УПРАВЛЕНИЕ СРЕДНЕГО И СПЕЦИАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ
ХАНТЫ-МАНСИЙСКОГО АТОНОМНОГО ОКРУГА
ЭКОНОМИЧЕСКИЙ КОЛЛЕДЖ
РЕФЕРАТ ПО ЛИТЕРАТУРЕ
НА ТЕМУ:
«ЖИЗНЬ И ТВОРЧЕСТВО
МАРИНЫ ЦВЕТАЕВОЙ»
ВЫПОЛНИЛА :
СТУДЕНТКА 161 ГРУППЫ
МУСЛИМОВА ИНЕССА
ПРЕПОДАВАТЕЛЬ:
ПУНИГОВА ГАЛИНА АЛЕКСЕЕВНА
Г. ХАНТЫ-МАНСИЙСК
1999 г.
Цветаева есть тайна. И эту тайну надо разгадать, и если будешь
разгадывать всю жизнь, то не говори, что потерял время, потому, что
Цветаева, как огромный океан, и каждый раз, погружаясь в него, твое сердце
испытывает восторг и сострадание, а глаза наполняются слезами.
Цветаева Марина Ивановна – поэтесса, родилась в Москве 26 сентября
1892 года, в семье процессора Московского университета Ивана Владимировича
Цветаева, директора Румянцевского музея и основателя музея изящных
искусств. Мать, Мария Александровна Мейн, одаренная пианистка, с детства
привила дочери любовь к музыке. Болезнь матери была причиной поездок за
границу, где Марина продолжала образование в пансионатах Лозанны и
Фейбурга. Весной 1905 года Цветаева перешла в 7 класс. В декабре 1906 года
она отказала В.А. Нилендеру, сделавшему ей предложение. Старше Цветаевой на
10 лет, филолог, ученик Ивана Владимировича, поэт, близкий московскому
кружку символистов, страстный античник.
Летом, Цветаева с отцом и младшей сестрой уезжают в Германию. Первая
любовь еще не «растаяла» в ее душе, а будущее виделось туманно.
«…Сильнее гул, как будто выше зданья,
В последний раз колеблется вагон,
В последний раз… Мы едем…
До свиданья,
Мой зимний сон!…
…Под шум вагона сладко верить чуду
И к дальним дням еще туманным плыть
Мир так широк! Тебя в нем позабуду
Я, может быть?…»
Лето в Германии, в маленьком городке Вайсер Хирш под Дрезденом,
Марина живет в семье пастора, в то время как Иван Владимирович работает в
музеях Берлина и Дрездена, собирая «содержимое» для будущего музея на
Волхонке.
«Одна – из всех – противу всех!…»
Она была гениальной. Писать она начала в раннем детстве – по-русски,
по-французски, по-немецки, а в возрасте, когда девушки кончают гимназии, ее
уже знали и высоко ценили. Мятущаяся, шарахающаяся, строптивая,
своевольная, резкая, непокорная, никем не покоренная, она всегда была
«самой по себе».
«Мое дело срывать личины, иногда при этом задевая кожу, а иногда и
мясо». Дерзость и прямота иногда претит твоему ощущению.
В Германии Марина Цветаева продолжала писать все также неутомимо и
безудержно. Кончилось лето, но не остыла любовь. 27 сентября помечено
стихотворение «Правда»:
«… Нас разлучили не люди, а тени,
Мальчик мой, сердце мое!…
… Ты не услышишь. Надвинулись стены,
Все потухает, сливается все…
Не было, нет и не будет замены,
Мальчик мой, сердце мое!…
После приезда из Германии Марина начала свой последний учебный год в
гимназии М.Г. Брюхоненко.
