Вряд ли могут привести к истине попытки понять сущность
сталинского культа личности путем привязки всего, произошедшего
во времена правления Сталина, к одному лишь этому имени. Точно
так же невозможно объяснить культ личности "исконно русской лю-
бовью к монархизму".
В исторических аналогиях между сталинизмом и русским абсо-
лютизмом пропадает самое главное и существенное, а именно –
представление об исторической уникальности того, что произошло у
нас во времена Сталина, в Италии – во времена Муссолини, в Гер-
мании – во времена Гитлера, а в Камбодже – во времена Пол Пота:
жестокая изоляция и уничтожение миллионов людей, геноцид, осу-
ществляемый либо по классовому, либо по национальному признаку.
Уже само по себе такое количество жертв, ликвидация целых
классов или наций, свидетельствует о возникновении совершенно
новой ситуации. Для того, чтобы содержать в заключении и уничто-
жать миллионы людей, нужен огромный аппарат, начиная от соответ-
ствующего наркомата или министерства и кончая низшими его чинов-
никами – чиновниками охраны, опиравшимися, в свою очередь, на
негласных чиновников из среды самих заключенных.
Причем речь шла не о единичном акте упразднения миллионов
людей, но о его перманентном характере, о растягивании этого ак-
та во времени, превращении в элемент образа жизни. Речь идет об
определенной постоянно действующей системе уничтожения, на кото-
рую, как на свою "идеальную модель", ориентируется вся остальная
бюрократия. Именно с главной задачи – постоянного упразднения
огромных человеческих масс – начинается качественное отличие ад-
министративной системы тоталитарных режимов – тоталитарной бю-
рократии – от авторитарной бюрократии традиционных обществ и ра-
циональной бюрократии индустриальных капиталистических обществ.
Принципиально важно и то, что упразднение осуществлялось по про-
явлениям человека не только в политике, экономике, идеологии, но
и в науке, в общей культуре, в повседневной жизни. Это и делало
новую бюрократию совешенно универсальным инструментом управле-
ния, инструментом прямого насилия, опирающегося на силу оружия
("Ваше слово, товарищ маузер…").
Но и это еще не все. Не было такой области, включая быт
(главный объект нападок со стороны "левых" писателей и публицис-
тов, превращавших быт в предмет официального манипулирования со
стороны "пролетарской диктатуры"), семейные отношения (вспомним
Павлика Морозова), наконец, даже отношения человека к самому се-
бе, к своим сокровенным мыслям (образ Вождя, непременно присут-
ствующий даже при самых задушевных размышлениях), на право рас-
поряжаться которой не претендовала бы эта бюрократия. Ей, напри-
мер, принадлежало окончательное решение относительно того, каким
должен, а каким не должен быть замысел очередного литературного
произведения. Сталин пользовался этим правом в отношении самых
крупных художников, чтобы дать пример своим подчиненным, как им
руководить художниками помельче. Причем и в искусстве отказ под-
чиниться был чреват репрессиями точно так же, как и в области
политики или экономики. Под дулом пистолета людей заставляли де-
лать то, что в корне противоречило их природе.
Но для того, чтобы стать тотальной, то есть всеобщей, охва-
тывающей общество, бюрократия должна была осуществлять сплошную
перековку народа и делать каждого бюрократом, чиновником, пусть
даже мелким, мельчайшим, но все-таки находящимся у нее на служ-
бе. В отличие от авторитарной бюрократии, опирающейся на тради-
ционные структуры общественной жизни, в отличие от рациональной
буржуазной бюрократии, пекущейся об обеспечении эффективности
производства, тоталитарная бюрократия фактически определяет свою
высшую роль как самоукрепление, самовозвышение, абсолютное под-
чинение Вождю, волей которого власть бюрократии получает свое
развитие и углубление.
Однако такая власть может быть осуществлена лишь при усло-
вии, что все, с чем она имеет дело, превращено в аморфный, со-
вершенно пластичный материал. Возвращение общества в аморфное,
бесструктурное состояние – принципиальное условие самоутвержде-
ния и саморазвития тоталитарной бюрократии. И поэтому все, что
обеспечивает самостоятельность человека, не говоря уже о той или
иной общественной группе, подлежит беспощадному искоренению.
