Евангельские мотивы в песенной поэзии иеромонаха
Романа (Матюшина)
Ничипоров И. Б.
Возможные
пути художнического восприятия реалий Библии весьма разнообразны. Это могут
быть и нейтральное осмысление Библейских образов в качестве общекультурного
фонда, становящегося источником метафор, аллегорий и т.д.; и
страстно-религиозное проникновение в содержание и стилистику Библейского
повествования, воспринимаемого как откровение о духовном бытии мира и самого
художника. В песенном творчестве иеромонаха Романа (Матюшина), утвердившего
“поэзию как моление” [1] , сквозные Евангельские образы, мотивы
многофункциональны и являются органичной составляющей духовно-нравственного
пространства, в котором осмысляет себя его лирический герой.
Широкое
распространение получили в произведениях о.Романа Евангельские ассоциации,
притчевые образы, помещенные в контекст лирической исповеди, напряженного
самопознания героя.
В
стихотворениях “Не сохранила Божье, не сумела…” (1994), “И за
что мне сие?..” (2001) актуализация данного образного ряда происходит в
процессе покаянного углубления лирического “я” в собственную душу.
Внутренний “сюжет” первого выстраивается как путь к Божественному
просветлению души – “потерянной драхмы” (Лук. XV, 8-10) и воплощается
в проникновенных обращениях героя как к самой душе (“Душе моя, воспомяни о
Боге”), так и ко Творцу: “Поругана Тобою темнота, // Ты осветил
потерянную драхму…” [2] . Во втором же стихотворении, построенном как
негромкий молитвенный разговор с Богом, притчевый образ человека, пришедшего на
Пир в “небрачной одежде”, спроецирован на судьбу героя – странника,
взыскующего Бога. Сам образ небрачной одежды получает здесь художественное истолкование,
несколько отличное от Евангельского источника (Мф. XXII, 12,13), воплощая не
столько отчуждение от Бога, сколько многотрудный путь к Свету, тяжесть которого
передана в замедленных анапестических строках, произносимых героем на пределе
душевных и физических сил:
Ах,
какие дороги-пути перевыстрадал за день!
Диво
то, что дошел, хоть и места небитого нет.
Что
не спросишь меня, почему я не в брачном наряде?
Видно,
знаешь, что мне просто нечего молвить в ответ…
Христова
притча о сеятеле в стихах-песнях о.Романа соотносится как с перепутьями исканий
самого героя, так и с тревожным взглядом на судьбы современников. В
отрыви-стых, чеканно-афористичных фразах в стихотворении “Видать, до
гробового вздоха…” (1995), где каждая строфа увенчана укороченными, предельно
энергичными строками, за-ключающими концентрат духовного содержания,
композиционная форма горько-обличающего обращения героя к себе (“Не сам ли
сеял у дороги? // Что ж от кручины из-дыхать?”) получает расширительное
значение, делая адресатом этого обращения удалив-шихся от духовных ориентиров
сограждан. В стихотворении “А жатвы много. Делателей мало…” (1993)
поэтическое преломление притчевого сюжета о сеятеле и Царствии Не-бесном
осуществлено в ракурсе гражданско-патриотической лирики. У о.Романа невозде-ланная
жатва “рифмуется” с образом родной земли и отчуждением от нее
русского чело-века – “делателя” с “нравом неверного раба”.
К нему поэт-пастырь обращается с друже-ским увещеванием, в котором данные
образы обретают художественное развитие:
А
жатвы много. Делателей мало.
Но
кто же ты, стоящий у межи?
Иль
своего душа не принимала,
Что
ищешь зерна в терниях чужих?..
Столь
же многомерное творческое осмысление получают в произведениях о.Романа и
Библейская история городов Содома и Гоморры и связанная с ней судьба Лотовой
жены. В гражданской, сатирически звучащей, подобно лермонтовской
“Думе”, элегии “Верши-ны в наше время не для всех…” (2001)
кульминацией лирического монолога становится ассоциация современной России с
проклятыми Богом городами (“Откуда же Гоморра и Содом? // Откуда
направление ко дну?”). Противоречивое переплетение в современной душе
привязанности к греховной страсти и жажды избавления от нее запечатлевается в
произведениях о.Романа в образе Лотовой жены, которой в молитвенном
самоуничижении уподобляет себя герой стихотворений “Изнемогая от
потерь…” и “Я пойду, где стоят ко-рабли…” (1995).
