Учебно-воспитательный комплекс 1861
Философские проблемы в лирике М. Ю. Лермонтова.
(выпускное сочинение по “Литературе”)
Ученица: Холодная Анна
Класс: 11”А”
Москва 2001 г.
Содержание
Введение 3
М. Ю. Лермонтов глазами современников 4
Основные этапы изучения лермонтовского наследия. 5
Религиозная философия или библейская символика? 6
Смысл жизни 9
“Я сын страданья…” 9
“Любовь не красит жизнь мою…” 11
“… И постоим мы головою за родину свою”. 13
“А он, мятежный, просит бури…”. 13
” С улыбкой роковою русский витязь отвечал…”. 14
“Люблю отчизну я…” 15
“Печально и гляжу на наше поколенье! 16
“Мне нужно действовать…” 18
“Таких две жизни за одну, но только полную тревог, я променял бы …”. 20
“Проснешься ль ты опять, осмеянный пророк?”. 22
Заключение 24
Библиография 25
Введение
М. Ю. Лермонтов – очень сложное явление в истории литературной жизни
России. Поэт, проживший всего 26 лет и оставивший относительно небольшое
литературное наследство, до сих пор остается неразгаданной и до конца не
понятой личностью. В литературной критике творчества Лермонтова, начиная с
прижизненных публикаций и кончая сегодняшним днем, можно наблюдать острую
борьбу мнений, подчас полностью противоположных, искусственные
выпрямления, идейные затемнения и неизбежное проявление исторической
ограниченности – черты, в которых отразился ход развития русской истории и
русской культуры со всеми его противоречиями.
Он происходил из семьи служилой (родоначальник её – шотландский
наемник), суровой и консервативной и, следственно, был патриотом и
верующим. “Хотя он и не отличался особенно усердным выполнением религиозных
обрядов, но не был ни атеистом, ни богохульником”, – вспоминали о поэте и
добавляли, что бабушка Е. А. Арсеньева подарила ему целый иконостас, в
дорогих окладах, с каменьями и жемчугами.
Когда по окончании юнкерской школы Лермонтов вышел корнетом в лейб-
гвардейский гусарский полк и впервые надел офицерский мундир, бабка поэта
заказала художнику Будкину его парадный портрет.
С полотна пристально смотрит на нас спокойный, благообразный гвардеец
с правильными чертами лица: удлиненный овал, высокий лоб, строгие карие
глаза, прямой, правильной формы нос, щегольские усики над пухлым ртом. В
руке – шляпа с плюмажем. “Можем… засвидетельствовать, – писал об этом
портрете родственник поэта М. Лонгинов, – что он (хотя несколько
польщенный, как обыкновенно бывает) очень похож и один может дать истинное
понятие о лице Лермонтова”. Но как согласовать это изображение с другими
портретами?
Лермонтовские портреты принадлежат художникам, способным, передать
характерные черты, а тем более сходство. Но, несмотря на все их старания,
они не сумели схватить жизни лица, оказались бессильны в передаче духовного
облика Лермонтова, ибо в этих изображениях нет главного – нет поэта! Кроме
портрета Будкина, наиболее убедительны из бесспорных портретов Лермонтова:
беглый рисунок Д. Палена – Лермонтов в профиль и акварельный автопортрет –
Лермонтов на фоне Кавказских гор в бурке, с кинжалом на поясе, с огромными
печально-взволнованными глазами. Два этих портрета представляются нам
похожими более других потому, что они внутренне чем-то сходны между собой и
при этом гармонируют с поэзией Лермонтова.
Дело, видимо, не в портретистах, а в неуловимых чертах поэта. Они
ускользали не только от кисти художников, но и от описаний мемуаристов. И
если мы обратимся к воспоминаниям о Лермонтове, то сразу же обнаружим, что
люди, знавшие его лично, в представлении о нём совершенно расходятся между
собой.
М. Ю. Лермонтов глазами современников
Не только внешность, но и характер Лермонтова современники изображают
между собой так несхоже, что временами кажется, словно речь идет о двух
разных людях. Одним он кажется холодным, желчным, раздражительным. Других
поражает живостью и веселостью. Одному вся фигура поэта внушает безотчетное
нерасположение. Другого он привлекает “симпатичными чертами лица”.
“Язвительная улыбка”, “злой и угрюмый вид”, – читаем в записках светской
красавицы. “Скучен и угрюм”, – вторит другая. “Высокомерен”, “едок”,
“заносчив”, – это из отзывов лиц, принадлежавших к великосветскому
обществу. А человек из другого круга – кавказский офицер А. Есаков, бывший
еще безусым в пору, когда познакомился с Лермонтовым, – вспоминает: “Он
школьничал со мной до пределов возможного, а когда замечал, что теряю
терпение (что, впрочем, недолго заставляло себя ждать), он, бывало,
ласковым словом, добрым взглядом или поцелуем тотчас уймет мой пыл”.
Совсем другой Лермонтов в изображении поэта-переводчика: “В его
характере преобладало задумчивое, часто грустное настроение”.
Новые грани характера открываются в воспоминаниях князя А. Лобанова-
Ростовско-го, с которым Лермонтов встречался в Петербурге, в компании своих
сверстников: “С глазу на глаз и вне круга товарищей он был любезен, речь
его была интересна, всегда оригинальна и немного язвительна. Но в своем
обществе это был настоящий дьявол, воплощение шума, буйства, разгула,
насмешки”.
Эта самобытная сильная личность была движима неповторимым
переплетением безошибочно подобранных противоположностей, центром которого
было одинаково беспощадное отношение к другим людям и к самому себе.
Поэтому мы никак не можем ее поймать, остановить и понять до конца. Поэт
всегда закрыт, прячется, неуловим, смеется над попытками его разгадать.
“Характер Лермонтова был – характер джентльмена, сознающего свое умственное
превосходство; он был эгоистичен, сух, гибок и блестящ, как полоса
полированной стали, подчас весел, непринужден и остроумен, подчас
антипатичен, холоден и едок”, – говорил современник. Но надо прислушаться и
к Н. Гоголю: “… никто еще не играл так легкомысленно со своим талантом и
так не старался показать к нему какое-то даже хвастливое презренье, как
Лермонтов”.