Идеальным материалом тоталитарно-бюрократической воли к
власти оказывается люмпен – человек без корней, не имеющий ниче-
го за душой, а потому представляющий собой ту самую "чистую дос-
ку", на которой, как говорил Мао Цзэдун во времена китайской
"культурной революции", можно писать любые письмена. Для тотали-
тарной бюрократии люмпен становится не только основной "мо-
делью", по образу и подобию которой перековываются люди, превра-
щаясь в бесструктурную и безличную "социальную массу". Люмпен
становится и главным орудием всеобщей уравниловки и нивелировки,
ударной силой социальной энтропии. Так было, в частности, во
времена насильственной коллективизации, разрушения сельских об-
щественных структур. Так было во времена всех последующих боль-
ших и малых "чисток", целью которых в конечном счете всегда ока-
зывалось искоренение стихийно возникавших структур общества.
Единственной формой структурирования общества, допускаемой
в условиях тоталитаризма, могли быть лишь организации, насажда-
емые сверху, а потому с самого начала имеющие бюрократический
характер. Все естественные способы социального структурирования
оказывались на подозрении, так как тоталитарная бюрократия
склонна рассматривать любой личный и общественный, то есть са-
мостоятельный, негосударственный интерес как анигосударственный.
А посему такой интерес должен быть наказан усташающей статьей
закона, лучше всего статьей о контрреволюционной деятельности.
Самым прискорбным, самым пагубным для нравственного состо-
яния народа оказывалось то, что любой, даже самый благородный
вид неформальной социальной связи становился на один уровень с
действительно антиобщественными, криминальными явлениями. Более
того, последние получали перед законом преимущество, так как в
них тоталитарная бюрократия видела большую близость к своим нор-
мам. Во всяком случае, в лагерях, где уголовники содержались бок
о бок с политическими, мельчайшее начальство назначалось, как
правило, из уголовников.
Во всем этом безумии разрушения общества, в безумии, проис-
текающем из тотально-бюрократической мании величия, вдохновля-
емой манией величия Вождя, была своя логика.
Аморфное, бесструктурное общество превращало бюрократа в
необходимейшую фигуру. Ибо там, где упразднялись как сложивши-
еся, традиционные, так и общественно-необходимые (экономические,
товарно-денежные) связи между людьми, там возникала необходи-
мость в бюрократе, который предложил бы хоть некоторое подобие
таких связей – их эрзац, как-то сопрягающий людей друг с другом.
Нужна была только "личность", которая осознала бы фантасти-
ческие, невиданные, немыслимые даже в далеком рабовладельческом
прошлом перспективы концентрации власти в руках одного человека,
сумевшего возглавить тоталитарно-бюрократический аппарат. Аппа-
рат искал Вождя, без которого тоталитарно-бюрократическая систе-
ма остается незавершенной, Вождя, который не знал бы никакой
другой ценности, кроме власти, и был бы готов уложить за нее лю-
бое количество народа, доказывая, что эти жертвы приносятся ис-
ключительно ради народного блага.
Абсолютно схоластическим представляется вопрос о том, что
же здесь чему предшествует: курица – яйцу или яйцо – курице?
Вряд ли вообще стоит вычлениять начало этого сложного процесса,
пытаться выяснить, что именно считать началом сталинщины: самого
Сталина, внесшего наибольший вклад в создании бюрократии тотали-
тарного типа, или эту бюрократию, по мере своего развития утвер-
ждающую абсолютную власть Вождя.
Значительно важнее другое: не зная никаких ограничений в
своем стремлении к власти, бюрократия тоталитарного типа не име-
ет и никаких гарантий своего существования, независимых от воли
Вождя. Между тем, для него единственным способом утверждения аб-
солютной власти над бюрократией было постоянное ее перетряхива-
ние, чистка бюрократическоко аппарата. Это, если хотите, предуп-
редительная мера самозащиты: верхушка бюрократического аппарата
тоталитарного типа точно так же склонна к пожиранию Вождя, как
он сам – к истреблению своих возможных конкурентов и преемников.
