Сергеев С. М.
Генезис общественно-политических воззрений
ФигураЛьва Александровича Тихомирова сравнительно недавно стала предметом специальныхисследований, и потому литература о его жизни и творчестве сравнительно невелика, причем она носит скорее описательный, чем аналитический характер.Именно последним обстоятельством можно объяснить путаницу в представлениях обидейно-политической принадлежности мыслителя. Так, например, крупнейшийотечественный специалист по Тихомирову, защитивший в 1987 г. первую в СССР диссертацию о нем, к сожалению ныне покойный, В.Н. Костылев, правильнопротивопоставляя своего героя как «консерватора-реформиста» (наряду с Ф.Д.Самариным, А.А. Киреевым, С.Ф.Шараповым) «сугубо-охранительному» консерватизмуВ.А. Грингмута, В.П.Мещерского и К.П. Победоносцева, тут же неожиданно выводитгенеологию его мировоззрения от С.С. Уварова, М.Н. Каткова и К.П. Победоносцева(1). В другой работе ученый утверждает, что Тихомиров развивал «в новыхусловиях линию Каткова и Победоносцева» (2). Как нам представляется, куда болееточен американец Э. Таден, цитируемый Костылевым, характеризующий ЛьваАлександровича как «продолжателя традиций славянофилов и почвенников» (3). Вновейшем обобщающем труде о русском «консерватизме» тихомировскую темузатрагивают сразу два автора — В.А. Твардовская и К.Ф. Шацилло, трактующие еепо-разному. Твардовская, категорично (и бездоказательно) заявляя, что«оригинальным мыслителем Тихомиров не был», относит его к числу «крайнихконсерваторов» (4). Более вдумчивый и объективный Шацилло, наоборот отмечает,что мыслитель внес в развитие «консервативно-реакционной мысли» «немало новыхидей», и делает вывод, будто он «предвосхитил политику и поведение тоталитарныхрежимов ХХ в.» (5), неожиданно здесь совпадая с русскими эмигрантскими авторами(В.А. Маевский, К.В. Родзаевский), провозглашавшими некогда Тихомирова «отцомрусского фашизма» (6). А.В. Репников относит его к«консерваторам-государственникам» (7). Нам же представляется, что ЛевАлександрович — типичный, наиболее ярко выраженный идеолог творческоготрадиционализма, о чем мы уже неоднократно печатно высказывались (8).
Тихомировпроделал крайне сложную и даже где-то фантастическую идейную эволюцию,обратившись из главного теоретика «Народной воли» в автора наиболеефундаментального теоретического обоснования «идеального самодержавия» — книги«Монархическая государственность» (1905). Впрочем, нужно отметить, что ЛевАлександрович, и будучи народником, являлся убежденным государственником. Всвоей знаменитой покаянной брошюре он писал: « В мечтах о революцииесть две стороны. Одного прельщает сторона разрушительная, другого — построениенового. Эта вторая задача издавна преобладала во мне над первою. Вполне сложившиеся идеи общественного порядка и твердой государственной властииздавна отличали меня в революционной среде; никогда я не забывал русскихнациональных интересов и всегда бы сложил голову за единство и целость России».Более того, Тихомиров настаивал на том, что «не отказался от своих идеаловобщественной справедливости. Они стали только стройней, ясней» (9). Конечно,можно было бы и не поверить ему на слово, но некоторые исследователиподтверждают искренность этих признаний. Так американский историк К. Тидмаршдоказывает, что в сущности, Тихомиров никогда не менял своих взглядов: егоидеалом всегда (и в революционный период, и позднее) была «сплоченная, сильнаяи независимая Россия, базирующаяся на национальных традициях, идеях социальнойстабильности и справедливости» (10). К близкому выводу приходит и лучшийзарубежный знаток тихомировского наследия японец Вада Харуки (11). В этом естьмного справедливого, но все же не следует делать из Льва Александровича некоегоадепта чисто политического патриотизма, для коего государство — высшаяценность. Не нужно забывать о его глубокой и выстраданной религиозности, и отом, что культурно-историческое начало было для него первичнее и важнеегосударственного. Когда Тихомирова называют преемником Каткова, то имеют в видупрежде всего тот факт, что покаявшийся «нигилист» с сентября 1890 г. работал штатным сотрудником «Московских ведомостей», проводивших четкую и недвусмысленнуюкатковскую линию, а в 1909–1913 — сам был издателем этой старейшеймонархической газеты. Но здесь как раз и стоит рассмотреть вопрос: насколькособственно тихомировское мировоззрение укладывалось в идеологию «Московскихведомостей» 1880–1890-х гг. (их издавали тогда верные оруженосцы Каткова С.А.Петровский, а с декабря 1896 г. — В.А. Грингмут). Легко заметить, что мыслительпубликовал «по месту службы» преимущественно свои антиреволюционные статьи, ате сочинения, где выражалась его позитивная программа (за исключением «Борьбывека») появлялись в основном в александровском «Русском обозрении». Подневникам и письмам Льва Александровича легко установить, почему такпроисходило.
Ужепервая его статья, опубликованная в «Московских ведомостях» «Очередной вопрос»(1889. № 124, 4 мая) вызвала редакционное вмешательство в ее текст (правиллично Грингмут). Тихомиров сетовал на это О.А. Новиковой в письме от 10 мая 1889 г.: « Редакция внесла в статью несколько резких выражений, несколько банальноблагонамеренных выражений, наконец, выкинула решительно повсюду несколько разповторяющееся имя И.С. Аксакова, выкинула имя Данилевского, вообще все имена,кроме М.Н. Каткова Все это, во-первых, партийно, и даже не партийно,а слишком кружковисто». Чуть ниже мыслитель предельно ясно формулирует сутьсвоих разногласий с «катковцами»: «Дело не в одной преданности государству, а впреданности вообще русскому типу национальной жизни. Я этого оттенка не желаютерять » (12). Правда, тогда Лев Александрович еще не входил в составредакции газеты, но и после того как это произошло положение принципиально неизменилось. 21 ноября 1890 г. он жалуется К.Н. Леонтьеву: « еще хорошоВам, по крайней мере, пишете, что хотите. А мне, напр[имер], даже иразвернуться нельзя. Везде рамки, и как дошел до этой рамки — стукнулся имолчи. Какая же это работа мысли» (13). Еще более конкретно о своих отношенияхс членами редакции Тихомиров рассказывает Новиковой (6 декабря 1890 г.): «Правда, что я еще не совсем спелся с ними, а сутью своею я не люблю поступаться. Они жетоже очень традиционны и не любят ни на волосок сходить со своего» (14). Переднами несомненный и типичный конфликт творческого традиционалиста сконсервативными «братьями по оружию». До конца 90-х гг. мыслитель так и не«спелся» с «катковцами». «Кн[язь] [Д.Н.]Цертелев ( в то время редактор газеты.— С.С.) окончательно не пустил мое “Монархическое начало власти” (т.е. работу“Единоличная власть как принцип государственного строения”, которая будет вследующем году напечатана в “Русском обозрении”. — С.С.) Вот вам нашепросвещенное сословие! Цензура — ничто в сравнении с этим неуважением к праваммысли» (15). Тихомиров надеялся, что с приходом на место издателя Грингмута,называвшего Льва Александровича — «мой alter ego», ситуация изменится. Но этогоне случилось. Уже 31 декабря 1897 г. мы находим в тихомировском дневникезапись: «У Грингмута не дают много писать ». В январе 1898 г. то же самое: «У Владимира Андреевича [Грингмута] далеко не пойдешь , он мне почтиничего не дает писать, потому, что я не люблю уступать и писатьсовсем в его духе» (16). В конце года опять: «Решительно невозможно ничегопечатать в “Московских ведомостях”» (17). О том, что Тихомиров никак неподпадает под определение «последователь Каткова» свидетельствует и его позицияв земском вопросе, противоречившая грингмутовской: «”Моск[овские] Вед[омости]”наверное втянутся в антиземское движение, а между тем, как ни глупо земство — аужасно будет замена его чиновничеством. Мы тогда вступим на тот путь, которыйпогубил Византию, да и вообще фатален для монархии. А что мне делать?Влад[имир] Андр[еевич] меня не слушает, и такой чистокровный бюрократ в душе,что его невозможно было бы переубедить, если бы даже он и хотел обсуждатьвопросы» (февраль 1899 г.) (18). На Каткова Лев Александрович весьма часто ипочтительно ссылался, но, во-первых, этого требовала его принадлежность к«фирме», а, во-вторых, сходство идей обоих мыслителей — лишь в признаниинеобходимости сильной монархической власти, само же устройство монархическогоправления Тихомиров понимал прямо противоположно Каткову. Что же касается К.П.Победоносцева, то отношения бывшего народовольца с могущественнымобер-прокурором Св. Синода были довольно противоречивы. Константин Петровичпротежировал новообратившемуся традиционалисту, вел с ним оживленную переписку,часто приглашал для конфиденциальных бесед, внимательно следил за еговыступлениями в печати, помогал советами и разнообразными материалами дляработы. В свою очередь, Тихомиров высоко ценил свое общение с «тайнымвластителем России» и внимательно прислушивался к его мнению по тем или инымвопросам (19). В печати Лев Александрович защищал от либеральных критиковпобедоносцевский «Московский сборник» (20). Горячо симпатизировал онобер-прокурору и как человеку. Но при всем при том, этих двух незаурядных людейразделяли существенные идейные разногласия. Двойственность тихомировскогоотношения к Победоносцеву выражена в дневниковой записи автора «Монархическойгосударственности» (1899 г.): «Я неистребимо люблю этого человека, несмотря нато, что чаще и чаще недоволен его политикой. Практик и — все-таки архичиновник,может быть именно потому чиновник, что практик» (21). Главным образом, вполитике обер-прокурора Тихомирова не устраивала его боязнь всякого движенияобщественной жизни, даже, если оно исходит из традиционалистских кругов.Например, Константин Петрович не одобрял теоретических изысканий ЛьваАлександровича, пытавшегося найти новое социально-политическое обоснование длярусской монархии: «Победоносцев не особенно доволен моейпублицистикой за то, что касаюсь идеалов Монархии. Он этого всегда боится»(декабрь 1896) (22). Кроме того, Победоносцев был принципиальным противникомосвобождения Церкви от синодальной опеки, за что активно ратовал Тихомиров. Вконечном итоге, и тот, и другой более сходились в критике западной цивилизациии русского либерального и социалистического движения, нежели в положительныхустановках. Расхождения их весьма характерны для представителей двухнаправлений в традиционалистском лагере. Так что мы не видим никаких основанийдля утверждения, будто бы Тихомиров «развивал линию Каткова и Победоносцева».
