“Анна
Снегина”
Л.П. Егорова, П.К. Чекалов
Поэма
“Анна Снегина” справедливо считается одним из наиболее крупных по
значению и масштабу творений Есенина, произведением итоговым, в котором личная
судьба поэта осмыслена в связи с народной судьбой.
Поэма писалась
в Батуми осенью и зимой 1924-1925 г.г., и Есенин в письмах к Г.Бениславской и
П.Чагину отзывался о ней как о самой лучшей из всего, что он написал, и жанр ее
определял как лиро-эпическую. Но вопрос жанра поэмы в советском
литературоведении стал дискуссионным. В.И.Хазан в книге “Проблемы поэтики
С.А.Есенина” (Москва – Грозный, 1988) представляет ряд исследователей,
придерживающихся мнения, что в поэме превалирует эпическое содержание (А.З.Жаворонков,
А.Т.Васильковский – точка зрения последнего впоследствии эволюционировала в
сторону отнесения поэмы к лирико-повествовательному жанру), и их оппонентов,
признающих доминирующим в поэме лирическое начало (Э.Б.Мекш, Е.Наумов). Ученые
В.И.Хазаном противопоставляются и по другому признаку: на тех, кто считает, что
эпическая и лирическая темы в поэме развиваются рядом, соприкасаясь лишь
временами (Е.Наумов, Ф.Н.Пицкель), и тех, кто усматривает “органичность и
сращенность” обеих линий поэмы (П.Ф.Юшин, А.Волков). Сам же автор
солидаризуется с А.Т.Васильковским, который на примере конкретного анализа
текста показывает, как “взаимозавязываясь и взаимодействуя, органично
чередуются в ней лирический и эпический способы художественного отображения
жизни. В эпических фрагментах зарождаются лирические “мотивы” и
“образы”, которые, в свою очередь, внутренне подготавливаются
эмоционально-лирическим состоянием автора-героя, и этот глубоко мотивированный
общим поэтическим содержанием поэмы взаимопереход эпического в лирическое и
наоборот составляет ее основной идейно-композиционный принцип” (35; 162).
В основу поэмы
легли события пред- и послереволюционной России, что придало произведению
эпический размах, а рассказ о взаимоотношениях лирического героя с
“девушкой в белой накидке” придает поэме проникновенный лиризм. Эти
два взаимопроникающих начала становятся определяющими в сюжете поэмы, сообразно
сказываясь в стиле и интонации произведения:
“Передав
чувство нежности, которое автор испытывал к некогда любимому человеку, рассказав
обо всем, что пережил “под наплывом шестнадцати лет”, он дал
объективное и закономерное разрешение лирической теме. “Анна Снегина”
– это одновременно и “объяснение с женщиной” и “объяснение с
эпохой”, причем первое явно подчинено второму, ибо в основе поэмы, вопреки
ее локальному, именному названию, лежит рассказ о революционной ломке в
деревне. При неослабном звучании лирической темы здесь достигнут широкий
масштаб изображения народной борьбы и глубокое проникновение в человеческие
характеры” (41; 93).
Но в
сегодняшней полимике об “Анне Снегиной” на первый план выступают не
теоретические проблемы, а вопросы современной интерпретации героев. И здесь
маятник оценок качнулся в другую крайность: из деревенского активиста Прон
превращается в преступника и убийцу:
Но в
сегодняшней полимике об “Анне Снегиной” на первый план выступают не
теоретические проблемы, а вопросы современной интерпретации героев. И здесь
маятник оценок качнулся в другую крайность: из деревенского активиста Прон
превращается в преступника и убийцу:
“… Прон
– преступник и убийца в глазах не только мельничихи, а и, как мне кажется,
любого нравственно здорового человека. Он лишен сострадания к старой Снегиной,
потерявшей на войне зятя, неуважительно относится к односельчанам, считая
“тараканьим отродьем”. Но к своему ничтожному, утратившему
элементарную гордость брату странно доброжелателен, допускает его в Совет. Это
ли принципиальность “вожака масс”, тем более в деревне, где каждый
шаг на виду?” (18; 32)
С таким
категорическим приговором вряд ли можно согласиться.
