Тема народа в Истории одного города

ХАКАССКИЙГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ
им.Н.Ф. КАТАНОВА
ИНСТИТУТ
Специальность(или кафедра)
ТЕМА НАРОДА В «ИСТОРИИ ОДНОГОГОРОДА»
М.Е.САЛТЫКОВА-ЩЕДРИНА
ДИПЛОМНАЯРАБОТА
Студент-дипломник    ______________ Н.В. Кузьмина
Научныйруководитель  ______________          
Рецензент            ______________ 
            
«ДОПУСТИТЬК ЗАЩИТЕ»
Зав.кафедрой _____________
«_____»____________2002 г.
    
   
Абакан, 2002
Оглавление
 
Введение………………………………………………………………………………………………………3
 
Глава 1. Эволюциянародного миросознания в романе «История одного города»……………………………………………9
1.1. Народ в понимании М.Е.Салтыкова-Щедрина………9
1.2. Народ и власть как центральная тема «Истории одного города»……………………………………………………………18
1.3. Народ в разные периоды глуповской истории………………………………………………………………………………………………………22
1.4. Народные сцены и их место вкомпозиционной структуре  произведения……………………………………………………………35
 
Глава 2.Художественное своеобразие «Истории одного города»………………………………………………………………………………………………………43
2.1. Приемы сатиры в романе…………………………………………………43
2.2. Художественные средства изображения народа…………………………………………………………………………………………………………51
2.3. Место публицистических отступлений в развитии народной темы………………………………………………………………56
 
Заключение………………………………………………………………………………………………60
 
Библиография…………………………………………………………………………………………64
 
Введение
«Историяодного города» принадлежит к числу наиболее совершенных и оригинальныхпроизведений великого русского писателя-сатирика М.Е. Салтыкова-Щедрина.Изданная впервые в 1870 году отдельным изданием (до этого книга печаталасьотдельными главами в журнале «Отечественные записки», 1869 – 1870 г.г.), книгасразу же нашла широкий отклик среди либерально-демократических слоев общества.
И.С.Тургеневв своем письме к Салтыкову-Щедрину писал, что «История одного города» — этосамое правдивое воспроизведение одной из коренных сторон российскойфизиологии…»
Темаэтой «коренной стороны» по меткому определению И.С. Тургенева – это теманарода, которая красной строкой проходит через все повествование романа.
«История одного города» — поразительная по смелости и глубине сатира на обе главных основысуществовавшего строя: на царящее зло самодержавия и на пассивность народныхмасс, выносящих это зло. Силы высшей власти – «градоначальники» — бичуются зато, что они угнетают народ; народ – за то, что терпят угнетение. Такоесосуществование представлялось писателю «жизнью под игом безумия», и онавоплощена им в образе города Глупова.
Глубинаосмысления исторических явлений распространяет великий художественный судЩедрина над Глуповом на все тоталитарные, диктаторские режимы, где бы и когдаони ни свирепствовали. Если рассматривать роман с позиции высказывания «народимеет власть, которой достоин», то произведение Салтыкова-Щедрина далекоперешагивает те исторические рамки, что очерчены автором и находит великоемножество аналогий уже в нашей современности. Этим  объясняется непреходящийинтерес читателей к «Истории одного города» Салтыкова-Щедрина.
Целью даннойработы является раскрытие темы народа в романе Салтыкова-Щедрина «Историяодного города».
Длядостижения поставленной цели необходимо решить следующиезадачи:
1. Изучитьновую научную литературу по теме исследования.
2. Показатьэволюцию демократических взглядов Салтыкова-Щедрина.
3. Рассмотретьглавные стороны сосуществования народа и власти в романе «История одногогорода».
4. Раскрытьособенности сатиры Салтыкова-Щедрина в «Истории одного города», показатьхудожественные средства, используемые для изображения жителей Глупова.
Объектисследования – роман М.Е. Салтыкова-Щедрина «История одногогорода».
Предметисследования – изображение народа в романе «История одногогорода».
Необходимостьрассмотреть роман «История одного города» с позиций общечеловеческихнравственных ценностей определяет новизну работы иее актуальность.
Творчество Салтыкова-Щедринане раз становилось предметом жарких споров еще при жизни писателя. Враждебныесатирику литераторы и журналисты нередко извращали не только идейнуюнаправленность его произведений, но и его творческие принципы. Под их перомЩедрин представал как человек, стремящийся во что бы то ни стало«окарикатурить» действительность и якобы отступающий тем самым от правды жизни.
Дружественнаяписателю критика стремилась не только защитить его от этих нападок, но иосмыслить важнейшие  художественные особенности его произведений. Ввыступлениях Н.Г. Чернышевского, Н.А. Добролюбова, Н.К. Михайловского, А.М.Скабичевского было высказано немало здравых соображений относительно тех илииных сторон сатирической поэтики Салтыкова-Щедрина. Справедливо говорилось и отом, что творческие принципы сатирика направлены на выявление жизненной правды,что «карикатуры» писателя не искажают действительность, а вскрывают ееглубинные закономерности.
Послекончины Салтыкова-Щедрина задача литературоведов, занимавшихся его наследием,состояла в том, чтобы выявить и сделать достоянием гласности произведения, всвое время не публиковавшиеся по цензурным и иным соображениям илипубликовавшиеся без подписи, а также собрать сочинения писателя воедино ипрокомментировать их. Начало этой работы было положено книгой А.Н. Пыпина оСалтыкове-Щедрине1, основная часть которой посвященажурнальной деятельности писателя в 1863 – 1864 годах. Пыпин указал статьи ирецензии, опубликованные в «Современники» Салтыковым-Щедриным, обстоятельнопроанализировал их, высказав при этом ряд соображений об особенностяхтворческой манеры сатирика.
Изучениенаследия Салтыкова было продолжено К.К. Арсеньевым1 и В.П.Кранихфельдом3, которые ввели в научный оборот некоторыенеизвестные ранее материалы, позволившие заглянуть в творческую лабораториюсатирика, предприняли попытку осмысления идейно-художественного своеобразия еготворчества.
Коллективнаяи активная работа по выявлению и публикации неизданных произведенийСалтыкова-Щедрина развертывается после революции 1917 года. В 20-е и начале30-х годов появляются книги: «Неизданный Щедрин»4, «М.Е. Салтыков-Щедрин.Неизвестные страницы»5, Письма»6 и «Неизданные письма»7Салтыкова-Щедрина и такие важнейшие статьи, как «Итоги и проблемы изученияСалтыкова» В.В. Гиппиуса 8 и «Судьба литературного наследства М.Е.Салтыкова-Щедрина» С.А. Макашина9, в которых был дан содержательный обзорсостояния творческого наследия писателя и намечались задачи по его дальнейшемуизучению и научному изданию.
Вэто же время выходят два фундаментальных тома «Литературного наследства»(составитель С.А. Макашин)10, посвященных Щедрину, в которых былонапечатано множество новых материалов, включавших как тексты самого писателя,так и исследования, касающиеся различных сторон его жизни и творчества.
В начале 30-х годов М.Ольминским был поставлен вопрос об издании полного собрания сочиненийСалтыкова-Щедрина. Начатое в 1933 г. и завершенное в 1941 г. это изданиеявилось событием в культурной жизни страны. Из двадцати томов его почти восемьзаняли тексты, не входившие ранее в собрание сочинений писателя. Была проведенатекстологическая работа, в результате которой во многом удалось очиститьсочинения сатирика от цензурных вмешательств и издательских ошибок.   Издание1933 – 1941 годов не было лишено серьезных изъянов: названное «полным» онотаковым не являлось, не отличалось оно и текстуальной точностью, комментарииносили бессистемный характер и т.п.
В1965 году начато издание нового собрания сочинений в 20-ти томах под редакциейС.А. Макашина1. Собрание включает все известныепроизведения Щедрина, как законченные, так и незавершенные; уточнены тексты поприжизненным публикациям; выявлен ряд  щедринских текстов, не бывших в печати;впервые комментируются все произведения Щедрина.
Кчислу первоочередных задач, стоящих перед щедриноведением, относится разработканаучной биографии писателя. С.А. Макашиным создается фундаментальная,основанная на тщательном изучении первоисточников, научная биография писателя2.Выходят в свет монографии о Салтыкове-Щедрине, принадлежащие перу В.Я.Кирпотина, Е.И. Покусаева, А.С. Бушмина, в которых  содержится обстоятельныйанализ творческого пути сатирика[1].В серии «Жизнь замечательных людей» выпускается живо написанная А.М. Турковымнаучно-художественная биография Щедрина2. Появляются книги,посвященные отдельным, наиболее выдающимся произведениям писателя, созданныеН.В. Яковлевым, А.А. Жук, А.С. Бушминым, К.Н. Григоряном и другими 3.
Большоеместо в щедриноведении занимают работы, посвященные изучению творчестваписателя в его художественной специфичности: поэтика Щедрина, его стиль, язык,художественные методы. Среди них следует назвать труды Я. Эльсберга, А.Ефимова, А.С. Бушмина4. Вслед за монографией А. Бушмина выходитв свет книга профессора Е. Покусаева «Революционная сатира Салтыкова-Щедрина»5,в которой наиболее полно исследованы произведения, созданные М.Е.Салтыковым-Щедриным в 70-е годы – годы расцвета литературной деятельностисатирика. Сопоставительный анализ произведений сатирика и его литературныхпредшественников и современников (Гоголя, Тургенева, Л. Толстого, Достоевского,Некрасова и др.) дал возможность определить огромную роль Салтыкова-Щедрина влитературе 70 – 80 годов XIX столетия.
Глава I. Эволюциянародного миросознания в романе «История одного города».
1.1 Народ впонимании М.Е. Салтыкова-Щедрина.
Истоки народности М.Е.Салтыкова-Щедрина нужно искать во всем творческом наследии, котороепредшествовало написанию «Истории одного города». Только поняв гражданскуюпозицию автора романа, его самобытность и художественно-публицистическийталант, можно осознать подлинную прогрессивность, социальную значимость иорганическую народность «Истории одного города».
Салтыков-Щедринвошел в большую литературу «Губернскими очерками». Они создавались в самомначале 60-х годов XIX века. Демократизм автора заявляето себе открытым сочувствием «бедному труженику» — крестьянину, прежде всего, истоль же открытой враждебностью всему «господски»-дворянскому. Это слышится впатетике авторских деклараций-признаний: «я вообще чрезвычайно люблю нашпрекрасный народ». С отвлеченным человеколюбием связаны гуманно-«жалостливые»характеристики крестьян вроде «некрута» Матюши – «славного, смирного парня… нето чтоб веселого, а скорей боязного, трудолюбивого и честного». «Я вижу его засохой, бодрого и сильного, несмотря на капли пота, струящиеся с его загорелоголица; вижу его дома безропотно исполняющего всякую домашнюю нужду; вижу вцеркви божией, стоящего скромно и истово знаменующегося крестным знамением;вижу его поздним вечером, засыпающего сном невинных после тяжкой дневнойработы…для него никогда не кончающейся» [21, 79].
Салтыков-Щедринлюбуется большой нравственной силой, которая живет в неприметных, даже внешне«убогих» представителях народа. Вопрос о народе как силеобщественно-политической пока не ставится. Щедрина интересует внутренняя,морально-психологическая сторона жизни простого человека [16, 186]. Ему удаетсяразглядеть вековечную народную тоску по идеалам добра и справедливости,способность простолюдина на «душевный подвиг» во имя идеи. Ставя вопрос одуховных потенциях народа на религиозную почву, писатель шел тем самым насближение со славянофилами. Хотя особой идейной близости с ними у Щедрина небыло; он открыто оспаривает стремление славянофилов всячески приукрашиватьпатриархальность, «старину», считает это стремление утопией [21, 80].
Начинаяс «Губернских очерков», Щедрин видел недостатки народа. Он не страшилсявысказывать самые горькие истины о крестьянской психологии, о рабской привычкемасс к повиновению. Но делал он это, не прибегая к приемам сатиры, в тонеглубочайшего сочувствия к нуждам и болям народа. Его демократические симпатииискренни, но несколько отвлечены, его восприятие народа – «младенца-великана» — скорее возвышенно поэтическое, нежели реально-аналитическое [21, 81].
