Гоголевская “Повесть о капитане Копейкине” и
ее источники
Н. Л. Степанов
“Повесть
о капитане Копейкине” – неотъемлемая часть “Мертвых душ”. Сам
писатель придавал ей особенно большое значение, справедливо видя в ней один из
наиболее важных компонентов своей поэмы. Когда “Повесть” капитане
Копейкине” была запрещена цензором А. Никитенко (кстати, единственный
эпизод в “Мертвых душах”, не пропущенный цензурой), Гоголь с особой настойчивостью
боролся за ее восстановление, не мысля своей поэмы без этой повести. Получив из
цензуры рукопись “Мертвых душ”, в которой “Повесть о капитане
Копейкине” оказалась вычеркнутой, Гоголь с негодованием сообщал Н. Я.
Прокоповичу: “Выбросили у меня целый эпизод Копейкина, для меня очень
нужный, более даже, нежели думают они (т. е. цензоры. – Н. С.). Я решился не
отдавать его никак. Переделал его теперь так, что уж никакая цензура не может
придраться. Генералов и всё выбросил и посылаю его к Плетневу для передачи
цензору” (письмо от 9 апреля 1842 г.) [1]. В письме к П. А. Плетневу от 10
апреля 1842 г. Гоголь также говорит о том значении, которое он придает эпизоду
с Копейкиным: “Уничтожение Копейкина меня сильно смутило! Это одно из
лучших мест в поэме, и без него – прореха, которой я ничем не в силах заплатать
и зашить. Я лучше решился переделать его, чем лишиться вовсе” [2].
Таким
образом, Гоголю эпизод с капитаном Копейкиным был особенно значим для
композиции и прежде всего для идейного звучания “Мертвых душ”. Он
предпочел переработать этот эпизод, ослабив его сатирическую остроту и
политическую тенденцию, с тем чтобы сохранить его в составе своей поэмы.
Почему
же писатель придавал такое большое значение этой вставной новелле, казалось бы
внешне мало связанной со всем содержанием “Мертвых душ”? Дело в том,
что “Повесть о капитане Копейкине” является в известном смысле
кульминацией сатирического замысла и одним иа наиболее смелых и политически
заостренных эпизодов обличительного содержания “Мертвых душ”. Далеко
не случайно она следует в тексте произведения за эпизодами, в которых говорится
о проявлении народного недовольства, о крестьянских выступлениях против властей
(убийство заседателя Дробяжкина). Историю капитана Копейкина рассказывает почтмейстер
чиновникам в момент наибольшего смятения умов, вызванного слухами о покупках
Чичикова. Смятение, охватившее провинциальный город, разговоры и рассказы о
крестьянских волнениях, страх перед непонятными и нарушающими общественный
покой поступками Чичикова – все это великолепно рисует косный и ничтожный мирок
провинциального чиновничье-поместного общества, больше всего боящегося
каких-либо потрясений и перемен. Поэтому и история капитана Копейкипа, ставшего
разбойником в рязанских лесах, лишний раз напоминает о неблагополучии всего
общественного уклада, о том подспудном кипении, которое угрожает взрывом.
Но
и сама по себе история капитана Копейкина, подобно “Шинели”, содержит
резкую критику господствующего режима, протест против бюрократического
безразличия к судьбе простого человека. Однако капитан Копейкин отличается от
робкого и забитого Башмачкина тем, что пытается бороться за свои права,
протестует против несправедливости, против бюрократического произвола. История
капитана Копейкина широко раздвигает рамки провинциально-крепостнической
действительности, которая показана в “Мертвых душах”, вовлекая в круг
изображения “всей Руси” столицу, высшие бюрократические сферы.
Осуждение несправедливости и беззакония всей государственной системы, вплоть до
царя и министров, находит здесь яркое воплощение.
