Женщины и
лошади в романе М.Ю.Лермонтова «Герой нашего времени»
Андрей Ранчин
Однажды в
сочинении, написанном на вступительных экзаменах в Московском государственном
университете, встретилась фраза: “Так Печорин овладел Бэлой, а Азамат —
Карагёзом”. В этом высказывании таится глубокий смысл, впрочем, вероятно,
неведомый самому автору сочинения. Между женщинами и лошадями в лермонтовском
романе обнаруживается, действительно, определённое сходство.
Беседуя с
Грушницким в самом начале повести «Княжна Мери», Печорин с основательностью
знатока оценивает внешность княжны:
“—Эта княжна
Мери прехорошенькая, — сказал я ему. — У неё такие бархатные глаза — именно
бархатные, я тебе советую присвоить это выражение, говоря об её глазах: нижние
и верхние ресницы так длинны, что лучи солнца не отражаются в её зрачках. Я
люблю эти глаза без блеска, они так мягки, они будто бы тебя гладят… —
Впрочем, кажется, в её лице только и есть хорошего… А что, у неё зубы белы? Это
очень важно.
—Ты говоришь об
хорошенькой женщине, как об англинской лошади, — сказал Грушницкий с
негодованием.
—Mon cher, —
отвечал я ему, стараясь подделаться под его тон: — je mеprise les femmes pour
ne pas les aimer, car autrement la vie serait un mеlodrame trop ridicule”
[Милый мой, я презираю женщин, чтобы не любить их, потому что иначе жизнь была
бы слишком смехотворной мелодрамой].
Конечно,
Печорин “шутит” с Грушницким, нарочито цинично отзываясь о девушке, привлёкшей
внимание приятеля и будущего врага. Но в наигранно-пышной фразе о презрении к
женщинам, не случайно произнесённой по-французски (на языке, предписанном
светским этикетом и отмеченном условностью, литературностью), может заключаться
и вполне серьёзная мысль. В конце концов, разве в том, как лермонтовский герой
ведёт себя с женщинами и отзывается о них, нет хотя бы малой толики презрения?
Ну, например: “Одно мне всегда было странно; я никогда не делался рабом любимой
женщины; напротив, я всегда приобретал над их волей и сердцем непобедимую
власть, вовсе об этом не стараясь. Отчего это? — оттого ли, что я никогда ничем
очень не дорожу и что они ежеминутно боялись выпустить меня из рук? или это —
магнетическое влияние сильного организма? или мне просто не удавалось встретить
женщину с упорным характером?
Надо
признаться, что я, точно, не люблю женщин с характером: их ли это дело!..”
Или разве
совсем уж несерьёзен Печорин, когда делает такое заключение, отнюдь не
свидетельствующее об уважительном отношении к прекрасному полу: “Чего женщина
не сделает, чтоб огорчить соперницу? Я помню, одна меня полюбила за то, что я
любил другую. Нет ничего парадоксальнее женского ума: женщин трудно убедить в
чём-нибудь, надо их довести до того, чтобы они убедили себя сами; порядок
доказательств, которыми они уничтожают свои предубеждения, очень оригинален;
чтоб выучиться их диалектике, надо опрокинуть в уме своём все школьные правила
логики. Например, способ обыкновенный:
Этот человек
любит меня — но я замужем, — следовательно, не должна его любить.
Способ женский:
Я не должна его
любить — ибо я замужем, — но он меня любит, — следовательно… тут несколько
точек, ибо рассудок уж ничего не говорит, а говорят большею частию язык, глаза
и, вслед за ними, сердце, если оное имеется.
С тех пор, как
поэты пишут и женщины их читают их столько раз называли ангелами, что
они в самом деле, в простоте душевной, поверили этому комплименту, забывая, что
те же поэты за деньги величали Нерона полубогом…”
И Печорин,
женщин, по собственному признанию, любящий более всего на свете, сейчас не
иронизирует: “…ведь я не в припадке досады и оскорблённого самолюбия стараюсь
сдёрнуть с них то волшебное покрывало, сквозь которое лишь привычный взор
проникает. Нет, всё, что я говорю о них, есть только следствие —
Ума холодных наблюдений
И сердца горестных замет”.