«Это была ученица совсем особого склада», – вспоминает ее
одноклассница Т.Н. Астапова. – «Не шла к ней ни гимназическая форма, ни
тесная школьная парта… Среди нас она была, как экзотическая птица,
случайно залетевшая в стайку пернатых северного леса. Из ее внешнего облика
мне особенно запечатлелся нежный «жемчужный» цвет лица, взгляд близоруких
глаз с золотистым отблеском сквозь прищуренные ресницы. Короткие русые
волосы мягко ложатся вокруг головы и округлых щек. Но пожалуй самым
характерным для нее были движения, походка – легкая, неслышная. Она как-то
вдруг появилась и исчезла. Гимназию Цветаева посещала с перерывами. Вечно
уткнувшись в книгу на последней парте, не замечала того, что происходит в
классе».
Марина Цветаева готовилась в это время к выходу в литературный мир.
Неопытной еще рукой отобрала она сто одиннадцать стихотворений, в
большинстве случаев не проставив даты написания, смешала хронологически, и
разделила, весьма условно, на три части: «Детство», «Любовь», «Только
тени». Книга называлась «Вечерний альбом». Это было скрытое посвящение.
Некоторые стихи уже предвещали будущего поэта. В первую очередь –
безудержная и страстная «Молитва», написанная в день 17-летия 26 сентября
1909 г.
«Христос и Бог! Я жажду чуда
Теперь, сейчас, в начале дня!
О, дай мне умереть, покуда
Вся жизнь – как книга для меня.
……………………………………………..
Люблю и шелк и крест и каски,
Моя душа мгновенный след…
Ты дал мне детство – лучше сказки
И дай мне смерть в 17 лет!
Нет, она вовсе не хотела умирать в тот момент, когда писала эти строки
– это было в своем роде расправление крыльев перед полетом. В стихах
«Вечерний альбом» рядом с попытками выразить детские впечатления и
воспоминания соседствовала недетская сила, которая пробивала себе путь
сквозь немудрящую оболочку зарифмованного дневника московской гимназистки.
Детская, неуклюжая форма таила в себе иной раз целые бури, предвещала
еще не разродившиеся грозы.
Первые настоящие любовные стихи, в которых отражены страдания, впервые
полюбившей души, посвящены В.О. Нилендеру.
В лучших стихотворениях первой книги Цветаевой уже угадываются
интонации главного конфликта ее любовной поэзии: конфликта между «землей» и
«небом», между страстью и идеальной любовью, между сиюминутным и вечным, и
шире, – конфликта всей цветаевской поэзии: быта и бытия.
Навсегда распрощавшись с гимназией, Цветаева уехала в Гурзуф. Там
одиночество нахлынуло с еще большей силой. Она целиком ушла в книги,
которые не давали покоя и исцеления и полностью уводили ее от реальности.
Позже, в 1909 году, 16 – летняя Цветаева самостоятельно совершает поездку в
Париж, где в Сарбоне слушает курс истории французской литературы. В 1912
году появляется вторая книга «Волшебный фонарь», а затем в 1913 г.
«Избранное» из двух книг, куда вошли лучшие стихотворения начинающей
поэтессы. Композиция, структура первых книг Цветаевой, их исповедальность
целиком реализует представление о символистском сборнике. Вся архитектоника
книг: название разделов, эпиграфы, служащие ключом к их содержанию,
заголовки стихотворений – раскрывает последовательность этапов пути героини
от безмятежного счастья детства к утрате изначальной целостности. Дружба с
Элиссом, поэтом и критиком журнала «Весы» во многом определила поэтические
направления молодой Цветаевой. В первых сборниках Цветаевой критика
отметила хорошую школу стиха, его музыкальность и изящество. Модная тогда
напевная декламация отразилась в звукозаписи и синтаксисе стихотворений.
Знакомство с Волошиным в конце 1910 года значительно расширило круг
литературных интересов Цветаевой. Сказывается это и на стихах «Волшебного
фонаря». Они менее подражательны, хотя и продолжают избранную в начале тему
«детскости». Однако во второй книге на фоне пристрастия поэтессы к
поэтизации героического проступает ироническое отношение к быту.
