откуп, то нет ничего важнее для выяснения себе экономического состояния страны, как уразуметь, какая форма откупа господствует в стране, в какие отношения становится государство к свободным предпринимателям, в какой мере оно регулирует и направляет их деятельность Предисловие, с.Х-ХI . Но он не только хорошо представляет себе заглавное значение экономики в жизни

общества – он отдает себе отчет также и в том, каким сложным историческим целым было Римское государство и как важно различать в его структуре и политике традиции, восходящие к эллинскому полису и эллинистической монархии, с одной стороны, и начало собственно римское, с другой. Римская империя поясняет он создалась из таких диспаратных элементов, вобрала в себя государственную жизнь стольких народов, что в истории тех ее учреждений, которые касаются жизненного нерва каждой из

этих частей, мы необходимо должны искать и найти элементы прежнего, элементы государственной мудрости доримского времени. Римское государство основалось на двух главных формах античной государственности на эллинской политии и на эллинистической монархии, слившей элементы политии с восточным территориальным единовластием. Эти основы вобрала в себя Римская империя Римская республика есть высшее развитие греческой политии,

Римская империя – распространение принципов эллинистической монархии на весь греческий, италийский и варварский мир, подразумевая под варварами и носителей старой восточной культуры и свежие кельто-германские народности. Отделить элементы 361 эллинской политии и эллинистической монархии от того, что было продуктом чисто римской государственной мудрости, указать на то, как из этих элементов создалось то, что мы зовем римским государственным откупом императорского времени, явилось второй нашей задачей там же, с.
ХI . Другой аспект экономической жизни древнего Рима и другой круг источников затронуты в докторской диссертации Ростовцева. Здесь специальному изучению подверглись римские свинцовые тессеры – своеобразные жетоны, широко распространившиеся в обиходе со времен Августа и служившие заменителем денег, своего рода контрамарками или ордерами. Они использовались государством при раздачах народу хлеба или денег, но также и частными лицами и корпорациями

в их разнообразных отношениях с клиентами. Этот материал, должным образом препарированный, проливает дополнительный и подчас весьма яркий свет на экономическую жизнь и повседневный быт древнего римского общества. Введение его в оборот – несомненная научная заслуга Ростовцева. Магистерская и докторская диссертации Ростовцева заложили прочное, поистине фундаментальное основание его занятиям римской историей. В последующие годы он с успехом продолжал исследования в первую

очередь административного управления и финансовой политики Римской империи. Здесь, помимо большой критической рецензии на книгу магистерскую диссертацию своего коллеги, петербургского историка Э.Д.Гримма о развитии римской императорской власти,33 выделяется целый ряд статей по сюжетам римской экономической истории, опубликованных в специальных зарубежных энциклопедиях Conductor – в Эпиграфическом словаре римской древности

Э. де Руджьеро, Congiarium , Ab epistulis , Fiscus и Frumentum – в Реальной энциклопедии науки классической древности Паули – Виссовы. Тот, кто пользовался энциклопедиями такого рода, знает, что публикуемые в них статьи являют собой подлинные минимонографии, знакомство с которыми составляет непременное условие для всякого, кто вновь пожелал бы обратиться к этим сюжетам. Другая серия статей на схожие или иные сюжеты римских
государственных древностей была опубликована Ростовцевым в русских энциклопедических словарях История города Рима , Сенат римский , Форум , Царская власть в Греции и Риме , Эдилы , Юлий Цезарь – в Энциклопедическом 363 словаре Брокгауза – Ефрона, Август , Ауспиции , Вилла , Ворота городские и триумфальные , Колонат – в Новом энциклопедическом словаре . Эти статьи носят более популярный характер, но и они

полезны, особенно для начинающего историка, Параллельно продолжались и развивались исследования по двум другим аспектам римской истории, составлявшим – при видимом отличии – своеобразное диалектическое единство. С одной стороны, следуя усвоенному еще в студенческие годы интересу к живой , предметной античности, представленной в археологических остатках, в развалинах древних поселений и жилищ, в памятниках древней архитектуры и изобразительного искусства, Ростовцев продолжал внимательно следить за работами археологов,

особенно в Италии. Он живо откликался на все новые находки как в любимых им Помпеях, так и в самом городе Риме, в своих публикациях стараясь со всею возможною точностью воссоздать облик римского дома и сельской усадьбы, равно как и города в целом – маленького, муниципального, каким являлись Помпеи, и столичного центра, каким был Рим.34 Итоги этих увлечений и изысканий нашли отражение отчасти в популярных брошюрах

Римский дом СПб 1902 и Древний город Рим СПб 1910 , а еще более в обстоятельной монографии Эллинистическо-римский архитектурный пейзаж СПб 1908 , отдельные разделы которой посвящены городской истории Рима Палатин и Помпей, сельским виллам и сакрально-гробничным сооружениям. Воссоздавая архитектурный облик римского города, а вместе с тем и картину жизни городских слоев римского населения, которые возбуждали в нем особенный интерес и симпатии, поскольку в них он видел аналог близким
ему городским слоям современного русского общества, Ростовцев, однако, не оставлял без внимания и всегдашний антипод городу – крестьянство. И здесь, явно откликаясь на актуальнейшую тему русской действительности, он с особым вниманием занялся разработкой проблемы колоната, стремясь понять судьбы едва ли не самого многочисленного класса сельского населения Римской империи, природу его закрепощения, столь,

364 казалось, сходную с недавно еще крепостным состоянием русского крестьянства. Поначалу Ростовцев коснулся этой темы в ряде статей общего или предварительного характера,35 а затем появилась и монография, к неудобству для русского читателя сразу же и только в немецком издании, монография, которая до сих пор остается едва ли не самым фундаментальным трудом по истории колоната Studien zur Geschichte des romischen Kolonates Leipzig-

Berlin, 1910 . И вот что замечательно как в римском архитектурном пейзаже, так и в колонате Ростовцев осознанно принимал в расчет роль исторических традиций, силу воздействия, которое оказывала на Рим цивилизация эллинизма. Сопоставляя сходные формы социальной жизни, Ростовцев выводил корни колоната как вида полусвободного арендаторства, чреватого закрепощением, из эллинизма, из практики македонских и эллинистических царей, жаловавших своим друзьям и служителям земли

с крестьянами, становившимися, по воле жалователя, зависимыми и даже прикрепленными к земле арендаторами. Вообще интерес к эллинистической эпохе у Ростовцева, начавшего с изучения истории Римской империи, был типологически вполне оправдан. В практике греко-македонских царей, управлявших обширными территориальными державами, он без труда находил истоки административной и финансовой политики римских императоров в частности, в откупной системе
, в бурном развитии греческих городов на Востоке видел прообраз расцвета городской жизни в ранней империи, а в положении зависимого сельского населения в эллинистических царствах – аналог и предвосхищение зависимого, крепостного состояния арендаторов-колонов в империи поздней. Показательно, что в одном и том же столь примечательном в научной биографии Ростовцева 1900 году, когда началась публикация серии его энциклопедических статей по римской экономике

и была напечатана первая заметка о колонате, увидели свет практически одновременно еще две его работы, знаменовавшие обращение к тематике эллинизма обширная рецензия на труд Ульриха Вилькена о греческих острака из Египта и Нубии, проливавших 365 новый свет на финансовое управление в эллинистическо-римском Египте,36 и принципиальная статья теоретического плана о развитии капитализма в древнем мире.37 В этой последней Ростовцев решительно выступил против примитивизирующей концепции

К.Бюхера, относившего классическую древность к стадии натурального, ойкосного хозяйства. Вслед за Эд. Мейером Ростовцев признавал высокий уровень развития коммерции и промышленности в античном мире, а в птолемеевском Египте склонен был усматривать особенное воплощение капиталистического начала в древности. Интерес Ростовцева к эллинизму и прежде всего к экономической жизни птолемеевского Египта в последующие годы набирал силу и находил выражение как в обстоятельных рецензиях на труды современных

ученых например, на книги М.М.Хвостова о торговле и промышленности в греко-римском Египте38 и В.Отто – о жречестве и храмах в эллинистическом Египте39 , так и в собственных оригинальных исследованиях, в том числе и в опубликованных на немецком языке статьях о зерновом хозяйстве и торговле птолемеевского Египта.40 И как в работах об экономической жизни и финансовой политике
Римского государства, о римском городе и колонате накапливались наблюдения, легшие позднее в основу фундаментальной Социально-экономической истории Римской империи , так в этих рецензиях и частных исследованиях по проблемам эллинистической экономики зрели идеи, нашедшие отражение в еще более обширной Социально-экономической истории эллинистического мира . Социально-экономическая история Рима и эллинизма – это, по сути дела, одна главная тема в научном творчестве

М.И.Ростовцева – одна, но не единственная. Другой такой же сквозной для него темой стала история античного юга России. В своем обращении к истории античного Причерноморья Ростовцев следовал традиции, 366 естественной для русского антиковедения, однако у него был здесь и свой особенный интерес. Античное Причерноморье с естественными для него контактами местных племен и греческих колонистов стало для Ростовцева своеобразным опытным полем для решения проблемы всемирно-исторической

важности, которая также была подсказана русской действительностью и волновала его не меньше, чем судьбы города или крестьянства проблемы взаимодействия Востока и Запада, возможности сближения и интеграции различных по происхождению культур. Русский патриот по своему характеру и западник по убеждениям, Ростовцев тяжело переживал отстраненность России от западного мира.