Впродолжение и развитие «Губернских очерков» в 1857 году был задуман, но неосуществлен как единое целое цикл «Умирающие» (или «Книга об умирающих»). Всоответствии с замыслом предполагалось изобразить четыре характерные типическиефигуры «умирающих» героев «прошлых лет», дополняющие галерею «Губернскихочерков». Но главным в этом замысле было намерение представить в фольклорномдухе фигуру крестьянина – Иванушки, противостоящему дряхлому миру «умирающих».Щедрин писал 17 декабря 1857 года И.С. Аксакову: «Дело в задуманном цикленачинается запевкой, в которой, в песенном складе, объясняется, как проснулсядурак-Иванушка… В заключение: эпилог, в котором Иванушка-дурачок сновавыступает на сцену: судит и рядит, сначала робко, а потом все лучше и лучше…Разумеется, эти умирающие еще совершенно живы и здоровы, но я предположил себепостоянно проводить мысль о необходимости их смерти и о том, что возрождениенаше не может быть достигнуто иначе, как посредством Иванушки-дурака» [32,259]. Вскоре образ русского мужика – опоры возрождения России появится настраницах щедринских произведений.
«Положением19 февраля» (1861г.) в России отменялось крепостное право. Крестьянестановились лично свободными. Но процесс экономического освобождения крестьянбыл очень сложным.
Винуза обострение отношений мужика и барина в ходе проведения реформы Салтыковвозлагает на «общество наше», которое в самом законном желании крестьянинауяснить себе известное требование или дело уже видит «бунт». Условиемспокойного осуществления реформы он считает терпеливое разъяснение крестьянам«Положения 19 февраля». Но «тупоумие властей по крестьянскому делу стольизумительно, что нельзя быть без отвращения свидетелем того, что делается» — пишет Салтыков П.В. Анненкову [32, 302].
Вэто время в воображении Салтыкова-Щедрина начинает формироваться сатирическийобраз города Глупова. В очерке «Клевета» (1861г.) город Глупов – развернутыйобраз-гротеск, символизирующий целую общественно-политическую систему.Дворянски-помещечья масса представляется обитателями некоего «горшка» — глуповцев, некогда получивших и получавших куски от самодержавной власти:«какая-то рука бросила им в горшок кусок черного хлеба» [32, 309]. Этотброшенный кусок – символическое обозначение крепостного права. Но вот явилась«другая рука» (все то же самодержавие, но в другое время и в новыхобстоятельствах «эпохи возролждения»), которая «ошпарила» глуповцев, то естьлишила их главной опоры – власти над крепостным крестьянином.
Вочерке «Наши глуповские дела» (1861 г.) уже звучит горькая ирония, ибо спитнепробудно под ласкающие звуки волн реки Глуповицы «благословенный» город ивовсе не желает просыпаться.
УГлупова нет истории. Щедрин не видит в глуповском бытии ничего, кромебессмысленных шараханий.  «Испуг!» — говорили мне отекшие, бесстрастные лицамоих сограждан; «испуг!» — говорили мне их нескладные, отрывистые речи;«испуг!» — говорили мне их торопливое, не осмысленное сознанием стремление сбитьсяв кучу, чтоб поваднее было шарахаться… Испуг, испуг, испуг!.. И вдруг я понял ипрошлое, и настоящее моего родного города… Господи! Мне кажется, что я понялдаже его будущее!» — почти с отчаянием восклицает Щедрин [32, 314 – 315].
Новедь в глуповском «горшке» варятся и крестьяне (Иванушки). В очерке «Нашиглуповские дела» рассказывается притча о старом коне – воронке, который всегдаходил на пристяжке, а тут его велено втиснуть в оглобли. «Я сам видел, каквыводили воронка из конюшни, как его исподволь подводили к оглоблям, какдержали его под уздцы, все в чаянии, что вот-вот он брыкнет». Но не брыкнулстарый воронко, «не изменил обычаям праотцев», «не исказил одним махом заднихкопыт истории Глупова». Иванушка (воронко) тоже оказался глуповцем.
Изэтого иносказания можно заключить, что Щедрин надеялся на активное участиекрестьянства в общественно-политических изменениях, которые происходили вРоссии в 60-е годы XIX века. Но это не была та страстнаявера в возможность организованного крестьянского выступления, которойотличались Чернышевский и другие революционные демократы [17, 99]. В конце 1861года Салтыков-Щедрин ясно понял, что «воронко» не взбрыкнул и в обозримомбудущем не взбрыкнет.
В четвертом очеркескладывавшегося цикла «К читателю» (1862 г) тема русского крестьянства, темаИвашек, остается главной. Иванушки в своем глуповском качестве становятсяотныне предметом щедринской сатиры. По этому поводу рассказывается «глуповскийанекдот» о человеке, ослушавшемся приказаний начальства, которое послало длярасправы над ним полицейского. Дело тут в отношении к расправесвидетельницы-толпы: «…толпа была весела, толпа развратно и подло хохотала:«Хорошень его! хорошень его!» — неистово гудела тысячеустая. «Накладывай ему!накладывай! вот так! вот так!» — вторила она мерному хлопанью кулаков».  «Воттебе младший наш Глупов, наш Иванушка!» [32, 319]. Вслед за Щедриным становитсягорько-печально от того, что нет в русском обществе реальных сил, которые моглибы стать основой его возрождения.
В1863 году Щедрин вошел в редакцию журнала «Современник» и стал его автором: онначал вести ежемесячную хронику «Наша общественная жизнь». И если предметомглуповского цикла был Глупов дореформенный и «возрождающийся», то предметомхроники стал Глупов пореформенный, переживший 1862 год. В событиях этого годаЩедрин увидел грань между «эпохой возрождения», когда на фоне «глуповскогораспутства» все же складывалось новое (крестьянская реформа), и эпохой, когдаподняло голову, «окрылилось» старое, «умирающее». «Благонамеренные мечтания осближении сословий» Щедрин считает теперь несостоятельными.
Онвновь обращается к народу как к силе, которая явилась определяющим факторомкрестьянской реформы. «Это сила не анархическая, а устроительная» — считаетЩедрин. В истории он видит как бы два потока: историю народа – «внутреннюю, вконечном итоге устроительную, и историю правителей, официальную, и, несмотря навнешний блеск, в сущности бесплодную [32, 345].
Мысльо народе как начале начал социально-исторического процесса будет присутствоватьу Салтыкова-Щедрина и в последующие годы («Письма из провинции», 1868 г). Нонаряду с этим в его произведениях останется особый скептический элемент,связанный с отсутствием у сатирика страстной веры в возможность скорогокрестьянского выступления [21, 83].
Вконце 60-х годов XIX века на историческую аренувыступило народничество, теоретики которого –         М. Бакунин, П. Лавров, П.Ткачев – по-разному видели роль народа в историческом процессе. Одни стояли зато, чтобы немедленно без подготовки поднять крестьянские массы на бунт. Другиевыступали за необходимость идейного просвещения мужика. Чью же точку зренияразделял Салтыков-Щедрин? Ответом на этот вопрос можно считать роман «Историяодного города» (1869 – 1870 г.г.).
Салтыков-Щедринкак хороший знаток русской крестьянской действительности, трезвый мыслитель,проанализировавший уроки поражения революционеров 1861 года, предстает переднами пропагандистом-народником. Именно это трезвый взгляд на народ позволилЩедрину изобразить глуповцев «не нагибаясь к мужику», «не кокетничая» с ним.«Губернские очерки» были полны сочувствия «мужику»; в «Истории одного города»сочувствие дополнилось суровой критикой народного простофильства. «Он какопытный  охотник, смело и решительно будит спящего в берлоге медведя. Ведьтолько проснувшись и поднявшись во весь рост, этот медведь может ощутить себяпо-настоящему сильным» [11, 4]. Именно такой видел свою миссию Салтыков-Щедрин,описывая историю города Глупова.
«Невозможнони на минуту усомниться, что русский мужик беден действительно, беден всемивидами бедности, какие можно только представить, и, — что всего хуже, — беденсознанием этой бедности» [32, 410]. Вот что вызывает боль и отчаяние сатирика –«бедность сознанием». Исторически выработавшаяся «бедность сознанием» – вотглавная беда. 
Гдеже выход? Конечно, «сближение с народом» необходимо. Но пора перестать«сближаться» на почве общего застолья с произнесением тостов и речей о любви к«меньшей братии». Мужик должен являться не в качестве «меньшей братии», а «вкачестве человека». Необходимо изучение народных нужд и представлений,сложившихся более или менее своеобразно, но все-таки принадлежащих взросломучеловеку. Чтобы понять, что именно нужно народу, что ему не достает, необходимопоставить себя на его точку зрения…» [32, 412].
ТакСалтыковым-Щедриным была выражена философско-историческая формула, котораялегла в основу «Истории одного города».
В романе Щедрин не толькославил золотое народное сердце, но и в сатирически заостренном виде высказывалгорестный упрек в адрес «мужика». Свое критическое отношение он объяснял так:«…как бы я ни был предан массам, как бы ни болело мое сердце всеми болямитолпы, но я не могу следовать за нею в ее близоруком служении неразумию ипроизволу» [21, 84].
В1871 году критик А.С. Суворин опубликовал в журнале «Вестник Европы»критическую статью под названием «Историческая сатира», в которой одним изглавных пунктов обвинения Салтыкова-Щедрина был тезис о глумлении сатирика наднародом. Щедрин откликнулся на статью Суворина в письме к А.Н. Пыпину, какполагал Щедрин, близко стоявшему к редакции «Вестника Европы», а также в письмев редакцию журнала. «…недоразумение относительно глумления над народом, каккажется, происходит от того, что рецензент мой не отличает народа исторического,то есть действующего на поприще истории, от народа, как воплотителя идеидемократизма. Первый оценивается и приобретает сочувствие по мере дел своих.Если он производит Бородавкиных и Угрю-Бурчеевых, то о сочувствии не может бытьи речи; если он выказывает стремление выйти из состояния бессознательности,тогда сочувствие к нему является вполне законным, но мера этого сочувствиявсе-таки обуславливается мерою усилий, делаемых народом на пути ксознательности. Что же касается до «народа» в смысле второго определения, тоэтому народу нельзя не сочувствовать уже по одному тому, что в нем заключаетсяначало и конец всякой индивидуальной деятельности» [45, 271].
Обобщая исследование природыпонимания народности М.Е. Салтыкова-Щедрина, можно сказать, что гражданскаяпозиция писателя по отношению к народу к моменту выхода в свет романа «Историяодного города» полностью сложилась. Хотя этот  процесс не был быстрым игладким.
       
1.2.  Народ и власть как центральная темаромана «История одного города».
         Как определил один из исследователей творчества М.Е.Салтыкова-ЩедринаВ.К.Кирпотин, «Щедрина интересовали не биографии градоначальников. Его вниманиебыло сосредоточено на власти, определявшей жизнь страны и характер правления.Власть исследуется сатириком под двойным углом зрения. С одной стороны, этосатирическое изображение власть имущих, с другой – подвластных» [12,120].
         Подобная точка зрения поддерживалась многими более поздними исследователями.(Е.Покусаев, А.Бушмин,  М.Горячкина, Д.Николаев и др.). Для них «История одногогорода» — центральная, программная вещь Салтыкова- Щедрина, определяющаяотношения самодержавной власти и народа, представленного в книге определённогорода фоном, полем деятельности многочисленных градоначальников. И, если галереяглуповских правителей рассматривается олицетворением царизма, какгосударственной формы правления, обветшавшего, исторически изжившего себя,превратившегося в зловреднейший призрак, тяготеющий над обществом, то проблемународа в романе «История одного города» многие исследователи трактуют в томвиде, в каком эта проблема вставала перед сатириком после и вследствие крахареволюционной ситуации 60-х годов  ХIХ столетия.Типы глуповцев рассматриваются как яркое образное воплощение идеи бедностиобщественного самосознания народной массы, в особенности в среде крестьянства.Слова Герцена о том, что «монархическая власть вообще выражает меру народногонесовершеннолетия, миру народной неспособности к самоуправлению» [25,250] всемстроем сатирических образов глуповцев доказывают омертвляющее влияниесамовластья на душу народа.