В подкрепление
собственного нелицеприятного и не очень лестного суждения о дамах Григорий
Александрович ссылается на мнение доктора Вернера: “Кстати: Вернер намедни
сравнил женщин с заколдованным лесом, о котором рассказывает Тасс в своём
«Освобождённом Иерусалиме». «Только приступи, — говорил он, — на тебя полетят
со всех сторон такие страсти, что боже упаси: долг, гордость, приличие, общее
мнение, насмешка, презрение… Надо только не смотреть, а идти прямо; мало-помалу
чудовища исчезают, и открывается перед тобой тихая и светлая поляна, среди
которой цветёт зелёный мирт, — зато беда, если на первых шагах сердце дрогнет и
обернёшься назад!»”
Итак, у
читателя есть некоторые основания полагать, что в отношении Печорина к женщинам
заключена доля цинизма и что, соответственно, Григорий Александрович может
отзываться “о хорошенькой женщине, как об англинской лошади” не только чтобы
побесить Грушницкого. Не оценивает ли и вправду Печорин женскую прелесть по
цвету глаз и размеру зубов? (Хотя, конечно, конечно не только таким образом —
но и таким — тоже!)
Впрочем,
соотнесение женщины с лошадью обнаруживается не только в описании этой беседы
Печорина с Грушницким. Эта параллель повторяется в романе Лермонтова столь
часто, столь настойчиво (почти “навязчиво”), что её никак нельзя счесть
случайною.
Итак, примеры.
В «Бэле»,
первой главе «Героя нашего времени», простодушный Максим Максимыч, восхищённо
вспоминает коня Казбича Карагёза, сравнивая глаза скакуна с глазами прекрасной горской
княжны; как тут не вспомнить рассуждения Печорина о глазах княжны Мери,
вызывающие возмущение Грушницкого: “А лошадь его славилась в целой Кабарде, — и
точно, лучше этой лошади ничего выдумать невозможно. Недаром ему завидовали все
наездники и не раз пытались её украсть, только не удавалось. Как теперь гляжу
на эту лошадь: вороная как смоль, ноги — струнки, и глаза не хуже, чем у Бэлы…
Этот взгляд,
позволяющий обнаружить общее в лошади и женщине, роднит Максима Максимыча с
“естественными людьми” — горцами. В песне, которую поёт Казбич, конь
сравнивается с прекрасной женщиной, и сравнение это не в пользу красавицы:
“Долго, долго молчал Казбич; наконец, вместо ответа, он затянул старинную песню
вполголоса:
Много красавиц в ауле у нас,
Звёзды сияют во мраке их глаз.
Сладко любить их — завидная доля;
Но веселей молодецкая воля.
Золото купит четыре жены,
Конь же лихой не имеет цены:
Он и от вихря в степи не отстанет,
Он не изменит, он не обманет”.
Это были прямые
сопоставления. Но в «Герое нашего времени» немало и сходных событий, ситуаций,
в которых сходная роль отведена женщинам и лошадям. Первый приходящий на память
пример — похищение Бэлы. Азамат привозит Бэлу Печорину в обмен на помощь в
похищение Казбичева коня. Получается простая схема из курса политэкономии:
“товар (Бэла) = товар (Карагёз)”. Обмениваемые товары, как известно, должны
быть эквивалентны…
Лошадь и Бэла
ещё раз встретятся в одном и том же эпизоде романа. Рассказывает Максим
Максимыч: “Смотрю: Печорин на скаку приложился из ружья… Выстрел
раздался, и пуля перебила заднюю ногу лошади; она сгоряча сделала ещё прыжков
десять, споткнулась и упала на колени. Казбич соскочил, и тогда мы увидели, что
он держал на руках своих женщину, окутанную чадрою… Это была Бэла… бедная
Бэла! — Он что-то нам закричал по-своему и занёс над нею кинжал… Медлить было
нечего: я выстрелил в свою очередь, наудачу Когда дым рассеялся, на
земле лежала раненая лошадь и возле неё Бэла…”
Ранение лошади
Печориным предшествует кинжальному удару Казбича, более того, именно выстрел,
сделанный лермонтовским героем, побуждает похитителя убить свою жертву.
Григорий Александрович оказывается невольным убийцей горянки; от ран мучаются и
лошадь, и женщина. Обе лежат рядом…
Ещё одно
преследование, ещё одна неудачная погоня: Печорин скачет вслед уехавшей Вере.
Возлюбленную он не настиг, а коня загнал насмерть.
Одинаково
реагирует Григорий Александрович на реплику Максима Максимовича, бестактно
напомнившего о Бэле, и на увиденный им у дороги труп своего загнанного коня.