Будущее своей страны он связывал с возможностью преодоления этой отстраненности, прежде всего посредством развития городов с их буржуазией, этих естественных носителей культуры западного типа, и в любых взаимодействиях восточных и западных начал в древности или в новое время искал подтверждения своим историко-политическим расчетам. Работы Ростовцева по истории античного Причерноморья весьма многочисленны, касаются самых разнообразных сюжетов и потому лишь весьма условно могут быть разнесены по определенным рубрикам.
Все же, поскольку это входит в задачу любого историографического обзора, мы попробуем распределить северопричерноморские штудии Ростовцева по известным группам и коротко их охарактеризовать. Прежде всего можно, по-видимому, выделить группу работ, посвященных архитектуре и изобразительному искусству античного Северного Причерноморья. Начав с короткой Заметки о росписи керченских катакомб , написанной как отклик на только что опубликованную работу

Ю.А.Кулаковского,41 Ростовцев упорно продолжал заниматься этим сюжетом, пока, наконец, не дал исчерпывающее его исследование в фундаментальном труде Античная декоративная живопись на юге России СПб 1913-1914 . Это издание состоит из двух частей в первой даются описание и всестороннее исследование памятников, причем не только собственно искусствоведческое, но и историческое например, по росписям склепов и саркофагов воссоздаются черты религиозных воззрений, военного дела и даже быта населения античного

Причерноморья , вторая часть являет собой роскошно изданный атлас – 112 таблиц рисунков, многие из которых, за утратою или порчей 367 самих памятников, могут теперь служить первоисточниками для их изучения. В другую группу можно свести большое число статей, посвященных отдельным городам и государствам Причерноморья – Ольвии, Херсонесу, Хараксу, но более всего Боспору. Здесь есть подлинные исследовательские шедевры, как, например, опирающиеся

на новые эпиграфические находки статьи об отношениях понтийского царя Митридата VІ Евпатора с Ольвией42 и о херсонесском историке Сириске.43 Отметим также изящные источниковедческие этюды, заново препарирующие уже известные литературные тексты и показывающие их значение для занятий историческим прошлым Причерноморья. Мы имеем в виду написанные примерно в одно время статьи о
Страбоне и Полиэне, где, в частности, определяются возможные источники этих авторов в тех разделах их трудов, где они касаются Северного Причерноморья для Страбона это, по мнению Ростовцева Артемидор Эфесский и Гипсикрат из Амиса, а для Полиэна – Тимаген из Александрии первый – географ рубежа II-I, а два других – историки 2-й половины I в. до н.э все трое хорошо осведомленные в понтийских реалиях

и делах .44 Эти статьи касались истории Боспора, так же как и две другие великолепные работы, специально посвященные вопросу о монархической власти в Скифии и на Боспоре.45 Последние ярко характеризуют научный метод Ростовцева – присущее ему виртуозное владение самым разнообразным историческим материалом, как литературным, 368 письменным, так и археологическим, и высокую способность его идейной интерпретации.

Своеобразным итогом этих северопричерноморских штудий Ростовцева явились две его книги Эллинство и иранство на юге России Пг 1918 и Скифия и Боспор критическое обозрение памятников литературных и археологических Пг 1925 . В первой из них дается общий и достаточно популярный очерк истории народов, населявших Северное Причерноморье в античную эпоху. Описываются, с одной стороны, рано заселившие этот край киммерийцы,

скифы их-то Ростовцев и считает в соответствии с господствующим в науке мнением ветвью иранских племен , синды, меоты и сарматы, а с другой – явившиеся сюда чуть позже греки, но более всего внимание уделяется их контактам, экономическому, политическому и культурному взаимодействию. Всю работу пронизывает ряд важных идей, делающих эту небольшую книжечку подлинным кладезем исторической мудрости. Это – представление об оригинальном характере местной скифской культуры, которая не может
считаться примитивной, варварской только оттого, что греки вообще все другие народы именовали варварами. Это, далее, убеждение в плодотворности контактов греков с местным скифо-сарматским населением, поскольку итогом этого взаимодействия явилось сложение на Боспоре такой социально-политической системы и такой культуры, которые и типологически и по уровню достижений предвосхищали или даже превосходили свершения восточного эллинизма Ростовцев указывает, в частности, на реализм и пафос боспорского искусства, соперничавшего

в этом отношении с искусством пергамской школы . Наконец, здесь выражается уверенность в том, что свершавшееся в глубочайшей древности в Причерноморье плодотворное взаимодействие восточной и скифо-иранской культур не прошло бесследно для восприемников этого древнего симбиоза – славянских племен, и что уже таким путем Россия была вовлечена во всемирно-исторический культурный процесс. Общим образом совершенно отчетливо эти мысли выражены

Ростовцевым в конце его очерка, когда он характеризует состояние и судьбу северопричерноморских городов в конце античной эпохи Это были уже не те города, которые когда-то основали здесь греки. Создалось новое население и новая культура. Две струи – греческая и скифо-сарматская – слились, пока и ту и другую не залили волны германских, тюркских и славянских племен, которым 369 принадлежало будущее. Культуру свою, однако, эти новые народы унаследовали от старых ее носителей и творцов и понесли ее

с собою далеко на север и на запад с.186 . В то время как Эллинство и иранство на юге России носит научно-популярный характер, вторая книга – Скифия и Боспор является фундаментальным источниковедческим исследованием, в котором сведены воедино и подвергнуты анализу важнейшие виды источников, литературных и археологических, относящихся к истории Северного Причерноморья, и прежде всего Боспора, в античную эпоху.
Книга эта являет собой лишь первую часть – обширное источниковедческое вступление – широко задуманного труда, вторая часть которого должна была содержать изложение самой уже истории Боспорского царства и сопредельного с ним мира скифских и сарматских племен. Поспешный отъезд Ростовцева за границу летом 1918 г. прервал работу над этим капитальным произведением. Первая часть позднее, в 1925 г была опубликована главным образом стараниями

С.А.Жебелева, от второй части в архиве Ростовцева в Петербурге остались разрозненные фрагменты – отдельные главы, публикация которых, как уже упоминалось, сравнительно недавно была осуществлена в Вестнике древней истории 1989-1990 гг Из приведенного обзора научной деятельности М.И.Ростовцева явствует, какой крупной величиной был он в русском дореволюционном антиковедении. Значимость и авторитетность его позиции в ученом мире дополнительно

подчеркивались и утверждались интенсивной критической и публицистической деятельностью. Он был непременным и подчас весьма суровым рецензентом всех сколько-нибудь заметных трудов русских и иностранных ученых по интересующим его проблемам эллинистическо-римской истории или античного Причерноморья к указанным выше наиболее крупным рецензиям добавим в этой связи еще одну – на сочинение И.И.Толстого о религиозных древностях и, в частности, о культе

Ахилла в Причерноморье .46 Его публицистическая деятельность ярко иллюстрируется статьями исторического или историко-публицистического характера в популярных журналах Русская мысль , Мир Божий и Вестник Европы и здесь тоже к ранее названным таким его статьям добавим еще одну – Мученики греческой 370 цивилизации в I и II вв. по Р.Х. ,47 где античный материал использовался для полемики с антисемитизмом .
Еще одним свидетельством научной энергии и авторитета Ростовцева может служить то, что в 1900-е гг. он неоднократно выступал инициатором и редактором переводов на русский язык крупнейших трудов западных антиковедов Очерка римской истории и источниковедения Б.Низе изд.3-е, СПб 1910 , Истории античного коммунизма и социализма

