СТАНДАРТ,
СУБСТАНДАРТ, НОНСТАНДАРТ
Вступление
Дискуссия,
объектом которой являются языковой стандарт, субстандарт, нонстандарт,
развернулась, в основном, среди романистов в Германии после появления в 1986
году сборника “Sprachlicher Substandart”, за которым в 1989 и 1990
годах последовали еще два тома (II, III). Возникшая вокруг терминов, понятий,
дефиниций полемика представляет интерес и для русистики. Некодифицированные
сферы бытования русского этноязыка все очевиднее становятся предметом
исследования, концентрируя внимание лингвистов на языковых явлениях, не
представленных в прескриптивных грамматиках и нормативных словарях. Трудности
изучения подобных языковых разновидностей связаны со сложностью самих понятий,
в обозначение которых вкладывается разный смысл, приводящий зачастую к
жонглированию лингвистическими терминами Standart, Substandart, Subnorm,
Nonstandart, Nichtstandart. Двухступенчатая модель Standart – Substandart, к построению
которой склоняются особенно романисты и германисты [1
], не может охватить всю
совокупность разновидностей русского этноязыка, для которого характерно иное
выделение языковых сфер. Иерархическая модель русского этноязыка, включающая
стандарт – субстандарт – нонстандарт, дает возможность дифференцировать
языковые разновидности по горизонтали и вертикали и выделить верхние и нижник
полюсы. При этом особого рассмотрения требует вопрос дефиниций отдельных
разновидностей этноязыка, таких как просторечие, жаргон, сленг, арго.
1. Термины и
дефиниции
Отсутствие
точной дефиниции термина субстандарт, введенного в научный обиход в 30-е годы
Блумфильдом (Bloomfield, об этом Albrecht, 1986, 66), побуждало лингвистов
неоднократно обращаться к теоретическому обсуждению дефиниции субстандарта
(Ammon, 1986, 1-64; Albrecht, 1986, 65-88 и др.). Дескриптивный анализ
разновидностей отдельных этноязыков [2
] дал обширный материал
для дискуссии, но не привел к единому подходу к этому лингвистическому понятию.
Особой ясности не вносят и словари. Так лингвистические словари, изданные в
Германии, исходят из термина Standartsprache, который противопоставляется
диалекту и социолекту (Lewandowski, 1979; Bussman, 1983), или рассматриваюи
лингвистику разновидностей (Varietätenlinguistik), не упоминая термина
Substandart (Holtus / Metzeltin / Schmitt, 1988).
В англо-американских лингвистических словарях приводятся термины Nonstandart и Substandart (Sub-standart), однако они рассматриваются как
“incorrect” и противопоставлены нормам станлартного языка:
“Substandart – Using speech sounds or forms differing markedly from
so-called STANDART LANGUAGE, and often labelled vulgar or incorrect; conforming
to the pattern of linguistic usage of the community, but not of the present
gruop. Partial synonyms: Colloquial, Slang, Vulgarism.” (Glossary of
Linguistics Terminology, 1966, 264; ср также определение субстандарта, данное в
Dictionary of Language and Linguistics, Hartmann, R.R.K./Stork, F.C.: Applied
Science Publishers, LTD, London 1972, 225; Longman Dictionary of Applied
Linguistics, Richards, Jack/Platt, John/Weber, Heidi, Longman Group Limited,
England 1985, 280).
Такому
пониманию субстандарта для русистики более приемлем термин нонстандарт, истоки
которого прослеживаются в работах В.М. Жирмунского, М. Фасмера, В. Кипарского
задолго до того, как появился сам термин и его лингвистическое понимание в
научном обиходе. Решающая роль, однако, в понимании нонстандарта отводится
социолингвистам, которые вслед за Ш. Балли, Дж. Фёрсом, М.М. Бахтиным основное
внимание уделяли проблематике социальной дифференциации языка. В западной
русистике исследования касаются как общих вопросов субстандарта (Lehfeldt,
1991; Jachnow, 1991), так и сравнительного аспекта его изучения в славянских
языках (Hinrichs, 1992; Кёстер-Тома, 1992) [3
]. Советское языкознание
видело свою задачу в изучении кодифицированного литературного языка (похожее
положение было в Румынии, Греции и др. странах), что объясняется политической
установкой в целом и “барьером дозволенного”, который стоял перед
каждым отдельным русистом: “…текущим языком общества русистика, да, и
пожалуй, и лингвистика в целом, никогда по-настоящему не занималась. Больше
того, обращение к нему как предмету изучения может показаться не вполне научным
делом: ведь мы всегда изучали лучшие образцы, мы привыкли ориентироваться на
метров языка, на авторитеты, и старались избегать ‘отрицательного’ языкового
материала” (Караулов, 1991, 4).