Точнаяхарактеристика отношений народа и власти в «Истории одного города» дана в главе«Поклонение момоне и покаяние». Автор как бы отходит от якобы историческихописаний летописцев Глупова, забывает на время о своей роли издателя,призванного, по его словам, только «исправить тяжёлый и устарелый слог«Летописца», чтобы иметь «надлежащий надзор над орфографией, нимало не касаясьсамого содержания летописи» [44,7], и в полный голос выражает своё собственноемнение по теме власти и народа: « — Говорил я ему: какой вы, сударь, имеетерезон драться? а он только знай по зубам щёлкает: вот тебе резон! Вот теберезон! [44,109] и, по словам автора,  «такова единственно… возможная приподобных условиях»[44,109] форма взаимодействия верхов и низов.
«Глуповцыбеспрекословно подчиняются капризам истории и не представляют никаких данных,по которым можно  было бы судить о степени их зрелости, в смыслесамоуправления; что напротив того, они мечутся из стороны в сторону, безвсякого плана, как бы гонимые безотчётным страхом. Никто не станет отрицать,что эта картина не лестная, но иною она не может и быть, потому что материаломдля неё служит человек, которому с изумительным постоянством долбят голову икоторый, разумеется, не может прийти к другому результату, кромеошеломления»[44,108].Выводя эту «формулу», Щедрин тем самым хочет показатьнароду путь, по которому ему необходимо начать движение к освобождению от глуповства: нужно, прежде всего, захотеть избавиться от такой власти, ведьневозможно что-либо изменить пока «жалобщик самого себя не умеет достаточноубедить, что его не следует истреблять»[44,109].Неоправданными, по мнениюСалтыкова-Щедрина, являются и надежды на будущее, когда глуповцы «уподобивсебя  вечным должникам, находящимся во власти вечных кредиторов» [44,110] ждут«не сделаются ли все кредиторы разумными? И ждут до сегодня» [44,110]. В этомрассуждении автора существует посыл в оба конца цели: «власть- народ». Народуон говорит: ждать бесполезно, пока не будет понимания необходимостиосвобождения от раба в самом себе, прежде всего. Власти же он рисует схему«разумного кредитора», который помогает должнику выйти из стеснённыхобстоятельств и в вознаграждение за свою разумность получает свой долг;впрочем, без всякой надежды быть услышанным и понятым, и в этом отношенииСалтыков- Щедрин никак не отделяет себя от народа и предстаёт перед нами такимже глуповцем, как и его герои. И всё потому, что, по словам самого же Салтыкова-Щедрина,предлагать такой власти стать разумной, означает оказаться «несогласным систиной». Власть, рождённая глуповцами, не может быть разумной. Ещё в главе «Окорени происхождения глуповцев», описывая искание себе князя  головотяпами,Щедрин в гротесково-насмешливой форме высмеивает желание этих людей добровольнорасстаться со свободой. И не потому первые два князя отказались володеть такимнародом, что они «Волгу толокном замесили, потом телёнка на баню тащили, потомв кошеле кашу варили,… потом комара за восемь вёрст ловить ходили, щуку с яицсогнали» [44,9] и т. д. И потому, дескать, «нет нас народа мудрее и храбрее»[44,11], а потому, что любой разумный человек свою свободу на право «платитьдани многие» князю, воевать за него, стать безропотным смердом — не променяет.Вот и получается, что каждый народ имеет ту власть, которой он достоин. И какбы это не било по патриотическому самолюбию, Щедрин не боялся быть непонятымсвоим народом, ибо основой его сатиры была неприкрытая правда, без всякого заигрыванияс «мужиком», которым грешили многие современники Салтыкова – Щедрина. 
Ответна вопрос: как относится народ к самодержавной власти, у Салтыкова–Щедрина«неутешителен: народ пассивно переносит лежащий на нём гнёт, народные массынаходятся в состоянии глубокой бессознательности» [44,78]. Единственнымположительным качеством глуповцев на фоне их долготерпения и начальстволюбияможно назвать их неистребимость. «Вообще во всей истории Глупова поражает одинфакт: сегодня расточат глуповцев и уничтожат их всех до единого, а завтра,смотришь, опять появятся глуповцы…» [44,75]. «Уже один факт, что, несмотря насмертный бой, глуповцы всё-таки продолжают жить, свидетельствует в пользу ихустойчивости…» [44,108].Как раз эта неистребимость глуповцев, эта народная громадаи оставляет у Салтыкова–Щедрина надежду на то, что как бы ни была хорошосплочена, организована и вооружена власть, она не сможет противостоять народнойсиле после того, как народ осознает необходимость подняться с колен.
1.3. Народв разные периоды глуповской истории.
 
Роман«История одного города», по словам самого Салтыкова–Щедрина, не замысливался,как нечто строго хронологическое, подчинённое конкретным историческим событиям,в которых живут и действуют конкретные исторические личности. Хотя, с другойстороны, уже во введении «От издателя» автор смело ставит даты: с 1731 по 1825годы, как годы, когда была написана летопись города Глупова. Однако, Щедрин тутже, в главе «О корени происхождения глуповцев», нарушает очерченную хронологию.Взяв за основу расхожий миф о «норманнском» происхождении княжеской власти наРуси, автор заставляет свой народ тоже искать себе князя. Князь, согласившийсясдуру володеть глуповцами, очень скоро понял, что все воры–воеводы, посланныеим в Глупов, только о себе пекутся и потому «прибыл собственною персоною вГлупов и возопил: «Запорю!» С этим словом  начались исторические времена»[44,14].
Ужеисходя из этого зачина, видно, что исторически возникновение Глупова и начало внём  исторических времён (т.е. тех времён, которые должны были бы попасть в«Глуповского  летописца») не совпадает со временем возникновения мифа о«норманнском» происхождении русских князей. Конечно, можно вслед за А.Суворинымвозмущаться некомпетентностью автора в вопросах истории, но читая эту главу,насквозь пронизанную народным духом с его присказками, поговорками,дразнилками, осознаёшь, что писатель, так мастерски владеющий истинно народнымязыком, не может не знать истории своего народа. Иными словами, для автора этиусловно поставленные даты не играют никакой определяющей роли. Для него болееинтересна эволюция народа.
Определив,что для Салтыкова-Щедрина совершенно не важны были исторические рамки иупоминаемые исторические личности для построения композиции «Истории одногогорода», можно было бы уже не обращать внимания на многие несообразности инестыковки, если бы за этими отклонениями не просматривалась бы авторская идея.Охватывая всю книгу разом, просто передавая впечатление от прочитанного,действительно можно определить «Историю одного города» словами самого автора: «жизнь, находящаяся под игом безумия».
Новсегда ли народ подчиняется этому безумию, есть ли что-то светлое в его обликена страницах книги? На этот вопрос можно дать ответ, если рассмотреть аспектыповедения народа в разные периоды глуповской истории. Для этого обратимся вновьк главе «О корени происхождения глуповцев».
Интереснырассуждения ходоков за княжеской властью, когда тот отказался ими володеть. « — За что он нас раскостил? – говорили одни, — Мы к нему всей душой, а он послалнас искать князя глупого?
Нов то же время выискались и другие, которые ничего обидного в словах князя невидели.
— Что же! – возражали они, — наш глупый-то князь, пожалуй, еще лучше будет!Сейчас мы ему коврижку в руки: жуй, а нас не замай!» [44, 10].
Рассужденияпростые и чисто русские. Щедрин ясно видел эту житейскую мудрость русскогомужика: дай мужику волю хозяйствовать, он не только двух генералов, всёгосударство прокормит, и сам ещё в прибытке окажется. Эту великую созидательнуюсилу народа Щедрин всегда высоко ценил и пестовал в своих произведениях.
Когдаже, где, на каком этапе  русский народ потерял способность самостоятельно исвободно решать все свои проблемы? Исторически этот переход от свободной жизник централизованной власти, наверное, можно объяснить многими причинами:нашествием монголо-татар, непрекращающейся междуусобной рознью русских князей ит. д. Но эти причины не объясняют, как вольный и свободолюбивый народ, воспетыйв былинах и летописях, утратил способность противиться произволу, превратился враба. Трудолюбие, огромный созидательный потенциал в словах ходоков закняжеской властью уже отдаёт каким- то безразличием, равнодушием, пусть,дескать, будет хоть и глупый, да нам жить даёт. Осознавал ли народ, что в этотпериод  он теряет свободу, что глуповская власть не оставит им даже надежды нажизнь?
«Вотона, княжеска правда какова!» – говорили они. И ещё говорили: «Такали мы,такали, да и протакали!» Один же из них, взяв гусли, запел:
«Не шуми,мати зелёная дубравушка!
Не мешайдобру молодцу думу думати,
Как заутремне, добру молодцу, на допрос идти
Предгрозною судью, самого царя…» [44,13].
«Чем далеедлилась песня, тем ниже понуривались головы головотяпов». «Были между ними, — говорит летописец, — старики седые и плакали горько, что сладкую своюпрогуляли; были и молодые, кои той воли едва отведали, но и те плакали. Туттолько познали все, какова прекрасная воля есть» …но драма уже совершиласьбесповоротно» [44,13]. Но, соглашаясь на княжеское правление и оплакивая своюволю, народ не кажется смирившимся, он поёт старую разбойничью песню; именно вразбойничьей вольнице теперь будут на многие годы вперёд укладываться самыесветлые идеалы народа, его мечты о свободе.
Совсемдругим представляется народ уже буквально в следующей главе «Органчик». «ПоКраткой описи» значится под № 8. Издатель нашёл возможным не придерживатьсястрого хронологического порядка… представить здесь биографии толькозамечательнейших градоначальников» [44,17]. Да, и о ком там было говорить, доДементия Варламовича Брудастого? Все предшественники Брудастого — отщепенцынарода, вышедшие из низов, случайные люди, т.е. волей случая и фавором властьпредержащих  поднятым к вершинам власти, «из грязи, да в князи». 
Этоещё одна  характерная черта русского народа: временщик, «человек в случае», какправило, не имеющий стойких народных корней, поставленный управлять неважно чем(баней, городом, страной) — проявляет на этом поприще недюжинную силу,направленную на угнетение того самого народа, который его породил. Некоторые изних, чтобы напрочь откреститься от своего народа, выдумывают себегенеалогическое древо, хоть от колокольни Ивана Великого, лишь бы снискать себемилость высшего начальства. Кончают они обычно плохо. То собаки их разорвут, тобурей сломает, а чаще, сделав свое грязное дело, они уничтожаются той самойвластью, которая их прежде возвышала.
НиколаевД.П. обращает свое внимание на этих градоначальников «в случае»: это те жеглуповцы: один бывший истопник, другой – брадобрей, третий поднят волнойдворцового переворота из лейб-кампанцев и т.д. В них, так или иначе, авторомзаложены те же самые качества – безропотность и начальстволюбие, что и у всехглуповцев, с той только разницей, что им теперь дано право не только бытьсечеными, но и сами они могут сечь. Ферапонтов «столь охоч был до зрелищ, чтоникому без себя сечь не доверял» [44, 15]. Великанов «перебил в кровь многихкапитан-исправников», причем «обложил в свою пользу жителей данью по трикопейки с души» [44, 15]. Именно подобное крахоборство в сочетании с ихневежеством и являлось истинной причиной их очень быстрой сменяемости.