Изучая
повесть, мы, естественно, обращаемся к ее первоначальной редакции, поскольку
Гоголю пришлось переработать ее в силу цензурных причин, вопреки своему
желанию. “Я выбросил весь генералитет, характер Копейкина означил сильнее,
так что теперь видно ясно, что он всему причиною сам и что с ним поступили
хорошо”, – сообщал Гоголь в цитированном уже письме П. А. Плетневу. В
подцензурной редакции Гоголь вынужден был не только снять упоминание о
министре, с таким бюрократическим равнодушием отнесшемся к судьбе капитана
(речь идет о “начальнике комиссии”), но и иначе мотивировать протест
Копейкина, его требование пенсиона: это теперь объяснено желанием Копейкина
“съесть котлетку и бутылку французского вина”, т. е. стремлением к
роскошной жизни – тем, что он “привередлив”.
В
первоначальной редакции (включаемой ныне во все издания “Мертвых
душ”) капитан Копейкин наделен иными чертами. Это боевой офицер, которому
на войне 1812 г. оторвало руку и ногу. Лишенный средств к существованию (даже
отец отказывается его содержать), он отправляется в Петербург просить
“монаршей милости”. Гоголь, хотя и словами почтмейстера, описывает
Петербург как средоточие роскоши, всяческих соблазнов: “Семирамида,
судырь, да и полно! Понатолкался было нанять квартиры, только все это кусается
страшно: гардины, шторы, чертовство такое, понимаете, ковры – Персия целиком:
ногой, так сказать, попираешь капиталы. Ну, просто, то есть, идешь по улице, а
уж нос твой так и слышит, что пахнет тысячами; а у моего капитана Копейкина
весь ассигнационный банк, понимаете, состоит из каких-нибудь десяти
синюх”. Здесь, как и в петербургских повестях, Петербург предстает как
место сосредоточения богатства, “капитала”, которым владеют немногие
счастливцы, тогда как бедняки ютятся в трущобах, в грязных углах. Это город
резких социальных контрастов, город чиновных тузов и богатеев. Это Петербург
“Шинели”, “Невского проспекта”, “Носа”.
Капитан
Копейкин сталкивается с равнодушием и бюрократическим издевательством над маленьким
человеком не только со стороны “значительного лица”, но и самого
министра, олицетворяющего и возглавляющего весь административный аппарат
царизма. Министр стремится отделаться от Копейкина незначащими обещаниями и
посулами: “Вельможа, по обыкновению, выходит: “Зачем вы? Зачем вы?
А!” говорит, увидевши Копейкина: я ведь я уже объявил вам, что вы должны
ожидать решения”. – “Помилуйте, ваше высокопревосходительство, – не
имею, так сказать, куска хлеба…” – “Что же делать? Я для вас ничего
не могу сделать; старайтесь помочь себе сами, ищите сами средства””.
Как видим, сцена эта во многом напоминает объяснение Акакия Акакиевича со
значительным лицом. Не случайно “Шинель” писалась примерно в то же
время, когда заканчивался первый том “Мертвых душ”. Тема несправедливости
социальных отношений, глубоко волновавшая Гоголя, решалась им в демократическом
плане, в плане гуманистического протеста против сильных и богатых хозяев жизни.
Отсюда и эти элементы общности между “Шинелью” и “Мертвыми
душами”, важность для Гоголя эпизода с капитаном Копейкиным.
Но
капитан Копейкин не робкий и униженный Акакий Акакиевич.
Он
тоже хочет проникнуть в мир счастливцев, обедающих в “Лондоне”,
закусывающих “у Палкина”, возбужден соблазнами роскоши, встречающейся
на каждом шагу. Он мечтает с получением пенсии зажить обеспеченной жизнью.
Поэтому неопределенные обещания о “завтра”, которыми его обнадеживает
министр, вызывают его протест: “…можете вообразить себе, каково его
положение: тут, с одной стороны, так сказать, семга и ар€уз, а с другой-то ему
подносят все одно и то же блюдо: “завтра”.
В
ответ на “дерзкое” заявление Копейкина, что он не сойдет с места,
пока не будет наложена резолюция на его прошение, разгневанный министр
приказывает отправить Копейкина “за казенный счет” на “место
жительства”. Высылаемый в сопровождении фельдъегеря “на место”,
Копейкин рассуждает сам с собой: “Когда генерал говорит, чтобы я поискал
сам средств помочь себе, – хорошо, говорит, “я”, говорит, “найду
средства”. Куда именно привезли Копейкина, по словам рассказчика
неизвестно, но не прошло и двух месяцев, как появилась в рязанских лесах шайка
разбойников, атаманом которой был капитан Копейкин.