До сих пор в
русистике в центре исследований находился литературный язык – языковой стандарт
русского языка (ср., напр., употребление термина стандарт Е.Д. Поливановым,
1927, Д. Брозовичем, 1967 и выступление против его употребления Ф.П. Филина,
1981). Введение термина стандарт необходимо ввиду чрезмерной
“привязки” термина “литературный язык” к понятию “язык
литературы”, особенно условному в наши дни, когда стандарт создается во
многом средствами массовой информации, а также иерархической коррелятивностью с
его оппозитом нонстандартом в отличие от негативной отнесенности терминов
нелитературная речь, просторечие, vulgar speech и т.п. В какой-то мере
аргументом в пользу употребления термина стандарт может служить и широкое
вхождение самого слова стандарт и производных стандартный, стандартно,
стандартность в современный русский язык, что способствует быстрому усвоению
лингвистического термина.
В германистике
употребляется, в основном, термин Standartsprache, иногда Hochsprache. В
англо-американской лингвистике под Standart-English подразумевается British
English и American English, которые рассматриваются лингвистами как равные
стандарты, в то время как Scottish English, Irish English, Canadian English,
South African English, Australian English и др. не имеют статуса станлартных
языков.
Вместо термина
нестандарт в связи с ассоциацией в русском языке с не/шаблонностью [4
] следует отдать
предпочтение употреблению термина субстандарт (Substandart), принятого в
романской и англо-американской лингвистике, и термину нонстандарт
(Nonstandart), который наряду с термином Nicht-Standart распространен среди
германистов [5
].
Такое употребление подчеркивает упомянутую выше иерархичность соответствующих
понятий, а также признание за нонстандартом права на существование в качестве
неотъемлемого “оппозита” стандарту. Оно поможет этому направлению
утвердить свое место в русистике. Различие между стандарт – субстандарт –
нонстандарт не должно идти по дихотомической оси: правильно – неправильно.
Искусственность подобного противопоставления видна из многочисленных русских
пособий “Правильно ли мы говорим?”, а также помет в словарях и
грамматиках [6
].
Выделение в русском этноязыке общей базы, ‘common core’ (термин ввел Ch.
Hockett) позволило подойти к определению субстандарта и нонстандарта,
отталкиваясь от противоположного, суммируя то, что к ним не относится.
Диатопическая (глобально региональная – локально региональная) и
диастратическая (“высокий” и “низкий” ярус речевых явлений)
классификации субстандарта, проведенные Радтке (Radtke, 1979, 43-58) и им же в
дальнейшем подробно разработанные (Radtke, 1990, 128-171), не нашли поддержки у
русистов: “Aus Gründen der vertieften Systematik werden Substandarts
bekanntlich in diatopische und diastratische klassifiziert, wobei allerdings
eine strikte funkzionale Abgrenzung häufig nicht sinnvoll ist”
(Jachnow, 1991, 10). К аналогичному выводу пришли и русисты-диалектологи, на
практике вынужденные отказаться от дифференцированной
функционально-стилистической маркировки лексики (напр., в “Словаре русских
народных говоров”, Л., 1964-1993), но детализированно фиксирующие ее на
“географической” оси.
Применяя
многоступенчатую модель в выделении разновидностей русского этноязыка, целесообразно
не только разграничить стандарт, субстандарт и нонстандарт, но и, исходя из
этой модели, отнести к субстандарту языковые разновидности, обладающие системой
на всех языковых уровнях (напр., диалект, язык фольклора). Нонстандарт включает
языковые формации, не представляющие систему и распространенные на
лексико-фразеологическом уровне (напр., жаргон, мат). Однако такое
подразделение не является статичным. Просторечие занимает, например,
промежуточное положение между субстандартом и нонстандартом, в то время как
разговорная лексика отчасти относится к стандарту, отчасти к субстандарту.
Термин субстандарт определяется зачастую ex negativo (ср. Ammon, 1986; Jachnow,
1991), к которому относят те элементы, которые, если исходить из стандартного
русского языка, находятся на противоположной оси. Введение обоих терминов
субстандарт и нонстандарт дает возможность детально подойти к данной
проблематике, а также включить в трехступенчатую модель те языковые элементы,
которые нельзя с уверенностью отнести ни к одной из вышеназванных сфер.
Разграничение нонстандарта на группы и подгруппы (напр., жаргон, сленг, мат и
т.п.) обусловлено рядом экстралингвистических параметров. Иллюстрацией этому
служат, напр., социально маркированные уровни во французском языке: niveau
intellectuel, niveau moyen, niveau populaire и ситуационно маркированные
registres: registre familier, tres familier, registre soigne, registre soutenu,
registre tres soutenu, registre tres recherche (Crevisse, 1986).