Характер этот породил стремительную, напряженную, страстно-
риторическую поэзию Лермонтова, стал её беспокойным лирическим героем, и
этот очищенный от житейского сора художественный образ беспощадного
блестящего резонера и вдохновенного мечтателя мы чаще всего имеем в виду,
говоря об авторе. Реальный Лермонтов был другим, и, как пишет современник:
“у него не было чрезмерного авторского самолюбия”. На литератора он совсем
не походил: характер тяжелый, беспокойный, “несходчивый”, злой быстрый ум и
резкий язык. Товарищи его не любили, ибо всех он видел насквозь, всем в
лицо говорил реальную правду. Но “Лермонтов, при всей своей
раздражительности и резкости, был истинно предан малому числу своих друзей,
а в обращении с ними был полон женской деликатности и юношеской
горячности”, – это мнение Руфина Дорохова, хорошо знавшего поэта:
“Лермонтов душу имел добрую, в живых черных глазах его было нечто
чарующее”.
Очевидно, Лермонтова можно представить себе только в динамике – в
резких сменах душевных состояний, в быстром движении мысли, в постоянной
игре лица. Кроме того, он, конечно, и держался по-разному – в петербургских
салонах, где подчеркивал свою внутреннюю свободу, независимость, презрение
к светской толпе, и в компании дружеской, среди людей простых и достойных.
Такую смену настроений отмечали Гоголь и Жуковский, Герцен и Соллогуб. В.
Г. Белинский, поначалу принадлежавший к лагерю непримиримых критиков
поэта, впоследствии переменил свое мнение о Лермонтове и отмечал, что
полная сомнений, противоречивая личность поэта не могла не отразиться в его
творчестве. Собственно с работ Белинского и началось изучение творчества
Лермонтова в литературоведческом плане.
Основные этапы изучения лермонтовского наследия.
Детализированное изучение Лермонтова в духе старой академической
науки началось главным образом в последние десятилетия ХIХ века и было
продолжено в нашем столетии. Сторонники этого воззрения видели в
Лермонтове крайнего индивидуалиста, выразителя “чисто отрицательного
взгляда”, скептического романтика, сомневающегося во всех человеческих
ценностях и опирающегося на чужие – отечественные и западноевропейские –
образцы, в которых такое миропонимание представлялось художественно
закрепленным. Работы о жизни и творчестве Лермонтова представителей этой
науки знаменуют первый этап в исследовании поэта. Среди различных тем и
разработок рассматривался и вопрос о религиозности поэта и его байронизме,
демонизме. Затрагивалась также проблема религиозного воспитания Лермонтова
в доме его бабушки Е. А. Арсеньевой. В этот период был накоплен и частично
обобщен большой материал фактов и наблюдений, без которого наше знание о
Лермонтове было бы значительно беднее.
Второе и третье десятилетия ХХ века (повлияла Октябрьская революция)
характеризуются исключительно острым столкновением идеологий и
методологий. Этот отрезок времени можно считать следующим этапом в развитии
лермонтоведения. Но приблизительно к концу 30-х годов острый антагонизм в
толковании Лермонтова исчезает: точки зрения и подходы исследователей
сближаются. Начинается синтетическое, многостороннее изучение поэта с
учетом всех прежних достижений.
В постперестроечное время единство мнений и подходов снова нарушается.
Появляются статьи и заметки в журналах, комментирующие различные аспекты
мировозрения М. Ю. Лермонтова на примерах одного или группы стихотворений.
Выходят в свет новые исследования В. А. Котельникова и Т. Жирмунской.
Публикуются статьи, изданные на западе русскими эмигрантами много лет тому
назад. Вновь возрождаются идеи конца XIX века.
Но, как бы не росло число литературоведческих публикаций, есть
источники, которые содержат самый достоверный лермонтовский портрет, самую
глубокую и самую верную лермонтовскую характеристику. Это – его сочинения,
в которых он отразился весь: каким был в действительности, каким хотел быть
и каким хотел видеть место поэта и человека в истории!
Религиозная философия или библейская символика?
Говоря о философских проблемах творчества любого поэта невозможно не
определить его отношения к религии. Здесь важно не только то, что наряду с
научной философией религия является одной из составных частей мировозрения,
но и то, что в силу специфики творчества поэты наиболее часто обращаются к
библейским мотивам и аллегориям. Такие обращения могут допускать двоякое
трактование и вести к весьма своеобразным выводам. Одним из примеров служит
работа И. П. Михайловой “Библейские мотивы в творчестве М. Ю. Лермонтова”,
которая в дальнейшем будет использоваться как канва для определения идейной
направленности того или иного библейского образа лирики Лермонтова.
В целом, работа Михайловой охватывает очень широкий круг теологических
вопросов, но мне хочется проследить только несколько основополагающих
моментов.
Библейские мотивы своеобразно воплощены в текстах то в виде
собственного библейского имени, то образа, то сюжета, то идеи. Они могут
нести большую смысловую нагрузку или просто использоваться в качестве
цитаты, поговорки. Но в любом случае, употребление библейских мотивов в
лирике Лермонтова рассчитано на читателя, знакомого с Библией и умеющего
делать определенные выводы для себя, исходя из контекста произведения.
Жизненно-поэтическое мышление Лермонтова, с детства соприкасавшегося с
религиозно-молитвенным обиходом в доме своей бабушки, было приобщено к
кругу образов “Писания” (Библии) даже в большей мере, чем умозрение многих
других крупных фигур романтизма. Но, несмотря на это, поэт не раз вступал в
богоборчество. Его религиозно-богоборческие переживания отличались большой
непосредственностью, внутренней независимостью и противоречивостью. Это
естественно для романтика-бунтаря, склонного презирать “суеверное”
послушание толпы и разговаривать с “высшей силой” на равных, отстаивая свою
личную исключительность и достоинство.
В лирике Лермонтова Бог представляется по-библейски всесильным, но
при случае на него возлагается ответственность за несовершенства
миропорядка и надломы в собственной жизни.
Поэт постоянно сомневается во всех существенных принципах библейской
веры. Так, в словах Демона: “Ждет правый суд: простить он может, хоть
осудит”, – чувствуется сомнение в милосердии Божием.
Противоречивы взгляды поэта на загробную жизнь. Так, строки из
стихотворения “Не смейся над моей пророческой тоскою”:
“Но я без страха жду довременный конец.
Давно пора мне мир увидеть новый”, –
дают право полагать, что Лермонтов уверен в загробном существовании. Вместе
с тем другие произведения говорят об обратном.
“Слова разлуки повторяя,
Полна надежд душа твоя;
Ты говоришь: есть жизнь другая,
И смело веришь ей … но я ?..
Оставь страдальца! – будь покойна:
Где б ни был этот мир святой,
Двух жизней сердцем ты достойна!
А мне довольно и одной”, –
читаем мы в одном из ранних стихотворений.
Стихотворение “Молитва”, обращённое к “всесильному”, по существу таит
в себе противоположный названию смысл. С исступлённым чувством утверждается
здесь право быть преданным запретным религией порывам: “любить мрак земли
могильной с её страстями”, “бродить в заблуждении уму”, отдаться “лаве
вдохновения”, “диким волнениям”, “звукам грешных песен”. На “тесный” (!)
