Характеристика автора «Слова о полку Игореве» складывается из трех
разных частей: из его исторических взглядов (по данным самой поэмы), из
его отношения к современным ему князьям и из сопоставления поэта – историка
с другими современными ему историками – летописцами. Анализируя все русские
летописания второй половины ХII века, получается целая галерея русских
писателей, современников и собратьев по перу автора «Слова о полку
Игореве». Необходимо сопоставить этих реальных историков – летописцев с
автором «Слова о полку Игореве», заявившим себя тоже историком, обозначив
свою поэму как повесть исторического характера от «Старого Владимира до
нынешнего Игоря». Облик поэта, его положение в обществе, его место среди
князей, его замыслы и стремления могут быть выявлены только из самой поэмы,
рассмотренной на общем фоне всей русской жизни ХI и XII веков. Поэма вся
заполнена личностью ее автора, все оценки, призывы, намеки – все окрашено
авторским отношением к событиям и людям. Авторский подтекст настолько
сливается порой с речами героев, что даже знаменитое «златое слово»
Святослава Всеволодовича некоторые исследователи приписывают самому автору.
Автор «Слова о полку Игореве» ничего не говорит о себе, но своим живым,
страстным отношением к современникам и к людям далекого прошлого, своим
знанием различных разделов жизни он с достаточной полнотой раскрывает себя.
Никем из исследователей не оспаривается принадлежность автора «Слова о
полку Игореве» к дружинному, рыцарскому слою. Нередко его не без основания
считали даже членом старшей дружины, боярином. Не подлежит сомнению и
широкая образованность, книжность нашего автора.
Первым именем, с которым был сопоставлен автор «Слова о полку
Игореве», было имя премудрого галицкого книжника Тимофея, упоминаемого
летописью под 1205 годом. Гипотеза Н. Головина такова: автор «Слова…» –
уроженец Киева, был подданным Игоря и с перемещением сыновей Игоря на
галицкий стол сопровождал их в Галич и здесь обличал врага Игоревичей,
венгерского полководца Бенедикта, называя его антихристом. Главной ошибкой
Головина следует считать его полное невнимание к подчеркнуто светскому
характеру «Слова о полку Игореве», к пренебрежению автора «Слова» церковной
литературой вообще и притчами в частности.
Новая гипотеза об имени автора «Слова» возникла в 1938 году. Писатель
Иван Новиков также исходит из предполагаемой близости автора к Игорю. Он
считает, что «Слово» могло быть написано только лицом, знавшим Игоря по
половецкому плену, и из четырех упоминаемых летописью лиц (Овлур, сын
тясяцкого, конюший, поп) Новиков выбирает сына тясяцкого.
Однако И. Новиков не останавливается на этом допущении и отыскивает
имя автора. Этим именем оказывается уже известное нам имя премудрого
книжника Тимофея. Количество натяжек еще более возросло: доказать самое
существование «Тимофея Рагуйловича», склеенного из двух разных исторических
лиц, нелегко, а связать его со «Словом …» еще труднее. К указанным выше
возражениям против Тимофея добавляется еще одно: если его предполагаемая
сестра в 1185 г. была такой юной, что еще не выходила замуж, то и сам поэт,
сын Рагуила, должен был быть еще очень молодым в момент написания поэмы.
Однако все исследователи сходятся на том, что автор «Слова…», с его
широчайшим кругозором , глубоким знанием истории и его свободной манерой
обращения к князьям, был человеком зрелых, если не преклонных лет.
В 1945 году поэт Алексей Югов предложил в авторы «Слова о полку
Игореве» «словутьного певца Митусу», упоминаемого Галицкой летописью под
1241 годом. Возрастной критерий действует и здесь: в 1185 году, за 56 лет
до летописного упоминания, певец Митуса должен был быть совсем молодым
человеком.
С. Тарасов предложил в авторы «Слова…» Кочкаря, «милостника» князя
Святослава Всеволодовича. О Кочкаре мы знаем только то, что в 1180 году
Святослав замыслил захват Давыда Вышгородского во время охоты на Днепре «с
Кочкарем, милостником своим». Однако данных о литературном таланте,
начитанности или даже о простой грамотности этого княжьего слуги у нас нет.
Все высказанные выше гипотезы объединены принципом случайности. Из
летописи выхватывается то или иное имя, устанавливается та или иная степень
близости носителя этого имени к Игорю или Святославу – и задача считается
решенной: такое – то лицо могло написать «Слово о полку Игореве».
В поисках автора, во всех предположениях и отождествлениях мы прежде
всего должны руководствоваться самой поэмой, отразившей миропонимание
автора, его взгляды на прошлое и настоящее Руси. Автор заполняет собою все
произведение от начала до конца. Голос его отчетливо слышен везде: в каждом
эпизоде, едва ли не в каждой фразе. Именно он, автор, вносит в «Слово о
полку Игореве» и ту лирическую стихию, и тот горячий общественно –
политический пафос, которые так характерны для этого произведения.
Первый пункт характеристики автор «Слова о полку Игореве» – это его
отношение к церковности. Большинство писателей и летописцев того времени
принадлежали к духовенству, что явно обнаруживалось в языке, стиле, подборе
цитат, в любви к сентенциям, даже в обозначении дат и оценке причин
событий.
От языческих богов почти незаметен переход к природе вообще, ко всему
живому, что оказывается вещим, знающим судьбу людей и пытающимся
предостеречь их.
Вся философская и историческая концепция автора «Слова о полку
Игореве» резко отличается от христианского провиденциализма. Он не только
не цитирует ни одной церковной книги, не только отдает предпочтение
языческим образам, но и мыслит иначе, чем все церковные писатели его эпохи.
«Ум его пригвожден земным вещам». Все события прошлого и настоящего он
объясняет реальными жизненными позициями и причинами, а не божественным
предопределением.
Широкое пользование образами языческой романтики и явный отказ от
общепринятого провиденциализма не только отделяли автора от церковников, но
и противопоставляли его им. Как мы хорошо знаем, противопоставление себя
церкви в средние века могло дорого обойтись такому вольнодумцу. Нужно было
очень высоко стоять на социальной лестнице, чтобы позволить себе думать и
говорить так, как не позволяет церковь.
Автор «Слова о полку Игореве» был повинен перед церковью не в
философии и не в цитировании афоризмов Аристотеля, а в тяжком грехе
воскрешения своих русских языческих богов, против которых почти два
столетия боролась церковь.
Вторым пунктом обрисовки облика автора «Слова…» является определение
его социального положения. Принадлежность автора «Слова о полку Игореве» к
дружинному слою никогда не вызывала у исследователей сомнений.