Брудастыйже, хоть и оказался впоследствии «самозванцем», явил собою образец совершеннонового отношения к делу подавления народа. Глуповцы, «избалованные» предыдущимиправителями, «любят, чтобы у начальника на лице играла приветливая улыбка,чтобы из уст его, по временам, исходили любезные прибаутки… Начальник можетсовершать всякие мероприятия, он может даже никаких мероприятий не совершать,но ежели он не будет при этом калякать, то имя его никогда не станетпопулярным» [44, 19]. Но так ли уж популярны все эти Клементии, Ламврокакисы,Пфейферы, если даже Издатель не счел нужным более подробно остановиться надеятельности хотя бы одного из них, ограничившись лишь краткими, но оченьемкими замечаниями в «Описи градоначальников». Да и что им оставалось делать,этим «псевдонародникам», кроме как приветливо улыбаться и сыпать прибаутками. Каждый из них прекрасно осознавал, что возвышение, которое их постигло«случайно», может в любой момент низвести их назад в народную массу, а уж тамим не поздоровилось бы.
Салтыков-Щедрин,прекрасно знавший эту особенность фаворитизма, развенчивает его зло и едко; вего коротких записях по каждому из предшественников Брудастого нет ни одногоградоначальника, который бы не кончил плохо. Одно при прежних начальниках былохорошо: им «сунул коврижку» — и сиди, вспоминай «старинные глуповскиевольности».
Не таковДементий Варламович Брудастый. Вломившись в пределы городского выгона, пересек уймуямщиков, не обращая внимания на собравшихся его приветствовать «архистратиков»,буркнул: «Не потерплю!» — и скрылся в кабинете» [44, 19]. Намек Щедрина наекатерининское правление – «время было такое, что нельзя было терять ни однойминуты» [44, 18], оправдывает и все дальнейшее поведение Брудастого. ЕкатеринаВеликая начала свой «золотой век» с реформирования России, которое, безусловно,требовало огромных денег. Потому и оправдана спешность появления Брудастых и ихосновная задача – выколачивание недоимок, ограбление народа. А для такой задачии не нужна никакая другая музыка, кроме «Не потерплю!» и «Разорю!». И глуповцы«ужаснулись», поняв, что коврижкой уже не обойтись, когда вся сила властиобрушилась на них. «Глупов, беспечный, добродушно-веселый Глупов, приуныл. Нетболее оживленных  сходок за воротами домов, умолкло щелканье подсолнухов, нетигры в бабки. Улицы запустели, на площадях показались хищные звери. Люди толькопо нужде оставляли дома свои и, на мгновение показавши испуганные и изнуренныелица, тотчас же хоронились» [44, 20].
Всяпоследующая фантасмагория с органчиком в пустой голове градоправителя, помнению многих исследователей творчества Щедрина, не более как способ выйтииз-под удара цензуры. Факт остается фактом: вся деятельность Брудастых иподготовила то народное возмущение, которое у Салтыкова-Щедрина вылилось вглаве «Сказание о шести градоначальницах», названное в «Описи градоначальникам»«пагубным безначалием, продолжавшимся семь дней» [44, 15].
  Аллегории Салтыкова-Щедрина в «Истории одного города» очень сложны, этопризнают многие исследователи его творчества. Может быть, поэтому в «Сказании ошести градоначальницах» никто из них не увидел намека на пугачевское восстание,хотя многие, указывая на хронологию появления Брудастого в Глупове, связываютего имя с правлением Екатерины Великой. Следуя их логике, Брудастые, доведянарод до окончательного обнищания и бесправия, поставили Россию на гранькрестьянской войны против существующей монархии. «Пагубное безначалие» — ничтоиное как «бессмысленный русский бунт». Салтыков-Щедрин изображает этот бунттак, как он его понимал, перекликаясь в его оценке с оценкой А.С. Пушкина в«Капитанской дочке». Пугачев, провозгласив себя воскресшим, якобы, царем, непредставил народным массам новых идеалов, он просто сменил один объектпоклонения на свою фигуру.
Салтыков-Щедрин,верный своим творческим традициям сатирика, вместо одной фигуры выставляетцелых шесть, олицетворяющих в свою очередь основные пороки человека:властолюбие, корысть, жадность, чревоугодие, прелюбодейство, воровство. КакПугачев, претендентки на городскую власть в Глупове, объявляют себя в той илииной степени причастными к городнической короне: у Ираиды Палеологовой ифамилия подходящая, и муж где-то, как-то вроде бы «исправлял должностьградоначальника» [44, 31]. У Клемантинки де Бурбон папаша  был из этого звания(тоже под большим вопросом), далее идут любовницы градоначальников, прачки,служанки и т.п. Применив свой излюбленный прием гротеска, Салтыков-Щедринвысказал свое неприятие именно такой формы народного движения, когда одинвластитель заменяется другим властителем, особенно если эта заменасопровождается беспричинным, бессмысленным по своей жестокости избиением ни вчем не повинных Степок, Ивашек, Тимошек, то есть того самого народа, о которомвсегда болела душа Салтыкова-Щедрина.
Пугачев,точно также как и все салтыковские градоначальницы, был предан народом,поднятым на войну, но не вооруженным истинными идеалами свободы. А без этихидеалов народный бунт был просто ужасен: «Выходили на улицу и кулаками сшибалипроходящим головы, ходили в одиночку на кабаки и разбивали их, ловили молодыхпарней и прятали их в подполье, ели младенцев, а у женщин вырезали груди и тожеели» [44, 38]. При известной доле гротеска и иносказательности, картинаполучилась у Салтыкова-Щедрина жуткая, но правдивая.
Однако,не приемля бессмысленной жестокости народного бунта, Салтыков-Щедрин не мог несочувствовать тяге народа к освобождению от гнета тирании; осуждаяпредательство соратников Пугачева, он сравнивает их с вонью клопов, которыезаели Дуньку толстопятую, а потом попрятались в щели.
Завершаяглаву «Сказание о шести градоначальницах», Щедрин пишет фразу: «Так кончилосьэто бездельное и смеха подобное неистовство; кончилось и с тех пор непопадалось» [44, 41]. Этой фразой автор дает понять, что с разгромомпугачевского бунта в русском обществе завершился и процесс окончательногозакабаления народа, сопровождавшегося, к тому же, искривлением народнойпсихологии, привившим в душе народа покорность и начальстволюбие. Теперь какойбы ни был в Глупове градоначальник: либерал Двоеруков, самодур Фердыщенко,воинствующий дурак Василиск Бородавкин или ловелас Микаладзе, — народу уженичего поделать нельзя было. «Можно только сказать себе, что прошлое кончилосьи что предстоит начать нечто новое, нечто такое, отчего охотно бы оборонился,но чего невозможно избыть, потому что оно придет само собой и назоветсязавтрашним днем» [44, 62]. «Разорю!», «Не потерплю!» слышится со всех сторон, ачто разорю, что не потерплю – того разобрать невозможно. Рад бы посторониться,прижаться в углу, но ни посторониться, ни прижаться нельзя, потому что извсякого угла раздается все то же «разорю!», которое гонит укрывающегося вдругой угол и там, в свою очередь опять настигает его. Это была какая-то дикаяэнергия, лишенная всякого содержания…» [44, 73].
Теперьнароду ничего не оставалось делать, кроме как бунтовать, стоя на коленях. Самоестрашное в этом стоянии, по мнению Салтыкова-Щедрина, было то, что народ это стояниесам вслед за своими правителями воспринимал как бунт: «глуповцы стояли наколенях и ждали. Знали они, что бунтуют, но не стоят на коленях не могли» [44,76].
Единственнымградоначальником, который смог сдвинуть эволюцию глуповского народа с этой омертвляющейколенопреклоненной точки, стал Угрюм-Бурчеев. Либеральные правители Прыщ,Иванов, Грустилов, представляя собой «идеального» градоначальника для глуповцев(очень уж они подходили под их формулу: «вот тебе коврижка, а нас не замай»),тем не менее с колен народ не подняли. Более того, ко всем качествам глуповцевв их правление добавились лень и  тунеядство вследствие начавшегося расслоенияобщества, которое чуть было не закончилось библейским «смешением языков».Всеобщее тунеядство с попустительства Грустилова привело к обнищанию народа, нотак как причин этого очередного бедствия по «счастливому отсутствию духаисследования» [44, 128] никто из глуповцев не искал, оставалось только терпеть.«Если глуповцы с твердостию переносили бедствия самые ужасные, если они и послетого продолжали жить, то они обязаны были этим только тому, что вообще всякоебедствие представлялось им чем-то совершенно от них независящим, а потому инеотвратимым. Самое крайнее, что дозволялось ввиду идущей навстречу беды, — этоприжаться куда-нибудь к сторонке, затаить дыхание и пропасть на все время, покабеда будет крутить и мутить. Но и это уже считалось строптивостью; бороться илиидти открыто против беды – упаси боже!» [44, 128].
Оболваниватьнарод помогала и церковь с примесью шаманства грустиловских «восхищений».«Существенные результаты такого учения заключались в следующем: 1) что работатьне следует; 2) тем не менее надлежит провидеть, заботиться и пещись; 3) следуетвозлагать упование и созерцать – и ничего больше» [44, 132]. А если кто-то«заикнулся было сказать, что «как никак, а придется в поле с сохой выйти», тодерзкого едва не побили каменьями и в ответ на его предложение устроилиусердие» [44, 132]. И вот в самый разгар грустиловских «восхищений»  у главноговхода явился Угрюм-Бурчеев.
«Онбыл ужасен» [44, 134]. Что же было ужасного в идиоте для народа, который могперетерпеть все? Какими только эпитетами не награждал народ Угрюм-Бурчеева:«сатана», «прохвост», «идиот». Но вернее всего его оценил сам Салтыков-Щедрин.«В то время еще ничего не было достоверно известно ни о коммунистах, ни осоциалистах, ни о, так называемых, нивелляторах вообще. Тем не менее,нивелляторство существовало и притом в самых обширных размерах. Былинивелляторы «хождения по струне», нивелляторы «бараньего рога», нивелляторы«ежовых рукавиц» и проч. и проч… когда каждый эскадронный командир, не называясебя коммунистом, вменял себе, однако ж, за честь и обязанность быть оным отверхнего конца до нижнего. Угрюм-Бурчеев принадлежал к числу самыхфантастических нивелляторов этой школы» [44, 140].
Итак,нивеллятор «прямой линии» явился в город Глупов. Все, что он мог явить собойнароду Глупова, был «всеобщий панический страх» [44, 138]. Только этим чувствомнарода можно было объяснить рабскую покорность, с которой глуповцы бросились наслом собственных жилищ, потом на борьбу с рекой и на строительство городаНепреклонска. Это была борьба народа против самого себя, причем факты, что всяэта работа проводилась за кусок черного хлеба с солью, требовала определенногогероизма, вплоть до самопожертвования, когда плотину мостили телами людей,когда единственной радостью для глуповцев было принести шпионский донос наближнего и получить за это свои тридцать сребреников, – все это говорит о том,что вина самих глуповцев в произошедшем безмерна. И, лишь построив собственнуютюрьму в виде города Непреклонска, глуповцы «изнуренные, обруганные иуничтоженные… взглянули друг на друга – и вдруг устыдились. Они не понимали,что именно произошло вокруг них, но чувствовали, что воздух наполненсквернословием и что дышать далее в этом воздухе невозможно… Груди захлестывалокровью, дыхание занимало, лица судорожно искривляло гневом при воспоминании обесславном идиоте, который с топором в руке пришел неведомо откуда и с неисповедимойнаглостью изрек смертный приговор прошедшему, настоящему и будущему» [44, 159].
Именно,осознав идиотизм Угрюм-бурчеева, народ и смог придти к апофеозу своей эволюциив книге Салтыкова-Щедрина «История одного города» — к очищающему душу и сознаниестыду, стыду за самих себя, позволяющих любому плевать себе в лицо, якобы длятого, чтобы народ прозрел, выбивать из спин своих клады для ненасытныхвластителей, уничтожать в своей душе совесть, веру, бога. По Салтыкову-Щедрину,пройти путь от слез о потерянной свободе к этому очищающему стыду – это шаг,причем шаг значительный, заставляющий сохранить веру в силу народа, в еговсепокоряющий потенциал.