Непосредственность участия партнеров, неподготовленность – как важнейший
признак устной речи и непринужденность речевого акта коммуникации – являются
необходимым условием для реализации речевого акта в нонстандарте. Однако, если
в стандартном языке из вышеназванных экстралингвистических параметров важнейшим
является официальность / неофициальность общения, то в нонстандарте речевой акт
коммуникации осуществляется независимо от этого параметра. При официальном
общении происходит скорее варьирование в речи носителей русского языка норм стандарта
и узуса нонстандарта, которые трудно поддаются четкому делению. Это
способствует свободному тематическому протеканию делового речевого акта,
обиходно-бытового общения, интеллектуального разговора, причем прагматический
фактор, определяющий отношения между участниками коммуникативных отношений,
играет важную роль. Выделению нонстандарта способствует также территориальная
принадлежность, образовательный и социальный уровни, ситуативность, устность /
письменность, официальность / неофициальность, отношение к слушателю /
читателю, предмет сообщения, цель коммуникации, степень влияния других языков.
Последнему фактору стало уделяться внимание лишь в последнее время (Караулов,
1992, 5-18), но он имеет значение только в тех случаях, когда русский язык
является вторым / третьим родным языком или же когда на нем говорят в
иностранном окружении, либо он является свободно освоенным иностранным языком.
Суммируя
сказанное, следует подчеркнуть, что употребление термина нонстандарт
целесообразно в случаях, когда необходимо дать обобщенное представление о
речевых подсистемах, в какой-то степени противоположных нормативному
стандартному языку. При этом, разумеется, другие более частные термины
(просторечие, жаргон, сленг и т.п.) сохраняют свою актуальность как концентрирующее
определение этого обобщающего понятия.
2.
Субстандарт
К субстандарту
относятся языковые элементы, обладающие свойствами системы, которые проявляются
на всех языковых уровнях. К типичным языковым сферам субстандарта принадлежит
диалект, а также язык фольклора. Разговорный кодифицированный и
некодифицированный язык занимает промежуточное положение между стандартом и
субстандартом.
2.1.
Не/кодифицированная разговорная лексика
Пражской
лингвистической школой был введен в употребление термин “кодификация
грамматической нормы” (Codification de la norme grammaticale, Codification
of the grammatical norm, Kodifikation der grammatischen Norm, Kodifikace
gramaticke normy, Вахек, 1964, 88), который особенно при описании нормы,
употребляется зачастую синонимически к терминам норма, нормированность. Наличие
языковой нормы нельзя рассматривать как кодификацию языка. Норма становится
кодифицированной только в том случае, если она сознательно для этого выбрана
грамматиками, учебниками, средствами массовой коммуникации и т.д. и разработаны
принципы ее выделения (Dokulil, 1971, 94 и след.). Начавшаяся в 20-30 годы
“языковая политика”, представителями которой были, кроме Пражской
лингвистической школы, также лингвисты Г.О. Винокур, Л.П. Якубинский, Л.В.
Щерба, перешла в “языковую культуру” как лингвистическую дисциплину,
во главе которой стояли Д.Н. Ушаков, В.В. Виноградов, Е.С. Истрина и др.
лингвисты. Отсутствие четких, научно обоснованных определений и условность
границ прежде всего между кодифицированной и некодифицированной разговорной
лексикой (как, впрочем, просторечной и жаргонной) повлекло за собой расхождения
в стилистической характеристика слов в лексикографических изданиях. Это
неоднократно отмечалось в статьях, анализирующих материалы словарей, Ю.С.
Сорокиным, С.И. Виноградовым, Л.П. Катлинской, Г.Н. Скляревской и другими.
Проблема
разграничения кодифицированной разговорной лексики, относящейся к стандарту, и
некодифицированной, относящейся к субстандарту, является основной для
дальнейших исследований. Социолингвистические исследования должны дать
необходмый для анализа материал, характеризующий групповые особенности
употребления вышеназванной лексики. Носителями тех и других речевых жанров
являются зачастую одни и те же лица, которые могут выступать в роли носителей
всех функциональных стилей (научного, производственно-технического,
публицистического, делового) стандартного русского языка. Носители
кодифицированного и некодифицированного разговорного языка, не испытывая
трудностей эксталингвистического характера, переключаются не только с одного
речевого жанра функционально-стилистической разновидности разговорного языка на
другой (семейный разговор, диалог портного с клиентом), но и владеют жанрами
кодифицированного стандартного языка (справка, отчет, объявление). Переключение
со стандартного языка на нонстандарт не представляет для них никаких
затруднений: после доклада на специальную тему делается выговор ребенку; за
интервью с корреспондентом следует разговор с продавцом. Кодифицированный
разговорный язык описан подробно и обстоятельно. Достаточно упомянуть серию
работ, выполненных под руководством проф. Е.А. Земской (“Русская
разговорная речь”, 1978: “Русская разговорная речь: общие вопросы,
словообразование, синтаксис”, 1981: “Русская разговорная лексика: фонетика,
морфология, лексика, жест”, 1983), исследования ученых Саратовского,
Воронежского и других университетов. Эта разновидность этноязыка отражена в
словарях русского языка, обычно с пометой разг., представлена она и в
грамматиках (хотя зачастую в сносках).