“путь спасения” вступить можно, лишь преодолев себя: если “всесильный ”
“угасит сей чудный пламень”, “всесожигающий костёр”, преобразит “сердце в
камень”. Здесь явно противопоставляются путь скучного спасения и жажда
жизни.
Во многих стихотворениях Лермонтова ценностный мир в значительной
степени организован вокруг остро прочувствованной библейской символики с её
антитезами райского сада и адской бездны, блаженства и проклятия,
невинности и грехопадения, но за ними стоит жизненно-поэтическое мышление
поэта, его мировоззрение. Таково раннее стихотворения “Бой”. В нём
изображена фантастическая картина боя враждующих “сынов небес”. Поэт
опирается на метафорическое изображение пейзажа с грозой, на канонические
формы образности (“черный плащ”, “рыцари”), но возводит их на новый
уровень, облекая ассоциациями и создавая на их основе целостную картину
столкновения Добра и Зла.
Очень, очень трудно понять такого непонятного, противоречивого
поэта, как Лермонтов. Трудно определить, какой именно смысл вкладывал он в
то или иное свое произведение. Вот поэтому и воспринимают читатели
неоднозначно одни и те же строчки из поэтического наследия М. Ю.
Лермонтова.
Показательно стихотворение “Пророк” (1841г.) – одна из вершин
лермонтовской лирики, стилистически как бы изъятое из круга библейских
ассоциаций. Соединение достаточно легкомысленного содержания с библейской
образностью придает ему дополнительный оттенок озорства. Каждая фраза
стихотворения опирается прямо или косвенно на библейское сказание и
одновременно имеет острый злободневный смысл, поэтически точна, конкретна
и вместе с тем символически многозначна. Т. Жирмунская в своей статье
“Библия и русская поэзия” пишет: “от победоносного глашатая Бога, носителя
высшей истины, не осталось и следа. Лишь мирная, не знающая людских пороков
природа внемлет лермонтовскому пророку. А венец творения – человек знать не
хочет никакого пророка. “Шумный град” встречает его насмешками
“самолюбивой” пошлости, неспособной понять высокого, аскетического
инакомыслия”.
Этот вывод хорошо согласуется с оценкой Архипова, данной в книге “М.
Ю. Лермонтов. Поэзия познания и действия”: “При всех видимых или кажущихся
противоречиях и отступлениях у Лермонтова была стройная атеистическая
философия, нашедшая в лирике и поэмах богоборческую формулу выражения. В
русской поэзии всегда велись ожесточенные схватки с Богом (Полежаева,
Есенина, Маяковского). И едва ли будет ошибкой сказать, что поэзия
богоборчества имела в виду не столько царя небесного, сколько земного”.
Итак, библейское решение проблем бытия не привлекало поэта.
Божественные силы в лирике Лермонтова выступают не как вершители судеб, а
скорее как красивые аллегории, позволяющие ярче осветить отношение Добра и
Зла, Любви и Ненависти, определить своё отношение к жизни.
В чём же он видел он истинный смысл жизни, к чему стремился?
Смысл жизни
“Я сын страданья…”
В молодости Лермонтов чаще говорил в своих произведениях о муках, об огорчениях, доставляемых жизнью, нежели об ее радостях. Жизнь не очень-то
жаловала поэта, судьбу его нельзя назвать счастливой в житейском смысле
этого слова. Ведь прожил Лермонтов всего лишь двадцать шесть лет. Это
слишком малый срок, чтобы в мучениях и размышлениях найти свой смысл
жизни.
В ранней лирике Лермонтова исходным остаётся переживание печального
одиночества: “Брожу один, как отчуждённый”. Уже в первых стихотворениях
проявляется настроение отрицания. Уныние вызвано отсутствием страны,
“где дружба дружбы не обманет, любовь любви не изменит”.
Однако очень скоро откровенные признания лирического героя о себе
сменяются страстным монологом, направленным против “здешнего света”,
равнодушного к “глубоким познаниям”, славе, таланту, “пылкой любви
свободы”. В произведении, названном “Монолог”, речь уже о многих:
субъективное “я” сменяется расширительным “мы”:
“Средь бурь пустых томится юность наша,
И быстро злобы яд её мрачит,
И нам горька остылой жизни чаша;
И уж ничто души не веселит”.
Так складывался образ разочарованного поколения, отравленного пустым
светом. Образ “жизни чаши” типичен для ранней лирики Лермонтова и
достигает кульминации в стихотворении “Чаша жизни”:
“Мы пьем из чаши бытия
С закрытыми очами,
Златые омочив края
Своими же слезами,
Когда же перед смертью с глаз
Завязка упадет,
И все, что обольщало нас,
С завязкой исчезает;
Тогда мы видим, что пуста
Была златая чаша,
Что в ней напиток был – мечта,
И что она – не наша!”.
Но только ли “чаша страданий”? Обратимся к произведениям.
Вот каноническое по своей пессимистичности стихотворение “Тучи”. Образ
“вечные странники” даёт ключ ко всему стихотворению: “Мчитесь вы, будто,
как я же, изгнанники…”. Судьба туч оказывается сближенной с судьбой
поэта:
“Я меж людей беспечный странник,
Для мира и небес чужой”
– как и он, они вынуждены расставаться с родной стороной “милым севером”.
Та же “чаша страданий”. Это в первой строфе. А дальше? “Нет, вам наскучили
нивы бесплодные…”. Тучи никто и ничто не гонит, они никому не мешают. Тучи
свободны от всего, в том числе и от людских переживаний, страстей. Они –
“вечно холодные”. В сущности, это прямое противопоставление двух
мировозрений. Та свобода, которая освобождает человека от всяких
привязанностей, от теплоты дружбы от участия в судьбе других, отрицается.
Да, я страдаю, я гоним, я не свободен, но у меня есть идеалы, есть чувство
Родины. И как бы ни сильна была тоска, её не променять на холодное
равнодушие тех, для кого нет изгнания потому, что нет Родины.
Сознание одиночества не отрывало Лермонтова от жизни, не уводило его в
мир отвлечённых мечтаний. “И нет в душе довольно власти – Люблю мучение
земли”, – пишет поэт в стихотворении “1830. Мая, 16 числа”. Эта же мысль
развита в элегии зрелого периода “Выхожу один я на дорогу…”,
принадлежащей “к лучшим созданиям Лермонтова” (Белинский). Поэт взволнован
величием, очарован торжественной тишиной и покоем, разлитым в природе. Это
настроение передается и нам, читателям. Мы видим “кремнистый путь”, и яркие
звезды, ощущаем торжественную тишину ночи. Это гимн красоте, гармонии
свободной и могучей природы, не знающей противоречий. Здесь желание
“забыться и заснуть” соотнесено с ночным покоем земли, что спит в “сиянье
голубом”.