Изменение сути поэтического образа повлекло и формальную перестройку
стиха. Цветаева печатается в «Альманахе муз», в журнале «Северные записки»,
выступает на поэтических вечерах. В 1916 году «Северные записки»
опубликовали ее перевод романа Анны Ноайль «Новое упование».
События первой мировой войны вносят новый пафос в русскую поэзию. В
лирике Цветаевой, как и у многих поэтов, намечается новый этап. С
увлечением Цветаева пробует себя в драматургии. Для театра – студии МХАТа
ею написано 6 пьес: «Черный валет», «Метель», «Фортуна», «Феникс».
Отдельным изданием была напечатана поэма – сказка «Царь – Девица» в 1920
году. В это же время создается поэма «На красном коне».
В 1920 г. в свои 27 лет она уже предчувствовала трагизм своей судьбы и
печальный конец земной жизни. До 1941 года оставался еще 21 год, но этот
дар, дар поэтессы, данный ей свыше, помог выразить свою будущую судьбу
содержанием стихов:
«Знаю, умру на заре! На которой из двух,
Вместе с которой – не решить по заказу».
В стихотворении дана своеобразная интерпретация одной из «вечных тем»
жизни и смерти, которые у Цветаевой затронуты и раскрыты очень глубоко и
ясно. Символом, олицетворяющем человеческую жизнь, является «факел». Огонь,
пламя, горящий факел – эта символика прослеживается очень ярко, как в
ранней поэзии Марины Ивановны, так и особенно в более поздней,
«предсмертной».
В стихотворении прослеживается не вся жизнь в ее последовательном
развитии от рождения до перехода в небытие, а одно лишь мгновение, когда
мысль человеческую пытается парализовать предчувствие близкой смерти.
Дважды повторяется в тексте тревожное, отчаянное восклицание: «Знаю, умру
на заре!». Кажется, минет короткая пауза и грянет выстрел, и унесется в
небо трепетная «Лебединая душа»…
Знаю, умру на заре! – Ястребиную ночь
Бог не пошлет по мою лебединую душу!
Кто же эта, жертва будущей трагедии? Читатель становится невольным
соучастником, сопереживателем трагедии той, чья совесть не позволяет
молчать. Стихотворение «Знаю, умру на заре!» написано в годы
братоубийственной гражданской войны, когда поэтесса, не понимающая и не
принимающая проповеди зла во имя добра, почувствовала себя пригвожденной «к
позорному столбу» ( Пригвожденная к позорному столбу» 1920 г.) теми, кто
наступал «на горло собственной песне», или молчащим, стыдливо пряча глаза.
Тогда и вырываются у нее слова измученной, но несломленной души:
И не на то мне пара крыл прекрасных
Дана, чтоб на сердце держать пуды.
Спеленатых, безглазых и безгласных
И не умножу жалкой слободы.
Таким образом, делая выбор между жизнью и смертью, она предпочитает
смерть, так как это единственный путь к духовной и душевной свободе. Ее
мольбы о любви и сострадании, ее просьбы о разуме человеческом были не
слышны. Она просила, кричала в никуда. Предположим, что смерть неизбежна в
данное время. Время гибели названо неопределенно: «на заре». Ну почему
именно на заре, трудно сказать, может быть, заря была любимым временем
суток М. Цветаевой, а может, наоборот, самым ненавистным, ведь заря это
время, когда человек остается наедине с самим собой и своими мыслями. Она
любила быть одна, но не выносила одиночество в кругу родных.
«Ах, если б можно, чтоб дважды мой факел потух!»
Желание полюбоваться прекраснейшими картинами природы: заходом и
восходом солнца, желание неосуществимое, но оно понятно, так как человеку
все человеческое присуще.
«Чтоб на вечерней заре и на утренней сразу!»
Желание, которое выглядит, довольно странно, нельзя умереть «сразу»,
одновременно вечером и утром. Фраза:
«Пляшущим шагом прошла по земле! – неба дочь!
С полным передником роз! – Ни ростка не наруша!»