Автор «Слова о полку Игореве» не просто человек своей эпохи, часто
видевший воинов со стороны и умеющий описать их. Он сам опытный воин,
слышавший и топот конницы а степи, и мелодичный свист ветра в притороченных
вертикально кавалерийских копьях, когда полк идет по взгорью. Он знает, что
множество коней на водопое возмутят «реки и озера», что «потоки и болота»
высохнут от перехода через них многочисленного войска. Автор видит не
отдельных воинов, а тысячи всадников, кони которых топчут холмы и овраги и
иссушают мелкие ручьи, поднимают ил в озерах; он знает, как стучит земля и
шумят степные травы от быстрого бега половецких кибиток.
Автор не только знает весь ассортимент оружия и доспехов, но, как
тонкий знаток иноземного снаряжения, может различить «шеломы латинские»,
«сулицы ляцкие». Многое говорит за то, что автор «Слова о полку Игореве»
был не простым воином, а принадлежал к старшей дружине, то есть к боярству.
В пользу этого прежде всего свидетельствует его свобода в обращениях к
князьям – современникам и к их предкам. Эта мысль подкрепляется целым рядом
соображений: отсутствие подобострастия и критика княжеских действий,
широкая образованность и начитанность, прекрасное знание взаимных отношений
всех княжеских домов во всех уголках России, тонкое знание военного дела,
русского и иноземного оружия, независимая позиция не только по отношению к
князьям, но и к церкви. Все это обрисовывает нам не просто члена княжеской
дружины, и боярина, близкого к князьям и привыкшего давать им мудрые
советы.
Косвенно об этом же говорит и прекрасное знание им такой
аристократической забавы, как соколиная охота. Автор сам был, очевидно,
большим любителем охоты с соколами, так как через всю поэму пронес целую
систему соколиной символики. Игра на гуслях – соколиная охота на лебедей;
русские всадники в степи – соколы; пленные князья – опутанные соколы с
подрезанными крыльями; киевский великий князь – сокол, защищающий свое
гнездо и так далее. Автор «Слова о полку Игореве» все время как бы
приподнимает своих читателей над землей, позволяя им взглянуть на события с
высоты птичьего полета, соколиного полета.
Итак, наиболее вероятно, что автор «Слова о полку Игореве» был видным
боярином. При уточнении биографических черт начинаются разногласия: одни
утверждают, что он был придворным певцом Игоря, другие видят в нем
приближенного Святослава Всеволодовича, третьи считают его выходцем из
Галича, попавшим на восток в свите Евфросиньи Ярославны или ее брата. Есть
даже мнение о том, что на киевском юге – это «залетная птица», прилетевшая
с севера.
Это разногласица может быть устранена двумя путями: анализом языка
«Слова…» и рассмотрением политических симпатий его автора.
Лингвисты занимались преимущественно хронологической стороной лексики
и грамматики «Слова о полку Игореве», убедительно доказывая принадлежность
«Слова…» во всех его частях к ХII веку.
Более определенные данные о близости автора «Слова о полку Игореве» к
двору того или иного князя мы сможем извлечь из самой поэмы.
Является ли она воспеванием похода князя Игоря или ее задача –
прославление Святослава Киевского? Написана ли она для укрепления русского
единства вообще и 1185 год выбран случайно или же поэт придавал большое
значение событиям именно этого года? Верны ли предположения о том, что
поэма написана ретроспективно, спустя несколько лет просто как историческое
припоминание, или же «Слово о полку Игореве» должно было активно
воздействовать на русских князей разгар событий?
Следует внимательно рассмотреть цели и военно – политическое значение
похода Игоря. Мнения ученых здесь расходятся: одни считают поход Игоря
незначительным пограничным рейдом, другие – грандиозным по замыслу походом,
сквозь всю половецкую степь.
За год до своего поражения Игорь действительно предпринял небольшой
рейд на реку Мерл. Это был безопасный поход, полностью исключавший угрозу
окружения, но и не особенно опасный для половцев, так как затрагивал лишь
незначительную часть степи.
От участия во всех общерусских походах на половцев Игорь уклонялся.
Вся деятельность Игоря во время напряженной войны с объединенными
силами половцев в 1184 – 1185 годах не может вызвать одобрения и объяснить
нам появление посвященной ему поэмы.
Если в 1176 г. половцы повоевали только шесть пограничных городков,
даже не поименованных в летописи, то теперь, в 1185 г., было повоевано и
разорено все Посемье, и, самое главное, были порублены или пленены в степи
тысячи воинов со всей Северной земли – из Новгорода, Путивля, Трубчевска,
Рыльска, Курска и других городов. И если, несмотря на все это певец нашел
множество тонких и сильных средств оправдания князя Игоря, смягчения его
несомненной вины, то причина этого лежит далеко за пределами личной
симпатии к Игорю и искать ее надо в общем положении всей Южной Руси летом
1185 года.
Нужны были чрезвычайные меры для того, чтобы собрать все русские силы,
устранить княжеское непособие и прежде всего помочь Игорю, обезопасить
обезлюдевший участок обороны, «загородить Полю ворота», неосмотрительно
распахнутые северским князем.
Все это, вместе взятое, определяет время написания «Слова о полку
Игореве» – тревожного, страстного призыва к единству действий всех князей:
оно было бы уже бесполезно в 1186 году,. Когда о половцах ничего не было
слышно, и за весь год летописец занес в свою летопись только одну фразу о
постройке Святославом Благовещенской церкви в Чернигове.
Мы должны исключить не только тихий 1186 год, но и следующий
(последний из возможных), 1187 год, так как в «Слове…» нет призыва к
Владимиру Глебовичу Переяславскому, тяжело раненному в мае – июне 1185 г. А
к 1187 году Владимир почувствовал себя в силах принять участие в походе, но
18 апреля в пути скончался. В «Слове…» Владимир упоминается как живой, но
«стонущий под ранами». Следовательно, крайняя дата написания «Слова о полку
Игореве» должна определяться не 18 апреля 1187 года, как это обычно
делается, а 1185 годом, когда, во – первых, был вполне актуален призыв
«загородить Полю ворота», а во – вторых, князь Владимир Переяславский был
еще жив, но к нему бесполезно было обращаться с этим призывом ввиду его
тяжелого состояния.