Пронзительность обращения к Богу в процессе исповеди о пройденном жизненном
пути подчеркивается здесь сплошными мужскими рифмами (всюду с ударени-ем на
последнем слоге в строке), создающими повышенное интонационное напряжение,
эффект отрывистости сокрушенной речи. Поскольку в Евангельских словах Христа
напо-минание о “жене Лотовой” звучит в связи с разговором о Судном
дне, когда “сын Челове-ческий явится” (Лук.ХVII, 30-32), – в
подтексте стихотворений о.Романа видится внут-реннее приготовление осознающего
свой грех человека к предстоянию на Страшном Су-де:
Подобно
Лотовой жене
Пытаюсь
кары избежать.
Спешу
к желанной стороне,
Взирая,
окаянный, вспять.
Прости
меня, когда, молясь,
В
земных поклонах бью челом,
Перебираю
четок вязь,
И
стыну соляным столпом.
Ярким
явлением притчевой поэзии о.Романа стало и стихотворение “Блудный
сын” (2001). Поэтическое переложение известной Евангельской притчи,
заостряющее драма-тичные перипетии ее сюжета, существенно обогащается
“вкраплениями”, где звучит го-лос лирического “я”, поначалу
кратко комментирующего события, а в завершении соеди-няющего свой голос с
обращением раскаявшегося сына к Отцу. “Внутренняя драматур-гия”
произведения основана на живом звучании голосов героев притчи и самого
повест-вователя, который уже в первых строках определяет свой эмоциональный
настрой в от-ношении к происходящему (“Одно из мест Евангельского чтенья
// Волнует сердце скор-бью без конца”), затем пристально наблюдает за
очистительным порывом блудного сына, давая свои “ремарки”
(“Надежда укрепляет”); за психологическими деталями его речи: “А
в горле комом – грешен пред Тобою. // И называться сыном нету сил…”.
Далее, внут-ренне противясь всяческому безжалостному благочестию, герой
проводит глубокое со-поставление “Праведности” старшего сына и
милующей Любви Отца – сопоставление, в котором ощутимо знание о нелегком опыте
не только мирской, но и внутрицерковной жизни:
Одна
Любовь приемлет и спасает.
Она
уже – Награда без наград.
А
Праведность без Оной обрекает
Стоять
столпом у растворенных Врат.
Повышенная
стилевая экспрессия заключительного покаянного обращения блудного сына и
одновременно самого лирического “я” к Отцу сопряжена с контрастом
возвышен-ного слога и намеренно сниженной самохарактеристики, с расширительной
интерпрета-цией притчевых образов. Сущностное качество поэтической притчи
о.Романа – свобода от сухого дидактизма и лирическое отражение индивидуального
духовного опыта про-тиводействия “блудным стремнинам”:
Я
жрал рожцы мечтаний и деяний,
И
был рабом у общего врага.
Изведал
горе горькое скитаний,
И
не дерзаю пасть к твоим ногам.
И,
все-таки, когда приду с Надеждой,
Убогости
моей не отвратись.
Я
обойдусь без дорогой одежды –
Мне
без тебя уже не обойтись.
Причастность
поэзии иеромонаха Романа древнейшей традиции молитвенного псалмо-пения
обусловила значимый диалог его лирического слова с Псалтирью – как в песне
“Что ты спишь, восстань, душе моя…” (1987). Детально воспроизведенный
конкретный эпизод сосредоточенной монашеской молитвы (“Открываю книгу
старую, // Покрываю плечи мантией”) перерастает в изображение внутренней
драмы Давида, “скорбь” и “покаяние” которого попадают в
орбиту лирического переживания. Благодаря цитатной насыщенно-сти песни исповедальное
слово автора, с болью “вспомнившего жизнь свою прошедшую”, и
Священный текст предстают в диалогическом взаимопроникновении:
Велика
ты, скорбь Давидова,
Велико
и утешение.
Ты
покаялся пред Господом,
И
тебя Господь простил.
–
“Сердце чисто сотвори во мне,
Боже
моего спасения,
Отврати
лице от грех моих,
От
мене не отврати”.
Уединенный
от мира, герой песенной поэзии о.Романа в то же время проявляет духов-ную
открытость, художественно “перевоплощаясь” в Евангельских персонажей,
что на-сыщает тексты произведений множеством перекличек со Священным Писанием.