усиливает трагический смысл. Здесь мы видим непоколебимость и стойкость
поэтессы-героини, как она пляшущим шагом, смело прошла свой жизненный путь,
рассмеялась всем бедам в лицо.
«Ястребиную ночь Бог не пошлет по мою лебединую душу!». Этот порыв
является, пожалуй, надеждой, чем уверенностью, но это мало что меняет, так
как это голос сознания поэтессы-героини, перекликающийся с фразой: «Знаю,
умру на заре!».
«Отведя нецелованный крест», героиня отказывается от исповеди, ибо нет
греха: «лебединая душа» невинна, непорочна, и ей не за что просить
прощения. Последняя фраза рокового предзнаменования ставит заключительную
точку, подводит черту: «Я и в предсмертной икоте останусь поэтом!». Звучит
уверенность поэта в своей верности искусству, здесь чувствуется ее нотка,
ее неповторимый глубокий стих.
В мае 1922 г. Цветаева с дочерью решает уехать за границу. 11 мая они
прощаются с родиной и 15 мая приезжают в Берлин, где Эренбург устраивает их
в русский пансион. В Берлине происходит встреча Сергеем Эфроном, прибывшим
из Праги, где он учился в университете. За два с половиной месяца Цветаева
пишет более 20 стихотворений, непохожих на прежние, знаменующих новый этап
творчества, лирика ее становится более усложненной, самоуглубленной. Среди
них – «Есть час на те слова…», цикл «Земные приметы», «Берлину».
Некоторые из них обращены к А.Г. Вишняку, владельцу русского издательства
«Геликон» в Берлине, где вышла ее книга «Ремесло»
Благодаря дружественным отношениям России и Германии в ту пору, в
Берлине жило не мало писателей – М. Горький, А. Толстой, приезжали В.
Ходасевич, Н. Берберова.
Цветаева встретилась здесь с С. Есениным и подружилась с А. Белым,
завязала эпистолярное знакомство с Б. Пастернаком, под сильным впечатлением
его книги «Сестра моя – жизнь», написав стихотворение «Неподражимо лжет
жизнь».
В августе Цветаева перебирается с Алей к мужу в Чехию, где
правительство выплачивает русским эмигрантам пособие, за счет золотого
запаса, вывезенного из России в Гражданскую войну. В поисках более дешевого
жилья семья живет не столько в Праге, которую в отличие от не
понравившегося ей слишком буржуазного Берлина, Цветаева полюбила, а в
пригородах – деревнях Мокропсы, Новые дворы, Иловищи. Трудный нищенский
быт, о котором сохранились образные воспоминания ее дочери, Ариадны Эфрон,
искупала близость к природе, вдохновлявшая Марину Ивановну (циклы «Свилла»,
«Ручьи», «Облака» и др.). Дальние пешие прогулки, которые Цветаева,
«рожденный ходок», совершала по горам и лесам Чехии с мужем, дочерью,
знакомыми, дружба с А.А. Тесковой, писательницей и переводчицей помогали
преодолеть повседневность, вдохновляли творчество. Несмотря на каждодневные
заботы, Цветаева писала много, хотя публикация стихов и редкие вечера, на
которые надо было самим продавать билеты, приносили мало денег Она много
писала о любви, утверждая, что можно влюбиться в ребенка, старуху, дерево,
дом, собаку, героя романа, собственную мечту, – так многолика любовь.
Кратка и афористична констатация ее разрыва с любимым человеком:
… Ты, меня любивший фальшью
Истины – и правдой лжи,
Ты, меня любивший – дальше
Некуда! – За рубежи!
Ты, меня любивший дольше
Времени. – Десницы взмах! –
Ты меня не любишь больше:
Истина в пяти словах.