Р.Пельмана СПб 1910 , Эллинистическо-римской культуры Ф.Баумгартена, Ф.Поланда и Р.Вагнера СПб 1914 . С другой стороны, показательна широкая публикация его собственных трудов за границей. Практически все его крупные работы по эллинистическо-римской тематике довольно скоро переиздавались за границей в переводе на немецкий язык так именно было с обеими его диссертациями и с работой об эллинистическо-римском архитектурном пейзаже , а некоторые сочинения как, например, серия

энциклопедических статей по истории Рима, статьи об экономике греко-римского Египта и большой труд о колонате сразу же составлялись им для публикации за границей и в русской версии их просто нет о чем, конечно, приходится только пожалеть . Наконец, значение ученой деятельности Ростовцева подчеркивается его участием в международных конгрессах – І и ІІІ Археологическом в Афинах и Риме, 1905 и 1912 гг. и

ІІІ и ІV Историческом в Берлине и Лондоне, 1908 и 1913 гг где его доклады всегда возбуждали внимание и интерес. О признании его ученых заслуг Российской Академией наук мы уже упоминали. Таким образом, не будет преувеличением сказать, что уже в дореволюционный период Ростовцев стал одним из самых выдающихся лидеров современной науки об античности. Но он был не только ученым – он был еще и учителем, и об этой стороне его деятельности также необходимо

сказать несколько слов. Конечно, своеобразным наставником он выступал уже и в своих трудах, содержавших не только богатую историческую информацию, но и широкие новые идеи, оригинальную интерпретацию исторических явлений и процессов, а для внимательных читателей, для желающих учиться – также и массу ценнейших методических указаний. Но он был учителем науки и в самом прямом смысле, поскольку преподавал в Петербургском университете и на Высших женских курсах.
При этом надо подчеркнуть, что он отнюдь не был преподавателем- 371 эмпириком, но обладал продуманной системой взглядов на задачи и методы классического образования. Что это были за взгляды, какой широтой и благородством они отличались об этом можно судить, в частности, по статье Ростовцева, посвященной памяти одного из его университетских учителей – филолога-классика П.В.Никитина.48 С полным одобрением перелагает здесь

Ростовцев текст официальной записки, составленной Никитиным в защиту классического образования в России см. выше, в разделе, посвященном П.В.Никитину . С интересом и сочувствием выписывает он также и те девизные высказывания древних, на которые любил ссылаться его наставник приводим их в современных переводах – Не беда сказать лишний раз, если этому сколько ни учись, все мало

Сенека, Нравственные письма к Луцилию, 27, 9, пер. С.А.Ошерова Любое умение в отрыве от справедливости и других добродетелей оказывается хитростью, но не мудростью Платон, Менексен, 246 е, пер. С.Я.Шейнман-Топштейн Свободнорожденному человеку ни одну науку не следует изучать рабски. Правда, если тело насильно заставляют преодолевать трудности, оно от этого не делается хуже, но насильственно

внедренное в душу знание непрочно Платон, Государство, VІІ, 536 е, пер. А.Н.Егунова . С полным одобрением перелагает Ростовцев и текст официальной записки, которую Никитин составил в связи с обсуждавшимся уже тогда вопросом о судьбе классического образования в России. И, как и его старший коллега, он прозревал огромную опасность для всего историко-филологического цикла наук, если бы оказались осуществлены предложения радикальных

критиков докучного классицизма и, в качестве первого шага, было бы уничтожено преподавание древних языков в средней школе.49 Но Ростовцев был не только теоретиком, но и великолепным практиком университетского преподавания. Он обладал редким сочетанием педагогических талантов, позволявших ему с одинаковым блеском читать лекции, вести семинарские занятия и руководить работою начинающих исследователей. В России у него было 372 немало учеников, старавшихся усвоить его методы, и среди них – известный специалист
по римской истории профессор Мария Ефимовна Сергеенко 1891-1987 гг В ее неопубликованных воспоминаниях, копию с которых она в свое время любезно предоставила нам, содержится следующий исполненный любви и признательности отзыв о Ростовцеве, ученицей которого она была на Бестужевских курсах Михаил Иванович играл в жизни Курсов роль не меньшую, чем

Гревс. С какой щемящей отрадой вызываю я в памяти его облик невысокую коренастую фигуру с волосами бобриком и бритым квадратным лицом римлянина. Был он неумолимо строг, беспощадно требователен к нашей работе и трогательно заботлив о нас, наш грозный учитель и наш добрый старший брат Он знал своих учениц, любил их и любил их учить. Занятия у него захватывали круто и властно. Время для нас, учениц его семинария, мерялось промежутками от четверга до четверга, т.е. от одного

занятия до другого, и свободным был только четверговый вечер, остальные дни надо было готовиться к Ростовцеву . Читался ли текст древнего автора, читались ли надписи – все нужно было комментировать, и обязанность эта распределялась между слушательницами. Комментарий был делом нелегким перебирали груды материала, часто упускали нужное, терялись среди сшибки противоречивых утверждений. А надо было прийти к каким-то стойким заключениям и обосновать их.

Судагыня Михаил Иванович слегка картавил , важно не то, что вам кажется, а то, что есть на самом деле благоволите это доказать . Quod est demonstrandum – слова эти были постоянно на устах нашего учителя, и до сих пор они звучат для меня как колокол, зовущий на верную дорогу . Выдающийся ученый и признанный мэтр, Ростовцев в силу своего активного темперамента не только не избегал, а, напротив, вращался в самой гуще внеуниверситетской общественной жизни.
Стараниями его самого и его жены квартира их в Петербурге на Большой Морской стала одним из влиятельных литературных салонов, где обсуждались все художественные и научные новинки и где формировалось общественное мнение. На вечерах по вторникам у Ростовцевых можно было встретить выдающихся представителей русской культуры поэтов И.А.Бунина и А.А.Блока, художника Л.С.Бакста, известных ученых – историка

Н.И.Кареева и литературоведа Н.А.Котляревского и др.50 373 Приверженец либеральных взглядов западнического толка, Ростовцев, как уже упоминалось, рано примкнул к кадетской партии и близко сошелся с ее лидером П.Н.Милюковым. Переворот, осуществленный большевиками в октябре 1917 г он решительно не принял, увидев в нем проявление темной силы – бунта низов, грозящего

России полным уничтожением культуры. Всегда актуализировавший свои научные занятия, Ростовцев немедленно откликнулся на новую революцию в России очерком о Гражданских войнах в Риме очерк этот под заглавием Рождение Римской империи печатался в Вестнике Европы за 1918 г 1-4, а затем в том же году вышел и отдельным изданием . Здесь Ростовцев впервые и именно по отношению к

Гражданским войнам ІІ-І вв. до н.э. развил идею о губительном выступлении армии, составленной из низов и возглавляемой честолюбивыми политиками, как главной причине разрушительной социальной революции – идею, которую он позднее перенес на трактовку смут в Римской империи в ІІІ в. н.э. Позицию неприятия Октябрьской революции Ростовцев выражал и открыто, в различного рода публичных заявлениях.

Последствия неминуемо должны были сказаться, и Ростовцев летом 1918 г. решился покинуть Россию. Его отъезд, оформленный как академическая командировка для научных занятий в библиотеках и музеях Западной Европы, фактически был бегством, поэтому он ничего практически не смог взять с собой – ни своих бумаг, ни книг. Бумаги – записные книжки, письма, рукописи лекций, научных и публицистических работ – оказались впоследствии распылены, но все же значительная их часть хранится и поныне в
ЦГИА и в Архиве РАН. Что же касается книг Ростовцева, его личной библиотеки, то она впоследствии была передана Научной библиотеке Ленинградского университета, составив там отличный, хорошо подобранный фонд античных авторов и пособий по классической древности.51 Оказавшись за границей, Ростовцев через Швецию добрался до Англии, где он провел первые, самые трудные для него два года эмиграции.

Какое-то время он пробыл в Оксфорде, но дружеских контактов с английскими коллегами не сложилось и должности в 374 Оксфордском университете он не получил впрочем, не известно в точности, добивался ли он этого места . В эти годы он кое-что перепечатывал из своих прежних работ, перерабатывая их для английских или французских изданий, а также активно занимался политической публицистикой, публикуя язвительные статьи против большевиков и новой утвердившейся в России власти.