Гораздоболее существенной была связь мыслителя со славянофильством, которое имопределялось как первая попытка «русской мысли формулировать что такое русскийчеловек» (23). Во-первых, он находился в дружеских отношениях с семействомКиреевых-Новиковых. О.А. Новикова, заочная восприемница при крещении старшегосына Тихомирова — Александра, сыграла большую роль в возвращении ЛьваАлександровича в Россию и в его судьбе после приезда на родину. Во многомблагодаря обширным связям и энергии этой незаурядной женщины бывший идеолог«Народной воли» сумел получить Высочайшее прощение, право на проживание вМоскве, постоянный заработок в «Московских ведомостях». Немалую помощь емуоказывал и А.А. Киреев, благодаря его протекции Тихомиров начал печататься в«Русском обозрении». Киреев безуспешно пытался пристроить своего протеже нагосударственную службу, чтобы избавить его от газетной поденщины. В частности,он просил в этом содействия товарища министра внутренних дел В.К. Плеве:«Неужели нельзя “утилизировать” эту, мне кажется, большую консервативную силу?(консервативную и православную). Пером, конечно, можно прокормиться, но дляэтого должно или быть исключительно сильным и авторитетным человеком и иметьсвой орган или писать сенсационные и, если можно, скабрезные фельетоны.Поэтому вот Тихомиров и желал бы иметь бесконечную корку хлеба для своегосемейства в виде службы (хотя бы самой скромной), дабы иметь возможностьписать. Тем более, что Тихомиров пишет не скоро и не плодовит. Так вот,уважаемый Вячеслав Константинович, нельзя ли подумать о помощи Тихомирову»(24). (Хлопоты Александра Алексеевича, впрочем, последствий не имели).Во-вторых, автор «Монархической государственности» тщательно изучал трудыклассиков славянофильства, несомненно, имевшие на него немалое воздействие. Ещенаходясь в эмиграции, он писал Новиковой (26 октября 1888 г.), что у него «давно явилось убеждение в безусловной справедливости некоторых основславянофильства», правда, при этом оговариваясь, что хотя и «без сомненияблизок к славянофильству», но не может «себя зачислить совершенно ни в какоеотделение», ибо «есть вещи на которые [И.С.]Аксаков не обращал внимания (темболее Хомяков) и которые очень важны…» (25) Это высказывание очень четкоформулирует суть тихомировского отношения к славянофильству, почти неизменившегося затем с течением времени. Лев Александрович — наследникклассического славянофильства, но — не славянофил в узкопартийном смысле слова.Особенно большой интерес вызывали у него труды И.С. Аксакова: «В практическомотношении есть вещи, которые только можно повторять за Аксаковым (как егоорганизация уезда) » (26); читая Аксакова, «я часто встречаюсь смыслями, которые считаю своими, очевидно даже позабыв их происхождение», «япрямо таки учусь» у Аксакова (27). Славянофильскую составляющую мировоззренияТихомирова заметить не трудно — это идея сочетания самодержавия и местногосамоуправления. Но, повторяем еще раз, славянофилом в духе того же Киреевамыслитель не был. Его почти совсем не занимал славянский вопрос («в славянофильстве наиболее типична русская идея, а не славянская,пристегнутая к ней довольно искусственно. Судьбы этой русской идеи только имогут интересовать нас в славянофильстве» (28)), Православие им понималосьскорее в леонтьевской, чем в хомяковско-аксаковской интерпретации, политическаяпрограмма «московских славян» казалась ему расплывчатой. В своих воспоминанияхо Кирееве он характеризовал взгляды последнего довольно иронически: «Его политические идеалы сводились к самым общим формулам: должен быть Царь,должен быть и народ; народу принадлежит мнение и совет, Царю — решение; для ихсоединения должен быть Земский собор. Как это организовать конкретно? Он недумал. О том, что в народе существуют очень разнообразные интересы и мнения, онтоже мало думал. У него было такое убеждение: если будут судить посовести, то столкуются. Ну, а если будут судить не по совести? Тогда все равноничего не выйдет, как ни устраивай» (29). Так или иначе, Тихомиров видел вславянофильстве некий фундамент, на котором только и можно строить зданиетрадиционалистской идеологии: «славянофильство, в основной идее своей(самобытность исторического пути России. — С.С.) не умирало и неумерло», но «национальное самоопределение не застыло на славянофилах. Многое,что у них было смутно, осложнено “западническими” влияниями, уясняется послених» (30). Он никогда не стремился называться славянофилом, противопоставляя«старому славянофильству» Киреева «направление русско-национальное и православное»,к коему причислял себя (31). Также никогда Лев Александрович не печатался впозднеславянофильских изданиях вроде «Русского труда» или «Благовеста», опоследнем он, кстати, отзывался весьма скептически: « Благовест ни скакой стороны не есть компетентный орган, а просто сумбурный» (32). Впрочем, ибольшинство поздних славянофилов его «своим» не считало и вело с ним, порой,довольно резкую полемику. Так, Н.П. Аксаков, споря с тихомировской статьей«Духовенство и общество в современном религиозном движении», высказывался втаком нелицеприятном тоне: «Не рано ли учительствовать и обличать г.Тихомирову?.. Кающиеся грешники шли в пустыни, замаливали грехи свои вмонастырях, приносили покаяние перед народом или годами выстаивали у преддверияхрамов,… а не начинали тотчас же торжествующего проповедничества впредположении, что вся прежняя жизнь, все прежние заблуждения сбегают с них,как с гуся вода» (33). Славянофил — полонофил С.Ф. Шарапов отозвался наантипольскую статью Тихомирова «Варшава и Вильна в 1863 г.» прямо-таки доносительской передовицей в «Русском труде» (1897, № 44), что вызвало крайнеболезненную реакцию мыслителя, записавшего в дневнике (2 ноября 1897 г.): «Шарапов написал обо мне статью такой бессовестной подлости, как я ещеи не слыхивал. Очень грубо передергивая он заявляет, что я —революционер, втершийся в среду консерваторов, чтобы подрывать государственнуювласть. Я пишу 10 лет за монархию, во всей русской литературе, могусказать без ложной скромности, нет ничего лучше и полезнее в защиту монархии —и я теперь должен говорить, что я не Валленрод? И перед кем же я долженобъясняться? Перед фигляром и шарлатаном — Шараповым?» (34)
Тихомировтщательно изучал и «Россию и Европу» Н.Я. Данилевского, делясь впечатлениями сНовиковой: «Я бы сделал к Данилевскому множество поправок и оговорок, но это неуничтожает того верного, что у него есть» (35). Лев Александрович причислялДанилевского к числу авторов, внесших «в неопределенное понятие“народного”понятие “культурно-исторического”», называл его теорию«стройной» (36). Но, пожалуй, из всех его старших современников на Тихомированаиболее сильное воздействие оказал К.Н. Леонтьев, и своими сочинениями, и самойсвоей личностью. Первое упоминание его имени содержится в письме Новиковой от27 октября 1889 г.: «Читаю Леонтьева. Это очень оригинальная голова» (37). Тихомиров читал «Восток, Россию и славянство» (по советуГрингмута) и «не мог не признать» эту книгу «одним из замечательнейшихпроизведений русского ума» (38). Тот же Грингмут и познакомил обоих мыслителей,не позднее 12 сентября 1890 г., именно этим числом помечено тихомировскоеписьмо Новиковой, где сообщается: «Из знакомых единственный новый и оченьинтересный К.Н. Леонтьев» (39). В письме ей же от 21 сентября 1891 г. читаем такую любопытную характеристику Константина Николаевича: «У меня идет переписка сЛеонтьевым. Он меня очень привлекает. Это личность совсем иная: грешная,ломаная, в которой, однако, есть и великие силы добра. Он очень умен. Я быочень желал, чтобы он прожил еще десяток лет. Может быть он сделается оченьнужным, необходимым человеком. Он из тех, у которых ангел и чортвечно сцепившись в отчаянной борьбе. Но у него этот ангел не изгнан, неуступает. Он меня глубоко привлекает двойным чувством уважения и жалости. Сверхтого он глубоко сведующий православный» (40). Знакомство двух столпов русскоготрадиционализма продолжалась недолго, но качество здесь было важнее количества.Позднее Лев Александрович так вспоминал о встречах с Леонтьевым: «В общейсложности за краткое время нашего знакомства я видел его очень часто, сидяподолгу, беседуя большею частью наедине, серьезно и сердечно. Мы сошлись оченьбыстро, сообщая друг другу и интимные подробности жизни, и свои духовныезапросы, делясь мыслями о будущем» (41). Тихомиров легко признавалинтеллектуальное превосходство автора «Византизма и славянства»: « Яему в подметки не гожусь по талантам и силам» (42). Узнав о его кончине, он сгоречью записал в дневнике (12 ноября 1891 г.): «У меня не умирало человека, так близкого мне не внешне, а по моей привязанности к нему. Судьба! Мне должнобыть одиноким, по видимому. Он мне был еще очень нужен. Только на дняхпредложил учить меня, быть моим катехизатором» (43). Для Тихомирова Леонтьевоказался человеком, многое определившим в его духовном развитии. Пояснения исоветы такого знатока Православия как Константин Николаевич очень помогливозвращению раскаявшегося «нигилиста» в лоно Церкви. С восторгом, например,прочитал Лев Александрович леонтьевский очерк «Отец Климент Зедергольм,иеромонах Оптиной Пустыни», по поводу коего он писал автору 21 ноября 1890 г.: « Вы объясняете, как никто, православие и монашество. У Вас всеприспособлено именно к русскому интеллигентному уму». В том же письме Тихомировобсуждал необходимость «миссионерской деятельности» среди молодежи («нужно идтив те самые слои, откуда вербуются революционеры») и призывал адресатавозглавить эту деятельность: «С Вами, под Вашим влиянием или руководствомпойдет не обижаясь каждый, так как каждый найдет естественным, что первая рольпринадлежит именно Вам, а не ему» (44). Интересно, что оба мыслителя всерьезобсуждали между собой проект некоего тайного общества (по образцу масонскойложи) для более эффективной борьбы с революционным движением (45). СмертьЛеонтьева помешала осуществлению этого замысла. В 90-х гг. Тихомировопубликовал несколько работ, в которых разъяснял леонтьевские идеи и защищал ихот превратных толкований либеральных публицистов. Особенно важна статья«Русские идеалы и К.Н. Леонтьев», где подчеркивается творческий характертрадиционализма Константина Николаевича и дается последнему такая лестнаяхарактеристика: «В Леонтьеве — русский человек резче, яснее, отчетливее, чем вком бы то ни было сознал свое культурно-историческое отличие от европейца Сознание высоты своего русского типа у Леонтьева дозрело до полной ясности. по отчетливости своего русского сознания, — Леонтьев также отметитсобою второй фазис его развития, как славянофилы отметили первый фазис егопробуждения» (46). В 1893 г. Лев Александрович пытался привлечь интерес кЛеонтьеву в Англии и подарил некоему англичанину его сочинения. «Мне кажется, —писал Тихомиров Новиковой, — ему было бы выгодно познакомить Европу сЛеонтьевым. А нам было бы выгодно, если бы в Англии что-нибудь заговорили онем, это обратило бы здесь новое внимание на Леонтьева. Я бы особеннорекомендовал отзывы Леонтьева о Достоевском и Толстом (которых англичане,вероятно, хоть немножко знают). Любопытно было бы тоже изложить “Византизм иславянство”» (47). Видимо, этот проект не воплотился в жизнь.