От ночного пейзажа, тонущего в голубом сиянье, мысль поэта обращается
к человеческому обществу, в котором бушуют страсти и душевные тревоги, к
своим грустным мыслям. Поэту “больно и… трудно” оттого, что нет “свободы
и покоя”, но он любит жизнь с ее страданиями и радостями, гонит прочь
промелькнувшую мысль о “холодном сне могилы”. В заключительных строчках
стихотворения появляется образ дуба как символ вечной жизни.
Читая лирические стихи и бурные романтические поэмы Лермонтова, мы
невольно вспоминаем то, что сказал Пушкин о Байроне: “Он исповедался в
своих стихах, невольно, увлеченный восторгом поэзии”. В юности, сочиняя
стихи и поэмы, Лермонтов рисовал в своем воображении свободных и гордых
героев, людей пылкого сердца, могучей воли, верных клятве, гибнущих за
волю, за родину, за идею, за верность самим себе, но в окружающей жизни их
не было. Поэтому он сообщал им собственные черты, наделял своими мыслями,
своим характером, своей волей.
Лермонтов грустит глубоко и искренне о том, что в жизни “и радость, и
муки, и всё так ничтожно”. Да и сама жизнь в целом, “как посмотришь с
холодным вниманием вокруг, – Такая пустая и глупая штука!” Сама по себе
жизнь для поэта, разумеется, прекрасна. Его тяготили условия жизни высшего
общества. Недаром реакционная критика бранила лирический монолог “И скучно
и грустно…”, из которого взяты эти строки. Белинский, живой свидетель
жизни поэта, писал: “И скучно и грустно” из пьес Лермонтова обратила на
себя особенную неприязнь эго поколения. Странные люди! Им все кажется, что
поэзия должна выдумывать, а не быть жрицею истины, тешить побрякушками, а
не греметь правдою!”
“Любовь не красит жизнь мою…”
Тоска, чувство одиночества не покидали юного Лермонтова и тогда,
когда речь шла о любви. Его отношения к женщине были отравлены трагическими
обстоятельствами, тяжёлыми предчувствиями. Прислушаемся к тому, что говорит
поэт любимой девушке в стихотворении “К ***”:
“Когда твой друг с пророческой тоскою
Тебе вверял толпу своих забот,
Не знала ты невинною душою,
Что смерть его позорная зовет,
Что голова, любимая тобою,
С твоей груди на плаху перейдет”.
В ранней любовной лирике Лермонтова очень мало светлых, радостных
настроений, тех “чудных мгновений”, что воспеты Пушкиным. В стихотворении
“Стансы” (“Гляжу вперед сквозь …”) поэт пишет:
“Пусть я кого-нибудь люблю:
Любовь не красит жизнь мою”.
В стихах этого периода речь, прежде всего, идет о неразделенной любви,
об измене женщины, не оценившей возвышенные чувства друга. В стихотворении
“К ***” (“Я не унижусь пред тобою…”) он прощается с несбывшимися мечтами, с той, которая тяжко ранила его чуткое сердце. Поэт, однако, находит в
себе нравственные силы, чтобы отказаться от личного счастья во имя любимой:
“О нет! Я б не решился проклянуть!
Все для меня в тебе святое:
Волшебные глаза, и эта грудь,
Где бьется сердце молодое”.
С годами окрепла вера Лермонтова в дружбу и любовь. Он искал и находил
“родную душу”, не представлял себе жизнь без “друзей и братьев”, деливших с
ним радость и горе. В лирике зрелых лет все реже встречается тема
одиночества, все чаще поэт говорит о возможности и необходимости
взаимопонимания между духовно близкими людьми, о верности и преданности.
Любовная лирика последних лет почти свободна от безысходного душевного
надрыва. Дружить и любить, по мысли поэта, значит желать добра близкому
человеку, подавлять в себе чувство недоверия, прощать мелкие обиды.
“Прощать святое право страданьем куплено”, – читаем в стихотворении 1841
года.
“… И постоим мы головою за родину свою”.
Как бы не было велико и свято чувство любви, не оно одно составляет
сущность человека. Совершенно другими идеями проникнуто стихотворение
“Бородино”, открывающее принципиально новый этап творчества Лермонтова.
Если вдруг представить, что до нас не дошло никаких исторических
сведений о Бородинском бое, а как память о нём осталось лишь стихотворение
Лермонтова, то, прочитав его можно почерпнуть очень многое. В рассказе
старого солдата правдиво и драматично передан самый дух сражения и,
главное, донесено то живое чувство патриотизма, боевого товарищества и
готовности “до конца стоять”, какое испытали в далёкий “день Бородина” его
участники.
О чём в первую очередь сокрушается солдат, вспоминая минувшее? Он
говорит о “плохой доле” тех, кто сложил голову на бородинском поле.
“Немногие вернулись с поля”, защищая Родину. И первое слово солдата –
именно о них, потому что нельзя, вспоминая победу, забывать о погибших ради
неё. “Да, были люди в наше время. Могучее, лихое племя. Богатыри…”
Героическое поведение русских солдат поражает. Оно не только в словах:
“Изведал враг в тот день немало,
Что значит русский бой удалый”, –
в большей степени оно в спокойствии, с каким русские воины занимаются своим
делом в ночь перед боем: ни страха, ни уныния, ни легкомысленной для такого
момента весёлости или беспечности. Каждый занимается делом, либо отдыхает,
набираясь сил. В ворчании старого солдата чувствуется восхищение Лермонтова
мужеством русских солдат, их внутренним достоинством, патриотизмом и нам
при чтении передаётся его точка зрения, его взгляд. Прославляя героизм
русского войска, патриотизм защитников Родины, Лермонтов не скрывает
огромных жертв и кровопролития, какие несёт война. “Плохая доля” тех, кто
остался лежать вечно на Бородинском поле, “гора кровавых тел”, бесчисленные
раны оставшихся в живых – всё это вызывает скорбь. Однако какой бы ужас ни
несла война, она необходима и священна, если враг пришёл на твою землю. И
поэтому каждой строчкой Лермонтов воспевает воинскую доблесть, стойкость и
человеческое мужество. Готовность “постоять головою за родину свою” – это
то высшее для поэта человеческое начало, которое делает человека человеком.
“А он, мятежный, просит бури…”.