Жизнь Ростовцева за границей вошла в сравнительно нормальную колею только тогда, когда он получил приглашение в США, в Университет Мэдисона штат Висконсин . Проработав там пять лет 1920-1925 , он перешел в несравненно более престижный Йельский университет в Нью-Хейвене, штат Коннектикут , где его по-настоящему оценили и где для него были созданы самые благоприятные условия. По предложению Ростовцева Йельский университет даже включился в начатые еще французами широкомасштабные

раскопки древнего поселения на Евфрате Дура-Европос, развалины которого были обнаружены после Первой мировой аойны. Совместная американо-французская экспедиция провела здесь десять археологических сезонов 1928-1937 гг благодаря которым эллинистическая а позднее парфянская, римская и снова иранская крепость Дура-Европос стала сирийскими Помпеями . Ростовцев руководил как самими археологическими работами, так и изданием девяти томов предварительных сообщений окончательная публикация материалов была осуществлена
лишь после Второй мировой войны .52 В Йельском университете Ростовцев активно работал до 1939 г когда, отойдя от преподавания, он перешел на положение заслуженного профессора. Он тяжко переживал начало Второй мировой войны, которая вновь пробудила в нем опасения за судьбу западной цивилизации, культуры и науки. По свидетельству одного из его учеников, тоже эмигрировавшего из России и прижившегося в Америке Э.Бикермана его свидетельство известно нам в передаче

С.Л.Утченко , мучила Ростовцева и сильная тоска по родине. В довершение ко вcему в последние годы жизни его постиг тяжелый недуг, лишивший возможности продолжать творческую работу. Он умер в Нью-Хейвене 20 октября 1952 г. 375 В американский период научная деятельность М.И.Ростовцева пережила новый подъем. По меткому наблюдению

А.Момильяно, то, что для другого человека в его возрасте Ростовцеву было к моменту эмиграции 48 лет обернулось бы совершенной трагедией, для Ростовцева, сумевшего пережить кризис, стало новым импульсом к творчеству.53 В написанных и изданных за границей новых катитальных трудах по социально-экономической истории античного мира он на свой лад, со страстью и увлечением, свел счеты с действительностью.

В Социально-экономической истории Римской империи The Social and Economic History of the Roman Empire. Oxford, 1926 и Социально-экономической истории эллинистического мира Social and Economic History of the Hellenistic World, Vol.I-III, Oxford, 1941 он не пожалел красок на описание античных городов, этих главных очагов цивилизации,

и их деятельного населения, тех общественных слоев, которые он определял общим понятием буржуазия . И каждый раз он пытался понять причины упадка и римской цивилизации, и – что случилось еще ранее – эллинистической. В случае с Римской империей он видел причину исторической трагедии отчасти в косной политике Римского государства и вторжениях варваров, но еще более – и здесь его пером прямо водил его русский опыт – в роковом отрыве городской цивилизации и буржуазии от крестьянства, от всех вообще низов,
которые, наполнив армию и увлекая за собой солдатских императоров, взяли в ІІІ в. губительный верх над городом. В случае с эллинизмом он главную причину упадка относил на счет государственной политики эллинистических царей, своими регламентациями сковавших предпринимательскую инициативу и деятельность средних городских классов, а кроме того, разумеется, и на счет римских завоевателей, своими разрушениями и вымогательствами довершивших общий кризис.

Заключая этот раздел, попытаемся сжато оценить тот вклад, который М.И.Ростовцев внес в современную науку об античности. Его деятельность как исследователя античного мира была исключительно разнообразной и плодотворной. Все же можно выделить те главные разделы древней истории, которые в особенности привлекали его внимание и где он сделал более всего. Это – социально-экономическая история

Римской империи, эллинизм и 376 античное прошлое Причерноморья. В каждом из этих разделов он вскрыл своими исследованиями глубинные пласты социально-экономической жизни, знание которой признано теперь непременным условием адекватного постижения античности. В истории Римской империи Ростовцев обнажил и исследовал важнейший нерв древней государственной жизни – финансовую, именно откупную систему, проследил истоки и показал существо важной социальной новации

– колоната, наконец, изучил по существу и предложил общее истолкование – пусть спорное и тенденциозное – имперскому кризису ІІІ в. и последующему крушению античного мира. В истории эллинистического времени, куда его увело стремление познать истоки той универсальной системы, которая при римском господстве охватила весь античный мир, Ростовцев не только исследовал отдельные структурообразующие элементы, такие, в частности, как самоуправляющийся
город, крупное поместье и царская власть, но и определил общие контуры и судьбы как социально-экономической системы, так и цивилизации эллинизма в целом. Наконец, в истории античного Причерноморья, области, особенно дорогой отечественному антиковедению, Ростовцев досконально разработал тему взаимоотношений античности с миром окружающих варваров, показал оригинальность вклада обоих контрагентов – греческих городов и скифо-сарматских племен и, таким образом,

обосновал значение этнокультурного взаимодействия как решающего фактора исторического развития. Некоторые увлечения, проявленные Ростовцевым при оценке достижений причерноморских иранцев т.е. скифов в государственном строительстве и культуре, равно как и степени конструктивного взаимодействия их с греками, не могут поставить под сомнение его большие заслуги в разработке темы античность и варвары .54 Обладая концептуальным складом ума, непрерывно обогащая изучение античности все новыми и новыми

идеями, Ростовцев всегда старался опереть их на должное документальное основание. При этом он резко расширил источниковую базу и открыл новые возможности интерпретации свинцовых пломб и тессер – для реконструкции римской экономической жизни и быта, папирусов – 377 для изучения экономической системы эллинизма, памятников архитектуры и изобразительного искусства – для воссоздания живого облика античности как в классических, центральных ее регионах, так и на периферии,

в Причерноморье и на Переднем Востоке. Но и в работе с традиционными видами письменных источников, с памятниками литературными и эпиграфическими, он показал себя несравненным мастером. Его источниковедческие штудии по античному Причерноморью, и среди них в особенности, конечно, Скифия и Боспор , являют собой сокровищницу драгоценных мыслей, проливающих свет не только на значение тех или иных конкретных исторических данных, но и на более общие аспекты античной традиции например,
на роль Эфора в развитии идеализирующей варваров тенденции или на развитие в Причерноморье собственной, местной исторической традиции . В лице Ростовцева в русской науке ярко выступил новый тип деятельного человека, столь характерный для России рубежа ХІХ-ХХ вв. Интеллектуально одаренный и энергичный, эрудированный и богатый идеями, разносторонний, но и предельно дисциплинированный в своих занятиях,

Ростовцев воплощал в себе ту новую европейскую культуру творчества, которая проявилась и в таких его замечательных соотечественниках и современниках, как И.А.Бунин, С.В.Рахманинов, Ф.И.Шаляпин, а еще раньше – П.И.Чайковский. Его научное творчество оказалось исключительно результативным именно потому, что оно было в высшей степени органичным оно питалось традициями мирового антиковедения, но в то же время получало

импульсы и от отечественной действительности. В ряду проблем античной истории, которыми занимался Ростовцев, главнейшие безусловно те, что были навеяны русской современностью города и средние городские классы буржуазия как главные носители цивилизации драматическая коллизия города и деревни, городских классов и крестьянства соотношение индивидуального предпринимательства и регламентаций, исходивших от сильной государственной власти, чье существование необходимо для поддержания державного политического

единства наконец, взаимоотношения культур Востока и Запада и возможность их плодотворного взаимодействия и интеграции.55 378 До какой степени направление исследований Ростовцева оказалось созвучно общему движению научной мысли нашего столетия, с ее характерным вниманием к фундаментальным социально-экономическим и этнокультурным процессам – это видно из того, что творчество Ростовцева, будучи интегральной частью мирового после
эмиграции – западного антиковедения, обнаруживает вместе с тем удивительную близость с последующей, утвердившейся на его родине марксистской историографией – близость и в выборе предметов исследования и даже в наборе понятий и терминов. Это замечено не только современными исследователями его творчества56 – это ощущал и сам Ростовцев. Недаром в предисловии к Социально-экономической истории эллинистического мира он с таким упорством открещивается от всякого

родства с марксизмом. Но сходство, очевидно, и объяснялось тем, что и Ростовцев, и позднейшая советская историография получали импульсы от сходных или даже одних и тех же сил – от новейшей социологической философии и современной российской действительности. При всем том решающим оказалось не сходство, а различие, именно принципиальное расхождение политических установок и обусловленная этим разность идейных трактовок исторических явлений и процессов.