Отправной
точкой для подобных трактовок образа Прона Оглоблина является нелицеприятный
отзыв о нем мельничихи как о булдыжнике, драчуне, грубияне, а затем
субъективное мнение старой женщины возводится в ранг объективной истины. Мельничиху
нередко считают “воплощением крестьянского здравого смысла, с которым
невозможно спорить” (16; 8, 138). Однако, это не совсем так. Ведь, если
верить ее словам, то все криушане без исключения – “воровские души” и
“их нужно б в тюрьму за тюрьмой”. В ее оценках ощущается явное
преувеличение, тем более, что зачастую она судит не по тому, что видела
собственными глазами, а по словам “прихожан”. Что же касается
убийства Проном старшины, видимо, здесь были свои веские основания. Автор не
разворачивает эпизод в подробную сцену и не объясняет мотивов поступка Прона,
но свидетель произошедшего – возница – отмечает: “В скандале убийством
пахнет И в нашу, и в их вину”. И, говоря о Проне как об убийце, наверно,
нельзя забывать и о том, что его самого “в двадцатом годе”
расстреляли деникинцы, что придает его образу драматический оттенок. И
утверждение о “странной доброжелательности” к брату Лабуте необходимо
признать полным недоразумением, так как Прон испытывал по отношению к нему
совершенно иные чувства, и об этом недвусмысленно сказано в поэме: “Он
Прону вытягивал нервы, И Прон материл не судом”. А о каком-либо
“допущении” Лабути в Совет в поэме вообще не упоминается.
Нужно сказать,
что новая интерпретация образа Прона независима от стереотипов, в ней
присутствуют бесспорные и неопровержимые наблюдения, но излишняя полемическая
резкость мешает судить о персонаже трезво и спокойно, как он этого заслуживает.
Особенно это проявляется в обобщениях, которые тоже вряд ли можно признать
оправданными: “… Победа революции привлекает Прона перспективой новых
расправ, но уже не над одним старшиной, а над “всеми” (18; 32).
Более взвешена
и не входит в противоречие с текстом оценка А.Карпова: облик Прона в поэме
“не то, чтобы снижен, но, так сказать, несколько обытовлен. Старуха-мельничиха
говорит о бедняцком вожаке: “Булдыжник, драчун, грубиян. Он вечно на всех
озлоблен, С утра по неделям пьян”. Но и поэт предпочитает иконописи ничем
не прикрашенную правду: Прон “спьяну в печенки и в душу костит обнищалый
народ”, говорит, не скрывая “сварливой прыти”, в его речи
встречаются слова и выражения, которые способны покоробить слух, – он мастер
“материть не судом…” (14; 79).
Дискуссионными
стали и ленинские строки поэмы. Со свойственной им безапелляционностью отец и
сын Куняевы обвиняют литературную науку в непроницательности по поводу
расшифровки смысла вопроса крестьян “кто такое Ленин?” и ответа
лирического героя “Он – вы”. Авторы жизнеописания С.Есенина переводят
вопрос в иную плоскость: “Поэт признает, что Ленин – вожак народных масс,
плоть от плоти их. Но каковы они, эти массы в поэме – это никому не приходило в
голову: голытьба, пьяницы, люмпены, участники коллективного убийства старшины,
“лихие злодеи”, “воровские души”. “Их нужно б в тюрьму
за тюрьмой”. Далее повторяется резко негативная характеристика Прона и
Лабути и делается вывод: “Вот такая картина вырисовывается нам при
внимательном чтении, и если вспомнить тихую фразу героя поэмы о Ленине:
“Он – вы!”, то становится ясно, что мы, как говорится, просто в упор
не видели всей глубины и всего драматизма, заложенного в ней” (16; 8,
137).
Нельзя сказать,
чтобы подобное решение проблемы (буквальное прочтение метафоры) отличалось
глубокомыслием, наоборот, оно слишком плоско и примитивно, чтобы походить на
правду. Куняевы умышленно или неосознанно в ответе героя знак “-”
заменяют на знак “=”, и все получается очень просто: раз между
Лениным и крестьянами стоит знак равенства, значит, все отрицательные эпитеты,
адресованные крестьянам, механически переносятся на образ вождя. Но эта
“простота”, которая “хуже воровства”. Напоминаем, что поэма
писалась с ноября 1924г. по январь 1925г. Есенин, как известно, в
“государственных” поэтах не числился и, естественно, никто не мог
заставить его, специально отлучившись из больницы, провести несколько часов у
гроба Ленина, а затем в неоконченной поэме “Гуляй-поле” написать
искренние строки:
И вот он
умер…
Плач досаден.