По-иному
обстоит дело с некодифицированной разговорной лексикой: ей хотя и посвящены
отдельные статьи, но до систематического изучения еще далеко – она почти не
отражена в толковых словарях русского языка, отсутствует она и в грамматиках.
Влияние социальных перемен, особенно после 1985 года, поколебало языковую
структуру русского этноязыка и привело к активизации некодифицированной
разговорной лексики в средствах массовой коммуникации. В качестве примера
остановимся на лексико-семантических процессах, приведших к интенсивному
пополнению и активному употреблению новых значений у известных слов, напр.:
магазин ‘престижный дом с расположенной около него автомобильной стоянкой’,
квадрат ‘несообразительный, тупой человек’, котлета ‘толстый набитый бумажник’;
возникновению неологизмов, напр.: нихренаська ‘сетка для продуктов’, пофигист
‘равнодушный ко всему человек’, совок ‘советский человек’ и к переосмыслению
заимствованной лексики, напр. спикер, ваучер, гешефтмахер и др.
Разговорная
некодифицированная лексика оказывает значительное влияние на развитие русского
этноязыка в целом. Это вызывает серьезное беспокойство у лингвистов, принявших
участие в почтовой дискуссии по проблеме “Состояние русского языка”,
проведенной Ю.Н. Карауловым [7
].
Изучение разговорной кодифицированной и некодифицированной лексики во многом
меняет представления о русском стандартном языке. Разговорный кодифицированный
и некодифицированный языки, обладая системностью, являются серьезным
конкурентом и альтернативой стандартному языку, ибо имеют достаточное
количество письменных источников, необходимых для выработки нормы. Разговорный
язык не заменит стандартный язык, но многое из разговорного языка в нем
укоренится.
3.
Нонстандарт
3.1.
Просторечие
Всеобщий кризис
стандартных языков, вызванный внутрилингвистическими причинами, о котором много
пишут в лингвистической литературе (напр., “La crise des langues”,
Paris, 1985), касается не только миноритарных, но и мажоритарных языков, в их
числе и русского языка. Структура русского языка (langue) остается без всяких
изменений, а вот языковая способность (langage), которая выражается в обеднении
словарного запаса, незнании грамматических правил, плохом знании орфографии,
влиянии “народной этимологии”, диалектов и др., претерпела большие
изменения, которые привели к возникновению особой формы существования языка –
современного просторечия. Этот термин, введенный в лексикографический обиход в
конце 18 века [8
], с
самого начала применялся без четкого отграничения по отношению к разнородным
стилистическим группам слов.
В настоящее
время в русской лингвистической литературе существует два контрастных взгляда
на сущность просторечия: литературное просторечие, несущее как стилистическая
категория языка экспрессивную окраску, и нелитературное просторечие или
внелитературное просторечие. Первый вид просторечия – стилистически сниженные
единицы – довольно широко отражен в толковых словарях русского языка часто с
пометами груб., бран., пренебр., презр., напр., ГАДЁНЫШ, прост., бранно;
ГОЛОШТАННИК, прост., пренебр. (Словарь современного русского литературного
языка, т. 3, 1992) или БЫДЛО, прост., презр; ЖОПА, прост., груб.; ДУБИНА,
прост., бран.; БАБНИК, прост., неодобр.; БАНДЮГА, прост., презр.
(Ожегов/Шведова, 1992). Подобная лексикографическая практика – снабжать пометой
“просторечное” слова, несущие окраску сниженной экспрессии, – мешает
отграничению одного вида просторечия от другого и широко обсуждается среди
лексикографов (Скляревская, 1988, 84-97).
Касаясь условий
функционирования просторечия, следует отметить, что категория просторечия
функционирует как в непринужденном неофициальном общении, так и в официальном
общении. Носитель просторечия, оказываясь в официальной ситуации, в отличие от
носителя разговорного и литературного языка, не переходит на кодифицированный
русский язык, ибо он им не владеет. В сборнике “Городское
просторечие” (1984, 7, 17, 67, 92) исследователи отмечали, что просторечие
– явление уходящее, которое наблюдается преимущественно в языке старшего
поколения, особенно женщин. Последние социологические исследования (Крысин,
1989, 55-58) показали, что просторечием пользуются как представители молодого,
так и старшего поколения, независимо от пола. Некоторые специфические черты
присущи молодежи: ихний, заплотим, выпимши, другие пожилым людям: просют, более
хуже, полуклиника, ираплан, сымать. Дальнейшему исследованию просторечия
способствует его разделение на два слоя – старый, связанный с диалектными
особенностями, и новый, отражающий отклонения от стандартного языка (Земская /
Китайгородская, 1984, 92).