Пример первый:
“—А помните
наше житьё-бытьё в крепости? А Бэла?..
Печорин
чуть-чуть побледнел и отвернулся…
—Да, помню! —
сказал он, почти тотчас принуждённо зевнув…”
Пример второй:
“За несколько вёрст от Есентуков я узнал близ дороги труп моего лихого коня;
седло было снято — вероятно, проезжим казаком, — и вместо седла на спине его
сидели два ворона. — Я вздохнул и отвернулся!..”
Оба раза —
вздохнул и отвернулся…
И ещё одна
цитата. Печорин, желая досадить княжне Мери, покупает ковёр, который хотела
приобрести княжна Мери, и покрывает им, как попоной, свою лошадь: “Вчера я её
встретил в магазине Челахова; она торговала чудесный персидский ковёр. Княжна
упрашивала свою маменьку не скупиться: этот ковёр так украсил бы её кабинет!..
Я дал 40 рублей лишних и перекупил его; за это я был вознаграждён взглядом, где
блистало самое восхитительное бешенство. Около обеда я велел нарочно провести
мимо её окон мою черкесскую лошадь, покрытую этим ковром. Вернер был у них в
это время и говорил мне, что эффект этой сцены был самый драматический. Княжна
хочет проповедовать против меня ополчение; я даже заметил, что уж два адъютанта
при ней со мною очень сухо кланяются, однако всякий день у меня обедают”.
Параллель
несомненная: ковёр, который не достался княжне, получила лошадь; княжна
взбешена — она словно ревнует к черкесскому скакуну, как к женщине-сопернице.
В чём же смысл
этой соотнесённости? Очевидно, она указывает на такую нравственную черту
главного героя, как пренебрежение свободой и ценностью другого человека,
особенно женщины. Печорин привык женщин подчинять, властвовать над ними,
управлять ими: похитил, разлучив с родными, Бэлу, ради жестокой игры предпринял
психологический эксперимент, влюбив в себя княжну Мери; измучил своей любовью
Веру. Лошадь покорна человеку, Печорин добивается, чтобы женщины были покорны
ему.
В пренебрежении
женской душой, её миром Печорин похож на горцев. Кстати, лермонтовский герой
желает походить на горца и щеголяет своей “черкесской” посадкой и щегольской
горской одеждой: “Я думаю, казаки, зевающие на своих вышках, видя меня
скачущего без нужды и цели, долго мучились этою загадкой, ибо, верно, по одежде
приняли меня за черкеса. Мне в самом деле говорили, что в черкесском костюме
верхом я больше похож на кабардинца, чем многие кабардинцы. И точно, что
касается до этой благородной боевой одежды, я совершенный денди: ни одного
галуна лишнего, оружие ценное в простой отделке, мех на шапке не слишком
длинный, не слишком короткий; ноговицы и черевики пригнаны с всевозможной точностью;
бешмет белый, черкеска тёмно-бурая. Я долго изучал горскую посадку: ничем
нельзя так польстить моему самолюбию, как признавая моё искусство в верховой
езде на кавказский лад. Я держу четырёх лошадей: одну для себя, трёх для
приятелей, чтоб не скучно было одному таскаться по полям; они берут моих
лошадей с удовольствием и никогда со мной не ездят вместе”.
Кстати, и
кличка любимого коня Печорина — Черкес.
Но “черкесский”
облик лермонтовского героя — не более чем видимость и модничанье. Настоящий
горец одет совсем не по-щегольски: “Бешмет всегда изорванный, в заплатках, а
оружие в серебре”.
Различно и
отношение русского офицера, с одной стороны, и горцев, с другой, к скакунам.
Горцы привязаны к своим лошадям как к самым дорогим друзьям, и владение лошадью
— абсолютное счастье. Так счастлив Азамат, получив Карагёза, и так раздавлен
горем Казбич, его лишившийся. Для Печорина лошадь — всё-таки средство
передвижения, и не более. Он не может любить лошадь как горцы — беззаветно,
пылко и яростно. Так он не может любить, кажется, и женщин. Обычно их любовь
быстро наскучивает Григорию Александровичу. Так, он быстро охладел к Бэле.
Горцу же Азамату — натуре цельной и страстной — украденный у Казбича конь, уж
верно, не наскучит. Так что “товарообмен” между русским офицером и горским
юношей оказался все-таки неэквивалентным…
Список
литературы
Для подготовки
данной работы были использованы материалы с сайта http://lit.1september.ru/