Сложными спорным является вопрос о леонтьевском идейном влиянии на автора«Монархической государственности». В своих позднейших воспоминаниях он этовлияние, по сути, полностью отрицает: «Сам я в это время был уже человекомвполне сложившимся, выработавшим все основы своего миросозерцания [так что онне оказал вообще никакого влияния на мои взгляды]. Мы встретились, как людиумственно равноправные, и то, что оказалось у нас сходным и родственным, — былокаждым выработано самостоятельно и различными путями» (48). Нам представляется,что мемуарист несколько искажает реальную картину, судя по вышеприведеннымфрагментам из его дневника и писем, он вовсе не чувствовал себя «умственноравноправным» Леонтьеву при жизни последнего, видны скорее увлеченность им,даже преклонение. Однако, есть здесь и свой резон — основы тихомировскогомировоззрения действительно сложились без прямого воздействия КонстантинаНиколаевича. Еще в 1888 г. Тихомиров, сравнивая две социологические концепции(общество как «социальный организм» и общество как «социальный аморфизм») иотдавая предпочтение первой из них, отмечал, что «прогресс» «совершается» и«развивается общество», благодаря тому, что оно «постоянно усложняется»: « для меня общество, как некоторый процесс органический,создающий нечто целое, все усложняющееся в своей организованности, — это неесть идеал, это просто факт» (49). Рассуждение весьма созвучное Леонтьеву, ноего Лев Александрович тогда еще не читал. Другой пример. В статье «Социальныемиражи современности» (1891) Тихомиров предсказывал: «Аристократическаяреспублика с разнообразно-закрепощенною массой населения: это единственныйисход социально-демократического коммунизма » (50). Опять-таки, этоочень похоже на леонтьевское видение будущего социализма. Но сам же автор«Византизма и славянства» зафиксировал самостоятельность выводов своегомладшего друга. «Приятно видеть, как другой человек и другим путем приходит почти к тому же, о чем мы сами давно думали», — писал он ему и дажепредлагал создать совместный труд о социализме (51). Важно, однако, отметить,что оценка «нового феодализма» у мыслителей была различной. Леонтьев, как мыпомним, видел в нем позитивную в целом реакцию на ненавистный емулиберально-буржуазный порядок, Тихомиров же относился к социализму как кбезусловно «рабскому, антихристианскому строю» (52). Но при всем, при том,нельзя не заметить, что знакомство с идеями автора «Среднего европейца…» сильноспособствовало конкретизации его социально-политической доктрины. В той илииной степени, леонтьевские интуиции помогли оформлению тихомировской теориикорпоративной организации общества. По крайней мере, до знакомства с ними уТихомирова не было таких четких формулировок, подобных, например, этой:«Общество, в действительности, всегда было, есть и будет построено нарасслоении людей, на присутствии авторитета, власти и подчинения, на известнойсистеме уравновешивающих неравенств» (53). Вообще, он очень высоко ставилсоциологические «наброски мыслей» Константина Николаевича, находившиеся, по егомнению, «на почве крупнейшей работы европейской мысли» (54). И уж совершенноочевидно непосредственное влияние Леонтьева на становление религиозных воззренийЛьва Александровича. Оно весьма отчетливо проявляется в тихомировской статье 1892 г. «Духовенство и общество в современном религиозном движении», направленной противинтеллигентских умствований в религиозных вопросах и ратующей за «скромное,бесхитростное подчинение» «общества» «авторитету Церкви». Там же обличается«популярная идея русского “всечеловечества”» и содержится призыв «простопозаботиться о своем спасении» (55). Это, конечно, вполне отчетливыелеонтьевские мотивы. Рискнем предположить, что и равнодушие Тихомирова кславянскому вопросу имеет тот же источник, косвенным подтверждением чего служатего похвалы «достоинствам» «анализа России и славянства» у Леонтьева (56). А втом, что последний буквально открыл для него тему «византизма», он признаетсясам: « Для меня были новы его взгляды на Византийский элемент вРоссии, так как я в то время был довольно поверхностно знаком с византизмом»(57). Впрочем, различий во взглядах двух крупнейших идеологов творческого традиционализмакуда больше, чем сходства. Пока же подчеркнем главный вывод данного раздела:Тихомиров явился преемником одновременно двух враждующих вариантов творческоготрадиционализма — и славянофильского, и леонтьевского.
Идеи Тихомирова в контексте творческоготрадиционализма
Теперьвыясним, насколько тихомировское мировоззрение вписывается в рамки творческоготрадиционализма.
1.Вслед за своими предшественниками (прежде всего, Данилевским и Леонтьевым)Тихомиров полагал, что «основы русской жизни, характера, миросозерцания — даютобещание особого культурного типа Только создавая конкретныеприменения своего к культурным запросам страны, давая свое, не худшее, алучшее, нежели предметы иностранного ввоза — мы постепенно излечиваем страну,изуродованную подражательностью, и если не можем исправить поколения старшие,духовно иссякшие, то даем почву для более богатого национального развития новыхпоколений, выходящих из недр народа» (58). По мнению мыслителя, «Россия — этоцелый мир нового будущего, мир еще довольно хаотический, еще не сознавшийвполне идеи своего развития, мир, полный борьбы противоположных стихий, однаковсе-таки обещающий для человечества нечто новое, своеобразное» (59). «Россия есть и не Азия и не Европа, — подчеркивал он, — а Россия. Это, конечно,результат своеобразного смещения европейских и азиатских элементов на границахих соприкосновения. От этого у нас есть родство и с Европой и с Азией. Но какрезультат простого смешения, Россия не вышла бы Россией, а только некоторым материаломдля превращения в Европу или Азию У нас, к счастью, было нечто иное.Русская национальность имела полную возможность быстро сложиться внекоторый определенный тип, который не просто смешивался с элементамиевропейскими и азиатскими, а органически уподоблял их себе как материал, а неисточник своего развития. Только это присутствие своего собственногоорганического типа создало Россию, только его развитие может дать ей и вбудущем мировую роль» (60). Лев Александрович определяет Россию как «величайшуюИмперию огромной мощи и уже с явными надеждами на совершенно свою самобытнуюкультуру, которой быть может, принадлежит в будущем даже всемирная миссия»(61). В другом месте он высказывается еще более оптимистично: «Перед нами будущее, которое переживет, вероятно, европейскую цивилизацию исменит ее» (62). «Прогресс» видится ему в том, чтобы «повысить русскогочеловека и русскую жизнь путем развития тех самых основ мысли и жизни, накоторых Россия выросла и существует» (63). «Россия уже давно есть, существует,имеет свой план развития. Дело государственного человека — только в том, чтобыпонимать этот план и помогать его развитию. Российский человек — не творецРоссии, а только один из органов ее развития. Самостоятельные начала,сложившиеся в общем строе страны, сами дают тон ее политике » (64).