А это создает внутри аппарата ситуацию постоянной предельной
напряженности – перманентного ЧП, – которая с помощью этого са-
мого аппарата создавалась внутри общества в целом, когда в нем
"срезали" один слой за другим.
Было бы упрощением считать, что такого рода механизм расши-
ренного воспроизведения бюрократии (через ее перманентное перет-
ряхивание) сперва существовал в голове ее создателя в виде "про-
екта" и только затем был реализован уже в действительности. Этот
механизм отрабатывался по мере роста бюрократии, сопровождавше-
гося – уже после смерти В.И.Ленина – все более отчетливым поже-
ланием видеть во главе "своего человека", плоть от плоти аппарата.
Фракционная борьба, ставшая очевидной сразу же после смерти
В.И.Ленина, очень скоро раскрылась как борьба за власть над ап-
паратом, борьба, в которой победителя определил сам аппарат. Это
совершенно специфическое социальное образование. Оно способно
обеспечить людям, его составляющим, определенные привилегии
(имеющие, впрочем, бесконечное число градаций), однако неспособ-
но гарантировать им самое главное – личную безопасность и более
или менее продолжительное функционирование. Чем большими были
привилегии аппаратчиков высшего эшелона бюрократической власти,
тем более реальным становился риск в любую минуту заплатить за
них длительным лагерным заключением или даже жизнью. С одной
стороны, утверждая себя как орудие политической власти, прони-
кавшей во все поры общества, этот парадоксальный социальный ап-
парат увеличивал власть своего Вождя. Однако чем абсолютнее ста-
новилась эта власть, тем менее гарантированным было простое су-
ществование каждого нового поколения (точнее, призыва, объявля-
емого после очередной чистки) тоталитарной бюрократии.
Некоторые функции тоталитарного аппарата иногда рассматри-
вают как его функциональное оправдание. Прежде всего имеется в
виду "наведение порядка", а также сосредоточение человеческих и
материальных ресурсов на том или ином узком участке. При этом
почему-то каждый раз забывают о главном критерии оценки социаль-
ной функции – о цене, которую приходится платить стране и народу
за ее исполнение.
Когда сегодня слышишь: "При Сталине был порядок!", то всег-
да хочется спросить – какой ценой был достигнут этот "порядок".
И был ли это действительно "порядок".
За десятилетия своего функционирования сталинская бюрокра-
тия доказала, что она способна "наводить порядок" лишь одним
единственным способом: сначала общество или отдельный его "учас-
ток" приводят в социально-аморфное состояние, разрушают все его
связи, всю сложную структуру, а затем вносят в него "элемент ор-
ганизации", чаще всего взяв за образец военную организацию. При-
чем военную организацию опять-таки совершенно особого типа, где,
например, "красноармеец должен страшиться карательных органов
новой власти больше, чем пуль врага".
Но такой способ социальной организации можно назвать наве-
дением порядка только в очень условном смысле. Как там у
А.К.Толстого? "Такой навел порядок – хоть покати шаром". Там,
где все многообразие межчеловеческих всаимоотношений сводится к
одной единственной зависимости казарменного характера, ценой
"порядка" становится беспорядок, социальная дезорганизация не
преодолевается, а лишь загоняется вглубь. Во-первых, для поддер-
жания такого "порядка" необходимо искусственно создавать в стра-
не обстановку предельной напряженности, обстановку чрезвычайного
положения, необъявленной внутренней либо даже внешней войны.
Во-вторых, можно ли, допустимо ли забывать о невообразимом бес-
порядке, возникающем оттого, что тоталитарная бюрократия вламы-
вается в тонкие механизмы общественной и хозяйственной жизни
страны, некомпетентно подчиняя их одной-единственной логике –
логике физической силы?