Остаетсяочень спорным вопрос о понимании пришедшего на смену Угрюм-Бурчееву страшного«ОНО».  А. Бушмин, В. Кирпотин и другие исследователи творчестваСалтыкова-Щедрина видели в «ОНО» грядущую революцию, процесс освобождениянарода. Д. Николаев вслед за самим Салтыковым-Щедриным видит в нем еще большенесчастья, еще более ужасные испытания, которые предстоит пережить народу.Первым подтверждением этого были слова самого Угрюм-Бурчеева: «Идет некто замной, который будет еще ужаснее меня» [44, 134]. Кроме того, в «Описиградоначальникам» вослед исчезнувшему Угрюм-Бурчееву явилсяПерехват-Залихватский Архистратиг Стратилатович, спаливший в Глупове гимназию иупразднивший науки, хотя, что можно жечь и упразднять после Угрюм-Бурчеева, невполне понятно. Салтыков-Щедрин не мог в загадочном «ОНО» видеть какой-то образреволюции, его правдивое перо не решилось бы, так глубоко проанализировав всегоодин шаг народа к осознанию необходимости что-то изменить в своем отношении квласти, на который ушло несколько столетий, увидеть в туманном и страшном «ОНО»светлое будущее народа. В этом и заключается мера сочувствия народу автора«Истории одного города», который за маленьким шагом на пути к сознательности,увидел еще более жестокие меры по пресечению следующих шагов. [24, 125].
Ивсе же писатель торжествует победу: ему удалось в жесточайших рамках цензурыпоказать, как поднимается с колен народ и как, несмотря на то, что многие изего властителей рядятся в тогу просвещенных либералов, власть постоянноотступает перед широкой рекой народной жизни, совершая свою постэволюцию.
1.4.Народные сцены в композиционной структуре произведения.Как уже отмечалось, некоторые исследователи творчестваСалтыкова-Щедрина, его современники, при рассмотрении «Истории одного города»делали вывод, что народа в этом произведении нет, он присутствует здесь какфон, как поле деятельности череды градоначальников. Да и многие более поздниеисследователи ставили акценты на непреклонную направленность сатирыСалтыкова-Щедрина в сторону самодержавия, очень тонко и умно показывая, какавтор бичует его пороки, доказывая его безжизненность,  тлетворность,жестокость. И при этом часто оставляли в стороне вопрос: а для чего это нужно  было автору, для кого он,проявляя свой сатирический талант, весь свой арсенал эзоповского языка,гротеска и пародии, прорывался сквозь препоны цензуры? Неужели только дляутверждения своего имени в ряду писателей – современников, так или иначекасавшихся темы самодержавия и крепостничества в своём творчестве? Нет, дляСалтыкова-Щедрина, особенно в период написания «Истории одного города», оченьважно было мнение народа, его язык, его дух — все, что помогало бы в его задачевоспитания народа.
Главнойцелью «История одного города» нужно все-таки считать описание драмы народа,оказавшегося во власти Бородавкиных и Угрюм-Бурчеевых. В этой связинебезынтересно было бы обратить внимание на построение произведения, егокомпозиционные особенности и, в частности, на описываемые в книге народныесцены, сцены, где любовь автора к народу появляется с особой силой.
Я.Эльсберг в своей книге «Салтыков-Щедрин» подмечает эту особенность: «Внутреннийдраматизм «Истории одного города» выражается в том, что наивный рассказлетописца–архивариуса о далеком прошлом города Глупова, рассказ, в которомсильны комические и анекдотические элементы, все больше насыщается чертами икрасками настоящего; «История» проникается суровым раздумьем о народной жизни иполитических судьбах современной писателю  России». [34,221].
     Отдельные моменты трагедии народа уже рассматривались выше: драма потерисвободы с переходом в княжеское володение, жестокость и бессмысленность гибелини в чем не повинных людей во времена «глуповского междуусобия».  Но здесьописание народной драмы еще сдобрено большой долей смеха, причем смеха,направленного не только на властителей, возникающих как грибы–поганки на теле народа,но и на сам народ, неразумно теряющий свободу, рабски следующий за любым, ктовдруг возымеет охоту объявить властителем этого народа. Если бы всепроизведение было решено именно в этом ключе, книга не имела бы ничего, кромекритики безжалостной власти и раболепного народа – тогда, может быть, и правыбыли бы те критики Салтыкова-Щедрина, которые после опубликования «Историиодного города» обвиняли автора в утрате любви к народу. Но Салтыков-Щедрин, какбы предвидя эту критику, вводит в тело повествования своего произведения сценынародной жизни, где его голос уже не звучит лишь саркастически, его пероначинает выражать в полной мере сочувствие, не поддельное сострадание кусловиям жизни народа.
Такова,например история Аленки Осиповой и Дмитрия Прокофьева, когда  «гунявого»Фердыщенко смутил бес. Автор простыми, но емкими словами рисует образы Аленки иДмитрия, дает картину их житейского счастья: «…В это самое время, на выезде изгорода, в слободе Навозной, цвела красотой посадская жена Алена Осипова». По-видимому,эта женщина представляла собой тип той сладкой русской красавицы, при взглядена которую человек не загорается страстью, но чувствует, что все его существопотихоньку тает. При среднем росте она была полна, бела и румяна; имела большиесерые глаза навыкате, не то бесстыжие, не то застенчивые, пухлые вишневые губы,густые, хорошо очерченные брови, темно русую косу до пят и ходила по улице«серой утицей». Муж ее, Дмитрий Прокофьев, занимался ямщиной и был тоже подстать жене: молод, крепок, красив. Ходил он в плисовой поддевке и поярковомгрешневике, расцвеченном павьими перьями. И Дмитрий не чаял души в Аленке, иАленка не чаяла души в Дмитрии. Частенько похаживали они в соседний кабак и,счастливые, распевали там вместе песни».[44,45]
Этаяркая, почти  лубочная картинка, еще несущая в себе некую авторскуюироничность, на что указывает фраза «в слободе Навозной цвела красотой», — водно мгновение превращается в пролог человеческой драмы. Все, что происходит вдальнейшем с нашими героями, попавшими на глаза самодурствующему Фердыщенке, — это уже не лубок. Сюжет этой драмы перекликается со словами народной песни «Вотмчится тройка почтовая», где слышится та же безысходность:
«Богатыйвыбрал, да постылый,
И не видатьвеселых дней…»
Впесне, как и в истории у Салтыкова-Щедрина, попираются не просто человеческиезаконы, попирается само право простого человека из народа на счастье, на самужизнь. Песенный ямщик  вздыхает, склоняет голову, задумывается и, по складувсей песни, скорее всего, вынужден будет смириться, проглотить обиду. УСалтыкова-Щедрина вся история прелюбодейства Фердыщенко пропитана гневом,праведным возмущением.
Авторприменяет в описании всех коллизий этой истории особый саркастический прием,как бы переворачивая всю ситуацию с ног на голову: это Фердыщенко пышет гневомна слова Аленки «Ай да бригадир! к мужней жене, словно клоп, на перину вползтихочет!» [44,45], это он возмущен непокорностью Аленки и Дмитрия, подтверждаясвои моральные права на эту безнравственную связь поркой, тюрьмой, Сибирью. Всяистория, выписанная автором с большим реализмом в подобной авторскойинтерпретации выступает из рамок текста с особенной пронзительностью, явнымсостраданием к простому человеку, не смирившемуся, готовому на все, чтобызащитить свое право на человеческое счастье, на естественные человеческиечувства.
Длясовременного читателя конец этой истории несколько неожиданен. В упавшей наГлупов засухе обыватели обвиняют Аленку. И ее, лишенную чести, любимого мужа,битую смертным боем за непокорность, глуповский народ, доведенный до отчаяниясвалившимся на их голову несчастьем, научаемый нечестивым пастырем,  сбрасываетее с колокольни, оставляя истинного виновника лить «крокодиловы слезы». Этислезы они будут вспоминать потом, когда прибудет усмирительная команда и поспинам людей опять начнет гулять кнут.
В«Истории одного города» народу Глупова вообще приходится многое претерпевать,но одно дело терпеть административное сечение, другое дело терпеть от стихии.Описание пожара в «Соломенном городе» — еще одна яркая картина народной жизни,выпуклая, поднимающаяся над всем текстом книги особой правдивостью. ЗдесьСалтыков-Щедрин уже не допускает никакой иронии, даже доли насмешки – толькогоре, высокая трагедия чувств. «Новая точка… сперва черная, потомярко–оранжевая; образуется целая связь светящихся точек, и затем – настоящееморе, в котором утопают все отдельные подробности, которое крутится в берегахсвоею собственною силою, которое издает свой собственный треск, гул и свист. Нескажешь, что тут горит, что плачет, что страдает…» На глазах людей гибнет все«заветное, пригретое, приголубленное, все, что помогало примиряться с жизнью инести бремя ее» [44,61]. Именно в эти страшные минуты проявляются лучшие чертырусского человека: стоило только предположить, что в горящей избе осталсяребенок, и на этот призыв выходит из толпы парень и с разбега бросается впламя. Проходит одна томительная минута, другая. Обрушиваются балки одна задругой, трещит потолок. Наконец, парень показывается среди облаков дыма; шапкаи полушубок на нем затлелись, в руках ничего нет» [44,62]. Неважно, чторебенок, испугавшись пожара, убежал и спрятался в огороде, безотчетный героизмпарня, рискующего своей жизнью ради спасения Матренки, дорогого стоит. В этомпоступке — характер народа, его внутренняя сила, которая способна, осознав«конец всего», вновь подняться, засучить рукава и построить новую жизнь, впрямом и переносном смыслах. В эту силу, в этот народный характер верилСалтыков–Щедрин, работая над «Историей одного города», надеясь, что критикадолготерпения народа в сочетании с воззванием к лучшим чертам народа, поможетразбудить народ, заставит его искать пути выхода из тупика самодержавнойвласти.
Композиционносцены народной жизни включены в описание административной деятельности, а,вернее сказать, бездеятельности самого одиозного из глуповских градоправителей- «гунявого» самодура Фердыщенко, крепостника, готового подвести под кнут икаторгу любого, кто хоть словом посмеет усомниться в его праве ломать жизнилюдей. Но, если попытаться найти хоть какие–то человеческие качества в этойфигуре, как равно и  фигурах других представленных в книге властителей,невольно натыкаешься на ряд безликих, обесчеловеченных кукол; одна умеет громкокричать, у другой в голове органчик наигрывает простейшие романсы «Непотерплю!» и «Разорю!», третья летает над городом и т.д. Но, несмотря на этокажущееся разнообразие, этот ряд правителей сер и однообразен. Сцены народнойжизни, вплетенные Салтыковым–Щедриным в тело повествования, с особой силойподчеркивают глубину пропасти лжи, насилия, порока, лежащего между народом ивластителями всех мастей. И каждый образ народного представителя вылепленавтором ярко, самобытно, с глубоким знанием народных чаяний, обычаев, поверий,народного языка. Один юродивый Архипушко, сгоревший впоследствии в пожаре, сего пророчествами чего стоит. « Шестого числа утром вышел на площадь юродивыйАрхипушко, стал середь торга и начал раздувать по ветру своей пестрядиннойрубашкой.
— Горю!Горю! – кричал блаженный.
Старики,гуторившие кругом, примолкли, собрались вокруг блаженненького и спросили:
— Где,батюшко?
Нопрозорливец бормотал что-то нескладное.
— Стрела бежит, огнем палит, смрадом-дымом дышит. Увидите меч огненный, услышитеголос архангельский… горю!
Большеничего не могли от него добиться, потому что, выговоривши свою нескладицу,юродивый тотчас же скрылся (точно сквозь землю пропал), а задержать блаженногоникто не посмел» [44,59].
Можносколько угодно подсмеиваться над «институтом юродивых» в России, но без них досих пор не обходится ни один из русских городов, эти провидцы нет-нет да ивсколыхнут нашу жизнь очередным предсказанием бед и несчастий. Поэтомунеудивительно появление Архипушки у Салтыкова–Щедрина. Причем он живой, еголегко представить во плоти, легко увидеть, как он живет своей маленькой,забитой, неприметной жизнью, легко поверить в его ужасную, мученическую смертьв огне пожара, так правдиво, даже натуралистично, написанную Салтыковым-Щедриным [11,4].