2.По собственному признанию Тихомирова, разочарование в европейской цивилизацииXIX в. (прежде всего, в ее политических формах) явилось одной из важнейшихпричин пересмотра им собственных убеждений: « особенно решающеезначение имело для меня то обстоятельство, что я имел случай ознакомиться напрактике во Франции, какие результаты дает приложение к политике принципа народной воли, который дотоле составлял основание моих политических идеалов.Зрелище это настолько поразило меня, что я решился подвергнуть радикальномупересмотру свои старые взгляды, или, точнее, привитые ко мне идеи французскойреволюции» (65) (из письма к В.К. Плеве, 1888). Современная западнаяцивилизация, основанная на «принципах 89-го года», нарушила «духовноеравновесие» европейских народов и тем поставила их «на путь ложный, на путьбесплодных химер, которые неосуществимы, а если бы были осуществимы, то сулятчеловечеству либо невыносимо деспотический строй, либо возвращение к дикимвременам». Более того, «новое общество живет и держится только потому, что неосуществляет своих иллюзорных основ, а действует вопреки им, и в новой формевоспроизводит лишь основы старого общества». Либеральная свобода «в областиумственной создала подчинение авторитетам крайне посредственным», а«в области экономической создает неслыханное господство капитализма иподчинение пролетария», наконец, «в области политической, вместо ожидаемогонародоправления — порождается лишь новое правящее сословие с учреждениями,необходимыми для его существования» (66). Парламентаризм «в государственномотношении превращает “нацию” в “толпу”, обезглавливает ее и отдает повсюду вовласть краснобаям и софистам» (67). Вообще, либерализм мыслитель считал«больным» принципом (68). По его мнению, «идея всеуравнения охватывает весьЗапад», которому поэтому грозит «культурная смерть» (69) ( явная перекличка сЛеонтьевым).
3.Мировоззрение Тихомирова достаточно легко укладывается в формулу «Православие,Самодержавие, Народность», но саму ее он использовал крайне редко, возможнодумая, что ее официальный статус может отпугнуть потенциальных сторонниковтворческого традиционализма, которых он надеялся обрести в широких слояхинтеллигенции. Лишь однажды он дал развернутую характеристику «заветнойтриады», в передовой статье первого номера газеты «Русское слово» (онаопубликована без подписи, но авторство Льва Александровича не подлежитсомнению). « Мы верим в три краеугольные основы русской жизни, и нашемировоззрение может быть выражено тремя словами: Православие,Самодержавие, Народность. Конечно, если отождествлять Православие сдуховной консисторией, Самодержавие с полицейским участком, а в народе видетьтолько «платежную единицу», как это делают и враги, и не по разуму усердныеприверженцы этой формулы, то она станет мертвенною и формальною, вредною своимомертвляющим формализмом. Но истинный патриотизм смотрит иначе. Истинныйпатриотизм видит в Православии великое религиозное и культурное начало, котороевоспитало народ наш, которое освещало вековой исторический путь его, и будетего освещать всегда. Точно так же истинный патриотизм смотрит наСамодержавие как на особый выработанный нашей историей тип единодержавнойвласти, ни чего общего не имеющий с идеей европейского монархизма и абсолютизма— как на особый тип власти, развивающийся в процессе истории и в светеПравославия. Именно в развитии идеи Самодержавия мы видим залог той истиннойсвободы, которую европейское человечество так тщетно ищет среди кровавыхреволюций с помощью гильотины, с одной стороны, и динамитных бомб, с другой.Наконец, в народе истинный патриотизм видит ту нравственную стихию, в которойреально выражена великая идея Православия, и в которой находит себе живую опоруи живой приток живых сил для своего развития идея Самодержавия» (70). Переднами ярко выраженное творческое толкование уваровской триады. Мыслительнеоднократно подчеркивал в ней безусловный приоритет Православия. Например:«Либо православие, как определяющее начало нашего собственного национальногосуществования и нашего собирания племен — либо Россия есть историческоенедоразумение »; судьба страны зависит «от того, удержится лигосподствующим истинное понимание веры и Церкви» (71). Или: Россия должна быть«православной страной, т.е. страной, направляемою духом православия в культуре,в учреждениях, в исторической роли своей» (72).
4.Тихомиров считал, что «пореформенная Россия почти во всех отношениях, до сихпор не может установиться, найти тот тип равновесия, который дает возможностьбезостановочного развития. Мы несем, в этом отношении, наказание за тупоспешность, с которой ломали старое, с отрицанием его недостатков, но безположительного понимания его достоинств» (73). Главная беда страны в отсутствиичеткой линии государственно-общественного развития, в постоянной опасностипогибнуть между Сциллой либерализма и Харибдой бюрократизма: «”Чужеземная ложь”висит над Россией истинно роковым проклятием, потому что, мешая ее устроению,вгоняет ее в бюрократизм, которым невозможно жить и который, однако, поневолеприходится понимать как “временный” modus vivendi » (74). Особеннообострилось беспокойство мыслителя относительно российского status quo в конце90-х гг. В 1898 г. он писал: «Когда жизнь стоит на правильном пути —медленность развития не может возбуждать тревоги. Но мы находимся вовсе не втаком положении. Нам нельзя безнаказанно тратить времени. Нам нужнаположительная работа в таком направлении, чтобы здоровые исторические началанаши не только “держались на позициях”, но получили поступательное движение.Нам нужна положительная работа в том направлении, чтобы умственный инравственный авторитет, проникнутый этими здоровыми началами, становился надничтожностью… в настоящее время застой исторической России сам по себеесть средство ее крушения. Она должна подняться во весь рост — если не хочетсовсем упасть» (75). В противоположность такому аморфному положению дел ЛевАлександрович выдвигал свой проект «перестройки общества по “старому“историческому типу» (76).
5.По Тихомирову, зависимость Церкви от государства — «это язва наша»(77). Он резко критиковал церковную реформу Петра I, ибо «в своем отношении кЦеркви Петр подрывал самое основание монархической власти, еенравственно-религиозную основу» (78). «При нормальном состоянии Церкви игосударства — порабощения ни с той, ни с другой стороны быть не может, —подчеркивал мыслитель, — необходимо соблюдение и охрана прав Церкви,ее самостоятельное существование. Только такая Церковь есть действительная, истало быть, полезная с точки зрения верующего, ибо при самовольном искаженииЦеркви ничего нельзя ждать от Бога, кроме наказания. Церковь должнабыть самостоятельною и влиятельною силой нации. Только как таковая она и можетбыть нужна для государства, а, стало быть, государство, желая пользоватьсяблагами, создаваемыми Церковью, принуждена по необходимости сообразоваться с еесоветами, а не пытается переделать ее по своему, ибо из этой попытки, при успехеее, никакой пользы получить не может, и все усилия, направленные в эту сторону,в лучшем случае, — составляют даром потраченное время и средства, а в худшем,т.е. в случае “успеха”, грозит уничтожить самый источник нравственного бытиянации» (79). По цензурным условиям, Лев Александрович не мог тогда прямовысказаться о конкретных мерах по ликвидации «вавилонского пленения»Православной Церкви в России, но как только это стало возможным, он явилсяодним из первых инициаторов изменения неканонической системы церковногоуправления и сторонником восстановления Патриаршества (см. его брошюру 1903 г. «Запросы жизни и наше церковное управление»). Но этот сюжет выходит за хронологические рамкинашего исследования.
6.«Сила всякой верховной власти требует связи с нацией, — отмечал Тихомиров. —Монархия отличается от аристократии и демократии не отсутствием этой связи, алишь особым ее построением: через посредство нравственного идеала. Монархическое начало власти, будучи высшим проявлением здорового состояниянации, особенно требует здорового состояния социального строя. Монархия неможет действовать одними политическими комбинациями, не приводя к искажениюсобственной идеи. Все существеннейшие ее потребности, как общение власти с нацией,воздействие на национальную жизнь, и самое сохранение в нации господстванравственного идеала, — удовлетворяются главнее всего соответственнымсостоянием социального строя. В нем монархия находит свои главные средствадействия. Это всегда сознавалось монархической властью, когда она нестановилась бесповоротно на точку зрения абсолютизма. Забота о социальном строехарактеризует все эпохи процветания монархий, которые всегда относятся к немукрайне бережно, стараются не ломать его, а именно на нем воздвигать своигосударственные построения. Для единоличной власти необходим развитойсоциальный строй. Он составляет естественное дополнение монархии и даже еенеобходимое условие, точно так же, как сама монархия является естественнымдополнением развитого социального строя, настоящим “увенчанием здания” его»(80). Таким образом, мыслитель выступал за такое строение общества, при которомвласть могла бы напрямую взаимодействовать с нацией и опираться на ее лучшиесилы.