Теперь об "ускоренной модернизации" промышленности и сель-
ского хозяйства, осуществление которой кое-кто ставит в заслугу
нашей тоталитарной бюрократии, считая ее главным героем ликвида-
ции вековой отсталости России. Первоисточник этой концепции мож-
но найти в докладах И.В.Сталина, который завораживающими цифрами
– миллионами тонн угля, чугуна, стали хотел вытеснить из народ-
ного сознания даже повод думать о других миллионах – о миллионах
изгнанных из родных мест, погибших от голода, расстрелянных или
догнивающих в лагерях.
Обращение В.И.Ленина к нэпу говорит о том, что он видел
возможность иной, не тоталитарной модернизации экономики дорево-
люционной России. Однако эта возможность представляла собой
вполне реальную угрозу для бюрократического аппарата. Ибо там,
где между хозяйственными звеньями складывались нормальные эконо-
мические отношения, нужда в специальной фигуре бюрократического
посредника и контролера отпадала. В ходе сосуществования бюрок-
ратических и экономических способов хозяйственного развития
страны последние явно демонстрировали свои преимущества – как с
точки зрения гибкости, так и с точки зрения рациональности и де-
шевизны.
Новая бюрократия, развращенная сознанием всевластия и бес-
контрольности, яростно сопротивлялась углублению и расширению
нэпа, нагнетая страхи по поводу "мещанского перерождения".
Выбор между двумя моделями модернизации экономики, в осо-
бенности же между двумя путями развития тяжелой промышленности
(которую новая бюрократия воспринимала прежде всего и главным
образом в аспекте усиления своей собственной власти), совершался
совсем не гладко. Грубо говоря, вопрос стоял так: за чей счет
будет осуществляться это развитие? За счет народа, которому пос-
ле некоторых послаблений, пришедших вместе с нэпом, придется
вновь затягивать пояса? Или за счет новой бюрократии, которой
предстояло либо поступиться своей политической властью, переква-
лифицировавшись в рационально функционирующую администрацию, ли-
бо вообще уйти со сцены? Решать и делать выбор предстояло тем,
кто имел власть, то есть все той же бюрократии, присвоившей себе
право говорить от имени народа.
Однако сделать выбор было гораздо легче, чем его осущес-
твить. Бертольд Брехт как-то сказал: "Если диктатор современного
типа замечает, что не пользуется доверием народа, то первое же
его поползновение – уволить в отставку сам народ, заменив его
другим, более лояльным". Нечто вроде такой "отставки" предложили
Вождь и тоталитарная бюрократия российскому крестьянству, когда
поняли, что народ не примет модель ускоренной индустриализации.
Насильственная коллективизация была способом тотальной перековки
крестьянства, дабы в итоге получить народ, достаточно послушный
Вождю.
Проходят годы, тоталитарная бюрократия торжествует свои по-
беды в коллективизации и индустриализации, призывая признать их
крупными победами народа, победившим социализмом. Однако, апло-
дируя своему Вождю, объявившему о победе социализма, бюрократия
плохо представляла, что означает эта победа для нее самой. В
первую очередь, для ее высшего эшелона. Все в стране оказывалось
теперь во власти бюрократического аппарата, и поэтому "внутрен-
него врага", без которого функционирование этого самого аппарата
немыслимо, уже негде было искать, кроме как внутри, в своей сре-
де. Эта тенденция пробивала себе дорогу неотвратимо – борьба с
"просочившимся" врагом становилась для Вождя основным средством
управления непомерно разросшимся аппаратом. Ему ничего не оста-
валось делать, кроме как утверждать власть средствами террора,
при возрастающих подачках тем, кто приходил на место репрессиро-
ванных.
В числе обвинений в адрес Сталина можно слышать, что он до-
шел до края – стал бить своих. Дальнейшее развитие этой темы
приводит кое-кого к резкому возражению – мол, Сталин в 30-е годы
никак не мог бить по своим, так как сам уже успел переродиться и
стать чужим для всех, продолжавших дело социалистической револю-
ции. Думается, обе эти крайние точки зрения далеки от истины.