       И,только прочувствовав это биение сердца народного, пережив вместе с героямиромана все беды и несчастья, начинаешь понимать гениальный замыселСалтыкова-Щедрина. Поставить рядом живое и мертвое, вознести дух живого иосмеять тлетворное – такого контраста не заметил бы разве что слепой душойчеловек. Только таким образом можно было показать, что полноправную, трепещущуюот боли и обиды плоть народа невозможно победить мертвым куклам, в какие быфантастические образы они ни рядились, утверждая бессмертие живых сил народа.Никакое угнетение не в состоянии умертвить или подавить их. Глуповские чертыисчезнут из русской народной жизни, история, основанная на покорности народа,прекратит свое течение, гнет и произвол встретят отпор и будут сражены – таковсмысл щедринской сатиры, стремящейся разбудить народ [22,150].
             
          
Глава 2.Художественное своеобразие романа «История одного города»
2.1. Приемысатиры в романе.
Говоряо своеобразии сатиры в творчестве Салтыкова- Щедрина, нужно понимать, что егосатирический стиль, его приемы и методы изображения героев формировались вместес идейно–творческим формированием взглядов писателя на народ. Человек, жизненнои духовно близкий к народным массам, выросший в среде народа, по долгу службыпостоянно сталкивающийся с проблемами народа, — Салтыков-Щедрин впитал в себянародный дух, его язык, его настроения. Это позволило ему уже в ранних своихсатирических циклах («Губернские очерки», «Помпадуры и помпадурши», «Ташкентцы»и др.) очень глубоко и верно оценивать хищническую сущность крепостников,дворянства и нарождающейся буржуазии и кулачества. Именно здесь начиналооттачиваться оружие сатирика. Н.А. Добролюбов писал о творчествеСалтыкова-Щедрина в тот период так: «В массе же народа имя г. Щедрина, когдаоно сделается там известным, будет всегда произносимо с уважением иблагодарностью: он любит этот народ, он видит много добрых, благородных, хотя инеразвитых или неверно направленных инстинктов в этих смиренных, простодушныхтружениках. Их–то защищает он от разного рода талантливых натур и бесталанныхскромников, к ним-то относится он без всякого отрицания. В «Богомольцах» еговеликолепен контраст между простодушной верой, живыми, свежими чувствамипростолюдинов и надменной пустотой генеральши Дарьи Михайловны или гадостнымфанфаронством откупщика Хрептюгина». Но в этих произведениях Щедрин еще необладает всей полнотой сатирической палитры: психологические портретычиновников, взяточников, бюрократов, хотя и подкреплены говорящими фамилиями,как у этого Хрептюгина – захребетника народного, еще не несут на себе печатизлого обличительного смеха, каким заклеймены уже герои «Истории одного города».
Вообще,если бы «История одного города» не была таким талантливым и глубокимпроизведением, каковым оно является, его можно было бы использовать как учебноепособие о формах и методах применения сатиры.
     Здесьесть все: приемы сатирической фантастики, необузданная гиперболизация образов,гротеск, эзоповский язык иносказаний, пародия на различные институты государственности и политические проблемы.  «Проблемы политической жизни – вотте проблемы, в художественную трактовку которых у Щедрина обильно включаетсягипербола и фантастика. Чем острее политические проблемы, затрагиваемыесатириком, тем гиперболичнее и фантастичнее его образы» [2,224]. Например,тупость и ограниченность государственных чиновников, занятых ограблениемнарода, Салтыков–Щедрин описывал и раньше, однако только в «Истории одногогорода» появляется Брудастый с его пустой головой, в которую встроен органчик сдвумя романсами «Разорю!» и «Не потерплю!».
Всепрезрение, которое только способен был выразить автор к подобного родадеятелям, выражено в этом гротесковом образе, переданном в фантастическом,якобы, плане. Но намек автора, что подобные фигуры – не редкость в русской действительности,действует на общественное мнение гораздо острее. Образ Брудастого – фантастический и поэтому смешной. А смех – оружие. Умному человеку он помогаетверно оценить явление или человека, а деятели, подобные Брудастому, узнав себя,тоже вынуждены смеяться, а то как бы все не узнали об их пустой голове. Здесьавтор, кроме того, применяет прием присвоения своим персонажам говорящихфамилий (брудастый – особая порода свирепых лохматых собак), — и вот получаетсязнаменитый щедринский персонаж: тупой, свирепый, с обросшей шерстью душойчеловек. И тогда можно представить, что будет с народом, отданным во властьтакому правителю. «Неслыханная деятельность вдруг закипела вдруг во всех концахгорода; частные пристава поскакали; квартальные поскакали; будочники позабыли,что значит путем поесть, и с тех пор приобрели пагубную привычку хватать кускина лету. Хватают и ловят, секут и порют, описывают и продают… и над всем этимгвалтом, над всей этой сумятицей, словно крик хищной птицы, царит зловещее «Не потерплю!»[44,20].
Характернаячерта сатиры Салтыкова-Щедрина состоит в том, что он с особой тщательностью, сбольшим психологизмом рисует портреты своих героев, а уж потом эти герои, ужекак бы самостоятельно, исходя именно из нарисованного автором портрета,начинают жить и действовать. Все это напоминает театр кукол, о чем неоднократноупоминал автор в разные периоды жизни, как в сказке «Игрушечного дела людишки»:«Живая кукла попирает своей пятой живого человека». Недаром, современныйписателю художник А.И. Лебедев в своем шаржированном рисунке изобразил Щедринав виде собирателя кукол, которых он беспощадно пришпиливает своей остройсатирой к страницам своих книг.
Примеромтаких живых кукол в «Истории одного города» можно назвать оловянных солдатиковБородавкина, которые войдя в ряж, налившись кровью и свирепостью, набрасываютсяна дома жителей Глупова и в несколько мгновений разрушают их до основания.Настоящий же солдат в понимании Салтыкова–Щедрина, как выходец из того женарода, призванный к тому же защищать народ от врага, не может и не долженвыступать против народа. Лишь оловянные солдатики, куклы способны забыть своикорни, неся боль и разрушение своему народу [10,19].
     Ивсе–таки в «Истории одного города» есть один чисто фантастический период. Этопериод правления жандармского офицера – полковника Прыща (правда, в «Описиградоначальникам» он всего-навсего майор). Но и здесь Салтыков–Щедрин остаетсяверен своей манере: в том, что у Прыща оказалась фаршированная голова, каковаяи была откушена неким сластолюбивым предводителем дворянства, скорее всегоследующим за Прыщом статским советником Ивановым, который «умер в 1819 году отнатуги, усиливаясь постичь некоторый сенатский указ» [44,17]; в этом факте дляСалтыкова– Щедрина как раз ничего необычного нет. Автор и до «Истории одногогорода» выводил образы поедающих друг друга  чиновников. Зависть иподсиживание, вплоть до дворцовых переворотов, – настолько характерная чертарусской действительности, что, как бы ни старался автор натуральнее и правдоподобнееописать фантастическое поедание головы, политой предводителем дворянствауксусом и горчицей, — ни у кого из читателей не остается сомнений, что речьидет именно о зависти, мерзком и пакостном чувстве, толкающем человека нанизость и даже на убийство соперника, мешающего занять лакомое место [10,21].
Фантастикаэтого периода заключена в другом: как могло такое произойти, что при правленииименно жандарма Прыща город Глупов «был доведен до такого благосостояния,которому подобного не представляли летописи с самого его основания»[44,107]. Углуповцев вдруг всего «очутилось против прежнего вдвое и втрое» [44,107], аПрыщ смотрел на это благополучие и  радовался. Да и нельзя было не радоватьсяему, потому что всеобщее изобилие отразилось и в нем. Амбары его ломились отприношений, делаемых в натуре; сундуки не вмещали серебра и золота, аассигнации просто валялись на полу» [44,105]. Фантастичность подобногоблагоденствия народа как раз и заключается в том, что за всю историю России небыло ни одного периода, когда бы народ жил спокойно и богато. Скорее всего,Салтыков- Щедрин, со свойственным ему въедливым сарказмом, изображает здесьукоренившуюся в России привычку пускать пыль в глаза, строить «потемкинскиедеревни» [22,214].
Нарядус гиперболой и фантастикой Салтыков–Щедрин  в «Истории одного города» оченьумело использует эзоповский язык, иносказательность. Причем очень часто авториспользует этот прием, если можно так сказать, «доказательством от противного».Обратимся, например, к главе «Войны за просвещение», где «оказывалось, чтоБородавкин поспел как раз кстати, чтобы спасти погибающую цивилизацию. Страстьстроить на «песце» была доведена в нем почти до исступления. Дни и ночи он всевыдумывал, что бы такое выстроить, чтобы оно вдруг, по выстройке, грохнулось инаполнило вселенную пылью и мусором. И так думал, и этак, но настоящим манеромдодуматься все–таки не мог» [44,74]. На полном серьезе автор, как бы дажесочувствуя этому неутомимому труженику административного фронта, описываеттворческие муки в поисках приложения сил, бурлящих под мундиром, застегнутым навсе пуговицы. И лишь перевернув эту картинку, можно понять глубину презренияавтора к очередной марионетке, для которой есть один закон: «Ежели чувствуешь,что закон полагает тебе препятствие, то, сняв оный со стола, положи под себя. Итогда все сие, сделавшись невидимым, много тебя в действии облегчит» [44,78]. Аесли учесть, что «действием» в данном случае нужно считать волюнтаристскоерешение повсеместно сеять горчицу вместо ржи и пшеницы, повлекли за собойгибель людей, разорение стрелецкой слободы, многие беды и несчастья для народа,можно себе представить, к каким последствиям привело бы какое–нибудь болеесерьезное решение рьяного администратора. Таким образом, по словам Я.Эльсберга,сатира Салтыкова–Щедрина «разоблачала врагов очень часто их же собственнымисловами, но пародийно преломленными или данными в ироническихсочетаниях»[35,414]. Так, явившийся в «Эпоху увольнения от войн» «черкашенин»Микаладзе «не только не позволял себе ничего утверждать слишком резко, но дажелюбил, при докладах, употреблять выражения, вроде: «Итак, вы изволили сказать»или «Я имел уже честь доложить вам» и т.д. Только однажды выведенный изтерпения продолжительным противодействием своего помощника, он позволил себесказать: «Я уже имел честь подтверждать тебе, курицыну сыну…», но тут жеспохватился и произвел его в следующий чин. Страстный по натуре, он сувлечением предавался дамскому обществу, и в этой страсти нашел себепреждевременную гибель» [44,91].
Знаяо том, что Щедрин хорошо знал  язык народа и не чурался крепких выражений,можно только подозревать, что имел в виду автор под выражением «курицын сын», ав сочетании с выражением «Я уже имел честь…» создается исключительный по своейироничности симбиоз словосочетаний [6,40].
Пародиейпронизана вся ткань «Истории одного города», начиная с введения «От издателя» и«Обращения к читателю», кончая «Оправдательными документами». Умело копируястилистику летописей и в особенности миф о норманнском происхождении княжескойвласти в России, Салтыков–Щедрин, на самом деле пародирует широкораспространенные в то время взгляды адептов государственной школы, возносившиххвалу самодержавному строю. Их напыщенный слог, пересыпанный церковнымиславянизмами, вставляемыми и к месту и не к месту, очень тонко подмечен автороми широко используется и в речи героев, и в комментариях летописца. Бородавкин,например, не просто вел войны за просвещение, он «расточил всех», так что дажепопа не оказалось, чтобы тот «засвидетельствовал исшествие многомятежногодуха», когда его самого, за все его художества, подвергли экзекуции, где он иумер. Автор, да и любой человек, хотя бы часом оказавшийся во власти такогоБородавкина, сказал бы в этом случае просто: «Собаке – собачья смерть», но «исшествиемятежного духа» — намного эффективнее било по всем псевдонародным либералам,которые пиявками висели на плечах народа.