Отсюда понятно и другое как бы ни складывались обстоятельства позднее, не приходится отрицать большого воздействия трудов Ростовцева на последующее развитие русской советской науки об античности. В советское время имя Ростовцева или вовсе обходилось молчанием, или упоминалось в сугубо критическом контексте, но его не забывали, его работы читались, и идеи, брошенные им, давали всходы. Можно без труда назвать целый ряд крупных тем или направлений в советской историографии античности,

которые так или иначе восходили к Ростовцеву архитектурный облик и жизнь античного города противостояние и взаимодействие полиса и территориальной державы, эллинистической монархии и Римского мирового государства роль государства в экономической жизни эллинистического и римского общества типология форм зависимости, в частности на примере колоната проблема взаимоотношений античности с миром варварских племен, в первую очередь в Причерноморье продиктованные определенным решением этой проблемы 379
представления о двусторонности греческой колонизации, о высоком уровне и оригинальном характере скифской государственности и культуры, об эллинизме на Боспоре, упреждающем эллинизм на Переднем Востоке развитие универсальной и локальной античной историографии формирование в русле историко-этнографической традиции нового жанра этнографической утопии начиная с Геродота и Эфора и т.д. и т.п. Древнее изречение гласит habent sua fata libelli – книги имеют свою судьбу.

В данном случае приходит на память и его парафраза habent sua fata scriptores – писатели имеют свою судьбу. Отрадно сознавать, что имя М.И.Ростовцева, трудами которого мы никогда не переставали пользоваться, теперь в полном объеме возвращено отечественной науке об античности. Представители Петербургской школы И.М.Гревс и М.И.Ростовцев внесли решающий вклад в разработку социально-экономической истории античного мира, но они,

разумеется, были не единственными, кто на рубеже ХIХ-ХХ вв. обратился к изучению этой стороны классической древности. Много сделал в этом плане представитель Московской школы, ставший профессором в Казани, Михаил Михайлович Хвостов 1872-1920 гг. .57 Сын видного крымского юриста отец его был товарищем прокурора

Симферопольского окружного суда , Хвостов родился и вырос в Керчи. Здесь он заложил основы своего гуманитарного образования, обучаясь в местной классической гимназии. По завершении гимназического курса он окончил его с золотой медалью в 1891 г. Хвостов поступил на историко-филологический факультет Московского университета. Здесь он прошел хорошую историко-филологическую школу 1891-1895 гг

Его наставниками были видные ученые филолог-классик В.А.Шеффер, всеобщие историки В.И.Герье и П.Г.Виноградов, знатоки отечественной истории и культуры В.О.Ключевский и П.Н.Милюков. 380 Особенно велико было воздействие Виноградова, специалиста, строго говоря, по истории западного средневековья, однако читавшего курсы и по другим разделам всеобщей истории и временами властно вторгавшегося и в собственно античную историю.
От Виноградова Хвостов усвоил повышенный интерес и вкус к занятиям социально-экономическими вопросами. Отражением начавшегося углубления Хвостова в социально-экономическую историю древнего мира стало его выпускное сочинение Внутренний кризис в Спартанском государстве и реформа III в. до н.э удостоенное высокой оценки.58 По завершении университетского курса Хвостов, по представлению П.Г.Виноградова, был оставлен при университете для подготовки к профессорскому

званию. В 1900 г по сдаче магистерских экзаменов, он был допущен к чтению лекций в качестве приват-доцента в Московском университете, но уже в том же году принял исходившее от того же Виноградова и казанского профессора Ф.Г.Мищенко предложение перейти в Казанский университет. Мотивы этого перехода не слишком ясны не исключено, что молодой ученый искал более широких возможностей для своей ученой деятельности, и если таковы были его расчеты, то они вполне

оправдались. В казанский период 1901-1918 гг. Хвостов вырос в крупного специалиста – преподавателя и исследователя античной истории. Он начал как приват-доцент, по защите магистерской диссертации в 1907 г. был назначен экстраординарным, а в 1914 г ординарным профессором Казанского университета. Параллельно с университетом он вел занятия на учрежденных в Казани в 1906 г. Высших женских курсах, причем здесь в течение первых двух лет существования этого института

исполнял достаточно ответственные и обременительные обязанности помощника директора. Он был активным членом, а с марта 1914 г. и председателем существовавшего при Казанском университете Общества археологии, истории и этнографии. Авторитетное положение и высокое уважение, которые Хвостов скоро снискал в Казани, были естественною причиною того, что ему неоднократно поручали представлять
свой университет на различных ответственных научных и педагогических конференциях. Так, в 1908 г. он был делегирован для участия в Международном историческом конгрессе в Берлине, а в 1913 г для участия в совещании 381 в Петербурге, созванном для подготовки очередного Исторического конгресса, который должен был состояться в столице России в 1918 г. Наконец, в 1918 г. он был избран делегатом для участия в созванном в

Самаре по инициативе Учредительного собрания Совещании по организации народного образования. Отъезд Хвостова осенью 1918 г. для участия в очередном заседании в Самаре имел, однако, трагические последствия в условиях Гражданской войны он оказался отрезан от Казани и, в конце концов, должен был искать пристанища в Томске. В октябре 1918 г. он был официально прикомандирован к

Томскому университету, в декабре 1919 г. был избран здесь профессором по кафедре всеобщей истории, но уже в феврале следующего года неожиданно, в расцвете творческих сил, скончался, став жертвою сыпного тифа. Ученая деятельность Хвостова была сравнительно недолгой, но он многое успел сделать. Главной областью его научных занятий была социально-экономическая история античного мира. Начинал он с изучения экономического развития ведущих полисов

Эллады – Спарты и Афин. Первой были посвящены его выпускное сочинение в Московском университете, а затем статья, которой он дебютировал в Ученых записках Казанского университета.59 В этих работах он прослеживал перерождение спартиатского землевладения в V-IV вв в особенности после принятия закона Эпитадея, практически санкционировавшего мобилизацию земельной собственности в

Спарте. При этом он доказывал, что новая спартанская олигархия была столь же землевладельческой, сколь и денежной, что, в стремлении своем к новейшему комфорту и роскоши, она ориентировалась на торгово-промышленные занятия, так сказать, втягивалась в них отчасти через посредство разных агентов – периэков или чужеземцев, отчасти непосредственно, становясь владельцами ремесленных мастерских и обращаясь к торговле. Древнейшей социально-экономической истории Афин касались две другие статьи
Хвостова.60 Первая трактовала о последствиях реформы Солона для афинской землевладельческой знати, которая в результате прямых материальных потерь из-за отмены Солоном 382 долговых обязательств , а еще более вследствие открывшейся скупки земли богатыми горожанами утратила прежнее свое господствующее положение. Во второй статье исследовались социальные основы явившегося вскоре после реформ

Солона тиранического режима Писистратидов. По мнению автора, древняя тирания в Афинах опиралась на разнородные силы, среди которых, помимо увлеченного демагогией демоса, были и группы эвпатридов как пострадавшая от преобразований Солона прослойка эвпатридов-землевладельцев, так и новая торгово-денежная знать, капиталисты . Первые надеялись обрести в тирании заслон против сельского демоса, вторым импонировала державная политика тиранов на море.

