Бунин. “Солнечный удар”
Ничипоров И. Б.
Рассказ “Солнечный удар” (1925)
Рассказ
был написан в 1925 г. и, напечатанный в “Современных записках” в 1926
г., стал одним из самых примечательных явлений прозы Бунина 1920-х гг.
Смысловым
ядром рассказа, внешне напоминающего эскизную зарисовку краткого любовного
“приключения”, становится глубинное постижение Буниным сущности
Эроса, его места в мире душевных переживаний личности. Редуцируя экспозицию и
рисуя с первых же строк внезапную встречу героев (так и не названных ни разу по
имени), автор заменяет логику событийного ряда россыпью психологически
насыщенных деталей окружающего природно-предметного бытия – от “тепла и
запахов ночного летнего уездного города” до характерного “волжского
щегольства” подплывающего к пристани парохода. Взаимное притяжение героев
оказывается здесь вне сферы традиционной психологической мотивации и
уподобляется “сумасшествию”, “солнечному удару”, воплощая
надличностную, иррациональную стихию бытия.
На
место поступательной сюжетной динамики выдвигается здесь “миг”,
решающее мгновение жизни героев, изображение которого предопределяет
дискретность повествовательной ткани. В “миге” любовной близости
поручика и его спутницы перекидывается мост сразу между тремя временными
измерениями: мгновением настоящего, памятью о прошлом и интуицией о
последующем: “Оба так исступленно задохнулись в поцелуе, что много лет
вспоминали потом эту минуту: никогда ничего подобного не испытал за всю жизнь
ни тот, ни другой…” (5,239). Важен здесь акцент на субъективно-лирическом
переживании времени. В прозе Бунина уплотнение хронотопических форм позволяет,
с учетом психологических открытий новейшей эпохи, передать синхронность
внутренних переживаний (в отличие от толстовской “диалектики”),
высветить невыявленные, бессознательные пласты душевной жизни. Этот
“миг” телесного сближения, одухотворенного и душевным чувством,
становится кульминацией рассказа, от него тянется нить к внутреннему
самопознанию героя, его прозрениям о сущности любви.
Переосмысляя
реалистические принципы психологизма, Бунин отказывается от развернутых
внутренних монологов персонажей и активно использует косвенные приемы раскрытия
душевных импульсов через “пунктир” “внешней
изобразительности”. Сам образ “незнакомки” дан через отрывистые
метонимические детали: это прежде всего основанные на синестезии портретные
штрихи (“рука пахла загаром”, “запах ее загара и холстинкового
платья”). Вообще в культуре Серебряного века женский образ приобретает особую
весомость, становясь воплощением тайных сплетений душевной жизни, особой
чувствительности к вселенским силам Эроса (философские идеи В.Соловьева о
Софии, контекст поэзии символистов, загадочная аура, окружающая многих героинь
Бунина, Куприна и др.). Однако у Бунина этот образ, как и живописание любви в
целом, далеко от символистских мистических “туманов” и прорастает из
конкретики чувственного бытия, манящего своей непостижимостью.
От
телесного упоения герой рассказа постепенно приходит к “запоздалому”
осознанию “того странного, непонятного чувства, которого совсем не было,
пока они были вместе, которого он даже предположить в себе не мог…”
(5,241). Любовное переживание приоткрывает поручику подлинную “цену”
всего прожитого и пережитого и преломляется в новом видении героем внешнего
мира. Это то “счастливое”, бесконечно дорогое, что начинает
распознавать он в звуках и запахах уездного волжского города, то
“безмерное счастье”, которое его преображенная душа ощущает
“даже в этом зное и во всех базарных запахах” (5,242). Однако “безмерность”
любовного восторга, – того, что “необходимее жизни”, антиномично
соединяется в прозе Бунина с неизбывным ощущением несовместимости этой
онтологической полноты с “будничными” проявлениями действительности –
потому и впечатление от службы в соборе, “где пели уже громко, весело и
решительно, с сознанием исполненного долга”, вглядывание в обычные
изображения людей на фотографической витрине – наполняют душу героя болью:
“Как дико, страшно все будничное, обычное, когда сердце поражено… этим
страшным “солнечным ударом”, слишком большой любовью, слишком большим
счастьем…” (5,243). В данном прозрении персонажа – сердцевина трагедийной
бунинской концепции любви – чувства, приобщающего человека к вечности и
катастрофично выводящего его за пределы земного мироощущения и
пространственно-временных ориентиров. Художественное время в рассказе – от мига
любовной близости героев до описания чувств поручика в финале – глубоко не
хронологично и подчинено общей тенденции к субъективации
предметно-изобразительных форм: “И вчерашний день и нынешнее утро
вспомнились так, точно они были десять лет тому назад…” (5,244).
Обновление
повествовательной структуры проявляется в рассказе не только в редукции
экспозиционной части, но в значимости лейтмотивных композиционных принципов
(сквозные образы города, данные глазами героя), ассоциативных ходов, стоящих
над причинно-следственным детерминизмом. В книге “О Чехове” Бунин
вспоминал об одном из ценнейших для себя чеховских советов: “По-моему,
написав рассказ, следует вычеркивать его начало и конец…” .
Финальный
волжский пейзаж в “Солнечном ударе” соединяет реалистическую
достоверность с символической обобщенностью образного ряда и, ассоциируясь с
“огнями” кульминационных мгновений личностного бытия персонажа,
придает рассказу онтологическую перспективу: “Темная летняя заря потухала
далеко впереди, сумрачно, сонно и разноцветно отражаясь в реке, еще кое-где
светившейся дрожащей рябью вдали под ней, под этой зарей, и плыли и плыли назад
огни, рассеянные в темноте вокруг…” (5,245). Экспрессия пейзажных образов
таинственного “волжского мира” в рассказе усиливается в затаенном
ностальгическом чувстве автора об утраченной навсегда России, сохраняемой силой
памяти и творческого воображения. В целом образ России в эмигрантской малой
прозе Бунина (“Божье древо”, “Косцы”), а также в романе
“Жизнь Арсеньева”, не теряя живой предметности, насыщается
горестно-пронзительным лирическим чувством.
Таким
образом, в рассказе “Солнечный удар” явлено художественное
совершенство писателя в осмыслении иррациональных глубин души и тайны любви,
что проявилось в характерном для русской и зарубежной прозы ХХ в. обновлении
форм психологизма, принципов сюжетно-композиционной организации. Соприкасаясь
со многими модернистскими экспериментами в данной сфере, Бунин, с его интересом
к “земным” корням человеческого характера, конкретности обыденной
жизни, наследовал вершинные достижения реалистической классики.
Список литературы
Для
подготовки данной работы были использованы материалы с сайта www.portal-slovo.ru/