Такова
история капитана Копейкина, переданная почтмейстером. Версия, что Чичиков и
есть капитан Копейкин, возникла потому, что чиновники заподозрили Чичикова и в
делании фальшивых ассигнаций, и в том, что он “переодетый разбойник”.
Капитан Копейкин выступает мстителем за несправедливое к нему отношение и в
разгоряченном сознании провинциальных чиновников предстает как угроза их
благополучию, как страшный разбойничий атаман. Хотя сообщение почтмейстера
выдержано в стиле комического сказа, история капитана Копейкина врывается в
повседневную обывательскую жизнь чиновников как “напоминание о враждебной
им, бурлящей, чреватой опасностями и мятежами народной стихии.
В
силу всего этого происхождение образа капитана Копейкина представляет особый
интерес. Совсем недавно итальянским исследователем Гоголя профессором Леоне
Пачини Савой .было высказано предположение о том, что Гоголь мог быть знаком с
анекдотом о “капитане Копекникове” [3], сохранившимся в бумагах семьи
д’Аллонвилль и опубликованном в 1905 году французской журналисткой Дариа Мари в
“Revue des etudes franco-russes”. Этот “анекдот”, как
справедливо указывает Л. Пачини, несомненно представляет какую-то литературную
обработку популярной истории о “благородном разбойнике” [4]. (Кое в
чем он перекликается с украинскими “анекдотами” – преданиями о
Гаркуше, послужившими, в частности, основой для романа земляка Гоголя В. Т.
Нарежного “Гаркуша”, 1824.) Действие в “Русском военном
анекдоте”, опубликованном Д. Мари, происходит на Украине, и в общих чертах
начало этого “анекдота” напоминает историю капитана Копейкина. В нем
рассказывается о встрече двух ветеранов войны 1812 г. – солдата и офицера,
причем офицер сообщает солдату, спасшему ему жизнь, что он был тяжело ранен и,
выздоровев, обратился с просьбой о пенсии. В ответ на просьбу он получил отказ
от самого графа Аракчеева, подтвердившего, что император ничего не может ему
дать. Дальше повествуется о том, как офицер собирает “шайку”
разбойников из местных крестьян, призывая их к мщению, к борьбе за
восстановление справедливости.
Речь
этого офицера к крестьянам обладает всеми характерными чертами романтического
стиля и идеологии (“Друзья мои, в равной степени гонимые судьбой, у нас с
вами одна цель – месть обществу”). Этот литературный характер
“анекдота”, его стиль, весьма далекий от фольклора, еще больше
подтверждает предположение о литературном, а не народном, фольклорном его
характере.
Однако
вполне возможно, что эта литературная обработка, фактически представляющая
собой довольно объемистую “разбойничью повесть”, написанную в
сентиментально-романтической манере [5], восходит, в свою очередь, к подлинно
фольклорным анекдотам и преданиям о разбойнике Копейкине. Это тем более
вероятно, что герой “анекдота” назван “Копекников”: тут мы
имеем дело, очевидно, с французской транскрипцией фамилии “Копейкин”.
Маловероятно, чтобы Гоголь знал непосредственно этот “Русский военный
анекдот”, сохранившийся в бумагах маршала Мюнниха, опубликованный лишь в
1905 г. и скорее всего являющийся в свою очередь самостоятельной авторской
обработкой какого-то действительного анекдота или предания.
Допуская
вероятность знакомства Гоголя с подлинным народным “анекдотом” о
капитане Копейкине (конечно, не в его литературной обработке, как это сделано в
публикации Дариа Мари), следует учесть во всем объеме еще необследованный
фольклорный материал, связанный с его именем. Весьма существенно то обстоятельство,
что образ капитана Копейкина несомненно восходит к фольклору, к разбойничьей
песне о Копейкине (“Копейкин со Степаном на Волге”). Эта песня
записана П. Киреевским в нескольких вариантах со слов Языкова, Даля и др.