Не славят музы
голос бед.
Из меднолающих
громадин
Салют последний
даден, даден.
Того, кто спас
нас, больше нет.
В том же отрывке
из поэмы “Гуляй-поле” Есенин характеризует Ленина “суровым
гением”, что опять-таки не вписывается в предлагаемую Куняевыми трактовку
образа вождя. Более того, 17 января 1925г., то есть в момент завершения
“Анны Снегиной”, Есенин создает “Капитана земли”, в котором
описывает, “Как скромный мальчик Из Симбирска Стал рулевым Своей
страны”. Поэт со всей искренностью, не вызывающей сомнения, признается,
что счастлив тем, что “одними чувствами” он с ним “дышал и
жил”.
И теперь, если
допустить, что Куняевы правы в интерпретации образа Ленина в “Анне
Снегиной”, получается, что в “Гуляй-поле” Есенин чистосердечно
лгал читателю, в “Анне Снегиной” сказал закамуфлированную правду
(попросту говоря, показал кукиш в кармане), а в “Капитане земли”
снова печатно обманул. Кому же верить: Есенину или Куняевым? Признаемся, Есенин
вызывает куда больше доверия и, думается, ни в одном из трех произведений о
Ленине он не лукавил. И ответ героя крестьянам “Он – вы!” означает не
что иное, как Ленин – олицетворение ваших надежд и чаяний. Именно такое
прочтение диктует, на наш взгляд, и поэтика: подробное изложение обстоятельств
беседы (“отягченный думой”, “под звон головы”, “тихо
ответил”) указывают на искренний и доброжелательный ответ. И вообще, невозможно
представить, чтобы герой поэмы мог бы глядящим ему в лицо крестьянам (“И
каждый с улыбкой угрюмой Смотрел мне в лицо и в глаза”) сказать, что Ленин
такой же негодяй, как они сами, как это получается у Куняевых. Десятилетия
спустя, можно прийти к выводу, что на есенинском Ленине лежит печать той эпохи,
но нельзя в угоду политической злободневности искажать облик автора и его
лирического героя.
Никакой критики
не выдерживает и некоторые современные трактовки образа Анны Снегиной:
“Девушка в белой накидке” (…) изменяется в худшую сторону,
явственно кокетничает с ним”; “Женщина, не принимая его чувств, как
бы оправдывается, что не зашла так далеко, как хотелось бы…”; “Как
бы окончательно поняв, что они говорят на разных языках, живут в разных
временах и разными чувствами, героиня поступает так, как положено
разочаровавшейся в своих ожиданиях женщине…” (16; 8, 139).
Мы
присоединяемся к позиции тех, кто считает, что образ Анны выписан Есениным в
лучших традициях русской классики; он глубок, лишен схематизма и однозначности.
“Героиня предстает перед нами земной женщиной, прекрасной, по-своему
противоречивой, беззлобной даже в момент потери своих земель (…)
Овдовевшая,
лишенная состояния, вынужденная покинуть родину, Анна не испытывает к
крестьянам, разорившим ее, ни злобы, ни ненависти. Эмиграция тоже не озлобляет
ее: она способна радоваться успехам своей далекой родины и с чувством светлой
грусти вспоминать поэта, все невозвратимое прошлое. “Беспричинное”
письмо Анны полно тоски одинокого человека по утраченной родине. Оно
“надклассово”, и за взволнованными словами грешно пытаться
рассмотреть всего лишь “дочь помещицы” (18; 33).
Нельзя не
согласиться и с теми литературоведами, которые считают “Анну Снегину”
одним из задушевнейших созданий Есенина. Оно отмечено монументальностью, эпической
величавостью и лирической проникновенностью. Лейтмотивом через всю поэму
проходят лирические строки о юности, весеннем рассвете, навсегда остающемся в
памяти человека; роман с Анной написан по-есенински тонко и нежно, а рассказ
льется с той свободой, которая свойственна эпике, воспроизводящей ничем не
стесняемое течение жизни (14; 76-90).
Список
литературы
Для подготовки
данной работы были использованы материалы с сайта http://rusjaz.da.ru/