В лирике Цветаевой раскрыта не только психология любви – здесь
страстные, щемящие стихи:
… А может, лучшая победа
Над временем и тяготеньем –
Пройти, чтоб не оставить следа,
Пройти, чтоб не оставить тени…
1 февраля 1925 года у Цветаевой родился сын Георгий, прозванный ею
Мур, о котором давно мечталось, предсказывалось в ее стихах. Через месяц
она начинает писать последнее в Чехии произведение -лирическую сатиру,
поэму «Крысолов», завершенную в Париже в 1925 г. По ее замыслу, поэзия
мстит, когда флейтист из Гаммельна уводит из города, вслед за крысами,
утопленными в реке, и детей бюргеров, которые его обманули. После трех с
лишним лет пребывания в Чехии семья Цветаевой перебирается осенью 1925 г.
во Францию, где ей суждено прожить более 13 лет – в Париже, Вандее, Бельвю,
пригородах Парижа – Медонне, Кламаре, Ванве, изредка выезжая в Лондон и
Брюссель и ежегодно – летом на море. «Надо сказать, ее мало кто любил, –
рассказывала об этих годах С.Н. Андронникова-Гальперн, – Цветаева была
умна, очень умна, бесконечно. Фигура прекрасная, тоненькая, плечи широкие,
лицо скорее красивое, но странно, она производила впечатление некрасивой,
была какая-то бежевая. Говорила очень хорошо, жива, масса юмора, много
смеялась. Умела отчеканить фразу… Эмигрантские круги ненавидели ее за
независимость, неотрицательное отношение к революции и любовь к России. То,
что она не отказывалась ни от России, ни от революции, бесило их. Если
годы, проведенные в Чехии, Ариадна расценивала как «веселое нищенство»,
бедный неустроенный быт во Франции воспринимался тяжелее. Заработки С.
Эфрона – случайны, в стране безработица. Колония русских эмигрантов в
Париже в основном остается чуждой Марине Ивановне. Лишь два года дела ее
идут успешно, но постепенно интерес к ее стихам слабеет, хотя издаются
поэмы: «Крысолов» и «Лестница», а в 1928 году сборник «После России».
«Эмиграция делает меня прозаиком», – признается она, но и проза идет плохо.
Приходится экономить на еде, привычны вещи с чужого плеча, обувь с чужих
ног. Аля учится в школе рисования. Берет уроки у художницы Натальи
Гончаровой, о которой сохранилась статья Цветаевой, подрабатывает вязанием.
Ненаписанной осталась поэма о С. Есенине, чья смерть годом ранее тоже
взволновала ее, сохранилось лишь четверостишье – эпитафия:
… И не жалость – мало жил,
И не горечь – мало дал, –
Много жил – кто в наши жил
Дни, все дал – кто песню дал.
В 1930 г. – еще одна скорбная дата – гибель Маяковского, к которому
Цветаева относилась с уважением и восхищением, посвятила стихи,
приветствовала во время приезда в Париж в 1928г., переводила его на
французский язык. Кончину его она трактовала романтически, объясняя
несчастной любовью, в цикле-реквиеме «Маяковскому» оплакивая его, но и
отмечая в письмах силу его смерти и чистоту.
Знаменит ее цикл «Стихи к Пушкину» (1931), перед гением которого она
преклонялась с младенческих лет, воспринимая его очень лично (книга «Мой
Пушкин» 1937г.), посвящая ему с 1913 г. стихи, переведя в 1936 г. 18 его
стихотворений на французский язык. Она чувствовала в нем созвучную ей
внутреннюю мятежность, вызов каждой строки лицемерам прошлого и настоящего.
… Народоправству, свалившему трон,
Не упразднившему – тренья:
Не поручать палачам похорон
Жертв, цензорам – погребенья
Пушкиных…
Все настойчивее звучит мотив возвращения на родину, куда стремятся и
повзрослевшая Аля, в 16 лет принявшая советское гражданство, и С. Эфрон. В
стихах возникает
… Даль, отдалившая мне близь,
Даль, говорящая: «Вернись
Домой!»
Со всех – до горных звезд –
Меня снимающая мест!