Другое известное стихотворение М. Ю. Лермонтова, ставшее бессмертным
символом русской поэзии, “Парус”.
Стихотворение очень коротко. Оно содержит всего три строфы, но давайте
вчитаемся в эти строфы:
“Что ищет он в стране далёкой?
Что кинул он в краю родном?..
Увы! Он счастия не ищет
И не от счастия бежит…
А он, мятежный, просит бури,
Как будто в бурях есть покой!”
Наверное, в “Парусе” ярче всего раскрывается лермонтовский комплекс в
русской поэзии. Можно только предположить, чем конкретно взволновал поэта
вид моря с белеющим вдали парусом. Близость моря всегда волнующа, к нему
трудно привыкнуть, оно удивляет изменчивостью и непостоянством: то оно
безмятежно и спокойно, лишь колышется лёгкая зыбь, то пенится и шумит. Так
же изменчив, непостоянен его цвет. Только что оно казалось лазурно-синим,
ярким и нарядным от солнечного блеска. А зашло солнце за тучу – и стало
море свинцово-серым. Красота моря, его стихийная сила и величественность
всегда поражают. Возле моря невольно думается о чём-то глубоком,
сокровенном. Море не просто фон. Не будь в стихотворении прекрасного,
изменчивого и беспредельного моря, невозможно было бы почувствовать
одиночество паруса, поверить в его мятежность.
Казалось бы, яркий мир должен рождать чувство радости. Однако первый
же эпитет, относящийся к парусу, – “одинокий” – разрушает возможность
такого мажорного восприятия, вызывает и грусть, и тревогу, и сожаление.
Лермонтов пишет о парусе как о живом. Парус напоминает гордого и смелого
человека. Он не боится моря, не убегает от бури, а ищет встречи с ней.
Здесь явная ассоциация с жизнью. Да здравствуют гордые, одинокие и мятежные
люди!
Образ мятежного паруса стал символом неустанных поисков, жажды
действия и борьбы. Этим он был дорог передовым людям России в разные
исторические эпохи.
” С улыбкой роковою русский витязь отвечал…”.
Юношеское стихотворение “Два великана” не печаталось при жизни
Лермонтова, как и “Парус”. В нём показана борьба русского народа с
нашествием Наполеона аллегорически, в виде двух “богатырей”. Один из них –
“старый русский великан” – воплощает мощь и силу России, а другой –
“трёхнедельный удалец” – дерзновенную и самоуверенную удаль наполеоновского
войска, уверившегося после взятия Москвы, что победа достигнута.
Посмотрим на “богатырей”. Русский витязь спокоен и невозмутим, как
будто заранее знает исход борьбы (“с улыбкой роковою русский витязь
отвечал”). Могучая голова в золотом шлеме как бы уподобляется златоглавому
Московскому Кремлю. “Старый русский великан” – воплощение силы всей Руси,
что не сдалась и не покорилась французам. А что же “трёхнедельный удалец”?
Лермонтов не отрицает ни его силы, ни храбрости, но и сила и храбрость
пришельца “из далёких чуждых стран” – проявление безрассудной дерзости.
В стихотворении не изображён бой между двумя великанами: его не может
быть. Пришедший “с грозой военной”, правда, осмелился поднять руку на
“русского великана”: “и рукою дерзновенной хвать за вражеский венец”, но
тот только “посмотрел, тряхнул главою” и пришелец “упал”. Образ русского
витязя монументален и величественен. Его спокойствие и внутренняя сила
противопоставлены дерзким притязаниям пришельца.
В гордости, с какой Лермонтов пишет о победе “русского великана”,
проявляется его патриотизм, любовь к воинской славе отечества. Но не только
это. В конце стихотворения возникают образы бури, простора, пучины –
излюбленные образы поэзии Лермонтова. Они заставляют вспомнить о
трагичности последних дней Наполеона, его ссылке и гибели на острове Святой
Елены. В таком отношении к поверженному проявляются новые грани
лермонтовского мировозрения – гуманность, снисхождение к побеждённому.
“Люблю отчизну я…”
Лермонтов беспредельно любил русский народ, тонко чувствовал красоту
родной природы. Не удивительно, что пейзажные зарисовки являются
неотъемлемой частью его лирических произведений. В молодости он описывает
“бури шумные”, величественные явления природы. Беспредельно любят природу
романтические герои Лермонтова. “Как брат, обняться с бурей был бы рад”, –
говорит герой поэмы “Мцыри”. Картины природы как бы очищены от словесных
украшений и преувеличений – в них всё просто, правдиво, точно и экономично.
Поэт редко использует метафоры, метафорические сравнения, отвлечённые
эпитеты. По словам Белинского, в стихотворениях Лермонтова “говорит одно
чувство, которое так полно, что не требует поэтических образов для своего
выражения: ему не нужно убранства, не нужно украшений”.
У Лермонтова “чистый” пейзаж почти отсутствует. “Серебристый ландыш”,
“желтеющая нива”, бегущий по оврагу “студёный ключ” предназначены для
создания вполне определённого успокаивающего настроения. Быстро бегущие по
небу тучи напоминают об изгнании. “С отрадой, многим незнакомой” смотрит
поэт на безбрежные леса и нивы, на степи и реки. Такое отношение к природе
связано с тем, что понятие Родины у Лермонтова не ограничивается только
родной природой. Оно неразрывно с понятием “народ”. В первой строфе
стихотворения “Родина” это отразилось в нетипичном сочетании “странная
любовь” – любовь, не желающая воспевать казённый патриотизм, хотя и
признающая героическую историю России. Лермонтов прославляет Россию
народную. В последующих строфах разворачивается картина сельского труда,
проникнутая безотчётной, глубинной нежностью к русской земле, русскому
народу.
С утончённым мастерством в стихотворении воспето чисто человеческое
чувство Родины. Оно вытекает из каких-то очень широких представлений о
целостном облике родной природы, восприятия её выразительных примет и быта,
нравов простого люда. С удивительной точностью переданы могучие масштабы
России, её бескрайность, необозримость пространств. Здесь же ощущается
новое качество авторских эмоций. Вначале: “люблю – за что, не знаю сам”.
Затем: “отрада, многим незнакомая”, вызванная созерцанием уклада, нравов
“мужичков”. В отличие от предшественников, Лермонтов выразил более тесную,
душевную связь с народным бытиём, интегрировав её с природой и историей
родной земли.
“Печально и гляжу на наше поколенье!
Гражданская лирика Лермонтова продолжила традиции декабристов и
Пушкина. Поэт верил в правоту дела дворянских революционеров, боровшихся с
самодержавием. В стихотворении “Новгород”, обращённом к декабристам, можно
найти такие слова:
“Сыны снегов, сыны славян,
Зачем вы мужеством упали?