Рассмотрение «Слова о полку Игореве» на фоне конкретной исторической
обстановки 1185 – 1187 годов приводит к мысли, что, во – первых, оно
написано в разгар событий, как вполне реальное и своевременное обращение
какого – то киевлянина к тем русским князьям, которые могли и должны были
летом 1185 года спасти Южную Русь от нависшей над ней угрозы. Во – вторых,
мы видим, что поэма, написанная в таких исключительных условиях, не
позволяетсчитать ее созданной в осуждение Игоря, а все старания смягчить
его вину, примирить современников с Игорем прямо вытекают из общей задачи
поэмы – собрать воедино все русские военные силы и закрыть образованную
Игорем брешь. Игорь поневоле стал центральной фигуройпоэмы, так как нужно
было в самую первую очередь помогать земле Игоря.
Автор поэмы слишком мало говорит о Северской земле и слишком
подчеркивает общерусскую значимость единства всех князей для того, чтобы
признать в нем северянина, члена Игоревой северской дружины.
Сторонники северского происхождения автора «Слова…» обычно опираются
на яркость изображения похода Игоря, битвы и побега, находя в нем «эффект
присутствия». Но ведь и сон Святослава, и разгадывающие его киевские бояре
описаны так, как если бы сам автор присутствовал при рассказе князя и
слышал обращение бояр к князю. «Эффект присутствия» ощутим и в разговоре
половецких ханов, скачущих по следу Игоря, хотя мы прекрасно понимаем, что
в данном случае это обычный литературный прием.
Святослав Всеволодович и Рюрик Ростиславич, приняв Игоря в Киеве,
созвали ряд князей или их представителей и решали лбщерусские вопросы
обороны и помощи обездоленной Северщине. В дополнение к дипломатическим
переговорам князей на прощальном пиру и могла быть исполнена великая поэма,
которая должна была смягчить сердца недругов Игоря и вдохновить всех князей
«загородить Полю ворота».
Успех переговоров подкрепленных пламенным «Словом о полку Игореве»,
отражен и в концовке поэмы: Игорь уезжает из Киева, и «страны ради, гради
весели». Автор как бы благодарит князей и их дружины за стремление бороться
с половцами.
Возвращаясь к вопросу о возможности отнесения автора «Слова…» к
ближайшему окружению князя Игоря, следует заметить, что придворный певец
Игоря обязательно завершил бы подробную картину бегства князя из плена
возвращением его в родную Северскую землю, в свою столицу, встречей с
трогательно призывавшей его Ярославной. Автор поэмы все это пропустил; он
отметил только возвращение Игоря в «Русскую землю» и его пребывание в
Киеве, откуда он уехал, неся «странам и градам» радостную весть, очевидно о
получении просимой помощи.
Все это еще раз убеждает нас в том, что автор был киевлянином и
смотрел на события не как придворный князя Игоря, а как представитель
Киева, интересующийся общерусской стороной событий.
Еще один очень существенный аргумент против причисления автора «Слова
о полку Игореве» ко двору Игоря Святославича. Коалиция северских князей под
предводительством Игоря названа в поэме то «Ольговым хоробрым гнездом», то
«Ольговичами».
В «Слове о полку Игореве» отражен тот случай, когда автор поэмы не
выступает против Ольговичей, а, наоборот, стремится вызвать сочувствие к
ним и говорит об их рыцарственности: «Ольговичи, храбрыи князи, доспели на
брань…»
Применение же той собирательной формы, которая употреблялась при
дворах Мстиславичей и Ростиславичей и никогда не применялась при дворах
самих Ольговичей, свидетельствует в пользу того, что автор «Слова о полку
Игореве» не имел отношения ко двору Игоря Святославича, одного из
«Ольговичей».
Исторический раздел «Слова…» неразрывно связан с оценкой автором тех
князей и княжеских династий, среди которых он жил и которых он оценивал в
своей поэме.
Трудно связать с княжеской ветвью Ольговичей поэта, который специально
углубился в историю прошлого столетия, чтобы доказать, что дед этих князей,
давший им имя «Ольговичей», был главным злодеем Руси и первым в самых
черных делах. Тонко проведенный спор с Бояном, восторженное отношение к
Всеславу Полоцкому и Владимиру Мономаху заставляют нас отказаться от
княжьих дворов Ольговичей как того места, где могла родиться поэма.
Автор «Слова о полку Игореве», окидывая взором всю Русь, не применял
никакого общего, собирательного имени к русским князьям. Ни в исторических
экскурсах, ни в обращениях к своим современникам он не объединял их под
именем Владимировых или Игоревых внуков (подразумевая «Игоря Старого»,
убитого в 945 г., и Владимира I Святого). Поэт пользуется делением русских
князей на две ветви: на полоцких Всеславичей и на многочисленных потомков
Ярослава Мудрого; среди последних он выделяет однажды Ольговичей.
Всеславичи и Ярославичи имели общего предка—Владимира Святого (Всеслав его
внук, а Ярослав—сын), но автор, при всем его стремлении к объединению
русских сил, не воспользовался общим происхождением, что еще раз
подтверждает высказанную выше мысль о том, что под «Старым Владимиром»
никак нельзя подразумевать Владимира I.
Рассмотрим отношение автора «Слова» к Ольговичам. Оно не однозначно,
как не однозначны устремления и действия самих чернигово-северских
Ольговичей.
Вполне ясно и не вызывает разноречий отношение автора к Игорю
Святославичу: осуждение всех сепаратных действий и выпячивание личной
храбрости и рыцарственности Игоря. Величественный замысел поискать «града
Тьмутороканя», преломить копье в конце поля Половецкого сопровождается
авторскими ремарками, которые сразу снижают эти горделивые, но невыполнимые
мечты: «…спала князю ум похоти…» Сам великий князь со слезами на глазах
обвиняет своих двоюродных братьев в трагической торопливости: «рано еста
начала… себе славы искати», «се ли створисте моей сребреней седине?» В
великокняжеских палатах иноземные гости
«Кають князя Игоря иже погрузи жир во дне Каялы, рекы
половецкыя рускаго злата
насыпаша.
Ту Игорь князь выседе из злата седла а в седло кощиево.
Уныша бо градом забралы а веселие пониче».
Все приведенные слова поэта – тяжелый обвинительный акт Игорю от имени
погубленных им воинов, их жен и вдов, от имени всей Руси и ее великого
князя, от имени православной и католической Европы. Если бы поэт не сказал
всего этого, если бы он преуменьшил размеры катастрофы, то в его речи
прозвучала бы фальшь, он не достиг бы своей высокой цели — помочь общими
силами Игорю ради спасения от новых несчастий всей Руси.
Из этой общей устремленности рождался и второй мотив поэмы — храбрость
и рыцарственность князя Игоря, смелого сокола, долетевшего почти до моря.