Распространение
формации просторечия в устном языке, наблюдаемое в настоящее время, должно быть
детально исследовано с социологической точки зрения. Его особая активизация в
публицистике и беллетристике является продуктом постперестроечного времени, это
– в какой-то степени – “беспредел” в языке. За время советской власти
словесная культура, как таковая, почти не существовала, ее влияние на
стандартный русский язык было минимальным. Гласность была понята многими
авторами как вседозволенность: появилась массовая литература низкого уровня,
как по содержанию, так и по языку повествования. Средства массовой информации,
особенно радио и телевидение, стали предоставлять места у микрофонов людям, не
умеющим говорить “без бумажки”. Депутаты Верховного Совета, произнося
сслова правильно, поправляли себя и произносили: на’чать, при’нять, вклю’чим,
средства’ (Сиротинина, 1991, 114-121). Уже не удивляет появление в прессе
ихний, ейный (“Московские новости”, 17.11.1991, 15) – этих
своеобразных маркеров просторечия – или выражений типа сидючи в редакции на
поэтическом самотеке (“Литературная газета”, 23.6.1991, 4).
Современное
просторечие представляет собой совокупность нейтральных в стилистическом
отношении отклонений от норм кодифицированного языка. Эти отклонения
распространяются на фонетический, морфологический, фразеологический, в
небольшом количестве на синтаксический и на лексический уровни. Однако не
всякое отклонение от нормы кодифицированного языка относится к просторечию.
Рассматривая 1) индивидуальные отклонения, вызванные невладением стандартным
языком и не отражающие общей тенденции в языке; 2) групповые отклонения,
вызванные тем же невладением стандартным языком, но а) выражающие общие
тенденции в языке, б) выражающие региональные тенденции в языке, в)
дискутирующиеся в научной литературе, г) допускаемые нормой в качестве
вариантов, приходим к выводу, что к просторечию из перечисляемого относятся
отклонения 2а и 2б, которые выражают общие и региональные тенденции в языке.
Эти тенденции выражаются в отклонениях от норм кодифицированного языка,
зафиксированных на разных уровнях – фонетическом: мага’зин, при’нять, пло’тим;
морфологическом: выпимши, в кине, по-ейному, красивше; лексическом: ложить,
полуклиника, теперича, эвон, ндравиться; фразеологическом: без разницы, по
нахалке и синтаксическом: тот ученый, помирал-то который (Кёстер-Тома, 1992,
43).
Основная масса
словоформ образует структуру общерусского просторечия. Взаимодействие диалекта
со стандартным русским языком привело к образованию просторечий отдельных
городов с региональными чертами, напр.: безурядица ‘беспорядок’, гондобить
‘делать кое-как’, квелить ‘дразнить, обижать’, микишка ‘голова’, нахалтай
‘даром’ (Волгоградское городское просторечие); шоркать ‘тереть что-л.’, жарёха
‘жареные грибы’, навяливать ‘настойчиво предлагать’, уросить ‘капризничать’
(Пермское городское просторечие). Проделанные исследования городского
просторечия Саратова (О.Б. Сиротининой), Элисты (З.С. Санджи-Гаряевой),
Воронежа (В.И. Собинниковой), Красноярска (Л.З. Подберезкиной) и др. городов
показывают, что существует довольно объемное общерусское просторечие, изучение
которого – одна из основных задач современной русистики.
Просторечие,
представляя внутренне организованную разновидность русского этноязыка, в
основном, противостоит стандартному языку и диалектам. Его промежуточное
положение между субстандартом и нонстандартом объясняется тем, что просторечие
представлено на всех языковых уровнях и тем самым является самостоятельной
языковой формацией в рамках русского этноязыка, но без собственных признаков
системности.
Изучение
просторечия – лингвистического феномена, которому почти нет адекватного явления
в других языках [9
],
(термин которого “просторечие” на другие языки почти
непереводим” [10
]) –
фактически велось фрагментарно. По нашему мнению, исследование просторечия
должно идти по пути сужения объема понятия самого термина, за которым следует
признать понимание просторечия как социолекта, занимающего в иерархии модели
языка промежуточное положение между субстандартом и нонстандартом. Упорядочение
пометы просторечие в словарях должно привести к его фиксации не как
стилистического средства сниженной экспрессии, а стать пометой тех слов,
которые онтосятся к современному просторечию.
3.2.Жаргон,
сленг, арго
Социолекты
особого назначения – жаргон, сленг и арго – входят в языковую формацию
нонстандарта. Отсутствие точной лингвистической дефиниции затрудняет их научное
описание и создает немалые трудности особенно для прикладной русистики.
Что касается
непосредственно жаргона, то одни лингвисты понимают под жаргоном язык
(Ахманова, 1966, 148; Борисова, 1981, 86), другие определяют его как речь
(Филин, 1979, 82; Ожегов, 1953, 162). Языковеды, придерживающиеся третьей точки
зрения, исследуют жаргон как “особый словарь” (см. работы Л.И.
Скворцова, 1964, 1972, 1977; В.Д . Бондалетова, 1987, 71-72 и др. лингвистов).