      Всвою очередь, И.Т. Ищенко в своем исследовании «Пародии Салтыкова–Щедрина»отмечает, что «Оправдательные документы» основаны на прочном фактическомфундаменте. Но использование сатириком богатого фактического материала,конечно, ничего общего не имеет с плоским натуралистическим копированием.Официальным указом и уставом Щедрин противопоставил свои, пародийно – сатирическиеуставы, в основе которых лежит «одна жестокая насмешка» [10,69]. В этомотношении один «Устав о добропорядочном пирогов печении» чего стоит:Беневоленский с очень большой серьезностью, применяя отточенныйгосударственно–канцелярский слог, пишет предписание о том, что и без негоизвестно каждому – как печь пироги, какую начинку класть, а цель указа одна –урвать и себе от тех пирогов, да повкуснее, из самой середины.
2.2. Художественные средства изображения народа.
      
Исследуятему народа в произведении «История одного города» Салтыкова–Щедрина,необходимо остановиться на вопросе художественных средств, использованныхавтором при изображении жителей города Глупова.
Романизобилует точными и отточенно-злыми характеристиками властителей, можно только восхищатьсяталантом писателя, как сатирика. Но, если при этом забывать цель, ради которойбыло написано это произведение – воспитание народа, его просвещение, стремлениепробудить его лучшие качества, — книга может просто остаться сборникоманекдотов, о которых забывают по прошествии какого–то времени. Почему же этогоне происходит более столетие спустя?
    Наверное, прав оказался Белинский, пророчивший Щедрину всеобщую народнуюлюбовь, по мере повышения образованности народа, именно за то, что, несмотря назлую критику народного непротивленчества, равнодушия и политическойпассивности, автор умел выразить любовь и восхищение своим народом. Как верноподмечает Е. Покусаев, только на первый взгляд кажется, что в изображениинарода писатель обращается к тем же приемам гиперболы и гротеска, какимисоздавались сатирические темы правителей. Бесспорно, изобличающий смех звучит ив народных эпизодах. Здесь тоже нередки элементы художественного преувеличенияи фантастики. И, тем не менее, анализ текста показывает своеобразие разработкинародной темы. Различие обусловлено, прежде всего, идейными соображениями.Решающее из них то, что автор «Истории одного города» выступает защитникомнарода и последовательным, гораздо более последовательным, чем сам народ,врагом его врагов [25,79].
Своюлюбовь к народу в «Истории …» Салтыков–Щедрин не выпячивает, не декларирует накаждой странице, он просто позволяет своему народу жить именно той жизнью,какой они жили уже века до него. Единственное, что он себе позволяет, как художнику,это расставить свои акценты, добавляя колорита именно там, где он хотел бычто–то поправить в характере, психологии глуповцев. Здесь можно назвать двахарактерных эпизода: с ямщиком Дмитрием и ходоком Евгением. Дмитрий, доведенныйдо полного отчаяния самодурством Фердыщенки, идет на все, даже совершает поджегв доме бригадира и «как отъявленный вор и злодей, от всего отпирался».
— Ничего я это не знаю, — говорил он, — знаю только, что ты старый   пес, у меняжену уводом увел, и я тебе это, старому псу, прощаю… Жри» [44,47].
Евсеич,избранный ходоком от народа для защиты его интересов, проявил чудеса бесстрашияперед лицом градоначальника, но будучи закованным в кандалы за своюнастырность, просит прощения у всего народа за обиды и прегрешения, а в концедобавляет:
— И ежелиперед начальством согрубил… и ежели в зачинщиках был… И в том, Христа ради,простите! [44,52]
Этипросьбы о прощении — как удар хлыста. После высокой патетики проявлениянастоящего народного характера с непокорностью, искренним желанием защититьсвою честь, благополучие, жизнь, в конце концов, — такая униженность, вжитейском плане, может быть, даже отсутствующая, у Салтыкова–Щедрина выставленакак бы напоказ: вот, дескать, каков русский мужик, начинает за здравие,заканчивает за упокой. Но за этим авторским акцентом не слышно издевки,знаменитого щедринского злого смеха; слышна только горечь, искренняя жалость клюдям, попавшим в жернова безжалостной мельницы, перемалывающей судьбы и жизни.
Охарактере смеха Щедрина очень хорошо высказался Е.Покусаев. Смех в народныхкартинках лишен той эмоциональной окраски, которая характерна для сатирическогорисунка градоначальников. В народных эпизодах смех пропитан горьким чувством,хотя порой нотки возмущения проникают и сюда. И чем дальше к концу, к главам истраницам, где изображается угрюм–бурчеевский режим, где положение глуповцевстановится все более бедственным и тяжелым, тем чаще повествование проникаетсяглубоко трагическими мотивами. Смех как бы застывает, уступая место патетикегоречи и негодования [25,79].
Исследователитворчества Салтыкова–Щедрина отмечают поразительную соотнесенность егоповествования с устным народным творчеством. Щедрин умел одной народнойпословицей или поговоркой заклеймить чинушу, бюрократа или либерала–пенкоснимателя.Так, например, Бородавкин у Салтыкова–Щедрина «поражал расторопностью икакой–то неслыханной въедливостью, которая с особенной энергией проявлялась ввопросах, касавшихся выеденного яйца», «спал только одним глазом» [44,71].Беневоленский еще даже в молодые годы писал законы на тему: «Всякий сверчок дапознает соответствующий  званию его шесток» [44,95]. Прыщ с головой, пахнущейтрюфлями «будет тебе в глаза лгать, что он не поросенок, а только поросячьимидухами брызгается» [44,100].
       Помнению Я.Эльсберга, Щедрин прибегал к народному языку не для того, чтобыотгородить его от современности, не для эстетского любования, а для того, чтобыпревратить этот язык в сильное оружие сатиры [35,181].
Дляизображения жизни народа Глупова Щедрин тоже часто пользуется разного родапоговорками, анекдотами, дразнилками, которые веками складывались и жили внародном творчестве; особенно это проявляется в главе «О корени происхожденияглуповцев». Но таким приемом он пользовался, чтобы показать негатив толпы, психологиюстадного чувства народа, с которым автор никак не мог мириться. Но стоит емухоть чуть–чуть отойти от изображения толпы, стада – покорного, готовогославословить любому болвану в эполетах, — и его народный язык приобретаетпоэтику, высокие чувства [28,40].
ХодокЕвсеич, юродивый Архипушко – как они прекрасно укладываются в пословицу: «Намиру — и смерть красна». Не их вина, что тут же забывается и подвиг Евсеича,защищающего интересы общества, и предвидения Архипушки, по–своему пытавшегосяотвести беду от глуповцев. Они погибают за свою правду, а автор передает горечь от безразличия, равнодушия толпы уже своим, авторским, заостреннопублицистически слогом. «Щедрин умел соединить знание народного творчества, иязыка, и понимания «народной мысли» и «кровной народной нужды» со «строгонаучным взглядом на вещи», с использованием всех достижений книжной, научной,публицистической речи» [35,180].
Говоряо народе народным языком, автор в конечном итоге говорил с народом; именно ему– забитому, темному,  коснеющему в своих раболепных привычках, была адресованаэта гениальная сатира Салтыкова–Щедрина. Надеялся ли автор, что его  назиданиясмогут превозмочь назидания глуповских градоначальников, что он сможетдостучаться до умов и сердец простого россиянина? Салтыков–Щедрин своимтворчеством, своей жизнью, доказывал, что надежда у него такая была, не хватилолишь жизни, чтобы увидеть результаты исполнения своей надежды.
2.3.  Местопублицистических отступлений в развитии народной темы.
 
Для«Истории одного города» характерна сложность, многослойность композиции. Формулетописи автор использовал чисто в сатирических целях, она давала ему простор ввыражении своего отношения к господствующей в то время доктрине государственнойшколы, не скрывая своего сарказма и презрения к постулатам оправданиязакабаления народа.
Голос«Издателя» в книге – это голос повествователя: в зависимости от появления новыхи новых градоначальников, он целиком отображает идею сатирического взглядаавтора на истинное положение тех или иных событий, варьируясь от притворного,ехидного, якобы, одобрения того или иного градоначальника, до открытогопрезрения к их бурной административной деятельности. Однако, для того, чтобы сабсолютной точностью сформулировать свои цели, которые Салтыков– Щедринпреследовал написанием этой книги, предельно конкретно рассказать о своихнадеждах в деле просвещения и образования народа, автору необходима былакакая–то отдельная трибуна.
Такв тексте появились публицистические отступления, которые глубинными раздумьямиавтора вносили новизну в развитие народной темы в прогрессивной литературепрошлого столетия.
Кодному из таких отступлений можно отнести главу «Поклонение Мамоне и покаяние».Ее главной темой автор выводит собственные размышления о судьбах народа, о егоположении, возникшем в ходе развития истории – «сновидения». Салтыков–Щедриндоказывает с полной основательностью, что история, которая строится «верхами»,никогда не будет учитывать интересы народа, любые нововведения сверху, как быони красиво не подавались, это лишний пресс для «низов». Сравнивая жизнь страныс пучиной моря, бешено крутящейся с пеной и брызгами на своей поверхности,автор задает себе вопрос: «Что происходит в тех слоях пучины, которые следуютнепосредственно за верхним слоем и далее, до самого дна? Пребывают ли ониспокойными, или и на них производит свое давление тревога, обнаружившаяся вверхнем слое? – с полной достоверностью определить это невозможно, так каквообще у нас еще нет привычки приглядываться к тому, что уходит далеко вглубь»[44,108].Этой фразой Салтыков–Щедрин бросает упрек своим соратникам по перу,упрек в незнании чаяний народа, поверхностном и, часто, искаженном изображениижизни «низов». Для себя Салтыков–Щедрин уже дал ответ на этот вопрос: «Но едвали мы ошибемся, сказавши, что давление чувствуется и там. Отчасти оновыражается в форме материальных ущербов и утрат, но преимущественно в формеболее или менее продолжительной отсрочки общественного развития» [44,108].
Давноизвестна поговорка «Паны дерутся, у холопов чубы трещат». Поэтому любоеначинание «сверху» в первую очередь будет бить по «низам», отсюда людскиестрадания, кровь человеческая и вся неправда на земле. Но Салтыков–Щедрин своюмысль уводит гораздо глубже, проникая в самую суть подобной манипуляции народом:насаждая сверху науку, цивилизацию, внешнюю и внутреннюю политику, навязываянароду войны, с их тяготами и страданиями, наши градоначальники всевозможныхтолков и мастей, лишают народ самого главного – права на свободу,  на развитиесамосознания, права самому решать свою судьбу, сообразуясь, в первую очередь ссобственными интересами, традициями, чаяниями. Вместе с тем, Салтыков–Щедрин неотделял себя от народа Глупова, говоря: «можно догадываться, что и современникибез особого удовольствия относятся к тем давлениям, которые тяготеют над ними»[44,108]. Подчиняясь силе режима, он тоже вынужден был искать обходные пути,вырабатывать целую систему сатирических приемов, позволяющих ему доносить идеидемократизма до своего читателя. Но сила, давлеющая над ним, как и над всемГлуповом, все же не может заставить автора изменить самому себе в главном – вправде изображения народа. Народ бесправен, темен, готов раболепствовать передлюбым начальником и изображать его бунтующим, сопротивляющимся – это было бы,по словам Салтыкова–Щедрина, «несогласным с истиной». Именно такая позицияавтора, с особой яркостью продекларированная в авторских отступлениях в«Истории одного города», давала отповедь и злобным критикам Салтыкова –Щедрина, и в то же время позволяла внедрить в умы прогрессивных людей тоговремени задачу пробуждения самосознания народа, показывая не только тех еговрагов, которые сидят у него на шее, но и врагов, гнездящихся в самой душенарода: раболепие, тупость, всепрощенчество. И, даже создав в своей книгегипотетическое благополучие глуповцам  во времена правления Прыща,Беневоленского, Грустилова, Салтыков предупреждает, что народу «неизвестна ещебыла истина, что человек не одной кашей живет» [44,118]. За внешнимблагополучием автор видит опасность потери истинно народных ценностей:трудолюбия, следования истинно народным традициям уклада жизни, бережливости ит.д., т.е. именно тех черт народа, которые автор особенно любил и ценил врусском народе.