Игорь не щадил себя, заранее связав свою судьбу с судьбой своих воинов: «С
вами, русичи, хощу главу свою приложити, а любо испити шеломомь Дону!»
Игорь был, очевидно, в гуще боя, был ранен, и об этих ранах поэт не устает
напоминать, объединяя их с судьбой всей Руси:
«Вступита, господина, в злата стремень за обиду сего времени, за землю Рускую, за раны Игоревы, буего Святъславлича!»
Ярослав Всеволодич по всем своим действиям настолько сходен со своим
дедом Олегом Святославичем, что невольно возникает мысль о сознательной
аналогии, задуманной автором «Слова о полку Игореве». Образ Олега
«Гориславича» важен был в поэме и сам по себе, для того чтобы напомнить о
том, кто первым вступил в союз с половцами, но он имел еще две грани: во-
первых, Олег был родоначальником Ольговичей и, во-вторых, сходство внука с
дедом было настолько велико, что избавляло поэта от необходимости в
открытую обличать Ярослава, второго по могуществу Ольговича, достаточно
было намеков.
Еще один намек, и тоже враждебный Ярославу Черниговскому, содержится в
заключении раздела, посвященного этому князю:
«Се у Рим крпчат под саблями
половецкыми а Володимир
под ранами.
Туга и тоска сыну Глебову!»
Сторонникам того взгляда, что автор «Слова» был придворным певцом
Ольговичей, очень трудно отстоять свои позиции. Во всяком случае, все
отчинные левобережные земли Ольговичей должны быть исключены. Из всех
тогдашних Ольговичей остается один Святослав Всеволодич Киевский, которому
поэт симпатизирует без оговорок и без намеков, но он не только один из
Ольговичей, он великий князь.
Рассмотрим перечень тех князей, к которым автор поэмы обратился с
призывом о помощи. На первом месте стоит сын Юрия Долгорукого — Всеволод
Большое Гнездо. Киевляне долго враждовали с его отцом; его самого в свое
время предпочли смоленским Ростиславичам, но в 1185 г. имели полное право
пожалеть об отсутствии его многочисленных войск.
В отличие от всех других князей, которых автор «Слова» призывал встать
за землю Русскую, ко Всеволоду он с таким призывом не обратился. Он только
соблазнял князя возможным обилием полона и как бы спрашивал Всеволода, не
думает ли он «прелетети издалеча отня злата стола поблюсти». Возможно, что
это вытекало из реальной военной обстановки лета 1185 г. Кончак и Гзак были
рядом, за Сулой, а помощь от Всеволода могла подоспеть не ранее чем через
месяц – полтора после посылки к нему гонца.
Вслед за Всеволодом Владимиро-Суздальским, находившимся далеко за левым
флангом русской обороны, поэт переходит к центру Руси, обращаясь к Рюрику
Киевскому и Давыду Смоленскому. Отношение автора «Слова» к братьям
Ростиславичам различно, как резко различно было поведение братьев в этой
войне с Кончаком и еще ранее, в 1176 г., во время нападения половцев.
Автор напоминает братьям об их совместном поражении, когда храбрые
дружинники, будучи ранены, рыкали как туры, когда боярские или княжеские
золоченые шлемы «по крови плаваша». Напоминает он только намеком, не
восхваляя Рюрика и не порицая «непритягшего» Давыда.
Совсем свежа была в памяти неслыханная измена Давыда во время
отражения Кончака у Киевских гор в мае—июне 1185 г. Святослав и Рюрик
стояли у Канева, а Давыду был поручен важнейший брод через Днепр у Треполя.
Полки Давыдовы отказались форсировать Днепр: «…уже ся есмы изнемогле»,
хотя ни в одном бою они не участвовали. За Днепром половцы штурмовали
Переяславль, громили Римов, а русские князья «опоздишася ожидающе Давыда
[со] Смоляны». Впрочем, ждать его было уже бесполезно: «Давыд возвратися
опять [вспять] со Смолняны».
С этой изменой связано и сочувствие автора Владимиру Переяславскому
(«…туга и тоска сыну Глебову»), и осуждение «княжьего непособия»,
вложенное в уста Святослава. О трусливом бегстве Давыда поэт вспомнил еще
раз там, где он подводил итог своим историческим разысканиям:
«О, стонатн Рускон земли, помянувшс первую годину и первых князей!
Того Старого Владимира нельзе бе пригвоздитн к горам
Киевьскым: сего бо ныне сташа стязи Рюриковы, а друзии —
Давыдовы
Но розно ся им хоботы пашут, копиа поют!»
Здесь у поэта не простая констатация только что описанного положения
на Киевских горах, когда Давыд ушел восвояси, а Рюрик мужественно двинул
полки на Кончака. — здесь Рюрик Ростиславич, великий князь Киевский, поднят
почти на один уровень со своим великим прадедом— «Старым Владимиром» — и
показан как продолжатель его благородного дела защиты Руси. По отношению к
Рюрику поэт избегал велеречивости и пышных похвал, но достаточно твердо
поставил его на почетное место. Рюрик и Давыд даны автором «Слова» в таком
же противопоставлении, как Владимир Мономах и Олег «Гориславич».
В призыве о помощи в «Слове о полку Игореве» вслед за Ростиславичами
стоит Ярослав Осмомысл Галицкий, а далее идут волынские князья,
возглавляемые Романом Мстиславичем.
Автор «Слова о полку Игореве» подробно объяснил, почему он не призывал
к защите Руси многочисленных полоцких князей: у них были свои заботы, свои
враги; из всего полоцкого гнезда Всеславлих внуков (фактически правнуков)
автор упомянул только Васильковичей, шурьев Святослава Всеволодича
Киевского. Но без всяких объяснений отвергнуты автором сыновья Юрия
Ярославича Туровского (линия Святополка Изяславича) – Ярополк, Святополк,
Ростислав, Глеб Туровский, Ярослав Пинский, хотя двое последних участвовали
в прошлогоднем походе Святослава и Рюрика на Ерель против Кобяка.
Не обратился поэт с призывом и к сыновьям Владимира Мстиславича
«мачешича» – Мстиславу, Ростиславу, Святославу, хотя их владения прямо
подходили к театру военных действий против Кончака и сами они входили в
понятие «околних князей».
Автор «Слова» назвал семерых князей из младшего, седьмого, колена и
обошел своим призывом две значительные княжеские ветви, связанные к тому же
высоким родством с европейскими королевскими домами.
К каким же избранным князьям, к каким землям обратил поэт свои
пламенные слова? Прежде всего это цепь больших, пограничных со степью
княжеств (из которой выпало северское звено) – княжества Суздальское,
Черниговское, Киевское, Галицкое.