7.О необходимости серьезной теоретической работы Тихомиров писал, пожалуй,больше, чем кто-либо вообще из русских традиционалистов. Еще до возвращения народину, в письме П.И. Рачковскому (1888) он подчеркивал, что «меры надзора,репрессий и т.п. совершенно недостаточно в борьбе с идеями», что «против идеи ипрактики разрушения можно и должно выдвигать идеи и практику созидания,усовершенствования» (81). В 1892 г. он вопрошал: «Разработаем ли мы, наконец,сознательно те основы, какие надломаны в Европе, сумеем ли дать им сознательноеупотребление для избежания роковых “социальных противоречий” Европы?» (82) В 1893 г. — настаивал на том, что «нам нужна проверка и разработка самых принципов, которая бы далаболее сознательное руководство в выработке мер практических», надеясь в областитеории (а за ней и на практике) на целую революцию «против идей XVIII века»(83). В 1895 г. — спорил: « Деятельность полезная возможна лишь приясном сознании действительности. Точка зрения, которая видит основуобщественного спокойствия в общественной бессознательности (такой точки зрения,в частности, придерживался Победоносцев. — С.С.), — мною поэтому нисколько неразделяется» (84). В 1897 г., — сетовал: « как много нам еще нужно мирной, спокойной разработки наших идеалов, прежде чем приступить кобщественному строению, их достойному» (85). В том же году — объяснял:« Понять внутреннее свое существо — составляет для каждойстраны вопрос величайшей важности. Для России он едва ли не важнее, чем длябольшинства других стран, — уже хотя бы потому, что он у нас постоянновозникает, а стало быть доселе остается неясным, спорным, нерешенным длярусского национального самосознания. Этот, по-видимому, стольотвлеченный вопрос имеет совершенно очевидное практическое значение, ибо мыпостоянно наблюдаем, что различные его решения дают совершенно различныенаправления и внешней и внутренней политики нашей. Постоянные же колебания русскогоправящего слоя в понимании того, что такое Россия приводит к таким жеколебаниям в направлении политики твердое решение вопроса что такоеРоссия сразу открывало бы перед нами ясную и постоянную линию внешнего ивнутреннего действия, систематического, сегодня осуществляющего то, чтоподготавливалось нами вчера, и закладывающего заранее предусмотренные цели назавтра и послезавтра» (86). Наконец, весьма любопытная запись в тихомировскомдневнике от 24 января 1899 г.: « Все (т.е. традиционалистыконсервативного толка вроде Грингмута. — С.С.) мечтают действовать, хотя самине знают ясно, что нужно делать. В этом и вся беда. Это стремление действоватьпроизводит пренебрежение к теоретической работе, которая в настоящее времяединственно важна, а действия разумного, конечно, нет и быть не может, кромечисто отрицательного, т.е. кроме борьбы против несомненно вредных либеральныхили социалистических стремлений. Я боюсь, что это стремление действоватьпроизводится — если оставить в стороне простое честолюбие — также непониманиемвсех громадных размеров нашего незнания, а это непонимание возможно объяснитьтолько тем, что они не сознают и самого принципа. Если бы они сколько-нибудьясно представляли сам монархический принцип, то немедленно бы почувствовали,что мы не умеем связать его ни с Церковью, ни с социальным строем, а между тем,эту связь необходимо отыскать. Но им все представляется чересчур просто. Плохойпризнак! В конце концов — один Победоносцев понимает это, и потому-то онсочувствует теоретической работе. Но, к сожалению, он ей не помогает, не умеети не хочет поддерживать людей, к ней способных вроде хотя бы меня,или покойных [Ю.Н.]Говорухи[-Отрока], [П.Е.]Астафьева. Может быть, конечно, что он понимает малые формы размера способностей этих людей Но это еще не оправдание. Что же делать, коли ничего лучшего нет. Вовсяком случае, получая средства руководительного действия, мы бы сделалисьцентрами возбуждения этой теоретической работы. Пример представляет даже такаятупица и нечестный сверх того человек как [A.A.] Александров. Возникли бы со временем и лучшие силы. А со стремлением действоватьничего, кроме глупости не выходит » (87).
8.О внешней политике в 80-90-е гг. Тихомиров писал сравнительно мало. Но все жесвое видение самих принципов участия России в международных делах он изложилвесьма четко. Настаивая на «необходимости деятельного участия в международнойжизни для возможности правильного внутреннего развития страны», мыслитель рисует,прямо скажем, головокружительные перспективы российского вмешательства вмировую политику: « мы не можем и не должны ставить заранее никакихграниц участию в мировой жизни и своему на нее влиянию. Эти границы, конечно,есть, они будут со временем показаны историей. Но собственно мы, заранее, их неможем сами ставить даже и в территориальном отношении. Мы не можем отказаться от задачи устроения хотя бы и всего земного шара, если бы кэтому повела судьба, т.е., если хватит сил и если окажется необходимость. Мы неможем знать, не для нашей ли будущей культурной миссии приготовила Европаземной шар, подчинив его себе, подобно тому как Рим подготовил древний мир кпоявлению христианства. Нация, имеющая мировую культурную роль, не может в этомотношении предназначать заранее никаких границ своего воздействия. Ониопределяются только размерами ее сил и широтой ее миссии» (88). В начале ХХ в.Лев Александрович будет активно выступать в поддержку дальневосточной политикиимперии.
Итак,как нам представляется, Тихомиров очень ярко выразил в своем творчестве главныеустановки творческого традиционализма.
Тихомировский «синтез»
ИменноТихомиров явился тем мыслителем, которому удалось осуществить идеологическийсинтез разных направлений творческого традиционализма, по крайней мере, всоциально-политическом аспекте. Можно, конечно, спорить, насколько сей синтезоказался удачным, но, нужно признать, что тихомировская доктрина отличаласьизвестной стройностью, целостностью, внутренней непротиворечивостью и систематичностью.Видимо, по самому складу своего ума Лев Александрович оказался идеальноподходящим для роли систематизатора, завершителя развивавшейся более полувекаопределенной линии русской мысли. Обладая острым и сильным интеллектом, он в тоже время не отличался излишней оригинальностью воззрений, которая длязавершителя скорее минус, нежели плюс. В сущности, почти ничего нового втрадиционалистское учение он не внес (тут В.А. Твардовская отчасти права), нодля данной идеологии как раз требовались уже не новации, а упорядочивание. ИТихомиров эту задачу, с той или иной степенью успешности, решил, соединяя вродебы противоположные друг другу идеи, путем отсечения их крайностей, в нечтоединое. В этом ему помогало еще и то, что он пришел в традиционалистский лагерь«со стороны», будучи совершенно не связан (по крайней мере, внутренне) скакой-либо из его «партий». И это изначальное положение «надпартийного»идеолога способствовало большей объективности его взгляда на своих соратниковразных убеждений. С другой стороны, такая позиция неизбежно обрекала ееносителя на идейное и политическое одиночество, о коем Тихомиров поведал вписьме А.Л. Волынскому от 11 февраля 1894 г.: «Ни с каким органом печати я безусловно не связан. При современном разброде мысли, органы для нового еще даже иневозможны. Новые элементы недостаточно определились, чтобы слиться в некоторыеколлективности. В сущности, не будь денежного вопроса, мне следовало бы писатьне в журналах, а брошюрами, совершенно на свой личный страх. Я в жизни ничутьне одинок, но, если бы имел даже собственный журнал, то не мог бы считать егосвоим органом, п[отому] ч[то] не нашел достаточного числа действительноединомыслящих сотрудников. Тем менее возможно нынче связывать свою мысль скаким-либо чужим органом. Я говорю там, где могу, где есть слушатели, не имеяни малейшей возможности разбирать в хорошем или плохом месте приходитсяговорить, а тем более, кому оно принадлежит. В журналистике вполнемогу сказать: града зде пребывающа не имам, но грядущего взыскую» (89).Характерно, что при жизни Лев Александрович так и не был признан идейным вождемтрадиционализма, хотя к этому были все основания. Он пал жертвой своегостремления к «надпартийности», подобно тому, как Леонтьев пал жертвой своейэкстравагантности. Окончательное выражение тихомировский «синтез» получил вфундаментальном трактате «Монархическая государственность» (1905), выпадающегопо условиям времени из нашего рассмотрения, но главные положения этого трудабыли разработаны мыслителем еще в 1880-1890-х гг.
Тихомировдал наиболее четкую формулировку сочетания творчества и традиции, котороесобственно и есть основа творческого традиционализма. И славянофилы, и Леонтьевписали об этом, но разбросано, без должной концентрации. Еще в 1894 г. мыслитель декларировал: « Если цивилизация, среди которой я живу, уже пошла наупадок, то я не посвящу своих сил на простое замедление ее упадка. Я будуискать ее возрождения, буду искать нового центра, около которого вечные основыкультуры могут быть снова приведены в состояние активное. Простое задержаниесмерти того, что несомненно уже гибнет, по-моему не есть задача серьезнойобщественной политики» (90). Но по-настоящему полно данный вопрос Лев Александровичосветил в работе «Борьба века» (1894), выдвинув учение о «жизнедеятельности».Тихомиров (близко к леонтьевской идее о «реальных силах» общества») говорит отом, что «ни при какой страсти к новизне люди не могут направлять развитиясвоего общества иначе, как в рамках вечно одинаковых, неизменных по существуоснов. Мы не знаем в обществах других изменений, кроме эволюции однихи тех же основных форм и различия их комбинаций. В социальной жизни мы постоянно находим одни и те же основные элементы: семья,собственность, право личности, власть общественная, объединение по специальныминтересам, распадение на сословия, вечный их антагонизм, вечное их примирениевластью целого, для которого они все одинаково нужны. Повсюду мы видим как необходимуюскрепу социальной жизни обычай, традицию, привычку, дисциплину. Людимогут делать сколько им угодно революций, могут рубить миллионы голов, иистощая свои силы, но они так же бессильны выйти из социальной неизбежности,как из-под действия законов тяжести. Что бы они ни хотели сделать, но могутвоспроизвести в своем строе лишь те основные формы, какие даны самой природойсоциальной жизни. Якобинцы, социалисты, анархисты или толстовцы могутфантазировать что угодно, но когда придется жить, будут жить в тех же основныхформах, как и все прочие люди» (91). Далее Тихомиров уточняет понятиепрогресса: « идея прогресса в том смысле, какой она получила в нашуэпоху, — то есть идея достижения сразу или постепенно общественного строя,отрешенного от его исторических основ, и дающего для личности среду, способнуюудовлетворить ее стремления к свободе и счастью, — это идея безусловно нелепая.Стремление воздействовать на общество в направлении этого прогресса — тольковредно, потому что с ним мы можем лишь разрушать действительность, то естьподрывать способность социальной среды давать нам даже и то, на что она поприроде своей годится. Нашему времени предстоит понять, что целипрогресса XVIII–XIX века ошибочны не крайностями, но по существу» (92). Истинныйже прогресс, по Тихомирову, в эволюционном развитии исторических основ данногообщества. В связи с этим, он резко критикует «малодушный», «ложный»,«отрицательный» консерватизм, «который из боязни поколебать основы общества,скрывает их, не дает им возможности расти и развиваться». А «истинныйконсерватизм совершенно совпадает с истинным прогрессом, в одной итой же задаче: поддержание жизнедеятельности общественных основ, охранениесвободы их развития, поощрение их роста». Консерватизм вреден, «когдаограничивается одним отрицанием и не видит перед обществомположительной работы, движения вперед, то есть тоже прогресса, но вэволюционном смысле. Жизнь действительная не знает революции как творческогоначала. Но она также не знает ни неподвижности, ни движения назад» (93). Вконце концов, мыслитель предлагает вовсе отказаться от понятий «прогресс» и«консерватизм»: «Сохранение органической силы и развитие ее это одно и то же,ибо органические силы только и существуют в состоянии деятельности, в состоянииразвития, точно также как нельзя развиваться, не сохраняясь в типе. Новая точказрения, громко подсказываемая всем пережитым и передуманным нами, упраздняетэти ложные разделения, порожденные социальным мистицизмом и изменяет их однимпонятием жизнедеятельности. Мы должны совершенно отбросить мысль о прогрессеили консерватизме, а думать о жизнедеятельности. Разрушительнойработе века расстройства будет положен конец только пришествием века созидания,которое бы восстановило единство действия бессознательных органических силобщества и сознательных усилий государственного деятеля» (94) (т.е. правителистраны должны сознательно взять, в качестве руководящей, идею эволюционногоразвития общества на исторических основах, идею «жизнедеятельности»).