Так, в стихотворении “Все моя молитва превозможет…” (1982) он ощущает
сопричастность “мытарю, разбойнику, блуднице”, ради которых принесена
Крестная жертва, и, достигая покаянной высоты, дерзновенно взывает ко Христу:
“Дай испить мне за Тебя мученья, // Только укрепи и призови…”. В
покаянно звучащих стихотворениях “Это знают все на-верняка…” (1987),
“И коснется меня боль обмана…” (1990) он видит свою немощную душу
подобной проклятой Христом смоковнице (“О, душе, в смоковнице сухой //
Нашу наготу я узнаю”) и вместе с тем, памятуя о Евангельской сцене молитвы
фарисея и мыта-ря, с просветляющей надеждой стремится разглядеть в себе
искренний порыв последнего: “С этой болью пред Господом встану, // Мытаревы
слова прошепчу…”. В стихотворении же “Прибит на крест моей
неправдой…” лирическое “я” мистическим образом достигает
“свидетельской” сопричастности Распятию, покаянным слезам
сомневающегося, отре-кающегося и вместе с тем глубоко кающегося апостола Петра:
О,
Боже мой, я весь проказа!
Целуя
Твой кровавый пот,
Гвоздиные
целуя язвы,
Рыдаю
горько, аки Петр.
Поэтическое
прочтение и глубокое символическое осмысление получили в стихотворе-ниях-песнях
иеромонаха Романа многие ключевые образы, сцены, эпизоды Библейского и
собственно Евангельского повествования.
Предметом
художественного осмысления становится здесь судьба уже первого челове-ка,
запутавшегося, подобно “птице обреченной”, в “сетях” греха
(“Что, Адам, сидишь ты против Рая…”, 1985). Бытийная драма Адама
раскрывается в песне в горестном обраще-нии к нему лирического героя, причем
голоса обоих сливаются в покаянном, наполнен-ным жаждой утраченного райского
блаженства плаче, близком к народнопоэтической форме: “Раю, мой
Раю…”. Расширение пространственно-временной перспективы произ-ведения
происходит благодаря проекции ветхозаветных событий как на надысторический
масштаб судеб всего тварного мира (“Все живое, тем словам внимая, //
Плакало, Адам, вместе с тобой”), так и на закономерности духовного бытия
лирического “я”: “Слезы, струясь потоком, // Смойте всю скверну
с меня! // Не был в аду потопа, // Видно, рожден для огня!..”.
Возникшая
здесь ассоциация с потопом получает развитие в стихотворении “Пожалей,
дорогой, пожалей…” (1991), где события Библейского повествования о потопе
и пророче-ства о Страшном Суде, органично растворяясь в ткани философского
пейзажа, выводят на аксиологию современной греховной цивилизации:
И
грустит под Полярной звездой
Дольний
мир и в погибель несется…
“Первый
мир был потоплен водой,
А
второй для огня бережется”…
Мистическая
причастность Библейских событий вечности, жизни сегодняшнего чело-вечества
нередко запечатлевается о.Романом в пейзажных образах, где чувственно-обыденное
сплавляется со сферой, доступной лишь духовному зрению, – как в стихотво-рении
“Благовещение” (2001):
И
на заре, под радужным сияньем,
Без
звонаря заколоколил Храм.
И
все слилось в Архангельском лобзаньи:
Господь
с Тобою, Дево Мариам!
Сочетание
символической глубины и лирической проникновенности существенно у о.Романа и в
произведениях, посвященных периоду земной жизни Христа. В стихотворе-нии
“Иерусалим” (1992) лирический портрет столь значимого для
Евангельского текста “города моего Христа” через контрастный
эмоциональный фон (“светлая моя мечта” – “горькая моя
мечта”) передает антиномию Иерусалима земного, обрекшего Спасителя на
Крестные страдания, – и Иерусалима Небесного, образ которого не раз возникает в
Биб-лии как воплощение Царства Небесного “и вообще Церкви Божией –
Христианской, вет-хозаветной и новозаветной” [3] . Стихотворение же
“Евангелист Божественной рукой…” (1989), выдержанное в духе и стиле
размеренного старославянского эпического сказания о Христовом милосердии к
покаявшейся блуднице, соединяет в своей речевой ткани драма-тические элементы –
в притчевом ответе Христа на слова фарисея и Симона – и звучание лирического
монолога, который являет глубину авторского вчувствования в Евангельский текст:
Целую
пожелтелые листы,
Святые
покаянные страницы.
Душе
моя, блудница – это ты.
Да
даст тебе Господь любовь блудницы!
Содержательным
центром “Евангельской” поэзии иеромонаха Романа является
Гол-гофско-Пасхальная тема. Примечателен в этой связи обращенный к ключевым
вехам Страстной недели поэтический цикл 2001 г. Здесь и глубинное проникновение
в трагиче-ский парадокс в умонастроении толпы, приветствовавшей Вход Господень
в Иерусалим (“Когда нелицемерное Осанна // Сметет нелицемерное
Распни!”), и благодарные автобио-графичные воспоминания о материнских
рассказах о голгофских эпизодах в детские годы (“Матушке Зосиме”), и
онтологический смысл “Страстного Четвертка”, когда “творенью
ноги омывает сам Бог”, “Великого Пятка” и самого Воскресения,
ставшего, как писал по-эт в стихотворении еще 1999 г., озарением
“тридневного гроба любой души” (“Христос Воскрес! Но с Ним ли
мы?..”).