Помимо географо-стратегического принципа здесь присутствует и
напоминание о родственных связях князей с Игорем или его женой: Всеволод
Суздальский—родной дядя Евфросиньи Ярославны, Ярослав Осмомысл – ее отец,
тесть Игоря; Ярослав Черниговский – тесть храброго Владимира
Переяславского, принявшего на себя удар всех войск Кончака. Эта часть
перечня вполне ясна и понятна. Для оценки субъективных взглядов автора
интереснее вторая часть – обращение к князьям «второго эшелона». Здесь
автор отбирает князей только «.Мстиславова племени», понимая под ним
потомков Мстислава Великого от его первой жены.
Симпатии автора «Слова» выявились очень определенно. Они заставляют
нас вспомнить четко выраженное в летописи пристрастие Петра Бориславича к
«Мстиславову племени».
Споры о том, кого следует считать «тремя Мстиславичами», не влияют на
общую оценку симпатий автора «Слова», так как все предлагаемые варианты
замкнуты в рамках того же «Мстиславова племени».
Антипатии автора «Слова» тоже возвращают нас к тому же киевскому
летописцу: в «Слове», как и в летописи, проявлено пренебрежение к сыновьям
«мачешича» и к сыновьям «злодея Изяславичей» Юрия Туровского.
Особо следует рассмотреть отношение автора «Слова о полку Игореве» к
главной фигуре поэмы, к Святославу Всеволодичу Киевскому. Не подлежит
сомнению восхищение автора полководческой, антиполовецкой деятельностью
Святослава. Великий и грозный Святослав усыпил «лжу», притрепав ее своими
сильными полками; он «наступил на землю Половецкую», ему поют славу немцы,
венецианцы, греки и мораване, одновременно порицающие Игоря.
Обращение к русским князьям начинается «златым словом» самого
Святослава и незаметно переходит в авторский текст поэта, который идет как
продолжение его речи, как призывы с соизволения «великого и грозного»
Святослава. Главная мысль «златого слова» – необходимость единства
действий, необходимость «пособия» князей Руси великому князю: «Но се
зло—княжье ми непособие…»
В научной литературе часто встречается оценка автора «Слова» как борца
за единство Руси против феодальной раздробленности. Однако в самой поэме мы
не найдем опоры для этой точки зрения. Кристаллизация самостоятельных
княжеств – королевств все еще ощущалась как новое, положительное явление.
Господствующий класс – боярство – стремился к мирному созидательному
развитию, резко осуждая княжеские усобицы, но никогда не проповедуя
возврата к единой империи XI в. Русским землям в конце XII в., когда
оборона южных рубежей была уже доведена до совершенства, нужна была только
согласованность действий всех князей, отсутствие не только прямых усобиц,
но и распрей. В «Слове о полку Игореве» нет ни одного намека на
желательность ликвидации самостоятельных и суверенных княжеств. Наоборот,
каждый из крупных князей воспет именно как независимый в своих замыслах и
действиях монарх. Ярославу Черниговскому подвластны были могуты, татраны,
Всеволоду Суздальскому – рязанские князья; Ярослав Галицкий грозит Венгрии,
судит суды до Дуная, отворяет ворота Киеву. Ни в одном из обращений нет и
следа подчиненности этих князей Киеву, киевскому князю. Все они прославлены
своим могуществом ч самостоятельностью. Поэт не собирался возвращать
историю вспять к единой Киевской Руси. На самого великого князя Киевского
поэт смотрит как на полководца, осуществляющего общерусские походы против
половцев. Игорь и Всеволод названы «сыновцами» (хотя были двоюродными
братьями) Святослава не по его великокняжескому месту в Киеве, а по
положению Святослава как старейшего в Ольговичах и сохранявшего
домениальные права в Левобережье.
В характеристике Святослава нет ничего, что говорило бы о его
первенствующем положении среди князей, о каких бы то ни было его
великокняжеских правах. Он – полководец, ведущий русские войска по холмам и
яругам, через потоки и болота к половецкому Лукоморью; он – победитель
Кобяка, старый сокол, не дающий своего гнезда в обиду. Заметную роль при
князе играет его боярская дума: бояре знакомят его с положением дел, бояре
указывают ему образ действия: «Дон ти, княже, кличет и зоветь князи на
победу».
Политическую программу автора «Слова…» можно представить себе близкой
к программе новгородского боярства: князь должен быть руководителем военных
сил и должен прислушиваться к воле боярства. Но в отношении противодействия
усобицам других князей поэт не возлагает на великого князя Киевского
никаких надежд и не наделяет его особыми правами в отношения других
суверенных государей.
Как известно, Святослав княжил совместно с Рюриком; «Слово…» не дает
нам почувствовать этого. Впрочем, и в реальной жизни, и в Киевской летописи
Святослав всегда безусловно выдвинут на первое место. Дважды Святослав
проигрывал сражения за Киев (в 11/о и 1181 гг.), и оба раза военный
проигрыш оборачивался для него политической победой. Врагами Святослава
были не киевляне, а Ростиславичи, от которых он вскоре и бежал, но потом
неожиданно получил Киев, вероятно по воле киян, воздействовавших на
Ростиславичей. Киевлянам, вероятно, казалось, что вокруг убеленного
сединами и умудренного многолетним опытом Святослава легче было сплотить
других князей для защиты Руси; поддерживая Ольговича Святослава, кияне
надеялись обезопасить себя со стороны всего Левобережья. Когда же в 1187 г.
окончательно выявилось бессилие Святослава заставить своего родного брата
Ярослава действовать против половцев, киевляне перенесли свое внимание на
Рюрика. В 1185 г. главной политической фигурой для киевлян был еще
Святослав, что и отражено в «Слове».
Суммируя все, что можно извлечь из самого «Слова о полку Игореве» о
его авторе, следует сказать, что автор выглядит влиятельным киевлянином,
мудро и независимо оценивающим как современных ему князей, так и их
предков. Автор враждебно настроен к Ольговичам: он выпустил имя Святослава
Ярославича даже из описания пленения Шарукана, он навеки заклеймил Олега
Святославича, обосновав право называть его «Гориславичем»; он осудил и
современных ему Ольговичей – бездеятельного Ярослава Черниговского и
безрассудных честолюбцев Игоря и Всеволода Северских. Конечно, сама задача
поэмы заставляла автора смягчить вину Игоря, подчеркивать его
рыцарственность, фиксировать внимание на его личной храбрости, но эти
оправдания не заслонили в поэме тоски и печали всей Руси. Осуждая
Ольговичей, автор вступает в полемику с прославленным Бояном, песнотворцем
Святослава Ярославича и «когана» Олега Святославича.