Зачем?.. Погибнет ваш тиран,
Как всё тираны погибали!…”.
Революционная тема в лирике Лермонтова сливается с темой личного
участия в общественной борьбе. Ради свободы порабощённого народа поэт готов
пожертвовать своей свободой и даже жизнью:
“За дело общее, быть может, я паду,
Иль жизнь в изгнании бесплодно проведу…”.
Поколение Лермонтова, вступившее в жизнь после поражения восстания
декабристов, было обречено на бесплодную растрату сил в условиях
николаевской реакции. Большинство произведений Лермонтова написано именно в
это время, поэтому многие из них пронизаны горечью и сознанием того, что
его современники живут бесцельно. Об этом автор пишет в стихотворении
“Дума”. Это поэтическая исповедь, чистосердечная и печальная. В самом
начале стихотворения автор высказывает свои общие суждения о поколении 30-х
годов:
“Печально и гляжу на наше поколенье!
Его грядущее – иль пусто, иль темно,
Меж тем, под бременем познанья и сомненья,
В бездействии состарится оно”.
Поэта огорчает то, что многие его современники живут “ошибками отцов и
поздним их умом”. Речь здесь идет об идейном наследии декабристов,
отвергнутом новым поколением.
Лермонтов же убежден в том, что свобода не придет сама собой. За нее
надо бороться, страдать, идти на каторгу и даже умирать. С горечью и болью
поэт говорит о том, что у его современников нет ни высоких сильных чувств,
ни прочных привязанностей, ни твердых убеждений. Стихотворение
заканчивается убийственным выводом, подготовленным всем ходом авторских
рассуждений:
“Толпой угрюмою и скоро позабытой,
Над миром мы пройдем без шума и следа,
Не бросивши векам ни мысли плодовитой,
Ни гением начатого труда”.
Лермонтов и негодует и грустит одновременно. Автор выступает от лица
прогрессивной интеллигенции, которая не хочет мириться с николаевским
режимом, но при сложившихся обстоятельствах ничего не может предпринять.
“Дума” воспринимается как призыв, как сигнал к пробуждению гражданского
самосознания.
Однако Лермонтов видит и других людей. Он понимает, что борющегося
человека ждут трудности и лишения. В стихотворении “Смерть поэта” отражена
трагедия передовой мыслящей личности. Первая его часть напоминает элегию.
Едва чувствуется сдержанный гнев, чуть слышны приглушенные рыдания.
Негодование прорывается лишь в тех фразах, где говорится о Дантесе. Поэт
намеками говорит о тех, кто направлял пистолет Дантеса:
“Не вы ль сперва так злобно гнали
Его свободный смелый дар
И для потехи раздували
Чуть затаившийся пожар?”.
Нетрудно догадаться, кого имел ввиду автор. Они – это придворная
знать, продажные журналисты, идейные защитники самодержавия. Вначале
Лермонтов только намекает на тех, кто был замешан в трагических событиях.
Во второй части стихотворения он открыто называет истинных виновников
гибели Пушкина. Его погубили “надменные потомки известной подлостью
прославленных отцов”. В этой толпе царедворцев узнали себя представители
придворной знати, оказавшие услугу Николаю Первому в его кровавой расправе
с декабристами. Именно они таятся “под сенью закона”. Поэт громко и открыто
заклеймил высокопоставленных преступников. С тех пор всем, кому дорого
русское слово, стало известно имя Лермонтова, преемника традиций лучших
представителей дворянской интеллигенции первой четверти XIX века.
Стихотворению “Смерть поэта” очень близко по теме и настроению другое
– “Как часто пестрою толпою окружен”. Беспощадно и презрительно
характеризует Лермонтов завсегдатаев светских салонов. Поэт чувствует себя
одиноко среди них. Возвращаясь мыслями к детству, он как бы отдыхает душой.
Стихотворение волнует не только потому, что в нем обличается высший свет.
Нас пленит духовный мир самого поэта, его мысли и чувства.
“Мне нужно действовать…”
Новые грани отношения Лермонтова к Родине (а отношение к Родине – одна
из важнейших составных частей любой философской концепции) можно найти в
стихотворении “Прощай, немытая Россия”. В отличие от упоминавшихся ранее
“Двух великанов” в этом произведении явно проявляется чувство горечи. Но
здесь нет ничего общего с “чашей страданий”. Это горечь за родную страну,
отданную во власть “голубых мундиров”, за народ, находящийся в тенетах
рабства. В конце концов, за себя самого, вынужденного постоянно опасаться
слежки и доносов.
В этом произведении прозвучало оскорбительно-дерзкое, и вместе с тем
проникнутое глубокой душевной болью определение родной страны – “немытая
Россия”. Такого русская литература еще не произносила! Лермонтов, свободный
и гордый человек, не мог жить в “стране рабов, стране господ”, быть под
постоянным надзором властей. И в то же время, он ненавидел Россию
безропотную, покорную, где царили беззаконие и произвол.
Уже само название содержит вызов. Ту Россию, которую официальная
власть именовала не иначе как “великая, державная”, Лермонтов назвал
“немытой”. Это не демонический нигилизм, это – активная борьба за свои
представления о справедливости. Вывод достаточно очевидный. Особенно если
учесть, что стихотворение было написано перед самым отъездом Лермонтова на
Кавказ. А за мысли, как известно, не ссылают. Ссылают за действия.
Ни личные невзгоды, ни николаевская реакция не сломили волю
Лермонтова. Вера “гордая в людей”, в лучшую жизнь помогала поэту преодолеть
разочарование и чувство одиночества. Его страстная натура рвалась к
деятельности, к героическому подвигу. В стихотворении “1831-го июня 11
дня” читаем:
“Мне нужно действовать, я каждый день
Бессмертным сделать бы желал, как тень
Великого героя, и понять
Я не могу, что значит отдыхать”.
Воля к действию у Лермонтова проявилась в отрицании самодержавия, в
обличении уклада жизни светского общества, в осуждении молодого поколения,
стоящего в стороне от серьёзных дел.
Ещё в большей степени философия действия проявляется в “Песне про царя
Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова”. Для
честного Калашникова позор жены – это и его собственный позор, что хуже
смерти. В глубине души “купец” Калашников чувствует в поступке знатного и
“верного слуги царя” Кирибеевича пренебрежение боярина к простым людям. Тем
значительнее выглядит его решение отомстить обидчику, постоять за “правду-
матушку”. Не случайно перед боем кланяется он не только царю и “святым
церквам”, а всему народу русскому: выступая в защиту своей чести, он тем
самым защищает и других от произвола. В сущности, Калашников выступает за
права человека, на которые не имеют права посягать ни царские любимцы, ни
даже сам царь.