Подробные
картины голгофской драмы запечатлелись в песнях “Гора Голгофа” и
“По-ят Пилат Христа…”. В центре первой – развертывание Евангельской
антитезы двух раз-бойников, пригвожденных вместе со Христом – антитезы,
получившей расширительный смысл в мотиве вечного испытания человечества
Крестом: “Своим Крестом Ты разделил людей // На тех, кто слева, и на тех,
кто справа…”. Драматизированная речевая ткань пес-ни в сюжетно заостренном
мгновении “последнего крестного мига”, “смертного часа”
яв-ляет онтологический в своих глубинах спор богоборческого слова разбойника,
“что сле-ва”, и покаянного воззвания “того, что справа”,
которое сопровождается лирическим комментарием:
И
в этот миг, последний крестный миг
Ты
оправдал поруганного Бога,
И
капля правды, перевесив мир,
Ввела
под своды райского чертога…
Описание
решающего момента “крестного мига” размыкается в Пасхальную
перспек-тиву Евангельского текста (“Гора Голгофа, Пасхи Колыбель”), а
также в сферу молитвен-ного размышления поэта об обретении достойного венца
собственного земного пути: “Да оживет во мне хоть в смертный час //
Разбойничья спасительная правда”.
Всечеловеческий
характер голгофских событий явлен и через противоречивое много-голосие
беззаконного суда над Христом в песне “Поят Пилат Христа…”, где
лирическое слово становится художественным итогом подробного воссоздания
внутренней “драма-тургии” известных Евангельских эпизодов. Эта
ключевая для Евангелия тема соотносится о.Романом с процессом
покаянно-исповедального самоосмысления лирического “я”, как,
например, в стихотворении “Русский куколь” (2001), где герой
“перевоплощается” в “припавшего ко Кресту разбойника”, или
в стихотворении “Прискорбна заповедная доро-га…” (2001), в котором
обуздание человеком собственной греховности уподобляется лич-ной Пасхе,
невозможной “без тернового венца”, и передается таким образным
паралле-лизмом: “Рыдай, душа, Иосифом Прекрасным, // Святись слезою Самого
Христа”. Гол-гофские мотивы составляют сердцевину и
гражданско-партиотической лирики о.Романа, окрашивая в скорбные тона образ
России – в стихотворениях “Столько боли кругом…” (1992), “Еще не
все объезжены места…” (1993), “Христос Воскрес!..” (1999):
Еще
не все объезжены места,
Не
до последней выплаканы строфы.
И
всюду – Лик Распятого Христа,
И
всюду – продолжение Голгофы.
Таким
образом, грани соприкосновения поэзии иеромонаха Романа (Матюшина) с тек-стами
Священных Книг обнаружились в сферах и лирической исповеди, и
драматизиро-ванного “эпического” повествования, и в сквозных
ассоциациях. Сознательное регуляр-ное обращение к пласту Евангельских образов,
мотивов, сюжетов не может интерпрети-роваться здесь лишь в качестве пути к
обогащению и расширению образного ряда. Глав-ная сверхзадача этого глубинного
диалога – в постижении поэтом-певцом мистического преломления Библейского,
Евангельского хронотопа как на сокровенное пространство внутренней жизни
лирического “я”, так и на исторические судьбы родной земли и
челове-ческой цивилизации в целом.
Список литературы
1.
О духовном содержании, жанровой системе, основных мотивах поэзии иеромонаха
Ро-мана (Матюшина) см.: Ничипоров И.Б. Песенно-поэтическое творчество
иеромонаха Ро-мана (Матюшина): духовное содержание и образный строй // Духовные
начала русского искусства и образования: Материалы III Всероссийской научной
конференции. Великий Новгород, НовГУ им. Ярослава Мудрого, 2003. С. 218-235.
2.
Ссылки на тексты произведений иеромонаха Романа даны по изданиям: Иеромонах
Ро-ман Благословен молитвословья час. Избранные стихи и песнопения 1990-1997.
СПб., Но-вый город,1997; Иеромонах Роман Русский куколь. Минск, Изд-во
Белорусского Экзар-хата, 2002, а также по странице в Интернете:
http://www.voskres.ru/pesni/
3.
Библейская энциклопедия в 2-х книгах. М., 1990 (репринтное воспроизведение
издания 1891 г.). Кн.1. С.334-335.
Для
подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.portal-slovo.ru