В 1937 г. Ариадна, а за ней С. Эфрон уезжают в Москву. Тем самым
предрешен и отъезд Цветаевой, хотя она и понимает невозможность возвращения
«в дом, который срыт», Тесковой пишет: «Здесь я не нужна. Там я
невозможна».
Негодование вызывает у нее нападение гитлеровцев на Чехословакию,
вызвавшее антифашистский цикл «Стихи к Чехии».
Она предостерегает:
О мания!
О мумия величия!
Сгоришь Германия!
Безумие,
Безумие творишь!
12 июня 1939 г. Цветаева с сыном уезжает в СССР. Семья живет в
подмосковном Болщеве, но в жизнь, казалось, налаженную, входит горе: 26
августа арестовывают ее дочь, несправедливо обрекая на лагерь и ссылку (она
была полностью реабилитирована «за отсутствие состава преступления» лишь в
1955 году). В октябре следует арест С. Эфрона, расстрелянного в 1941г. и
реабилитированного посмертно спустя годы.
Для Цветаевой наступила тяжелая пора: неизвестность о близких, стоянье с
передачами в тюремных очередях, болезни Мура, скитания по чужим углам –
комната в Голицыне, три разных пристанища в Москве. Ей пытаются помочь
Пастернак, Тарасенков, предпринимается попытка в 1940 создать сборник
избранных стихотворений, провалившаяся из-за отрицательной рецензии К
Зелинского, ей в лицо хвалившего стихи. Зарабатывает на жизнь Марина
Ивановна переводами с французского, немецкого и других языков. Работает
трудно, медленно, как во всем добиваясь совершенства. Глыбы подстрочников
мешают заниматься своим, собственным, но она не может не творить. Рождаются
лирические шедевры «Двух – жарче меха! Рук – жарче пуха!..», «Ушел, не
ем…», «Пора! Для этого огня…», обращенные к литературоведу Е.Б. Тагеру,
и «Все повторяют первый стих…» – к поэту А.А. Тарковскому, посвятившему
Цветаевой несколько стихотворений.
Как глубоко личное, выстраданное звучат ее переводы Ш. Бодлера («О ужас! Мы
шарам катящимся подобны…», «Бесплодна и горька наука дальних странствий
…», «Смерть. Старый капитан! В дорогу! Ставь ветрило!», и др.) Таков же и
один из самых последних ее переводов стихотворения Г.В. Вебера:
На трудных тропах бытия
Мой спутник молодость моя.
Бегут, как дети, по бокам
Ум с глупостью, в середке сам.
А впереди – крылатый взмах:
Любовь на золотых крылах.
А этот шелест за спиной –
То поступь Вечности за мной.
(«Тропы бытия» 1971 г).
В апреле 1941 г. Цветаеву принимают в групком литераторов при Гослитиздате,
но силы её подорваны. «Для меня в жизни прежде всего работа и семья, всё
остальное – от избытка сил», – делится она с Тагером. Теперь она считает:
«Я своё написала, могла бы ещё, но свободно могу не».
Война застаёт Цветаеву за переводом испанского поэта Г. Лорки, погибшего от
руки фашистов в Гренаде. 8 августа, провожаемая Пастернаком и Боковым,
Марина Ивановна вместе с сыном пароходом уезжает из Москвы в Елабугу на
Каме. Но ни там, ни в Чистополе, где живут семьи писателей, для неё нет
работы, даже самой чёрной, – ни домработницей, ни судомойкой. Марина
Ивановна приходит к мысли, что Мур с ней пропадёт – не прокормить; уже не
раз она задумывается о самоубийстве – «год примеряет смерть», считая, что
осиротевшему сыну люди помогут. «Смерть страшна только телу. Душа её не
мыслит. Поэтому, в самоубийстве, тело – единственный герой», – рассуждает
Цветаева. – «Героизм души – жить, героизм тела – умереть».