Однако, когда обнаружилось, что тираны не собираются делиться своею властью с капиталистами , последние выступили против тирании. Совершенно очевидно, что взгляды Хвостова об экономической жизни классической Греции были пропитаны модернизаторскими представлениями в духе Эд. Мейера. Это подтверждается и теоретическими его изысканиями и, в частности, разбором знаменитой полемики между Эд. Мейером и К.Бюхером, где он, при некоторых впрочем, довольно существенных оговорках,

в принципе принимает сторону Мейера.61 Отсюда – то особенное внимание к роли товарно-денежных отношений и та готовность свести последствия экономического развития в древности к росту капитала и формированию класса капиталистов, которые ясно выступают и в упомянутых этюдах Хвостова о социально-экономическом развитии Спарты и Афин, и в его главных, фундаментальных трудах, посвященных экономической истории эллинистическо-римского
Египта. Обращение Хвостова к экономической истории эллинизма, притом именно Египта, было стимулировано прежде всего открытием и введением в оборот огромного числа папирусов, среди которых большую долю составляли документы хозяйственного назначения. Хвостов рано оценил значение этого драгоценного материала и в казанский период своей ученой деятельности 11 раз выезжал в заграничные командировки с целью изучения западноевропейских коллекций папирусов, в частности,

в Вене, Оксфорде, Лондоне и Берлине.62 Результаты первоначальной ознакомительной работы Хвостов 383 обнародовал в содержательных журнальных статьях,63 а изученный материал был затем положен в основу двух основательных монографий, ставших его диссертациями – магистерской и докторской. Обе работы были посвящены важным проблемам торговли и промышленности греко-римского Египта, но обе мыслились как первые пробные шурфы в глубоком и всестороннем изучении экономики эллинизма

чем и объяснялись их сложные названия . При этом обе были защищены на историко-филологическом факультете Петербургского университета соответственно в 1907 и 1914 гг в чем надо видеть признание ведущего значения Петербургской антиковедной школы. Официальными оппонентами оба раза выступали крупные специалисты и знатоки предмета М.И.Ростовцев и Б.А.Тураев, согласно оценившие исследования, выполненные молодым казанским ученым, как крупное достижение отечественной науки.64

Первая из этих работ была опубликована под названием Исследования по истории обмена в эпоху эллинистических монархий и Римской империи. I. История восточной торговли греко-римского Египта Казань, 1907 . Здесь скрупулезно была воссоздана картина торговых связей Птолемеевского Египта с юго-восточными странами – Эфиопией,
Аравией, Индией. При этом досконально были изучены виды товаров, ввозимых и вывозимых Египтом, и сделаны важные выводы о далеко зашедшем к тому времени в древнем мире разделении труда, обусловившем значительный рост торговых связей. Последнее же, по мнению автора, является важнейшим показателем экономического прогресса, так что и в данном случае, наблюдая расширение и усложнение торговых операций в эллинистическо-римское время, мы можем говорить о его прогрессивном отличии от предшествующих эпох.

Вообще, настаивал Хвостов, как в области духовной культуры мы можем проследить развитие от очень низкого уровня до весьма 384 сложной культуры эллинизма и Римской империи, так и в чисто экономическом развитии можно отметить постепенный переход от низших хозяйственных форм до довольно высоких .65 То, что такой высокой формой, отличающей экономику эллинистическо-римского мира, оказывалась именно широко развитая международная торговля, имело большое значение для выработки более правильного, сбалансированного

представления об экономике античного мира вообще. Во всяком случае, как верно подчеркивал один из современных рецензентов монографии Хвостова о торговле греко-римского Египта И.Н.Бороздин, эта работа лишний раз наносит удар представлению о замкнутости античного хлзяйства и конкретно указывает на развитие обмена и широкий размах торговли в древнем мире .66 Отмечая общее для эллинизма поступательное экономическое развитие,

Хвостов вместе с тем не упускал из виду отличительную особенность экономической жизни в крупных эллинистических монархиях, в особенности, конечно, в Египте, где и внешняя и внутренняя торговля находилась под контролем центральной власти. При этом в Египте можно обнаружить наличие настоящей государственной монополии в торговле целым рядом ценных продуктов, таких, как благовония, растительное масло, сукно и др. Корни этого явления надо искать во взаимодействии традиционных для
Востока форм организации экономической жизни и выработанных греками к исходу IV в. до н.э. представлений о возможном ведении товарно-денежного хозяйства при участии государства ср. идеи, развитые Ксенофонтом в трактате О доходах . Та же черта в экономической жизни Птолемеевского Египта выявляется Хвостовым и во второй его диссертации Очерки организации промышленности и торговли в греко-римском

Египте. I. Текстильная промышленность в греко-римском Египте Казань, 1914 . Предметом исследования избрана здесь текстильная промышленность ввиду ее, так сказать, органического характера, поскольку она естественно выросла на почве сельского хозяйства. И здесь тоже скрупулезно исследуются виды текстильного ремесла производство льняных тканей, выработка шерстяных тканей, изготовление дорогого тонкого материала – виссона.

Затем выявляются различные категории ткацких мастерских – частных, но работавших под 385 контролем государства, и собственно государственных, или царских кроме того, особую категорию составляли мастерские при храмах. Внимательно рассмотрены также состав самих ремесленников и их взаимоотношения с государственной властью, поскольку их деятельность была поставлена под контроль царской администрации. Так как ведущим типом производства были небольшие мастерские, рассеянные по селениям, то большую часть

ткачей естественно сотавляли те же крестьяне, традиционно сочетавшие земледельческие занятия с ремесленными. Это были люди формально свободные, но фактически закрепощенные государством, поскольку вся их производственная деятельность проходила под контролем чиновников. В более крупных царских и храмовых мастерских скорее всего работали наемные рабочие, хотя не исключена была возможность использования и рабского труда. Особую весьма распространенную категорию наемных работников составляли ученики, отдаваемые родителями
в учение к мастерам – владельцам мастерских. Среди найденных в Оксиринхе папирусов некоторые содержат договора, заключавшиеся между родителями и мастерами относительно условий использования учеников на работах и платы, которую за это должны были уплачивать мастера родителям. Особое внимание исследователя привлекает роль центральной государственной власти в организации текстильной промышленности в Египте. Поскольку крестьяне-ткачи сидели на царской земле, сплошь и рядом работали

на сырье, предоставляемом государством, находились под неусыпным мелочным контролем царской администрации и изготовленные ткани сдавали правительственным сборщикам налогов или откупщикам эта роль поистине была определяющей. Можно сказать и так поскольку государственная власть в Птолемеевском Египте организовывала и финансировала рассеянное по селениям мануфактурное производство текстиля, она выступала в функции своеобразного капиталистического центра и играла важную позитивную

роль. Однако проводимая этой же властью мелочная регламентация всей производственной жизни ради извлечения в пользу казны максимально возможного дохода парализовывала промышленную деятельность и грозила привести страну к экономическому застою и оскудению. Впрочем, важным коррективом к этой картине было отмечаемое Хвостовым в жизни Птолемеевского Египта постепенное нарастание 385 проникающей из Греции частной предпринимательской инициативы и вытеснение ею традиционного для этой страны принципа

государственной монополии. Важность этого наблюдения Хвостова подчеркнул и высоко оценил в своей рецензии М.И.Ростовцев, но он же поставил автору в упрек, что тот не проследил подмеченное движение до конца, поскольку оно носило временный, преходящий характер. С III в. н.э – писал рецензент начинается новое движение, приводящее промышленность вновь в зависимые
отношения от государства. К сожалению продолжал он автор этой фазы эволюции не проследил и даже не указал на симптомы, подготовлявшие эту новую стадию .67 Эти недосказанные Хвостовым выводы будут позднее сделаны самим Ростовцевым в его книгах по социально-экономической истории эллинистического мира и Римской империи. Небольшим, но интересным дополнением к этим обширным диссертационным работам Хвостова служит статья, специально посвященная им такой традиционно важной теме в жизни

Птолемеевского Египта, какой была организация ирригационных работ.68 На примере Файюма, откуда дошли соответствующие папирусные документы от III в. до н.э автор показывает, как для проведения необходимых работ использовались и натуральные повинности населения, и – в гораздо большей степени – наемный труд как в последнем случае работы велись и хозяйственным способом , т.е. непосредственно самим государством, и через подрядчиков именно при возведении всех сколько-

нибудь сложных сооружений . При этом в Птолемеевское время использовались и частные средства, но главным образом – государственные, между тем как в римское время доля частных капиталов резко возрастает в сравнении с общественными городскими и достигает отношения 2 1. Главной научной заслугой Хвостова была разработка проблем экономической истории эллинизма на примере Египта. При этом известная модернизация античной истории в духе

Эд. Мейера и М.И.Ростовцева, в частности завышенная оценка уровня развития товарно-денежных отношений капитализма в древности, не помешала ему вскрыть весьма существенные черты экономической 387 жизни античного Египта. Наиболее важным было выявление, с одной стороны, мощной государственной монополии в наиболе значимых отраслях промышленности и торговли, а с другой – противоборства частной инициативы с этим традиционным для Египта господством государственного начала. Эти наблюдения близко сходились с теми выводами, к которым
склонялся и Ростовцев. Более того, можно думать, что исследования Хвостова в какой-то степени предопределили окончательные суждения Ростовцева о государственном капитализме в век эллинизма в том виде, как они будут им сформулированы в его трудах эмигрантской поры. Так или иначе, очевидно большое значение трудов Хвостова по социально-экономической истории древнего мира.