     Салтыков–Щедрин своей «Историей…» призывал сделать только один шаг: «Восхищениеначальством! Что значит восхищение начальством? Это значит такое онымвосхищение, которое в то же время допускает и возможность оным невосхищения!»[44,158]. Перестать славословить каждому вышестоящему, устыдиться своегослепого повиновения любому идиоту – это и есть тот шаг, с которого начинаетсяпобеда человеческого над гнетом безумства, — и Салтыков–Щедрин приводит свойглуповский народ к этому первому шагу.ЗаключениеПодводяитоги исследованию миросознания народа в романе Салтыкова-щедрина «Историяодного города», следует сказать, что важнейшей основой мировоззренияСалтыкова-Щедрина был глубокий, искренний демократизм. Он считал, что уважениек народу – один из богатых жизненных идеалов, которые могут наполнить собою всесодержание человеческой мысли и деятельности. Но непосредственное знаниеистории русской народной жизни порождало и оценки другого плана: «…я не могуследовать за толпою в ее близоруком служении неразумию и произволу». Такимобразом, демократизм Щедрина носил двойственный и потому трагический характер.В его заостренном внимании к пассивности народных масс преломились неудачирусского освободительного движения начиная от крестьянских войн XVII – XVIII веков додвух пережитых писателем революционных ситуаций (на рубеже 1850 – 1860 г.г. и вконце 1870 – начале 1880 г.г.). В успех народной крестьянской революции Щедринне верил, да и в принципе он был против насилия, в том числе и революционного. «Историяодного города» — смелая и глубокая сатира на обе главные основы существовавшегостроя: на царящее зло самодержавия и на пассивность народных масс, выносящихэто зло. Такой «порядок вещей» Салтыков-Щедрин  считал и социально, инравственно несправедливым.  Рассуждая об этом, Щедрин определяет главную темусвоей «Истории…»: «С одной стороны его (летописца) умственному взорупредставляется сила, подкравшаяся и успевшая организоваться и окрепнуть, сдругой – рассыпавшиеся по углам и всегда застигаемые врасплох людишки и сироты.Возможно ли какое-нибудь сомнение насчет характера отношений, которые имеютвозникнуть из сопоставления стихий столь противоположных?». «Людишки» и«сироты» — это народная масса, чаще всего застигаемая врасплох силойорганизовавшейся и окрепнувшей – всей системой власти, символизированной вобразах градоначальников. Роль народной массы в глуповской истории не активная,а страдательная, пассивная. Эта масса «считается стоящей как бы вне истории».Щедринделает вывод об особенностях глуповца, «силою вещей отстраненного отдеятельного участия в своей судьбе. Стоя вне процесса истории, глуповец тем неменее испытывает его угнетающее давление, и потому главными, определяющимистановятся свойства не действительные, а наносные – то есть собственноглуповские. Это и есть, по определению Щедрина, свойства «народаисторического», судимого по делам его, а не по идеальным, хотя, может быть, идействительным свойствам. Такой «исторический народ» Щедрин-сатирик не склоненбыл щадить.  Носледует помнить, что Салтыков-Щедрин прежде всего писал философский роман опарадоксах человеческого существования. Писатель считал, что, кроме «гармонии»,которая будто бы достижима в результате градоначальнических усилий, существуетеще изначальная гармония бытия. Вспомним историю с рекой, которую хотелукротить Угрюм-Бурчеев, а затем превратить в «свое собственное море». Река неможет и не должна быть морем, она – только река и этим прекрасна. Да и своегонаивысшего благосостояния Глупов достиг при майоре Иване Пантелеиче Прыще, вфаршированной голове которого родилась гениальная мысль: вся сущностьадминистрации состоит в невмешательстве в обывательские дела: самая лучшаяадминистрация состоит в отсутствии таковой. Щедрин считал, что жизнь должнабыть свободна от «опекательства»: она должна развиваться в соответствии ссобственной таинственной логикой, а «исследовать и испытывать природу вещей»надо с осторожностью: лишь для того, чтобы «упрочить свое благополучие», а недля того, «чтоб оное подорвать».Природанаделила Щедрина нелегким даром видеть жизнь преимущественно со стороны еетемных явлений, подлежащих критике и отрицанию. Это вносило и в творчество,  и в мировоззрение, и в само существование писателя много мрачного. Противовесомего трудным переживаниям, его утешением была страстная вера в торжество идей гармоничногочеловеческого общежития. Щедринбыл из тех редких писателей, которые умели «проводить» положительные идеалы вотрицательной форме, умели тревожить мысль людей своей глубокой убежденностью вих способности к нравственному совершенствованию. Он говорил: «Сказатьчеловеку, что он  человек – на одном этом предприятии может изойти кровьюсердце. Дать человеку возможность различать справедливое от несправедливого –для достижения этого одного можно душу свою погубить. Задачи разъяснениягромадны и почти неприступны, но зато какие изумительные горизонты!». Щедринпочти религиозно верил в русский народ. По словам А.М. Унковского, ближайшегодруга писателя, вера последнего в духовную мощь русского народа служила главнымисточником его творчества.           Библиография
1.  БушминА.С. Оружием сатиры // Русская литература.– 1975.-№ 4.-С. 3-14.
2. Бушмин А.С.Салтыков-Щедрин. Искусство сатиры.– М., 1976.–256 с.
3. Бушмин А.С.Сатира Салтыкова-Щедрина.- М.-Л.: АН СССР, 1959.- 644 с.
4. Бушмин А.С.Художественный мир Салтыкова-Щедрина.-Л.: Наука, 1987.- 366 с.
5. ВомперскийВ.П. Язык Салтыкова-Щедрина и его значение в истории русского литературногоязыка // Русская речь. – 1976.- № 1.- С.18-28.
6. ГладышеваЛ.А. Крылатая фраза М.Е. Салтыкова- Щедрина «Чего изволите?» // Русская речь. –1986.- № 1.- С.39-41.
7. ГорячкинаМ.С. Сатира Салтыкова–Щедрина.–М.: Просвещение, 1976.- 239 с.
8. ГорячкинаМ.С. Сатира Щедрина и русская демократическая литература 60- 80 годов XIX века. –М.: Наука, 1977.- 176 с.
9. Ефимов А.И.Язык сатиры Салтыкова–Щедрина.– М.: Издательство МГУ, 1953.- 496 с.
10.           ИщенкоИ.Т. Пародии Салтыкова–Щедрина.– Минск: Изд-во БГУ, 1973.- 120 с.
11.           Каменский А. Анатомия города Глупова// Литературнаягазета.–1984.- 3 февраля.- С.4.
12.           КирпотинВ.  М.Е. Салтыков–Щедрин: Лит.–критич.
 очерк. – М.: Советский писатель, 1939.- 288 с.
13.           М.Е.Салтыков – Щедрин в воспоминаниях современников: В 2-х т.т. – М.:Художественная литература,1975.-406 с. + 430 с.
14.           М.Е.Салтыков–Щедрин в русской критике. – М.: Художественная литература, 1959.- 640 с.
15.           МакашинС.А. Изучая Щедрина // Русская литература. – 1989.- № 5.- С.120-150.
16.           МакашинС.А. Салтыков–Щедрин на рубеже 1850-1860 г.г. Биография.– М.: Худ. лит.,1972.-600 с.
17.           МакашинС.А. Середина пути. 1860-е годы. Биография. – М.: Художественная литература,1984.- 576 с.
18.           МакашинС.А. Уроки Щедрина // Литературная газета. – 1989.- 10 мая.- С.7.
19.           МакашинС.А. Щедрин. Биография. – М.: Гослитиздат, 1951.- 587 с.
20.           МакашинВ.А. Салтыков – Щедрин. –  М.: Знание, 1976.- 64 с.
21.           МысляковМ.А. «Мужик» в теоретико-публицистическом сознании Салтыкова–Щедрина // Русскаялитература 1986.- № 2.- С.78-92.
22.           НиколаевД.П. Смех Щедрина: Очерки сатирической поэтики. – М.: Советский писатель,1988.- 400 с.
23.           ОльминскийМ.С. Статьи о Салтыкове–Щедрине.– М.: Гослитиздат, 1959.- 119 с.
24.           ПавловаИ.Б. Загадка финала «Истории одного города» // Писатель и жизнь. – М., 1981.-С.122-130.
25.           ПокусаевЕ.И. Революционная сатира Салтыкова– Щедрина. — М.: Гослитиздат, 1963.- 471 с.
26.           ПокусаевЕ.И. Салтыков–Щедрин в 60-е годы. – Саратов, 1957.- 271 с.
27.           ПреображенскийС.Ю. Пародийное слово М.Е. Салтыкова– Щедрина // Русская речь. – 1983.- № 2.-С.29-33.
28.           ПрозоровВ.В. Народно–поэтические афоризмы в творчестве Салтыкова–Щедрина // Русскаялитература. – 1975.-№ 4.- С.32-45.
29.           Салтыков–Щедрин.1826-1976. Статьи. Материалы. Библиография. – Л.: Наука, 1976.- 438 с.
30.           Салтыков–Щедрини русская литература // Под ред. В.Н. Баскакова, В.В. Прозорова. – Л.: Наука,1991.- 319 с.
31.           ТурковА.М. Салтыков–Щедрин.- М.: Советская Россия, 1981.- 304 с.
32.           ТюнькинК.И. Салтыков–Щедрин. – М.: Молодая гвардия, 1989.–621с.–(Жизнь замечательныхлюдей. Сер. биогр. Вып.3(694)).
33.           ФормозовА. Процветают ли науки и искусство им и горя мало…// Знание – сила. – 1993. — №9.- С.47-55.
34.           ЭльсбергЯ. Салтыков–Щедрин: Жизнь и творчество. – М.: Художественная литература,1953.-630 с.
35.           ЭльсбергЯ. Стиль Щедрина. – М.: Художественная литература, 1940.-464 с.
Учебники иучебные пособия
36.           Историярусской литературы XIX века (вторая половина): Учебникдля филологических специальных вузов/Под ред. С.М. Петрова. – М.: Просвещение,1963. — С.400-452.
37.           Историярусской литературы: В 4-х т.т. т.3/Под ред. Н.И. Пруцкова. – Л.: Наука, 1982.-С. 653-695.
38.           Историярусской литературы XIX века (вторая половина): Учебноепособие для студентов пединститутов/Под ред. Н.Н. Скатова.–М.: Просвещение,1987.- С. 315-354.
39.           КачуринМ.Г., Мотольская Д.К. Русская литература: Учебник/Под ред. Н.Н. Скатова.–М.:Просвещение, 1986. – С. 179-202.
40.           ПокусаевЕ.И., Прозоров В.В. Михаил Евграфович Салтыков–Щедрин: Биография писателя:Пособие для учащихся. – М.: Просвещение, 1977.- 270 с.
41.           ПрозоровВ.В. Произведения М.Е. Салтыкова–Щедрина в школьном изучении: Пособие дляучителя.–Л.: Просвещение, 1979.- С. 15-39.
42.           ПрозоровВ.В. Салтыков–Щедрин: Книга для учителя.- М.: Просвещение,  1989.- 190 с.
43.           ТрофимовИ.Т. М.Е.Салтыков–Щедрин о реализме русской литературы: Пособие для учителя.–М.: Просвещение, 1955.
Тексты:
44.      Салтыков– Щедрин М.Е. История одного города: Роман. – М.: Художественная литература,1982.-302с.
45.      Салтыков– Щедрин М.Е.  Письмо в редакцию журнала «Вестник Европы»//Салтыков–Щедрин М.Е.Мир призраков. – М.: Школа- Пресс, 1999.- С.268-271.
46.      СуворинА.С. Историческая сатира//Салтыков– Щедрин М.Е. Мир призраков. – М.: Школа –Пресс, 1999.-С.263-268.