Из современных ему князей поэт отдает предпочтение «Мстиславову
племени».
Положительными героями поэмы, торжественно воспетыми автором «Слова»,
являются три князя, избранные на престол по воле самих киевлян: Всеслав
Полоцкий, Владимир Мономах и Святослав Всеволодич.
Переместив свое внимание с князей, современных автору «Слова о полку
Игореве», на тех летописцев, которые описывали княжеские дела, мы как бы
переходим из мира реальных людей с подлинными именами, родословиями,
биографиями в мир условных лиц, имена которых ненадежны и лишь угадываются
нами. В результате анализа творчества летописцев перед нами встают очень
определенные, колоритные, наделенные индивидуальными чертами живые люди,
«слуги своего времени», то ведущие яростную полемику друг с другом, то
почтительно продолжающие дела предшественников. Они все по – средневековому
анонимны; лишь изредка у кого-нибудь, из них неожиданно напишется на
страницах летописи фраза в первом лице, и мы узнаем, что летописец
участвовал в событии: шел за княжеским гробом, пел с князем на клиросе,
присутствовал на торжестве епископской хиротонисии. Иногда сквозь ткань
рассказа, ведущегося в третьем лице, угадывается очевидец: передаются
детали личного быта, тайные беседы с глазу на глаз, зрительное восприятие
сражения, мемуарная обстоятельность дипломатических переговоров. Это и
позволяет наделять в ряде случаев наших летописцев именами реальных
исторических лиц с большей или меньшей степенью условности. Условные имена
летописцев (Никон Великий, печерский игумен Иоанн, выдубицкий игумен Моисей
и др.) облегчают изложение и не препятствуют анализу. В кругу киевских
историков, летописцев и песнотворцев эпохи Святослава Всеволодича находился
и автор «Слова о полку Игореве», сочетавший в себе и витию, и историка.
Ряды киевских писателей 80-х годов XII в. поредели незадолго до
написания «Слова о полку Игореве»: около 1182 г. скончался блестящий
церковный проповедник Кирилл Туровский, а в 1183 г. – архимандрит
Печерского монастыря Поликарп, с именем которого я условно связал северское
и часть киевского летописания 1130 – 1170-х годов.
В поле нашего зрения остаются четыре летописца: безымянный хронист
Святослава Всеволодича и три летописца, связанные с двором Рюрика
Ростиславича: Петр Бориславич, «Галичанин» и игумен Моисей.
Наиболее далек от автора «Слова» летописец Святослава. Единственное,
что их сближает, – это уважение к Святославу Всеволодичу, но оно по-
разному у каждого из них проявляется. Придворный летописец показывает
читателю мир глазами великого князя и в той последовательности, в какой
Святослав узнает о событиях. Поэт же смотрит на Святослава несколько со
стороны. События идут своей чередой: движутся русские полки в степь, скачут
половцы, происходит сражение, радуются добыче готские девы, и лишь тогда по
принципу контраста говорится об удачном прошлогоднем походе Святослава.
Святослав не входит в число хронологических определителей – время
изменяется от «Старого Владимира» до нынешнего Игоря, а не Святослава.
Святослав даже не показан как предводитель соединенных русских сил летом
1185 г. Святослав в поэме – удобная центральная фигура пользующегося
уважением старого князя, от имени которого можно обратиться ко всем другим
князьям. Летописец же подобострастен и выражает свои мысли готовыми
церковными формулами: Святослав идет «поущаемь божиим промыслом»; половцы
«побегоша гоними гневом божиим, святей богородице»; «створи же бог победу
сю месяца июля в 30 в понедельник в память святаго Ивана Воиника» и т. д.
Ничего подобного нет у автора «Слова». Летописец внимателен к сыновьям
Святослава, неоднократно называя в трех годовых статьях 1183—1185гг. Глеба,
Мстислава, Владимира, Всеволода Чермного, а автор «Слова» не счел нужным
вообще упомянуть о сыновьях. Но самым главным, конечно, остается
церковность языка Святославова летописца, насыщение текста библейскими
терминами и настойчиво проводимый летописцем провиденциализм.
В первую очередь наше внимание должны привлечь два летописца – витии,
украшавшие текст своих хроник и повестей красочными поэтическими
отступлениями. Один из них – составитель киевской летописной повести о
походе «Святославича Игоря, внука Олгова» в 1185 г., автор, условно
обозначенный Галичанином. Другой – выдубицкий игумен Моисей, составитель
летописного свода 1198 г., автор ряда однотипных некрологов князей
Ростиславичей и составитель философско-поэтической кантаты, пропетой
монахами в честь киевского цесаря единодержавца Рюрика Ростиславича.
Витийство обоих авторов чисто церковное. У первого (возможно имя его –
Тимофей) наиболее поэтическим местом является покаянная молитва Игоря,
искусственно вставленная в описание разгрома русских войск близ Сюурлия 12
мая 1185 г. Из начала вставки можно сделать два главных вывода:
«И тако во день святаго воскресения наведе на ня господь гнев свой, в радости места наведе на ны плачь и во веселье места — желю на реце Каялы.. .»
Во-первых, летописец выступает здесь в роли церковного проповедника,
красноречие которого поставлено на службу провиденциализму, что абсолютно
не свойственно автору «Слова». Во-вторых, на этой поэтической вставке явно
ощущается прямое воздействие «Слова о полку Игореве»: только здесь
употреблено народное, необычное для летописания слово «желя», известное нам
по поэме, и, кроме того, река Сюурлий названа в этой вставке «Каялой», как
и в поэме. Вероятно, вся повесть о походе Игоря и событиях 1185 г.
составлялась на основе двух киевских летописных источников в 1189—1190 гг.,
когда «Слово о полку Игореве» уже существовало и воздействовало на
современников.
Этот летописец (Тимофей) не мог быть автором поэмы, но, по всей
вероятности, знал ее и даже пытался подражать ей, хотя дух его церковных
сентенций резко отличался от духа поэмы с ее свободой мысли, отсутствием
церковной фразеологии и широким применением языческой символики. Автор
летописной «Повести о 1185 г.», как и автор «Слова о полку Игореве»,
стремился выгородить Игоря, оправдать, обелить его, но если поэт делал это
очень тонко, подчеркивая мужество и рыцарственность незадачливого князя,
гиперболизируя враждебные Игорю силы и отвлекая внимание читателей
превосходной языческой лирикой плача княгини, то летописец, очевидно по
молодости и неумению, составил довольно нескладную повесть, где главными
оправданиями Игоря явились вложенные ему в уста (кстати и некстати)
благочестивые восклицания и молитвы.