Помнению Тихомирова, монархия — не преходящий фазис «развития идеи власти», а —одна из вечных «основных форм ее» (95). Более того, эта форма власти наиболееоптимальна, ибо «сущность монархии состоит в примиряющей силе высшейправды» (96). По своим свойствам, «монархическое начало являетсяорудием, помогающим нации не впадать в застой, но и не забывать основ своегоразвития, т.е. именно оставаться в состоянии жизнедеятельности, здоровогоразвития своих сил и обдуманного приспособления к новым условиям. Консерватизми прогрессивность наиболее уравновешены в этом начале власти. Нидемократическое, ни аристократическое начало не могут даже приблизительнозаменить монархию в обеспечении стране правильной и спокойной эволюции. Монархическое начало в отношении движения страны впередпредставляет орудие наиболее тонкое и надежное» (97). Вслед за славянофилами,мыслитель разделяет самодержавие как наивысшее выражение монархическогопринципа и абсолютизм как наибольшее его искажение. «Европейский абсолютизм, —отмечал он, — все свел на безусловность власти и организациюучреждений, при помощи которых, эта безусловная власть могла бы брать на себяотправления всех жизненных функций нации. Идея эта демократическогопроисхождения и способна снова привести только к демократии же». Таким же«извращенным побегом монархической идеи» является и «восточный типсамовластительства», отличающийся «произвольностью власти, зависимостью ее отличности правителя ». В своей же норме «монархическое начало власти есть господство нравственного начала , которому народноемиросозерцание присвояет значение верховной силы. Только оставаясь этимвыражением, единоличная власть может получить значение верховной и создатьмонархию». Исходя из такого понимания монархии, Тихомиров утверждает, что«истинная монархическая — самодержавная идея» осуществилась только в Византии иРоссии, хотя и там, и там она подверглась искажениям, благодаря влиянию вВизантии «восточной идеи» власти, а в России — западного абсолютизма (начиная сПетра I) (98). Следовательно, если русское самодержавие очистится от элементовабсолютизма, то оно будет являть пример самого передового государственногоустройства в мире и даст «целое указание пути, который еще не закрыт передсовременным культурным миром» (99). Лев Александрович даже предполагает, что«монархическое начало, по всей вероятности, будет наукой снова выдвинуто какорудие спасения и развития современной культуры, подобно тому, как это уже былов античном мире после такого же период господства демократической идеи» (100).Как видим, тихомировский пафос скорее футуристический, нежели ретроспективный.Тот государственный строй, который мыслитель считает наиболее совершенным,собственно нигде и никогда не существовал, его всегда извращали чуждые емуэлементы. Монархическая государственность, таким образом, не дана в готовомвиде — существует лишь фундамент (заложенный в средневековье), на котором ещестроить и строить. Истинная самодержавная монархия — дело будущего, ее нужнотворить.
Тихомировбыл солидарен со славянофилами в их требовании сочетания самодержавия с местнымсамоуправлением (см. выше его высказывание о земстве), но считал это благоепожелание (как и многие другие славянофильские проекты) не вполне конкретным:«[И.С.] Аксаков был недалек от истины, когда говорил, что наша главная задачаустроить не государство, а уезд. Только дело не собственно в “уезде”, а всоциальном внутреннем строе вообще, то есть в семье, общине, приходе,корпорации, земстве и в многоразличных сословиях, которых ныне гораздо больше вдействительности, нежели числится по старинному бумажному счету и которыеостаются без всякого устройства. Вот что требует укрепления, организации,переустройства, а подчас и постройки заново. Это задача, важнее и жизненнее унас нет никакой» (101). Поэтому А.В. Репников не совсем точен, когдаутверждает, что автор «Единоличной власти…» пытался «совместить славянофильствои идею сильной монархической государственности » (102). Во-первых,славянофилы тоже не были противниками «сильной монархическойгосударственности». А, во-вторых, социально-политические построения Тихомировадалеко не укладываются в славянофильские схемы. Его основная идея — идеякорпоративной монархии нимало не была свойственна славянофилам. Ее источникомскорее нужно признать отчасти публицистику катковского круга (например, статьюА.Д. Пазухина «Современное состояние России и сословный вопрос»), но, главнымобразом, «социологические наброски» Леонтьева. Собственно из славянофильствабыла взята только мысль о необходимости «общения» монарха и народа посредствомнекоего представительства (Леонтьеву и «катковцам», конечно, чуждая), дакритика бюрократизма. Но и проблему «общения» Лев Александрович трактовалпо-своему. Соглашаясь с тем, что «никакие совещательные собрания, созванные,выбранные или назначенные, не противоречат монархической идее», он, однако,вполне резонно замечал: собрания сами по себе «ничуть не обеспечивают общениямонарха с нацией. Весь вопрос в том, каковы эти собрания, из кого они состоят. Иной раз, может быть, знакомство с одним, никем не избранным и неназначенным человеком способно более послужить общению монарха с народом,нежели присутствие среди целой тысячи депутатов земского собора». Общение снацией, полагает Тихомиров, вводя в демократическую доктрину славянофиловаристократический компонент, — «есть общение с национальным гением»,«следовательно монарху нужны и важны люди созидательного иохранительного слоя, цвет нации, ее живая сила. В них верховнаявласть видит и слышит не то, что говорит толпа, но то, что масса народаговорила бы, если бы умела сама в себе разобраться, умела найти и формулироватьсвою мысль» (103). От понятия «народное представительство» мыслитель всяческиоткрещивался, но, видимо, по цензурным соображениям, ибо позднее в своемглавном труде он поместил целую главу о монархической системе народногопредставительства (104). Но как выявить «цвет нации», с коим нужно «общаться»монарху? Это возможно, доказывает Тихомиров, только при наличии корпоративногостроения общества: «Задачи осведомления и общения с нацией — достигаются дляверховной власти тем легче, чем более находятся на виду все наиболее деятельныесилы и люди нации, а это лучше всего там, где энергичнее и свободнеепроисходит группировка нации на слои, корпорации, общества, в центре которыхсами собою обозначаются наиболее способные и типичные представителинациональной работы» (105). Лучшие люди «давно в каждой группе выбраны,проверены, давно привыкли практиковать свое право и исполнять свои обязанности.Они же и не “политиканы”, их не соблазнит легкая карьера парламентскогоболтуна. Таких людей есть о чем спросить и притом с уверенностью получить отних только “дело”, а не интриги. Когда страна так сложена, то возможны иземские соборы, а когда она дезорганизована внутренно, тогда все попыткивыделить “лучших людей” в одно собрание — есть вредная и опасная мечта, котораядействительно может создать только политиканский парламент, а никак не собраниенравственных представителей нации» (106).
Вообще,как мы уже упоминали, для Тихомирова развитый социальный строй есть лучшаяопора монархии. Такой строй может быть только сословным. «Нация, — писалмыслитель, — всегда распадается на слои, не одинаковые по условиямжизни, а потому представляющие известные различия и в своем быте, в своихпривычках Это распадение на слои не есть какое-либо “исчезающее”явление, а явление всегдашнее, вечное. Никогда это расслоение не былосильнее, нежели в настоящее время, когда культура значительно усложнилась всравнении с предшествующими веками. Прежде всякий социальный слой,как только он обозначался в своей отдельности и особенности, становился основойгосударственного строения. Он привлекался к служению государству на основании техсвоих свойств, которыми мог быть государству полезен. С другой стороны, он,именно как слой, получал государственное о себе попечение. Таким тообразом “класс” — социальный слой — становился сословием. Сословие есть ничтоиное, как государственно признанный и в связь с государством поставленныйсоциальный слой». Беда современного состояния общества, по мнению ЛьваАлександровича, в «разрыве государства и общественных слоев»: «Если теперьговорят о бессословности , то это не значит, что государство не даетэтому расслоению своей санкции, игнорирует его в своих политическихнастроениях». Это происходит потому, что «абсолютистская идея разобщилагосударство и общество. При своей претензии вобрать нацию в себя, новоегосударство в действительности стало лишь вне нации. идеябессословности государства в обществе все сильнее расслаивающемся — принадлежитк числу больших опасностей современной жизни. Последствие мы ужевидим в том, что ныне уже классовые интересы становятся живее и упорнее, нежелине только государственные, но даже национальные» (107). Тихомиров подчеркивает,что возвращение государства к сословности «непременно произойдет», но «ксожалению, пока это намечается лишь только борьбой бунтом, партиями, рабочимисоюзами и т.п., вообще путем истощающих столкновений классов народы,путем революции и борьбы, — сами ощупью сложатся в новый сословный строй. Это,конечно, весьма печально, потому что не дешево обойдется народам такое строениеощупью…» При государственном же направляющем руководстве процесс общественногорасслоения сможет пройти мирно и без потерь, и здесь монархия должна преуспетьболее других типов государственной власти. В свою очередь развитый «социальныйстрой» мог бы излечить монархию от абсолютистских искажений и прежде всего отгипертрофии бюрократии: « идея сословного государства состоит в том, чтобы естественные классы, естественные группы нации получили отгосударства делегацию его управительных функций во всех пределах компетенцийэтих групп; государство же при этом может и должно войти в свою нормальную рольверховного направления и согласования этих естественных групп, покинутьмелочную регламентацию их жизни, а тем избавившись тоже от бюрократическогохарактера, столь невыгодно отличающего “общегражданский” строй повсюду, где он,на несчастье народов, пытается возникнуть» (108). Мыслитель даже полагал, чтосословный строй будет способствовать более правильному и гармоничному развитиюличности, ее более прочному общественному статусу (о чем, кстати, неоднократноговорил и Леонтьев): «Когда мы признаем расслоение, то мы обязываемсословия известными службами, мы заботимся о целесообразном составе, развиваемнравственное сословное чувство. Когда мы признаем неравенство, мы придаем емудля всех полезный характер патронажа. Не признавая ничего такого, мы достигаемлишь того, что сильный давит слабого совершенно необузданно и бессовестно. В обществе разумно расслоенном каждый человек составляетчастицу известной группы. Посему каждый человек получает известноеруководство от людей наиболее уважаемых. Мысль людей более выдающихся освещаетмысль более слабых, менее развитых. Общественное мнение направляетсяна обсуждение действительных потребностей личности» (109).