Внимание к проблемам этой истории нашло отражение также и в общих лекционных курсах Хвостова по истории древнего Востока, Греции и Рима, читанных им в Казанском университете и на Казанских Высших женских курсах.69 Помимо этого, лекционные курсы Хвостова свидетельствуют о большом его интересе к общим вопросам исторической науки, к ее истории и методологии. Об особом внимании

Хвостова в его университетских курсах к историографии, равно как и об общей его манере препарировать предмет своих чтений, выразительно свидетельствует один из его учеников Н.П.Грацианский Лекции Михаила Михайловича именно толкали слушателей к приобретению и расширению знания, а не давали этого знания в окончательном виде. Здесь не было и не могло быть места ученому догматизму. Какой отдел всеобщей истории Михаил Михайлович ни излагал в аудитории, он непременно начинал с того,

что мы привыкли называть историографией вопроса. Как и кем разрабатывался круг данных вопросов раньше, как разрабатывается он теперь, что в настоящее время выдвинуто наукой в первую очередь, как должно пойти строго научное исследование в дальнейшем – вот таково было преимущественное содержание лекций Михаила Михайловича. Как мы видим, эти лекции 388 лишь вводили слушателей в круг определенных знаний, ставили их во всеоружии новейших научных данных на широкую дорогу самостоятельного познания .70
Подтверждением живого интереса Хвостова к истории исторической науки, к ее прошлому и современным научным течениям могут служить опубликованные им многочисленные рецензии на новые труды по всеобщей истории Э.Лависса и А.Рамбо, Эд. Мейера, П.Гиро и др а также заметки об отдельных ученых, среди которых особо отметим содержательную статью о Т.Моммзене.71 Хвостов не только со вниманием следил за состоянием исторической науки он испытывал глубокий специальный интерес к ее святая святых – к теории и философии исторического

познания. Впрочем, для ученого, который в истории всем другим направлениям предпочитал социологическое, такое пристрастие к теории было только естественно. Еще в московские годы он откликнулся специальной заметкой на новую книгу С.С.Арнольди Задачи понимания истории ,72 а в Казани в 1905 г. приступил к разработке специального курса по методологии и философии истории. В этом году свидетельствует

А.С.Шофман им была представлена по этому курсу программа трех публичных лекций. В первой из них рассматривались вопросы о предмете истории как науки, об истории как конкретной науке об обществе, об отношении истории к другим общественным наукам, о художественном и моральном элементах в истории. Вторая лекция касалась методов истории описательного, прагматического и социологического здесь же анализировались виды исторических источников, приемы их внешней и внутренней критики, методы

реконструкции исторического прошлого. В третьей лекции изучаются вопросы о применимости естественно-исторического метода в изучении исторических явлений дедукция и индукция в анализе исторических явлений говорится о факторах исторического развития .73 Читавшийся Хвостовым как в университете, так и на Высших женских курсах этот цикл лекций по теории исторической науки был позднее издан по записям его слушателей.74
Литографированному изданию этих лекций 389 предшествовала публикация небольшой заметки о задачах исторической науки.75 Наряду с собственно научными проблемами, которыми он занимался и как практический исследователь, непосредственно изучавший явления древней истории, и как теоретик, Хвостов постоянно держал в поле своего зрения также и вопросы педагогики. Он был настоящим университетским профессором, для которого было очевидно значение как собственно научной,

так и преподавательской деятельности. Он живо отликался на современные дискуссии по поводу постановки историко-филологического образования и необходимых здесь реформ76 и никогда не уклонялся от участия в работе соответствующих совещаний, если его туда делегировали даже, как мы видели, в условиях начавшейся Гражданской войны . Интерес его к живому делу преподавания был столь велик, что даже во время заграничных командировок, всецело, казалось бы, поглощенный изучением папирусных коллекций, он находил время, чтобы

посетить занятия, к примеру, в Венском или Оксфордском университете, вникнуть в систему их проведения и извлечь для себя надлежащие уроки.77 Понятно, что при таком отношении к делу он не мог не стать центром притяжения для своих казанских слушателей. Он был выдающимся учителем науки, и под его руководством в Казани сформировалась целая группа молодых специалистов по всеобщей истории, успевших заявить себя еще в дореволюционные годы. Из этих учеников Хвостова должны быть упомянуты

Н.П.Грацианский, специализировавшийся, впрочем, по истории западноевропейского средневековья, И.В.Миротворцев и С.П.Сингалевич, непоредственно продолжавшие дело своего учителя – изучение греко-римского Египта, а также В.Ф.Смолин, обратившийся к истории Античного Причерноморья, к темам скифов и Боспора.78 390 В заключение обзора новых направлений, развивавшихся в русском антиковедении на рубеже
ХIХ-ХХ вв упомянем о еще одном характерном явлении – об общих трудах историко-социологического характера, принадлежавших перу не антиковедов, а всеобщих историков широкого профиля Николая Ивановича Кареева 1850-1931 гг. и Роберта Юрьевича Виппера 1859-1954 гг. .79 Так же как и М.М.Хвостов, оба были воспитанниками Московской исторической школы Кареев окончил Московский университет в 1873,

Виппер – в 1880 г. Оба были учениками выдающегося специалиста по новой истории В.И.Герье и основные свои труды создавали в том же направлении Кареев прославился работами по истории французского крестьянства и великой революции конца ХVIII в Виппер внес существенный вклад в изучение духовной жизни, общественно-политических идей и исторических учений Европы нового времени с ХVI по ХIХ в Кареев позднее преподавал в

Петербургском университете, между тем как Виппер вернулся в свою Alma mater и долгие годы был там профессором. Но, при видимом различии жизненных путей, обоим было присуще характерное для Московской школы влечение к общим социологическим вопросам, побуждавшее их, с одной стороны, к специальному занятию теорией исторического познания, а с другой – к широким сравнительно-историческим штудиям, к созданию общих исторических обзоров, включавших все разделы всеобщей истории

– и новое время, и средние века, и классическую древность. Перу Кареева принадлежит несколько серий учебных и научно-популярных книг, начинавших каждый раз с древности. Это, во-первых, серия Введений к университетским курсам по всеобщей истории. Первый из пяти томиков – Ведение в курс истории древнего мира Греция и Рим Варшавские университетские известия, 1882, 1-12 изд.3-е,

СПб 1895 . Затем, серия учебников для средней школы, первый из которых – Учебная книга древней истории СПб 1900 изд.9-е, 1914 . Наконец, и самое интересное серия типологических очерков по социально-политической истории, возникших из курсов, читанных Кареевым на экономическом отделении 391 Петербургского политехнического института. Два первых таких очерка относятся к древности
Государство-город античного мира СПб 1903 изд.3-е, 1910 и Монархии древнего Востока и греко-римского мира СПб 1904 изд.3-е, 1912 . Первая из этих книг посвящена истории античной гражданской городской общины греческого полиса и римской цивитас от ее первоначального независимого существования до превращения в элемент территориального монархического государства римский муниципий . При этом подробно рассматриваются все главные стороны

этого исторического явления понятие государства-города, его возникновение включая тему синойкизма и первоначальная структура, его дальнейшее становление в связи с экономическим прогрессом и сословной борьбой развитие и разные формы народовластия в Греции Афинах и Риме, положение личности в античном государстве, социальный вопрос и общественно-политическая мысль наконец, различные формы объединения государств-городов, гегемонистские союзы – спартанский, афинский

и римский, и заключительное превращение Рима в универсальную, т.е. мировую, монархию. Во второй книге специально рассматривается иной тип государственного единства – универсальная монархия. При этом специально отмечается, какое наследие восточная монархия оставила эллинистическим царствам, а эти последние, в свою очередь Римской империи. Обе названные книжки носят научно-популярный характер. Автор – не антиковед, ему знакомы главные источники так, в первой работе он широко пользуется

Аристотелем и Полибием ,80 но его главными опорами яляются новейшие пособия, в особенности основополагающие труды Фюстель де Куланжа и Эд. Фримена, К.Ю.Белоха и Эд. Мейера. При всем том он отлично разбирается в сути затрагиваемых проблем более того, общая историческая культура и приверженность к сравнительно-историческому методу позволяют ему избежать тех крайностей, в которые нередко впадали его именитые предшественники.
Так, он справедливо отклоняет, как одностороннюю, попытку Фюстель де Куланжа вывести весь строй древней гражданской общины из религиозного начала, из культа предков и домашнего очага. Он понимает искусственную 392 схематичность взглядов К.Бюхера на стадии экономического развития, согласно которым вся классическая древность оказывается втиснутой в узкие рамки домашнего, замкнутого на себя хозяйства.