Выдубицкий игумен Моисей известен нам прежде всего как составитель того
Киевского летописного свода, из которого мы черпаем наши основные сведения
о XII в. Перу Моисея, возможно, принадлежит летописание киевских
Ростиславичей в 1170-е годы; более твердо можно говорить о продолжении
Моисеем летописи Петра после 1196 г. и о некрологах Ростиславичей. Моисею
принадлежит и заключительная хвалебная кантата в честь Рюрика. Игумен
Моисей – типичный придворный летописец, круг интересов которого замкнут
стенами княжеского дворца.
Льстивое высокопарное витийство игумена Моисея, ложная патетика
монашеского красноречия, несмотря на кажущийся вселенский размах, на самом
деле посвящены мелкому знаку княжеского внимания. Мировоззрение игумена
-панегириста очень далеко от свободного и широкого взгляда на мир автора
«Слова о полку Игореве».
Оба летописца – витии, и Галичанин и игумен Моисей, являются пред-
ставителями иной среды, чем та, к которой принадлежал автор «Слова».
Они—церковники, воспитанные на церковной литературе и любящие щеголять
цитатами из нее. Оба они представляют наиболее распространенный тип
средневекового летописца, сочетавшего почтительность (а порой и
угодливость) к князьям с навязчивым христианским провиденциализмом. Иное
дело Петр Бориславич – главная и исключительная фигура русского летописания
XII в. Он далек от церковников и церковности; в принадлежащих его перу
фрагментах Киевского летописного свода 1198 г. нет цитат из пророков, нет
провиденциализма. Редкие напоминания о силе бога и честного креста не
выходят за рамки обычного бытового словоупотребления, а иногда связаны
прямо с богохульством его врагов;
Церковные дела Петра Бориславича не интересовали, церковным календарем
с указанием дней святых, недель поста или праздников он не пользовался. В
отдельных случаях он записывал события по славянскому языческому календарю.
Как только поставлен вопрос о сходстве автора «Слова о полку Игореве»
с кем -либо из современных ему киевских летописцев, так перед глазами
исследователей должна встать величественная фигура Петра Бориславича —
боярина – летописца, дипломата и яркого полемиста, талантливого писателя,
умно и справедливо судившего князей и их дела. Он был единственным светским
писателем, единственным рыцарем среди многих игуменов, архимандритов и
«попинов», причастных к летописанию, а, следовательно, и тем единственным
киевским летописцем, которого можно сопоставлять с поэтом, призывавшим к
консолидации русских сил в борьбе с половцами.
Автора «Слова о полку Игореве» и летописца Петра Бориславича
объединяет единство времени и места жизни. Вся поэма построена с позиций
киевлянина. Здесь, а не в Чернигове (как в летописи) Святослав узнает о
поражении Игоря, сюда, в Киев, приезжает Игорь, здесь ему поют славу и
отсюда он едет домой мимо Пирогощей церкви на Подоле. Автор хорошо знает
урочища Киева («дебрь Кияня») и хочет именно на Киевских горах вечно видеть
Владимира Мономаха. Киевское происхождение автора «Слова» (или по крайней
мере проживание в Киеве) едва ли подлежит сомнению. Летописец Петр
Бориславич (оставим ему это удобное условное имя) несомненный киевлянин; об
этом косвенно говорит двор боярина Борислава у Жидовских ворот и то, что
Петр Бориславич был киевским тысяцким. Вся летопись ведется с позиций
киевского боярства, и принадлежность автора к знатным киянам не может
вызывать сомнений. Оба автора сходны не только по месту жительства, но и по
возрасту. В авторе «Слова» исследователи давно угадывали опытного пожилого
или старого человека, которому мудрость и возраст давали право оценивать и
поучать князей. Возрастом объясняется внимание автора к отцам многих
героев: «удалые сыны Глебовы», «вси три Мстиславича», «Туга и тоска сыну
Глебову», «Красная Глебовна», «Ярославна». Автор, очевидно, хорошо знал
старшее поколение, частично уже ушедшее, и княжеская молодежь
рассматривалась им как сыновья и дочери того наполовину опустевшего
поколения. Старшую генерацию своих современников поэт называет просто по
именам, без отчеств (Святослав, Ярослав, Рюрик, Всеволод, Ярослав
Осмомысл), что косвенно тоже может говорить о «серебряной седине» поэта,
дававшей ему право на такую простоту. Петр Бориславич в летописи точно так
же именует тех же князей без отчеств, тогда как его современник, хронист
Святослава, неукоснительно добавляет отчества к именам князей. Возраст
летописца, на основании изложенных ранее гипотез, определяется к 1185 г.
примерно лет в 65—67.
Социальная среда обоих интересующих нас авторов одинакова: поэт
несомненно принадлежал к старшей дружине, к боярству, был широко
образованным представителем русской аристократии (что не мешало ему
отстаивать общенародные интересы Русской земли). Прекрасное знание военного
дела, степной природы, зрительная и музыкальная впечатляемость образов
войска на марше, топота кавалерийской лавы, тонкое знание русского,
европейского и восточного оружия — все это обличает в нем военного
человека, знатока военного дела, что хорошо связывается с отсутствием в
поэме каких бы то ни было церковных сентенций.
Петр Бориславич точно так же превосходно знал военное дело, от
стратегических замыслов и дипломатической подготовки до мелких деталей
марша, занесенных им в дневник похода. Он великолепно разбирался в сумятице
боя и мог на своих страницах очень точно воспроизвести и дислокацию полков,
и их маневры, и перегруппировки в ходе сражения. Его живо интересовали
рыцарские обычаи европейских союзников, и он писал об обряде посвящения в
рыцари, о королевских военных парадах. В летописи Петра Бориславича
последовательно и упорно защищаются интересы бояр, «смысленной» старшей
дружины. Летописец присутствовал на военных советах.
Есть еще одно разительное совпадение между поэмой и летописью: в
«Слове о полку Игореве» обойдены призывом такие княжеские ветви, как
сыновья Юрия Ярославича Туровского, сыновья Владимира Мстиславича, хотя
известно, что некоторые из них участвовали ранее в походах против половцев.
В летописи Петра Бориславича Юрий Туровский был назван в свое время
злодеем, а Владимир «мачешич» сопровожден в могилу такой гневной эпитафией,
какой нигде больше в летописях нет. И сын Владимира – Мстислав – подвергся
жестокому осуждению в летописи.