При определении жаргона следует выдвинуть на первое место социолингвистический
критерий, по которому жаргон как социолект является принадлежностью
сревнительно открытых различных групп общества. Жаргон не обладает автономным
набором фонетических, морфологических и синтаксических показателей и
выявляется, в основном, на лексико-фразеологическом уровне. В иерархии языковых
формаций жаргон относится к нонстандарту, что обосновывается также отсутствием
собственных признаков системности.
Ввиду
социальных перемен в структуре русского общества изменилась природа и характер
жаргона, поэтому приписывать его употребление”деклассированным
элементам” в связи с новым социальным членением русского общества
некорректно, это не соответствует реальному положению дел. Общение с уголовными
преступниками многих людей, прошедших через тюрьмы и лагеря, которые не только
слышали этот жаргон, но и овладели им, привело к его активному использованию в
быту: “Жаргон, пропитавший наш язык до такой степени, что мы зачастую не
отдаем отчета в тюремно-лагерном происхождении употребляемых нами слов, все еще
очень живуч и активен” (В. Коршунов, “Вятский край”, 20.5.1993).
Показательно широкое употребление жаргона молодежью, о чем говорят
заимствования из тюремно-лагерно-блатного жаргона: пахан, начальник, хозяин
‘директор школы, декан’, делать осень, делать ноги ‘убегать с занятий’, чухан,
штуцер ‘парень’, хава, хавчик, хавушка ‘еда’ в сочетании с
англо-американизмами: ринговник ‘телефонная книжка’, тралер ‘таксист’, файновый
‘хороший’, хаёвый ‘высокий’.
Едва ли
правомерно использование в русистике для подобных явлений, кроме термина
жаргон, терминов сленг и арго.
Термин сленг
вошел в обиход в английской лексикографии в начале XIX века (подробно об этом
см. Гальперин, 1956, 105-112) и прошел в своей дефиниции путь от широкого понимания, когда под этот термин подводились фонетические, лексические, морфологические и синтаксические расхождения с установленными языковыми нормами (Patridge, 1935),
до его сегодняшнего определения:
“Slang – A variety of speech characterised by newly coines and rapidly
changing vocabulary, used by the young or by social and professional groups for
‘in-group’ communication and thus tending to prevent understanding by the rest
of the speech community” (Glossary of Linguistic Terminology, 1966, 210).
Употребление
термина сленг в русистике не вносит, как нам представляется, дефиниционного
размежевания и является необоснованным дополнением в термину жаргон. Жаргон,
как и сленг, используется в разных группах, объединяющих людей по социальному
положению, по общности интересов, хобби, занятий, и является таким же
социолектом, напр., жаргон наркоманов: трава ‘наркотик’, кумарить ‘испытывать
состояние наркотического похмелья’, баян ‘шприц’, колеса ‘таблетки’;
бизнесменов: белый откат ‘официальные комиссионные посреднику’, заслать ‘дать
взятку’, нал, налом ‘платить наличными’, безнал, по безналу ‘платить безналичными’,
конверт, делать конверт ‘конвертировать’, гонять воздух, продавать туфту
‘пытаться сбыть некачественный или несуществующий товар’, купить воздух, туфту,
кирпич ‘стать жертвой обмана’; таксистов: вокзальщик ‘таксист,
специализирующийся на обслуживании вокзальной публики’, шляпа ‘привередливый
пассажир такси’, булка ‘девушка’; торговцев: комкарь ‘продавец коммерческого
магазина’, кидала ‘мошенник, специализирующийся на нелегальной перепродаже
дефицитных дорогих товаров (легковых автомобилей и пр.)’.
К жаргону
причисляется также лексика и фразеология условных социальных групп, напр.,
солдат: хавка, чифан ‘еда’, дед, дух, котёл ‘названия солдат в зависимости от
срока службы’; школьников: банан, лебедь, квадрат, параша ‘отметка
“два”; студентов: безнадёга ‘безнадежное положение’, лаба
‘лабораторная работа’; молодежи: амамба ‘все отлично, просто’, герла, жаба,
чикса ‘девушка’, мажоры ‘молодые люди’, облом ‘неувязка, потеря надежды’, тишки
‘модные вещи’, стрелка ‘встреча, свидание’, зарубон ‘об отсутствии чего-либо’,
ништяк ‘здорово, отлично’. Особо следует отметить профессиональные жаргоны,
возникающие на базе научно-технического языка, напр., жаргон библиотекарей:
хранилка ‘помещение, где хранятся книги’, причесать фонд ‘расставить аккуратно
книги на полки’; кинематографистов: киношник ‘работник кинематографа’, полочный
фильм ‘о непоказанном / запрещенном фильме’.
Показательно,
что Д.С. Лихачев, стоящий у истоков изучения арго (франц. argot), не считал его
особым языком, а выделял арготические элементы как особый пласт (Лихачев,
1935). Б.А. Ларин в своем основополагающем исследовании
“Западноевропейские элементы русского воровского арго” (1931)
употреблял термины “арго” и “жаргон” как синонимы.