Многописал Тихомиров и об устройстве отдельных сословий. В частности, он считалнеобходимым сохранение, или в случае его вырождения — воссоздание, дворянства:«Если бы России оказалось нужным сословие служебное, а дворянство не могло имбыть, или сословие землевладельческое, а дворянство и тут не проявляло быдолжного умения, — то очевидно, что эти сословия могли бы сформироваться изаново, из других элементов» (110). Но в центре внимания мыслителя находилисьпрежде всего новообразованные «классы», незамеченные государством, а потому неполучившие статуса «сословий». Например, его сильно интересовал «рабочийвопрос». В одной из своих первых программных статей «Нужна ли нам фабрика?»,отстаивая мысль, что «без капитализма не обойдешься», Лев Александровичодновременно выступал и за «государственное упорядочение частнойпромышленности», предполагающее улучшение условий жизни фабричных рабочих:«Государственный надзор и вмешательство может обеспечить рабочих отэксплуатации, то есть несправедливых притязаний хозяина, может создатьнадлежащее посредничество в спорных случаях, может предписать обязательнуюобстановку труда и т.д. Государство может систематическими мерами достигатьобеспеченности фабричного населения посредством развития в нем собственности,поддержания прочных семей, учреждения пенсионов старикам и т.п. Все это, имногое другое, направленное к той же цели, не представляется даже особеннотрудным, но лишь при том условии, чтобы государство имело дело с крупнойпромышленностью» (111). По сути, перед нами конкретизация одного из аспектов идеиЛеонтьева о «законной организации труда и капитала». Тихомиров в 80-90-х гг.еще не дал своего развернутого толкования данной проблемы, но в начале ХХ в.она уже занимала в его публицистике одно из первых мест. Достаточно назватьтакие его работы как «Рабочий вопрос и русские идеалы» (1902), «Рабочие игосударство» (1908), «Рабочий вопрос.(Практические способы его решения)» (1909)и др. Рассмотрение этого пласта тихомировского наследия выходит захронологические рамки нашего исследования, но все же, хотя бы в двух словах,основную его идею очертить нужно, ибо она непосредственно вытекает изкорпоративистских построений мыслителя конца XIX в. Тихомиров активнопропагандировал необходимость государственного регулирования стихийногорабочего движения и создания рабочих профсоюзов в духе бисмаркова«государственного социализма», деятельность которых бы носиланационально-созидательный, а не классово-разобщающий характер. Несомненно, чтоавтор «Монархической государственности» являлся главным идеологом так называемой«зубатовщины». С самим С.В. Зубатовым он был знаком, по крайней мере, с 1896 г. (запись в дневнике от 15 декабря: «Был утром неожиданно Сергей Васильевич Зубатов» (112)), вархивном фонде Зубатова хранится тихомировская записка 1901 г. «О задачах русских рабочих союзов и началах их организации» (113). Позднее Лев Александровичконсультировал по той же проблеме П.А. Столыпина, которому в одном из писем такизлагал излюбленные свои мнения: «В политике и общественной жизни — все опасно Понятно, что бывает опасна и рабочая организация. Но развене опасны были организации дворянская, крестьянская и всякие другие? Вопрос об опасности организации для меня ничего не решает. Вопрос может бытьлишь в том: вызывается ли организация потребностями жизни? Если да, то значитее нужно вести, так как, если ее не будет вести Власть и закон, то поведутдругие — противники власти и закона. Если государственная власть не исполняеттого, что вызывается потребностями жизни, — она погрешает против своего долга,и за это наказуется революционными движениями. благодаря возне скорпорациями — средние века п р о ж и л и (разрядка здесь и далее автора. —С.С.) целую тысячу лет. Это значит, что труд был окуплен. Разнавсегда, на веки вечные, ничего нельзя устроить. Живут вечно толькоз а к о н ы жизни, а формы постоянно изменяются» (114). В этом письме оченьхорошо выражен сам пафос творческого традиционализма.
Болеевсего в 90-е г.г. Тихомирова занимали проекты корпоративной организацииинтеллигенции. Он считал нездоровым явлением ее существование в виде некоегоидейного «ордена», не связанного с реальной общественной жизнью. Образованныйслой, по его словам, «не должен быть изолированным и замкнутым в себе, а разлитповсюду, как составная часть всех слоев и сословий, тесно с ними связанная. Егосоциальная роль — освещать жизнь, опыт, интересы всех социальных слоев испособствовать приведению их к единству. Он в каждом слое должен учиться ународа, должен представлять лишь высшее выражение сознания каждого слоя, итолько этим путем способен выражать имеющееся в них национальное сознание. Дляразвития народной жизни нужна самостоятельная работа ума, чувства и опыта всеймассы народа разных слоев и положений» (115). Исходя из собственного призыва крусским людям — «устраиваться в своем круге, в семье, общине, приходе,сословии» с тем, чтобы «высшие надстройки» формировались «при помощи сил,вырабатывающихся на нашей мелкой работе» (116), Лев Александрович в 1894 г. выступил с предложением о создании «сословия журналистов»: « необходима организацияжурнального сословия, точное определение принадлежности к нему, установлениесоответственных прав и обязанностей» (117). По его мысли, такое сословие должнослужить не «партиям», а «всей стране, всей нации». Оно обязано выражать не«интересы того или иного направления», а «интересы профессии», «поддерживатьсвое сословие на высоте его общественных задач в отношении умственном и нравственном»(118). Выборные органы «корпорации людей пера» ведали бы приемом в нее новыхчленов, отсеивая недостойных, распределением средств из ее денежного фонда ит.д. Надо заметить, что данный проект не встретил симпатий не только влиберальной среде, но и у таких близких Тихомирову людей как А.А. Киреев (119).
Синтетическийхарактер мировоззрения автора «Монархической государственности» совершенноочевиден. Если процесс формирования идеологии творческого традиционализмаиллюстрировать знаменитой гегелевской триадой, то его можно представить так:тезис — славянофилы, антитезис — Леонтьев, синтез — Тихомиров. Последнийпопытался соединить славянофильскую ставку на общественную инициативу (недаромтак часты у него призывы к «самодеятельности» (120)) с леонтьевскимкорпоративизмом. Кроме того, он считал, что истинная монархия (самодержавие) нетолько допускает, но даже предполагает «комбинацию в управлении элементоваристократического и демократического». «Демократический элемент, стольничтожный в роли верховной власти, мало способен и в роли высшего управления.Но он имеет свои незаменимые достоинства в деле управления низшего», ибонародные массы — «лучший судья» последствий применения той или другойгосударственной меры. Но «при господстве монархии демократиядопускается к управлению не в состоянии толпы, а в состоянииорганизованных групп. Демократия при этом по возможности аристократизируется.Ее выразителями являются “лучшие люди”, представители социальных групп, а непростого численного большинства». Аристократия же «во многих отношениях незаменима в области высшего управления», ибо она «представляетнаиболее зрелую политическую и социальную мысль страны, ее опыт, ее традицию».Вместе оба эти начала, «демократия снизу, аристократия сверху недопускают до узурпации правительственных органов» (121). Таким образом,мыслитель соединил в своей социально-политической теории и демократический, иаристократический варианты творческого традиционализма.
Какмы уже отмечали, в традиционалистском лагере при жизни Тихомирова не было вдолжной мере понято, что его доктрина имеет «завершающий» характер и наиболееподходит в качестве общей платформы для разных его направлений. Но в русскомпослереволюционном Зарубежье он уже воспринимался как главный теоретикмонархической идеи. Даже весьма далекий от тихомировских идеалов Н.А. Бердяевпризнавал труды Льва Александровича «лучшим обоснованием идеи самодержавноймонархии» (122). На них опирался и И.А. Солоневич в своей широко известной ныне«Народной монархии», и другие, менее знаменитые авторы (123).
Список литературы
1.Костылев В.Н. Лев Тихомиров на службе царизма: (Из истории общественно-идейнойборьбы в России в кон. XIX — нач. XX вв.): Автореф. … канд. ист. наук. М.,1986.С. 17, 22-23.
2.Он же. Выбор Льва Тихомирова // Вопросы истории. 1992. № 6-7. С. 44.
3.Цит. по: Он же. Лев Тихомиров на службе… С. 8.
4.Русский консерватизм XIX столетия. Идеология и практика. М., 2000. С. 288, 340.
5.Там же. С. 387-388.