Приводим запись, сделанную В. Далем:
На
славныем на устьеце Черноставском
Собирается
собраньице молодецкое:
Собирается
добрый молодец, вор Копейкин,
И
со малыим со названыим братцем со Степаном.
Вечеру
вор Копейкин позже всех спать ложится,
По
утру раньше всех пробуждается,
Со
травоньки – со муравыньки росой умывается,
Лазоревыми
алыми цветочками утирается,
И
на все, на четыре сторонушки сам богу молится,
Московскому
чудотворцу в землю поклонился:
“Вы
здорово, братцы, все спали-ночевали?
Один-то
я, добрый молодец, не здоров спал,
Не
здоров спал, несчастлив встал:
Будто
я ходил по конец синего моря;
Как
сине море все всколыхалося,
С
желтым песком все смешалося.
Я
левой ноженькой оступился,
За
крепкое деревцо рукой ухватился,
За
самую за вершину:
У
крушинушки вершинушка отломилась,
Будто
буйная моя головушка в море свалилась.
Ну,
братцы-товарищи, ступай, кто куда знает” [6].
Таким
рисуется разбойник Копейкин в народных песнях. Этот образ далек от того
капитана Копейкина, о котором рассказывает почтмейстер. Но несомненно, что
именно разбойник Копейкин мерещится напуганным чиновникам. Его имя и народная
слава о нем и привлекли внимание писателя к этому образу, о чем сохранилось
авторитетное свидетельство того же самого П. Киреевского. В комментариях к
только что приведенной песне, до сих пор не привлекавших внимания
исследователей, он сообщает: “Предлежащие образцы (т. е. песни о
Копейкине. – Н. С.) чрезвычайно любопытны еще в том отношении, что вместе с
преданиями, их окружающими (разрядка моя. – Н. С.), породили под пером Гоголя
знаменитый рассказ о проделках необыкновенного Копейкина в “Мертвых
душах”: герой является там без ноги именно оттого, что, по песням,
оступился ногою (то левою, то правою) и повредил ее; после неудач в Петербурге
появился он атаманом в Рязанских лесах; мы помним лично слышанные живые
рассказы Гоголя на вечере у Дм. Н. С-ва” [7].
Особенно
важно отметить свидетельство П. Киреевского, что указание на фольклорные
источники (песни и предания, “их окружающие”) исходило от самого
Гоголя. Это бесспорно решает вопрос об источнике замысла “Повести о
капитане Копейкине”. Кстати, этим объясняется особенно отрицательное
отношение цензуры к имени Копейкина – недаром; Гоголь в цитированном письме к
Прокоповичу сообщал, что если имя героя повести представляет препятствие для
цензуры, он готов “заменить его Пяткиным или первым попавшимся”.
Публикация
Д. Мари и сообщение о ней Л. Пачини не противоречат нашему утверждению о
фольклорном, народном источнике истории капитана Копейкина. А наличие
фольклорного источника в свою очередь имеет существенное значение для понимания
роли этого образа во всей, художественной и идейной структуре гоголевской
поэмы.
Список литературы
1.
Н. В. Гоголь. Полное собрание сочинений, Изд-во Академии наук СССР т. XII, стр.
53.
2.
Там же, стр. 54.
3.
См. сообщение Л. Пачини на 4-м Международном конгрессе славистов. “Повесть
oо капитане Копейкине”, Гоголевские заметки.
4.
“Revue der etudes franco-russes”, 1905, № 2, “Le brigand caus le
vouloir”, pp. 48-63.
5.
Так, в “Русском военном анекдоте”, опубликованном Д. Мари, подробно
излагаются похождения офицера-разбойника и его шайки в духе, как указывает Л.
Пачини, пушкинского “Дубровского”. Копекников захватывает обоз с
продуктами из Подолии, устраивает шутку в “великолепном замке
Грузина” (т. е. Грузине Аракчеева), в “анекдоте” приводится
письмо Копекникова к императору и т. д.
6.
Песни, собранные П. В. Киреевским. М., 1874, вып. 10, стр. 107.
7.
Там же. Д. Н. С-в – Дмитрий Николаевич Свербеев, близкий к кругу московских
славянофилов, знакомый Гоголя.
Для
подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.philology.ru/