Интерпретация.
О. Э. Мандельштам
Невыразимая печаль
открыла два огромных глаза,
цветочная проснулась ваза
и выплеснула свой хрусталь.
Вся комната напоена
истомой – сладкое лекарство!
Такое маленькое царство
так много поглотило сна.
Немного красного вина, немного солнечного мая –
и, тоненький бисквит ломая,
тончайших пальцев белизна.
1909
Стихотворение О. М. Мандельштама «Невыразимая печаль…» – одно из
ранних в творчестве поэта (1909 год). По словам Ахматовой, «десятые годы –
время очень важное в творческом пути Мандельштама…»(Серебряный век.
Мемуары. Анна Ахматова. Листки из дневника. М., 1990, с.407).
Действительно, поэт много эксперементировал. Начало века: еще в моде
символизм, интересны импрессионисткие опыты Иннокентия Анненского. У
Мандельштама много образцовых учителей, но он горд тем, что представляет
новое течение в поэзии – акмеизм, «ясный» поэтический мир.
Если назвать поэзию Мандельштама живописью, то это несомненно
импрессионизм. Луч солнца – неслыханная дерзость в живописи – новаторство
Мане, Моризо, Дега и многих других художников. Яркое освещение в картине
делает цвет предметов насыщенным: зеленая вода, огненные кувшинки, красный
бант в петлице, фосфорически белые перья балерин, желтое тело Олимпии.
Мандельштам в стихотворении называет один яркий цвет – красный
(«немного красного вина»), но сколько в картине солнечных бликов: ваза
«выплеснула свой хрусталь» – ярчайший блеск, «тоненький» бисквит,
«тоньчайших пальцев белизна» – тоже белый цвет.
«Невыразимая печаль» – это небольшой лирический этюд в стиле
натюрморта. Тема этюда – утреннее пробуждение, ощущения своего бытия и
связи с предметами действительности: комната, хрустальная ваза, бисквит,
вино. Луч солнца создает движение в картине: сначала он ударяется о
хрустальную вазу, потом освещает всю комнату, наконец будит того, кто
находится в комнате и играет на его пальцах.
В картине есть два плана: воображаемое окно, через которое проникает
луч солнца и пространство комнаты с предметами в ней. Это можно соотнести с
внешним и внутренним состоянием лирического героя – макро и микрокосмосом.
Состояние героя, равно как и положение вещей, может измениться в любую
минуту: луч исчезнет, вино станет терпким, бисквит будет съеден.
В этом стихотворении есть ряд особеностей, относящихся ко всей лирике
поэта. Очень часто в первых строфах Мандельштам отрицает: «Мы напряженого
молчанья не выносим», «Я не поклонник…», «Ни о чем не нужно говорить» и
т. д. Здесь тоже отрицание – «невыразимая печаль». Очень странное
определение печали, но если вспомнить Ахматову «Звенела музыка в саду/
таким невыразимым горем…» или «Слава тебе, безысходная боль!», то можно
поставить эти слова в ряд традиционных сентенций акмеизма. Именно, в боли,
страданиях, печали есть томление, даже «истома – сладкое лекарство».
Акмеисты любят подобного рода оксюмороны.
Печаль открывает «два огромных глаза». Это могут быть окна, которые с
рассветом становятся прозрачными, «открываются». Либо это глаза
Мандельштама – красивые, карие, с длинными ресницами. Акмеисты призывали
все называть своими именами, в отличие от символистов, которые старались
вложить в обыденные слова сакральный смысл, тем самым (по мнению акмеистов)
обесценивая сакральность невыразимого.
«Вся комната напоена…» – реминисценция на пушкинское «Вся комната
янтарным блеском/ Напоена…». Это указание на общее настроение в строфах
Пушкина и Мандельштама, что важно для правильного прочтения стихотворения.
Реминисценции, открытая цитация, интертекстирование – постоянный прием в
поэзии Мандельштама. Это затрудняет понимание стихов и одновременно
обогащает их. Иногда реминисценция сводится лишь к повторению сочетания
слов в отрыве от контекста оригинала. Такова, возможно, аллюзия на «сонное
царство» Островского («Такое маленькое царство/ Так много … сна»),
которую трудно истолковать иначе, как исключительно звуковое обыгрывание
знакомого сочетания слов.
Немного красного вина
Немного солнечного мая…
Это напоминает отрывок из кулинарного рецепта. Мандельштам очень любил
сладости. Об этом можно найти в воспоминаниях у Одоевцой. Например: «…Он
рассказывает, как ему в одно весеннее утро до смерти захотелось гоголь-
моголя. Он пошел на рынок и купил у торговки яйцо. Но по дороге мужик
продавал шоколад «Золотой ярлык», любимый шоколад Мандельштама. Увидев
шоколад, Мандельштам забыл про гоголь-моголь, ему «до зареза» захотелось
шоколаду».
Третья строфа снова возвращает нас к технике живописи. В
импрессионизме мазок ложится легко, быстро, на ряби листвы и неба возникают
стволы деревьев, паруса, фигуры, лица. Эффект фрагментарной живописи
создает непрерывное движение в картине. Третья строфа Мандельштама – ряд
словесных мазков: предметы не выписываются фотографически (при помощи
цельных предложений), а называются одним – двумя штрихами, которые
разворачиваются в сознании читателя в полноценные элементы картины.
Мандельштам дает волю воображению. Грамматически – избегает сказуемых, а в
двух последних строках доводит отрывочность до предела.
В стихотворении присутствуют некоторые черты автопортрета. Глаза и
пальцы. По словам современников, Мандельштам был невысокого роста, с
запрокинутой вверх головой («Ты запрокидываешь голову…»). Вполне можно
представить, что у изящного Мандельштама «тончайших пальцев белизна». С
другой стороны, эта портретная характеристика также косвенна, как и «два
огромных глаза».
Стихотворение гармонично, музыкально. Слова играют друг с другом, ла
догоняет два, ась – за и т. д. Слоги превращаются в ноты (ра, ча, ва, та,
на, ла), а ноты – в скрипичное соло, выводящее хрупкую, нервную мелодию.
Так, в коротком стихотворении с удивительной легкостью и мастерством
реализуется магическое единство трех искусств – поэзии, живописи и музыки.
Кристина Узорко.