Выделение арго “как профессионального жаргона деклассированных общественных
групп” (Жирмунский, 1936, 118-119) представляется в настоящее время
нецелесообразным ввиду того, что функцию обозначения жаргонной профессиональной
лексики и фразеологии выполняет термин жаргон. Дефиниция термина арго в
“Лингвистическом энциклопедическом словаре” (М., 1990, 43):
“Арго – особый язык некоторой ограниченной социальной группы” не
подчеркивает, что это условный язык, особенностью которого являются
словообразовательные и семантические процессы, распространяющиеся на часть
словарного состава. В области фонетики, морфологии, синтаксиса арготические
элементы почти не встречаются. Арготический пласт лексики употребляется
участниками коммуникации, когда возникает необходимость скрыть предмет их
коммуникации и обособить “свою” узкую группу общения. Социальная
символика арго выражается при этом в образовании вторичных производных языковых
систем, находящих выражение в видоизменении элементов лексической системы:
употребление реликтовых суффиксов, употребление иноязычных элементов, особенно
из западноевропейских языков. Арго, на наш взгляд, следует понимать как
лексико-фразеологический пласт исторического значения.
В годы
советской власти существовало мнение, что в советском обществе нет социальной
основы для развития тайного условного языка (Скворцов, 1964). В какой-то
степени это мнение правомерно ввиду того, что эту роль во многом взял на себя и
выполняет жаргон. Расширение объема понятия жаргон сможет подвести к
“единому знаменателю” терминологический разнобой, который особенно сказывается
в лексических [11
] и
лексикографических [12
]
исследованиях. В иерархической модели русского этноязыка жаргон, сленг, арго
ввиду отсутствия системности и ограниченности лексико-фразеологическим уровнем
являются типичными представителями языкового нонстандарта.
3.3. Матерный
язык (мат)
Табу, связанные
с матерным языком, до недавнего времени распространялись, в основном, на исследования
в этой области. “Непечатные выражения” или “нецензурные
слова” и особенно их многочисленные эвфемизмы, можно слышать и в быту, и в
официальной обстановке в силу привычки носителей русского языка пересыпать свою
речь подобными выражениями. Табуированность лексики мата приводила к тому, что
некоторые произведения, напр., А. Пушкина “Тень Баркова” [13
] или М. Лермонтова
“Уланша” [14
],
“Гошпиталь” и др., в Советском Союзе не печатались, либо количество
точек в многоточии соответствовало количеству букв в пропущенном слове. Новым
является употребление лексики и фразеологии мата на страницах публицистики и
художественной литературы. “Непечатное” слово стало печатным. Первыми
были писатели-эмигранты Юз Алешковский, Э. Лимонов, употребившие в своих
произведениях матерную речь. Писатели-“шестидесятники” пытались
ввести “непечатное” слово не только в язык литературы, но и на
кинематографический экран. Подобные попытки только отчасти имели успех ввиду
того, что мат как форма устной речи тесно связан с коммуникативными
структурами, выдвигающими на первый план непосредственный речевой контакт между
участниками разговора. Мат в письменных текстах теряет присущую ему функцию, и
столь выразительные выражения в устной речи становятся зачастую пошлыми. Только
так можно расценивать призыв И. Волгина: “…берегите мат! Охраняйте его
от поглощения литературой! Этот выдающийся национальный феномен заслуживает
того, чтобы жить самостоятельной жизнью. Культурная интеграция убийственна для
него! (“Литературная газета”, 25.8.1993, 3).
Употребление
мата в устной речи приняло невероятные размеры. Приведем примеры, записанные в
Москве летом 1993 года [15
]:
пошёл на хер ‘уйди’, ебло ‘лицо’, наебениться ‘много выпить’, похуярить ‘пойти
куда-либо’, хуюшки! ‘нет!’, ёб-ты ‘восклицание (во всех случаях)’, триманда
блядская пизда-проёбина ‘обращение к женщине’, уёбище ‘страшный’, пиздеть
‘говорить неправду’, ебать ‘колотить’, хуёвина ‘вещь’, хуета ‘дрянь’,
охуительно! ‘восклицание радости’, хуйня ‘плохо’, спиздить ‘украсть’, охуеть,
опиздеть ‘удивиться, сделать не то’, невзъёбный ‘большой’, охуительный
‘красивый’, ясен хуй! ‘утвердительное восклицание’, поеби трамвай на повороте
‘восклицание недоверия’, пиздюк ‘плохой человек’, бля буду! ‘восклицание при
уверении кого-либо’, пиздарики ‘конец’, хуёвничать ‘ничего не делать, баловаться’,
ни хуя ‘ничего’, поебень ‘плохая вещь’, пиздатый ‘хороший’, отъебись ‘отстань’
и т.д. и т.п. По данным нашей информантки, матерные слова, употребляющиеся
рабочими повсеместно, весьма многочисленны, напр.: разъёбанный ‘плохой’:
разъёбанный кирпич привезли, ебать мозг ‘требовать что-л. у начальства’,
хуярить ‘работать’ и т.д.