«Слово о полку Игореве» и Киевский летописный свод Петра Бориславича в
равной мере проявляют симпатию к Игорю Святославичу, стремясь всячески
выгородить и оправдать северского князя, найти причины его отсутствия во
время общерусских походов, подчеркнуть мужественность и личную храбрость
Игоря и Буй-Тура Всеволода. С большой симпатией и поэма, и летопись
относятся к молодому Владимиру Глебовичу Переяславскому, принявшему на себя
удар всех войск Кончака.
Одинаковы и антипатии поэта и летописца.
В летописи Петра Бориславича мы точно так же найдем резкое осуждение
Олега Святославича. Как автор «Слова…» углубился в историю для того, чтобы
показать всю неприглядность дел Олега Святославича, так и Петр Бориславич в
своей обширной летописи несколько раз заглядывал в прошлое, показывая
читателю мрачную фигуру Олега Святославича. Самым близким к «Слову о полку
Игореве» является то напоминание Петра Бориславича об Олеге, которое он
поместил под 1147 г., вложив его в уста старейшинам Путивля, отказавшимся
сдать город Давидовичам:
«Княже господине! Мы князю нашему [Святославу Ольговичу] крест целовали и онаго преступить ни для чего не хотим. Вы же преступаете роту, брату вашему данную, единственно надеяся на силу не бояся суда божия и не думаете о том, как бог за то других самих или детей их наказывает. Видите сами, колико Олег Святославич не храня данной роты, воевався с братиею, приводя половцев, государство разорял и колико тысеч христиан в плен оным неверным предал. И хотя он много собрал, но сам по смерть покоя не имел и всегда от всех быв ненавидим, боялся. Но ныне видите, что с детьми его делается—не мстит ли бог на них
[Ольговичах] неправды отцовы?»
Здесь в прозаической форме, в пересказе XVIII в. звучат те же самые
осуждения Олега в задумывании крамол, в разорении Руси, в пленении многих
тысяч простых русских людей, что и в поэме. А ведь к моменту составления
этой части летописи Петра Бориславича со времен «полков Олеговых» прошло
целых семь десятков лет. Значит, здесь это — обращение к довольно далекой
старине, как и в «Слове о полку Игореве».
Следует отметить, что как поэт, так и сопоставляемый с ним летописец в
равной мере оценивали князей с позиций их полезности в деле обороны Руси от
половцев. Этот важный патриотический критерий позволял каждому из них
становиться выше мелких феодальных дрязг и судить князей с известной
высоты. Лейтмотив «Слова о полку Игореве»: «Князи сами на себе крамолу
коваху, а погании сами победами нарищуще на Рускую землю… которою бо беше
насилие от земли Половецкыи» – находит полную параллель в летописи Петра
Бориславича; в уста мудрому боярину им вложены такие слова: «Княже! Доколе
будете всеваться? Ища себе владения, христиан губите… Половцы, видя в вас
несогласие и в силах оскудение, пришед, всеми вами обладают».
Чрезвычайно важно выявить оценку политической структуры Руси XII в.,
даваемую поэтом и летописцем. Здесь мы тоже обнаружим удивительное
единодушие. Автор летописи вводит в свое повествование описание боярской
думы Юрия Долгорукого, где устами старого боярина, служившего еще Владимиру
Мономаху, излагается та новая обстановка, которая сложилась после смерти
Ярополка Мстиславича и Всеволода Ольговича: Киевщина сильно разорена («а
без людей земля есть бесполезная пустыня»); процветают те княжества, где
князья заботятся о своей земле, о правосудии и не опустошают земель
войнами. В качестве примера такой процветающей страны приведена
Суздальщина, куда «идут люди не токмо от Чернигова и Смоленска, но колико
тысяч из-за Днепра и от Волги». Прямым продолжением этой мысли являются
известные строки поэмы, обращенные к сыну Долгорукого:
«Ты бо можеши Волгу веслы раскропити, а Дон шеломы выльяти!»
Автор поэмы, как и автор летописи, не осуждает существования больших
суверенных государств, вроде Владимиро-Суздальского княжества Всеволода
Большое Гнездо или Галицкого княжества Ярослава Осмомысла. Наоборот, он
воспевает каждого «господина» своей земли, восхищаясь его могуществом и
самостоятельностью.
В этом отношении интересно сопоставить две оценки Ярослава, близкие
одна к другой по времени: в 1185 г. поэт написал свой панегирик, а два года
спустя, в 1187 г., в летописи дан некролог Ярослава, подводящий итог его
долгого княжения.
В «Слове о полку Игореве»:
«Галичкы Осмомысле Ярославе!
Высоко седиши на своем златокованнем столе, подпер горы Угорские своими железными
полки, заступив королеви путь.
……………………………..
Грозы твоя по землям текут…»
В летописи приведена фраза самого Ярослава Владимировича:
«Се аз единою худою своею головою ходя, удержал
всю
Галичкую землю». Он был «честен в землях и
славен полкы: где бо бяшеть ему обида, сам не ходяшеть
полкы своими, но посылашеть я с воеводами».
В «Слове о полку Игореве»: «Отворяеши Киеву врата…». В летописи
Петра Бориславича, знавшего Ярослава с первого дня его княжения трижды
говорится о галицкой помощи Мстиславу Изяславичу: в 1158; 1167 и в 1170 гг.
В полной редакции летописи: «По Дунаю грады укрепил, купцами
населил…». Там же есть общая оценка благословенной Галицкой земли,
сделанная вполне в духе «Слова»:
«Земля же его во всем изобиловала, процветала и множи-лася в людех, зане ученые хитрецы и ремесленники от всех стран к нему приходили и грады населяли, которыми обогащалась земля
Галицкая во всем».
Как видим, прозаическая характеристика очень близка к поэтической.
И в поэме, и в летописи мы видим полное признание сложившейся карты
русских княжеств без какого бы то ни было стремления к ее переделу или
сосредоточению власти в руках великого князя Киевского. Обосновывается
необходимость единства действий («.. . не дай бог на поганые ездя, ся
отреши – поганы есть всим нам обьчий ворог!»), но нигде нет ни малейшего
следа призыва к единой Киевской Руси, к лишению отдельных князей их власти,
их отчин, их прав суверенных государей. Политическая программа как в поэме,
так и в летописи Петра Бориславича одинакова.
Итак, автор «Слова…» по мере сопоставительного рассмотрения все более
и более сближается с тем киевским летописцем второй половины XII в.,
который по целому ряду признаков был сближен с киевским боярином Петром
Бориславичем, упоминаемым на страницах летописей с 1152 по 1169 г.