Сила и достоинство отличают поведение Калашникова. Он вышел “не шутку
шутить” и готов лучше сложить голову, чем поступиться справедливостью. Он
предпочитает умереть, чем рассказать о позоре семьи или просить милости у
царя. Почти бунтарски звучит его ответ грозному владыке:
“Я убил его вольной волею,
А за что про что – не скажу тебе…”.
Подняв руку на любимого опричника царя и не побоявшись открыто сказать
об этом, Калашников показывает людям, “всему народу русскому”, что нет на
свете ничего выше человеческого достоинства, что борьба за правду не
обходится без жертв и лучше погибнуть, смириться с бесчестием и
несправедливостью. Поэтому и живёт среди людей память о герое и его
подвиге; над его могилой “веет жизнь, царит воспоминание, немою речью
говорит предание” – отмечал Белинский.
Вместе с тем в этой в этой натуре много доброты, нежности,
самоотверженности. Сердечностью и заботой о близких проникнут наказ
Калашникова при последнем расставании. Благородством, силой любви и
сдержанной нежности проникнуто его “завещание” жене:
“Закажите ей меньше печалиться,
Про меня малым детушкам не сказывать”.
Как это разниться с мотивами “разочарования” в ранней любовной лирике!
“Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца
Калашникова ” может считаеться одним из наиболее нагруженным в
мировозренческом отношении произведением М. Ю. Лермонтова. Но есть поэма, в
которой отношение Лермонтова к жизни проступает ещё более рельефно. Это
“Мцыри”.
“Таких две жизни за одну, но только полную тревог, я променял бы …”.
Рассчитывая на восприятие читателей, которым были хорошо известны
библейские тексты, Лермонтов в эпиграфе сравнивает героя своей
свободолюбивой поэмы с вызывающим сочувствие образом юноши Ионафана. Но,
возможно, противопоставляет своего героя библейскому: ведь Ионафану народ
не дал погибнуть, юноша избежал казни за нарушение безрассудного обета. Не
мог ли Лермонтов этим словами напомнить о “мнении народном”, которое
расходится с жестоким судом власть имущих и не может не оправдать
свободолюбивые порывы героя?!
Всматриваясь, в нарисованный Лермонтовым характер, и осмысливая пафос
“Мцыри”, невольно задумываешься над несколькими основополагающими
вопросами: что составляет истинный смысл и красоту жизни? Что дарит
человеку близость к природе? В чём больше мудрости – в отказе от своего “я”
ради возможности существовать или в борьбе за счастье, пусть даже связанной
с риском лишиться жизни? А трагедия одиночества героя, так созвучная с
одиночеством автора?
Поэма построена на контрастах. С одной стороны, дикая, величественная
красота Кавказа – места действия поэмы – вызывает мысль о гордых, вольных
людях, населяющих этот край. С другой, монастырь – место, куда приходят
люди, добровольно отказавшиеся от общества, обычных для человека условий
бытия и быта, от естественных привязанностей, радостей. Они целиком отдают
себя служению богу. Для них монастырь – обитель тихая, смеренная и
желанная. Для человека, попавшего туда помимо своей воли, а именно так
попадает в монастырь Мцыри, он превращается в темницу, становится подобием
тюрьмы. Отсюда второе противоречие – оценка положения и состояния Мцыри. По
мнению монахов “после к плену он привык” и “хотел во цвете лет изречь
монашеский обет”. Сам же Мцыри скажет, что он “знал одной лишь думы власть,
одну, но пламенную страсть”. Не понимая внутренних стремлений Мцыри, монахи
искренне жалели его и оберегали от тягот жизни, навязывая при этом своё
понимание счастья. Перед кончиной юноши чернец обращается к нему “с
увещеваньем и мольбой”, боясь, что тот умрёт без покаяния и не попадёт в
рай. Но для Мцыри монастырь – тюрьма:
“Он с детских глаз уже не раз
Сгонял виденья снов живых
Про милых ближних и родных,
Про волю дикую степей,
Про лёгких, бешеных коней,
Про битвы чудные меж скал,
Где всех один я побеждал…”
и добровольные обитатели его не могут казаться ему спасителями. Их
предложения для него чужды и не приемлемы:
“… что мне в том? – пускай в раю,
В святом заоблачном краю
Мой дух найдёт себе приют…
Увы! За несколько минут
Между крутых и тёмных скал,
Где я в ребячестве играл,
Я б рай и вечность променял”.
Это очень глубокая философская мысль, перекликающаяся с поговоркой
“Палкой в рай не загонишь”.
Что значит для Мцыри жить? Это видеть не сумрачные стены монастыря, а
яркие краски природы. Это не томиться в душных кельях, а вдыхать ночную
свежесть лесов. Это не склоняться ниц перед алтарём, а испытать радость
встречи с бурей, грозой препятствиями. Не только в мыслях, но и в ощущениях
Мцыри враждебен, чужд монахам. Их идеал – покой, самоотречение, ради
служения надуманной цели, отказ от радостей земного бытия во имя вечного
счастья “в святом заоблачном краю”. Мцыри всем своим существом это
отрицает. Не покой, а тревоги и битвы – вот смысл человеческого
существования. Не самоотречение и добровольная неволя, а блаженство
вольности – вот что является высшим счастьем. Да, Мцыри – это нарушитель
запрета, обреченный смерти за невоздержную любовь к жизни и свободе. Но
вместо оправдательной интонации Ионафана: “Я отведал… немного меду”, –
у Лермонтова слышится горький упрек: “мало”, “так мало” меда.
Напряжение всех сил, упоение открытой и честной борьбой, полное
слияние с “дикой” природой, радость и торжество победы – вот сплав чувств,
овладевших Мцыри в кульминационный момент его жизни на свободе. Поэт
любуется отвагой, решимостью, мужеством Мцыри, его способностью отдаться
битве до конца. У Лермонтова Мцыри – не реально существовавший мальчик-
послушник, а литературный герой, несущий огромную морально-философскую
нагрузку. Тот Мцыри, который создал Лермонтов, не мог не сразиться с барсом
и не мог не победить его. Создав поэму, Лермонтов спорил со своей эпохой,
обрекавшей мыслящего человека на бездействие. Он утверждал борьбу,
активность как принцип человеческого бытия. Но борьбу не ради победы, а
борьбу во имя обретения родины, без которой нет для человека ни счастья, ни
свободы.
“Проснешься ль ты опять, осмеянный пророк?”.