31 августа 1941 года, в отсутствие сына и хозяев, она повесилась,
оставив записку сыну: «Мурлыга! Прости меня, но дальше было бы хуже. Я
тяжело больна, это уже не я. Люблю тебя безумно. Пойми, что я больше не
могла жить. Передай папе и Але – если увидишь – что любила их до последней
минуты и объясни, что попала в тупик».
Но не мене мучает вопрос: «зачем кому-то умирать, чтобы он нами был
замечен?»
Вот так Марина Ивановна и умерла, не зная точно, но упорно веря, что
она не останется забытой и ненужной, что её поймут и оценят по достоинству.
Но как же так вышло: и живую не уберегли, и мертвую потеряли? А где лежит
Цветаева – теперь уже, наверное, не установишь, со смертью старухи-хозяйки,
проводившей когда-то на кладбище невезучую квартирантку, последняя ниточка
оборвалась.
Почти всю свою жизнь Цветаева скиталась по чужим домам и в последний
свой час чужую веревку приладила к чужому гвоздю, и после смерти места не
имеет.
Она была человеком-птицей, которая летала по свету и творила добро.
А тогда, в ту минуту, разве знали кого хоронят? Мы-то давно ли
узнали?!
«Я слишком любила смеяться, когда нельзя».
Что ей ограды, что цепи, камни, надписи? При жизни ни одна цель не
могла удержать – и эта, могильная, не удержала.
Русская поэтесса похоронена в русской земле – чего же ещё надо? Все
цветы родины у её изголовья.
В Москве родилась, в Петербург наезжала, к Крыму гостила, в Париже,
Берлине и Праге эмигрантствовала, а повесилась здесь, в глубокой нашей
провинции, в русском городке среди татарских деревень, в домишке, где
последний раз перепал ей глоток родного воздуха. Никто не обязывал, могла
бы и дальше дышать – сама не захотела.
В общем-то от покойных поэтов-классиков нам не так уж много и надо:
чтоб были гонимыми, чтобы мучались от нищеты, чтобы умерли молодыми и
желательно не своей смертью.
… Уж сколько их упало в эту бездну,
Разверстую в дали
Настанет день – когда и я исчезну
С поверхности земли
Застынет все, что пело и боролось
Сияло и рвалось
И зелень глаз моих
И нежный голос
И золото волос …
Никто ничего не отнял –
Мне сладостно, что мы врозь!
Целую вас через сотни
Разъединяющих верст.
Нежней и бесповоротней
Никто не глядел вам вслед…
Целую вас через сотни
Разъединяющих лет
Я тебя отвоюю у всех других – у той, одной,
Ты не будешь ничей жених,
Я ничей женой,
И в последнем споре возьму тебя –
– Замолчи! –
У того, с которым Иаков стоял в ночи.
Нет, легче жизнь отдать,
Чем час сего блаженного тумана! –
Ты мне велишь – единственный приказ! –
И засыпать, и просыпаться рано.
Но я боюсь, что все ж не буду спать
Глаза в гробу –
Мертвецким сном
Законным.
Оставь меня.
И отпусти опять:
Совенка – в ночь, бессонную – к бессонным.
Я из вдовьего дома,
Может быть потому
Так сиротски глядятся
Его окна во тьму.
Мне особые счеты
И особая боль,
Я из вдовьего дома
Перекатная голь!
Ни гроша за душою,
А завистников – тьма!
Говорят, не умею
Жить с большого ума.
Я из вдовьего дома,
Где заплаты в цене,
Где с наценкою горе
Ну а гордость – вдвойне!
Если бы она знала, что мы придем и будем искать следы ее жизни и
смерти, – сколько нас еще будет … перерешила бы она? Нас не было – улицы
– и она. Мы каждый день бывали на кладбище. Сколько имен, сколько крестов,
памятников, могильных камней. А имени, которое мы ищем – нет.
Марины нет. Исчезла.
А может, лучшая потеха
Перстом Себастиана Баха
Органного не тронуть эха?
… Распасться, не оставив праха
На урну …
Все сказано ею самой!
Наши поиски тщетны?
Мы не знаем. Мы будем искать!