6. См.: Костылев В.Н. Лев Тихомиров на службе… С. 7.
7.Репников А.В. Консервативная концепция российской государственности. М., 1999.С. 44.
8. См.: Сергеев С.М. «Мои идеалы в вечном…» (Творческий традиционализм Льва Тихомирова) // ТихомировЛ.А. Монархическая государственность. М., 1998; Он же. Л.А.Тихомиров и лагерьрусских традиционалистов в 90-е гг. XIX в. // Тихомиров Л.А. Христианство иполитика. М., 1999. (Далее — Христианство и политика).
9.Тихомиров Л. Почему я перестал быть революционером. М., 1895. С. 27, 37.
10. См.: Костылев В.Н. Лев Тихомиров на службе… С. 8.
11. См.: Харуки Вада. Лев Тихомиров: его духовный мир в последние годы жизни (1913-1923). // Он же.Россия как проблема всемирной истории. М.,1999.
12.РГАЛИ. Ф.345. Оп.1. Ед. хр. 747. Л. 50-50 об., 51.
13.Там же. Ф. 290. Оп. 1. Ед. хр. 51. Л. 4 об.
14.Там же. Ф. 345. Оп. 1. Ед. хр. 748. Л. 60 об.
15.Там же. Ед. хр. 750. Л. 39 об.
16.ГАРФ. Ф. 634. Оп. 1. Ед. хр. 6. Л. 118 об., 119-119 об.,120.
17.Там же. Л. 176 об.
18.Там же. Л. 200 об.-201.
19.Это хорошо видно по письмам Тихомирова к Победоносцеву, недавно опубликованныхнами. См.: Христианство и политика. С. 595-601.
20. См., напр.: Тихомиров Л.А. Петербургские адвокаты великой лжи // Русское обозрение (далее РО. — С.С.).1896. №. 11 (Републикация: Христианство и политика).
21.ГАРФ. Ф. 634. Оп. 1. Ед. хр. 6. Л. 190.
22.Там же. Л. 80 об.
23.Тихомиров Л.А. Русские идеалы и К.Н. Леонтьев //Литературная учеба. 1992. №1-2-3. С.155.
24.ГАРФ. Ф. 586. Оп. 1. Ед. хр. 101. Л. 44 об. — 45 об.
25.РГАЛИ. Ф. 345. Оп. 1. Ед. хр. 746. Л. 5-5об.
26.Там же. Л. 5.
27.Там же. Ед. хр. 747. Л. 47- 47 об.
28.Тихомиров Л.А. Русские идеалы… С. 155.
29.Он же. Тени прошлого. М., 2000. С. 660.
30.Он же. Славянофилы и западники в современных отголосках // РО. 1892. № 10. С.919-920.
31.Он же. Новое заявление славянофилов // РО. 1894. № 4. С. 917.
32.РГАЛИ. Ф. 95. Оп. 1. Ед. хр. 837. Л. 3 об.
33.Аксаков Н.П. Духа не угашайте! СПб., 1894. С. 2-3.
34.ГАРФ. Ф. 634. Оп. 1. Ед. хр. 6. Л. 105 об. — 106.
35.РГАЛИ. Ф.345. Оп.1. Ед. хр.747. Л. 50 об.
36.Тихомиров Л.А. Русские идеалы… С.155.
37.РГАЛИ. Ф. 345. Оп. 1. Ед. хр. 747. Л. 64 об.
38.Тихомиров Л.А. Тени прошлого. К.Н. Леонтьев // Литературная учеба. 1992. №1-2-3. С.140.
39.РГАЛИ. Ф. 345. Оп. 1. Ед. хр. 748. Л. 41 об.
40.Там же. Ед. хр. 749. Л. 23-23 об.
41.Тихомиров Л.А. Тени прошлого. К.Н.Леонтьев. С. 140.
42.Воспоминания Льва Тихомирова. М-Л., 1927. С. 371.
43.Там же. С. 397.
44.РГАЛИ. Ф. 290. Оп.1. Ед. хр. 51. Л. 3-4 об.
45. См.: Тихомиров Л.А. Тени прошлого. К.Н.Леонтьев. С. 149-150.
46.Он же. Русские идеалы… С. 153, 158.
47.РГАЛИ. Ф.345. Оп. 1. Ед. хр. 750. Л. 13-13 об.
48.Тихомиров Л.А. Тени прошлого. К.Н. Леонтьев. С. 140.
49.Он же. Почему я перестал быть революционером. С. 68-69.
50.Он же. Демократия либеральная и социальная. М., 1896. С. 89.
51. См.: он же. Тени прошлого. К.Н.Леонтьев. С. 140, 147.
52.Он же. Славянофилы и западники… С. 917.
53.Он же. К вопросу о свободе // РО. 1893. № 12. С. 958.
54.Он же. Славянофилы и западники… С. 917.
55.Христианство и политика. С. 34-35.
56.Тихомиров Л.А. Русские идеалы… С. 156.
57.Он же. Тени прошлого. К.Н. Леонтьев. С. 140.
58.Он же. Памяти Ю.Н. Говорухи-Отрока // РО. 1896. № 9. С. 357.
59.Христианство и политика. С. 308.
60.Там же. С. 313-314.
61.Тихомиров Л.А. Русское дело и обрусение // РО. 1895. № 4. С. 930.
62.Он же. Современные направления // РО. 1897. № 2. С. 1035.
63.Он же. Молодежь и ее учителя // РО. 1895. № 12. С. 979.
64.Он же. К вопросу о терпимости // РО. 1893. № 7. С. 381.
65.Воспоминания Льва Тихомирова. С. 232.
66.Он же. Демократия либеральная и социальная. С. 101, 21, 46-47.
67.Христианство и политика. С. 262.
68.Тихомиров Л.А. Что такое либерализм? // РО. 1894. № 7. С. 365.
69.Он же. Знамение времени. Носитель идеала. М.,1895. С.13.
70.Русское слово. 1895. № 1, 1 января. С. 1-2.
71.Тихомиров Л.А. Что такое Россия? // РО. 1897. № 4. С. 894, 900.
72.Христианство и политика. С. 33.
73.Тихомиров Л.А. Экономические задачи России // РО. 1894. № 1. С. 367.
74.Христианство и политика. С. 263.
75.Там же. С. 324-325.
76.Тихомиров Л.А. К вопросу о свободе. С. 965.
77.ГАРФ. Ф. 634. Оп. 1. Ед. хр. 6. Л. 104.
78.Тихомиров Л.А. Единоличная власть как принцип государственного строения.Нью-Йорк, 1943. С. 74. (Далее — Единоличная власть).
79.Там же. С. 99, 102-103.
80.Там же. С. 83, 104, 109.
81.Воспоминания Льва Тихомирова. С. 268-269.
82.Тихомиров Л.А. Демократия либеральная и социальная. С. 188.
83.Он же. Искания свободы // РО. 1893. № 3. С. 430, 438.
84.Он же. Конституционалисты в эпоху 1881 года. 3-е пересм. изд. М., 1895. С. 3.
85.Он же. Современные направления. С. 1035.
86.Он же. Что такое Россия? С. 891-892.
87.ГАРФ. Ф. 634. Оп. 1. Ед. хр. 6. Л. 192-194.
88.Христианство и политика. С. 302, 308-309.
89.РГАЛИ. Ф. 95. Оп. 1. Ед. хр. 837. Л. 6-6 об.
90.Тихомиров Л.А. Русские идеалы… С. 157.
91.Он же. Борьба века. 2-е изд. М., 1896. С. 30-32.
92.Там же. С. 49 -50, 52.
93.Там же. С. 28, 38, 50.
94.Там же. С.53, 38.
95.Христианство и политика. С. 297.
96.Тихомиров Л.А. Знамение времени… С. 14.
97.Единоличная власть. С. 126.
98.Там же. С. 81-83, 85-86.
99.Тихомиров Л.А. Знамение времени… С. 7.
100.Единоличная власть. С. 130.
101.Тихомиров Л.А. Из современных задач // РО. 1895. № 3. С. 445.
102.Репников А.В. Указ. соч. С. 50.
103.Единоличная власть. С. 95-96.
104. См.: Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. С. 541-548.
105.Единоличная власть. С. 108.
106.Тихомиров Л.А. Из современных задач. С. 443-444.
107.Единоличная власть. С. 105-107.
108.Тихомиров Л.А. Государственность и сословность // РО. 1897. № 5. С. 436.
109.Он же. К вопросу о свободе. С. 958-959.
110.Он же. Государственность и сословность. С. 430.
111.Он же. Нужна ли нам фабрика? // РО. 1891. № 1. С. 298, 307.
112.ГАРФ. Ф. 634. Оп. 1. Ед. хр. 6. Л. 68.
113.Там же. Ф. 1695. Оп. 1. Ед. хр. 19.
114.Там же. Ф. 102. Оп. Д-4, 1908. Ед. хр. 251. Л. 1об.- 2об.
115.Тихомиров Л.А. К вопросу об интеллигенции // РО. 1896. № 2. С. 993.
116.Он же. Задачи публицистики // Там же. 1897. № 3. С. 465.
117.Он же. Сословие журналистов // Там же. 1894. № 4. С. 951-952.
118.Он же. Еще об организации нашего сословия // Там же. 1894. № 12. С. 1049.
119. См.: ГАРФ. Ф. 634. Оп. 1. Ед. хр. 101. Л. 35-36об.
120.Тихомиров Л.А. Задачи публицистики. С. 465.
121.Единоличная власть. С. 109-110.
122.Бердяев Н.А. Царство Божие и царство Кесаря // Путь. Париж, 1925. № 1. С. 33.
123. См., напр.: Попандопуло В. Монархия и демократия // Русский временник. Париж, 1939. № 3.С.23-51.
Дляподготовки данной работы были использованы материалы с сайта www.portal-slovo.ru