Взгляды Лермонтова на поэта и поэзию менялись по мере развития в его
творчестве реалистических тенденций. Молодой Лермонтов – романтик. В конце
30-х годов, в зрелый период поэтического творчества, Лермонтов в одном из
писем признается: “О! дело в том, что я очень изменился. Я не знаю, как это
делается, но каждый день придает новый штрих моему характеру и моим
взглядам. Это должно было случиться, я это всегда знал…” Перемена во
взглядах прежде всего состояла в том, что Лермонтов начал понимать
бесплодность и бесперспективность индивидуалистического Протеста, бессилие
бунтарства гордой одинокой личности, оторванной от народа. Поэт постепенно
преодолевает юношеский индивидуализм, судит о жизни более трезво и
объективно. В стихотворении “Гляжу на будущность с боязнью…” он пишет:
“Земле я отдал дань земную
Любви, надежд, добра и зла;
Начать готов я жизнь другую,
Молчу и жду: пора пришла”.
Лермонтова волнует судьба своего поколения, народа и родины. Его
внимание привлекают уже не столько необычные явления жизни, романтические
герои-индивидуалисты, сколько реальные люди, кровно связанные с народом.
Зрелому Лермонтову свойственно чувство высокой ответственности перед
читателями. Он отрицательно относился к поэзии, которая стоит в стороне от
общественной жизни. В стихотворении “Поэт” читаем:
“Проснешься ль ты опять, осмеянный пророк?
Иль никогда на голос мщенья
Из золотых ножон не вырвешь свой клинок,
Покрытый ржавчиной презренья?”.
В своей поэзии, всегда искренней страстной и взволнованной, Лермонтов
отвергает сложившиеся веками устои крепостнической России и желает видеть
русский народ свободным и просвещённым. Он восстаёт против политического
гнёта, против бездеятельности и страстно зовёт своих современников к борьбе
за свободу, за счастье людей. Подобно мятежному одинокому парусу, Лермонтов
не знает покоя, хотя порой и мечтает о нём.
Лирика Лермонтова – поэзия глубокой мысли, гражданского долга и жажды
жизни. Его стихи согреты чувством великой любви к народу.
Заключение
Главной чертой лермонтовского творчества является именно борьба. Эта
поэзия движима “бореньем дум”, невероятной по силе и ярости жаждой жизни и
деятельности, могучей энергией творчества. “Мой дух бессмертен силой”, –
говорил поэт и называл свой гений “деятельным”. “Так жизнь скучна, когда
боренья нет”, “всегда кипит и зреет что-нибудь в моем уме”, “борьба рождает
гордость”, “мы боремся оба за счастье и славу отчизны своей”, “я грудью шел
вперед, я жертвовал собою” – все это написано не “изгнанником небес”, а
“еще неведомым избранником”, пришедшим в русскую литературу с полным
энергии, ума и страсти стихотворением “Смерть Поэта”, чтобы ее оживить,
противопоставить “вьюге зла” “лаву вдохновенья”. Его стремительное,
напряженное творчество всегда отличалось “бурным вдохновением”. Для
Лермонтова поэт – не просто выразитель “души пустынной”, хотя и в этом была
своя немалая правда, но прежде всего “царства дивного всесильный господин”.
Жажда бури, которую лермонтовский Арсений называет братом, говорит об
огромной жизненной силе и надежде. Мощь мятущихся героев поэта такова, что
они вступают в борьбу со стихиями, людьми и даже с самой неумолимой
судьбой:
“Глазами тучи я следил,
Рукою молнии ловил!”
Во “всесожигающем костре” дивных страстей и уединенных печальных дум
рождается эта удивительная энергия творчества.
“Есть сила благодатная
В созвучье слов живых,
И дышит непонятная,
Святая прелесть в них”.
Там, где есть такая внутренняя сила, такая молодость творческого духа,
вера, надежда и любовь, такой деятельный гений, – там демоны отчаяния и
одиночества отступают и начинает звучать слабый голос внутреннего человека,
добившегося наконец своей красоты и правды. Белинский вспоминал, что
Лермонтов “затевал в уме, утомленном суетою жизни, создания зрелые”. Но уже
то, что мы читаем сегодня, сделало автора “Демона” нашим вечным спутником и
замечательным лириком, высказавшимся вполне. Именно таковы смысл и
назначение поэзии и прозы великого русского поэта М. Ю. Лермонтова.
Библиография
1. Лермонтов М.Ю. Собрание сочинений в 4-х томах. – М.: Худ.
Литература, 1975.
2. Андроников И.А. Предисловие к собр. соч. М. Ю. Лермонтова. – М.:
Худ. Литература, 1975.
3. Андроников И.Л. Лермонтов. Новые разыскания. – Л.: Советский
писатель, 1948.
4. Михайлова И.П. Библейские мотивы в творчестве М. Ю. Лермонтова. –
Чебоксары: Чувашский государственный педагогический институт, 1996
5 М. Ю. Лермонтов в школе. Пособие для учителя. / Сост. А. А. Шагалов.
– М., Просвещение, 1976.
6. Асмус В. Круг идей Лермонтова // Литературное наследство. –
1941.- т.43-44.
7. Лукаш И. По небу полуночи… // Литературная Россия. -1989.-
13окт. (N 41).
8.Афанасьев В.В. М. Ю. Лермонтов. – М.: Молодая гвардия, 1991.
9. Белинский В.Г. Статьи о Лермонтове. – Саратов: Приволж. изд-во,
1981.
10.Анненкова Е.И. “Дума” М.. Ю. Лермонтова в литературно-философском
контексте 1830-х годов поэтов // Литература в школе. -1997.- N6.
11.Дурылин С.Н. Судьба Лермонтова // Русская мысль.-1914.- N 10.- с.1-30.
12. Жирмунская Т.В. Библия и русская поэзия // Юность. – 1994.- N1,2.
13. Котельников В.А. О христианских мотивах у русских поэтов //
Литература в школе. -1994.- N3.
14. Архипов В.А. М. Ю. Лермонтов. Поэзия познания и действия. – М.:
Московский рабочий, 1965.
15. Троицкий И.Ю. Поэзия тревожной мысли // Литература в школе. –
1991. –N6.
16. Володин Э.Ф. “Парус” М. Ю. Лермонтова. Текст и контекст в анализе
художественного произведения // Литература в школе. – 1998. –N2.
17. Висковатов П.А. М. Ю. Лермонтов. Жизнь и творчество. – М.:
Книга, 1989
18. Русская литература. / Под. ред. А. Г. Алексина. – М.: Просвещение,
1996.
19. Русская литература. Советская литература. Справочные материалы. /
Сост. Л. А. Смирнова. М.: Просвещение, 1989.