Сотни тысяч функционеров, репрессированных по распоряжению Ста-
лина (во многих случаях заверенного его личной подписью), не бы-
ли для него ни "своими", ни "чужими". Это был аппарат, созданный
как инструмент тотальной власти. В качестве малых деталей аппа-
рата его функционеры оказывались для Сталина "своими", коль ско-
ро это был "его" аппарат. И они же становились "чужими", коль
скоро в этом механизме он начинал обнаруживать тенденцию к "са-
модвижению", не совпадающему с его волей. А могло ли быть иначе?
Ведь Вождь должен был оказаться чужим даже самому себе, коль
скоро в нем сохранилась хоть капля человеческого, того, что ме-
шало борьбе за абсолютную власть.
Последний рубеж защитников "дела Сталина" – победа нашего
народа в Великой Отечественной войне. Однако и этот аргумент
рассыпается в прах, как только мы задаемся вопросом: а какой це-
ной была достигнута эта победа? Сталин был убежден, что "победи-
телей не судят", а потому руководствовался одним-единственным
способом ведения войны: "любой ценой". Между тем основным прин-
ципом военного искусства всегда считалось: добиться наибольших
результатов с наименьшими потерями. И победители подлежат суду,
причем не только нравственному, но и суду военной науки, для ко-
торой принцип "любой ценой" неприемлем хотя бы потому, что он
превращает науку в головотяпство, уравнивая гениального полко-
водца с посредственностью, способной добиться тех же результатов
одной лишь бесчеловечностью, готовностью заплатить за них сколь
угодно дорогую цену.
Поэтому если победа, достигнутая благодаря величайшему са-
мопожертвованию народа, была и останется в веках его победой, то
астрономическое число жертв, которое он понес, является неоспо-
римым свидетельством поражения тоталитарно-бюрократической сис-
темы. Это она поставила народ перед необходимостью столь дорого
заплатить за победу и тем самым обнаружила свою неспособность
вести войну иначе, чем за счет чудовищного перерасхода челове-
ческих жизней. Особо трагично, что даже в военное время много
жертв было принесено не борьбе с врагом, а традиционному устра-
шению своих.
Трибунал, который, по словам А.Твардовского, во время войны
"в тылу стучал машинкой", не только не прекратил своей деятель-
ности, но, наоборот, даже расширил ее после войны. Ведь тотали-
тарно-бюрократический аппарат остался тем же самым, а, значит,
должны были существовать и объекты его деятельности – внутренние
"враги", которые вновь вышли на первый план после исчезновения
внешних. На них был снова обращен огонь карательных органов.
Тягчайшие кары обрушивались на тех, кто "сдался врагу", как
бы честно ни воевал он до пленения: из немецких лагерей военноп-
ленные перемещались в советские "исправительные".
Различие послевоенной судьбы тоталитаризма в стране побе-
дившей и в побежденных странах свидетельствует о справедливости
утверждения известного немецкого мыслителя К.Ясперса о том, что
тоталитаризм не обладает внутренней способностью к самопреодоле-
нию. Но философ оказался неправ, предположив, что причиной кру-
шения тоталитаризма может быть только его военное поражение,
сопровождающееся оккупацией. Есть, оказывается, и другая сила,
способная создать условия для преодоления тоталитаризма.
Вождь тоталитарной бюрократии – это не только ее движущая и
направляющая сила, но и самый уязвимый ее пункт. В руках Вождя
сосредотачивается столько нитей, с помощью которых он приводит в
движение необъятный бюрократический аппарат, что его смерть гро-
зит разрушением этого аппарата, коль скоро не будет тут же най-
дена соответствующая замена. Соответствующая в том смысле, что
новый Вождь должен быть готов осуществить новую – и немедленную!
– встряску аппарата, очередное кровопускание.