Наконец, он в принципе не приемлет тезис некоторых современных мыслителей и ученых, в первую очередь, Бенжамена Констана и того же Фюстель де Куланжа, о коренном различии мира античного и новейшего, в частности, в том, что касается положения личности. Мнение названных авторитетов о том, что в античном мире первенствующее значение имело государственное начало перед личным, тогда как в новейшем европейском мире, наоборот, над всем превалируют интересы

личности, расценивается как антиисторическое подавление личности сначала родом, а затем государством не было в классической древности явлением перманентным, развитие совершалось, как и в новое время, в сторону все больших свобод для индивидуума, только это развитие не было столь полным и результативным, как в Новой Европе. Вообще, как правильно подметил В.П.Бузескул, то обстоятельство, что Кареев не был сугубым специалистом-антиковедом, имело и свою хорошую

сторону он мог взглянуть на историю древности с свежей, иной и более широкой точки зрения он мог пользоваться сравнительным методом, приводить много аналогий и делать сравнения Словом заключал Бузескул обе его книжки, вовсе не претендующие на самостоятельность научных исследований, являются полезными популярными пособиями и достигают той цели, о которой заявляет сам автор возбудить в читателе интерес к античности, к которой, к сожалению, всем хорошо известные обстоятельства внушают
большею частью только чувства, противоположные всякому желанию подойти к предмету поближе .81 Свою лепту в это полезное дело внесли и книги Р.Ю.Виппера. Он тоже был автором популярных учебных пособий по всеобщей истории, в том числе и Учебника древней истории М 1900 изд.10-е, переработанное, 1918 . Но он более имел касательства к античности, поскольку в

Московском университете ему приходилось читать, помимо прочего, и курсы древней истории. Из этих лекционных курсов родились опубликованные им большие университетские пособия Лекции по истории Греции М 1905 изд.3-е, 393 1909 , где изложение, с особым упором на внутреннюю социальную историю, доводилось до кризиса афинской демократии в конце V в. их переработка – История Греции в классическую эпоху

IХ-IV вв. до Р.Х. М 1916 , где изложение, сильно расширенное за счет внешних событий, оканчивалось на падении независимого Афинского государства в 322 г. до н.э. наконец, другая часть курса античной истории – Очерки истории Римской империи М 1908 изд.2-е, Берлин, 1923 . Название последнего пособия не должно сбивать с толку по обычным временным критериям это – история Римской республики, поскольку повествование завершается временем

Августа. Однако, ввиду того что намерением автора было показать превращение Римского государства, в ходе непрерывных завоевательных войн, в своеобразную колониальную державу , выражение история Римской империи , пожалуй, уместно оно указывает на главный результат прослеживаемого в книге исторического процесса. Названные пособия не отличались надлежащей полнотой поздние эпохи – эллинизм и Римская империя в обычном понимании – были вовсе оставлены, да и в ранних разделах полнота
изложения оставляла желать лучшего. Особенно ущербной в этом плане была первая публикация курса греческой истории – Лекции по истории Греции , где оставлены были практически без внимания и крито-микенская цивилизация, и мир западных эллинов. Впрочем, что касается пробела с крито-микенской культурой, то здесь некоторым восполнением могла служить короткая главка в другом, опубликованном чуть позже пособии Виппера Древний Восток и эгейская культура М 1913 изд.2-е, доп 1916 .82

Однако в сравнении с этой содержательной стороной гораздо более важной оказывается сторона идейная. В своих курсах Виппер, как и Кареев, являет себя приверженцем новейшего историко-социологического направления, с его преимущественным вниманием к социально-политическим и экономическим отношениям и формам. Однако, в отличие от Кареева, он дает себя увлечь опасным крайностям модного гиперкритицизма и модернизаторства. Так, в Лекциях по истории Греции он ставит под сомнение свидетельства

Аристотеля и Плутарха о бедственном положении аттического крестьянства перед реформами Солона, видя в них отражение популярных 394 в позднейшее время идей и лозунгов передела земли и сложения долгов. Между тем, как верно замечает В.П.Бузескул, Аристотель и Плутарх в своем свидетельсьве цитируют отрывки самого Солона, говорят его словами, и картина, изображаемая ими, в общем, если исключить некоторые, не совсем

верные подробности, соответствует тому, что говорит и Солон, современник и участник-очевидец .83 В Очерках истории римской империи на счет пренебрежения к античному преданию, но также и склонности к модернизации, надо отнести характеристику древних патрициев как коммерческих предпринимателей . Выделяя в римской истории, по примеру Г.Ферреро, в качестве заглавной тему империализма,
Виппер насыщает характеристику и самой империалистической политики римлян и ее конечного результата – возникновения империи – модернизаторскими понятиями. Процесс завоеваний рисуется как движение римского капитала и римского оружия , а его итог – установление империи – объявляется естественным концом быстрых военных успехов общества, слабо развившего производительную энергию и превращенного, благодаря новым, хищнически нажитым богатствам, в большую сеньориально-крепостную

громаду . При всей склонности Виппера к парадоксальной, нарочито модернизированной манере выражения ему нельзя отказать в остроумии и глубине делаемых время от времени наблюдений. Вообще его курсы не поддаются однозначной оценке. Сличая Очерки истории Римской империи с Историей Греции В.П.Бузескул находит те же достоинства и те же недостатки увлекательное, талантливое изложение, преобладание

социально-экономической стороны, чрезмерная модернизация, скептическое отношение к традиции, оригинальность построения и домыслы, лишенные подчас всякого основания .84 Все же применительно к Истории Греции , которую он изучал особенно пристально, Бузескул считает возможным признать Курс Р.Ю.Виппера написан ярко, талантливо, языком образным и выразительным. Мало сказать, что он интересен – он увлекателен. Положение и отношения классов населения, общественная 395

организация, настроение общества и партий изображены мастерски. Удачно выбранными цитатами и отрывками из литературных произведений греков автор метко характеризует то или другое явление, настроение В изложении греческой истории Р.Ю.Виппер внес свежесть и широту взгляда, чуждого рутины .85 Вот на этой ноте, по-видимому, и надо остановиться.
Работы Кареева, Виппера и некоторых других всеобщих историков, которые, не будучи собственно специалистами в древней истории, порой углублялись в нее в поисках аналогий, ради более адекватного постижения исторического процесса можно вспомнить в этой связи и других москвичей – того же В.И.Герье и П.Г.Виноградова , несомненно имели большое значение. Неординарными сопоставлениями и неожиданными суждениями они пробуждали мысль и широкой читающей публики

и самих специалистов-антиковедов, разрывая привычный для них, становившийся рутинным, круг мыслей и понятий. Вместе с тем эти работы, в силу своего научно-популярного характера легко переводившие историческое изложение в плоскость социологического рассуждения, содействовали необходимому обобщению и как бы подводили итог уже свершенному аналитическому исследованию. Сделанное замечание подводит и нас также к общему заключению по тому материалу, который был представлен в этой части нашего труда.

Заключение это может быть предельно кратким, поскольку общий итог ясен на рубеже ХIХ-ХХ вв. русская наука об античности находилась в цветущем состоянии. Мы могли убедиться в разнообразии научных направлений, в значимости многих фигур, представлявших каждое из них, в весомости отдельных научных свершений. Наука о классической древности не только в силу заинтересованной правительственной поддержки, но и по существу, ввиду собственного обретенного к этому времени потенциала,

являлась основою всего гуманитарного знания и образования в России, а вместе с тем и столь важной для европеизации страны классицистической культурной традиции. Однако, как оказалось, это был всего лишь временный восхитительный взлет перед катастрофическим падением. Как это ни прискорбно, но необходимо признать, что для народа этой страны, если под народом разуметь не тонкую пленку европеизированной интеллигенции, а многомиллионную массу, и самый классицизм и питавшее
его классическое 396 образование были аксессуарами достаточно чуждыми. Отринув в результате Октябрьской революции эти недостаточно органические элементы западной, по природе своей, культуры, новая советская власть одновременно обрекла на захирение и существенный элемент этой культуры – науку о классической древности.