В связи с этим после смерти Вождя должна была резко обос-
триться конкуренция претендентов на его пост, так как проиграв-
ший рискует оказаться в числе первых жертв Преемника. В этой
связи нужно всегда помнить о смелости и решительности Н.С.Хруще-
ва, особенно если учесть, какие опытные, коварные, могуществен-
ные претенденты на лидерство ждали момента, чтобы взять на себя
роль умершего Вождя. Победа Н.С.Хрущева в этом единоборстве име-
ла для страны ни с чем ни сравнимое значение, ибо он понял, и,
видимо, уже давно, абсолютную необходимость уйти от созданной
Вождем жестокой и бессмысленной структуры тоталитарной власти.
Именно с учетом этого нужно говорить об историческом значении XX
съезда КПСС и доклада на нем Н.С.Хрущева "О преодолении культа
личности". Дело не только в разоблачении чудовищных преступлений
Сталина, потрясших страну и партию. Дело в том, что, назвав их
преступлениями, руководство партией и государством публично от-
казывалось от массовых репрессий, без которых в принципе немыс-
лим тоталитаризм. Даже в том случае, если не сломаны еще тотали-
тарные структуры, опутывающие своими щупальцами политическую,
хозяйственную и культурную жизнь страны. Тоталитаризм без регу-
лярных массовых репрессий – это уже не тоталитаризм, а авторита-
ризм, и тоталитарные структуры постепенно перерождаются в авторитарные.
При этом, разумеется, сохраняется еще постоянная опасность
тоталитаризма, но уже нет особой атмосферы всеобщего страха, о
котором, слава Богу, не имеет представления тот, кому не приш-
лось жить во времена сталинского террора.
Н.С.Хрущев сохранял многие привычки руководства прежнего
типа, он мог принимать непродуманные решения, мог стучать кула-
ком, разговаривая с западными дипломатами или отечественной ин-
теллигенцией. Но он был противником самого главного и основного,
что составляло суть тоталитарного руководства, – он не допускал
расстрелов по политическим мотивам. Это было уже много, очень
много для страны, еще не успевшей забыть страшные времена ста-
линского террора. Закончилась гражданская война, которую вела
против "своего" народа тоталитарная бюрократия. Новое руковод-
ство отказалось платить за "социалистический прогресс" кошмарную
цену, какая уплачивалась в предыдущие десятилетия. И все же не
было достаточно глубокого понимания, что нельзя ограничиваться
полумерами, что, отказавшись от основного инструмента тоталитар-
но-бюрократического руководства, нельзя оставить без изменения
все остальное.
Необходимость реформ – это слово витало в атмосфере хрущев-
ской оттепели – связывалась в основном лишь с экономической сто-
роной: с их помощью пытались залатать зияющие дыры в хозяйстве,
обнаружившиеся в связи с отказом от устрашения как основного
стимула к труду.
Но тоталитарная экономика, десятилетиями приводимая в дви-
жение посредством устрашения, не могла быть реформирована чисто
экономическими средствами, коль скоро оставались неизменными
опутавшие ее политические структуры. Даже "чисто экономическое"
мероприятие традиционно превращалось в командное, волюнтарис-
тское, ориентированное на сохранение власти аппарата любой це-
ной. Аппарат продолжал разрастаться, осуществляя свою волю к са-
момохранению. Он-то и "съел" Н.С.Хрущева, поддержав более удоб-
ную для себя фигуру руководителя авторитарного типа, который был
готов "царствовать", не управляя, не вмешиваясь в процесс само-
развития аппарата, потерявшего в 1953 году своего "Вождя и Учи-
теля". Шли годы, и вот мы подошли к временам, когда можно наконец
называть вещи своими именами, оценивая не только прошлое, но и
настоящее. Долгие десятилетия тоталитарная бюрократия, ее струк-
туры проникали во все поры нашего общества, приводя к перерожде-
нию его глубинных тканей. Это тяжелейшее заболевание не излечи-
вается в один день, но с ним необходимо бороться всеми силами.
Иначе – смерть. Болезнь была слишком долгой и глубокой, поэтому
потребуется бдительность, терпение и настойчивость, чтобы надеж-
но исключить всякую возможность рецидива.