Матерный язык
составляют в основе своей дериваты, то есть производные слова от четырех
корней, в которых сконцентрирована основная “идея” мата (еб/еба-,
пизд-, бляд’-, хуй-) и перед которыми отступают все академические словари. К
сравнительно большому числу дериватов примыкают эвфемизмы, широко используемые
носителями русского языка: ё-моё, ёлки-палки, мать твоя была женщиной!, едрён
батон, япона мать, японский городовой и т.п. Мат, хотя и является
самостоятельной (минимальной) языковой формацией, но не обладает системностью.
Он представлен исключительно на лексико-фразеологическом уровне – это
оправдывает его включение в нонстандарт. Первыми пытались снять табу с научного
изучения мата В. Тимрот (Timroth, 1983) и Б. Успенский (1983), однако эти
работы, вышедшие за пределами России, оказались недоступными для большинства
русских исследователей. Лишь в последнее время отдельные работы и небольшие
словарики этой лексики появились, наконец, и в России (Чернышев, 1992; Кохтев,
1992). Матерный язык рассматривается лингвистами в связи со сферой
патриархальных отношений. В настоящее время употребление матерной речи в
гомогенных группах мужчин и женщин не вызывает отрицательного отношения, наблюдается
также употребление мата мужчинами в присутствии женщин и женщинами по отношению
к мужчинам. сравнительно новым является употребление лексики и фразеологии мата
в интеллектуальных коммуникативных сферах.
4.
Заключение
Предлагаемая
нами иерархическая модель стандарт – субстандарт – нонстандарт дифференцирует
разновидности этноязыка и дает возможность их соотнесения, принимая во внимание
полноту набора фонетических, морфологических, лексических, синтаксических и
фразеологических показателей и учитывая при этом наличие признаков системности.
Новые типы речевого поведения не соответствуют традиционным образцам, поэтому
трехступенчатая иерархическая модель русского этноязыка, хотя и не в полной
степени, но все же отражает наше понимание реального языкового употребления.
Терминологическое
выделение и четкое понятийное размежевание просторечия, жаргона, сленга, арго,
мата – составных разновидностей нонстандарта – необходимо для выяснения их роли
как группового использования этноязыка. Предложенное нами сужение объема
понятия просторечие дает возможность подойти к детальному исследованию данного
социолекта в лексическом и лексикографическом плане. Включение в понятие
жаргона также сленга приведет к упорядоченности терминологии и его однозначному
лексикографическому описанию.
Сноски
1. Ср.
исследования, проделанные на материале испанского яз.: H. Kleineidam, W.
Schlör, 1989, 131-168; немецкого яз.: B. Hemm-Memmesheimer, 1989, 169-228;
португальского яз.: H. Kröll, 1989? 229-245.
2. Напр.,
итальянского языка (Holtus, 1989, 1-13), английского языка (Faiss, 1989,
55-82), турецкого языка (Johnson, 1989, 83-113).
3. Теме
субстандарта был посвящен круглый стол на V съезде славистов Германии (Берлин,
1990) и симпозиум “Sprachlicher Standart und Substandart in Sudoseuropa
und Osteuropa” (Берлин, 1992).
4. Ср., однако,
употребление термина нестандартная лексика В.А. Хомяковым (1992, 94-105).
5. Ср.
аргументы против использования слов с sub- у Henn-Memmesheimer (1989, 169-228).
6. Ср. пометы,
данные в грамматике немецкого языка: standartsprachlich Unrichtiges,
Umgangssprachliches, mundartige Ausdrucksweise, in mundlicher Rede
Wahrscheinliches, in geschriebenem Deutsch Unschickliches, im
vertraulich-faniliaren Bereich (sozial) Gebrauchliches, stilistisch Unschones,
stilistisch wie grammatisch zu Vermeidenes, grammatisch Inkorrektes (Duden,
1984).
7. См.
материалы конференции “Русский язык и современность. Проблемы и
перспективы развития русистики”, М., 1991.
8. Впервые
термин просторечие встречается в “Житии” протопопа Аввакума
(1961-1982); в Словаре Академии Российской (1806-1822) и в Словаре
церковнославянского и русского языка 1847 года просторечие определяется как
“простая, обыкновенная речь, свойственная непросвещенным наукам,
необразованным людям”.
9.
Сопоставительное исследование русского и французского просторечия провела
Голубева-Монаткина (1988, 257-259); ср. также просторечие в итальянском языке
или берлинский диалект.
10. Ср. перевод
на немецкий язык: grobe Umgangsprache, niedere Umgangsprache, lassige Umgangsprache,
Volkssprache, substandartismen и т.д.
11. В последнее
время усилился интерес лингвистов к исследованию жаргона отдельных социальных
групп. М. Санчес Пуиг (Мадрид) исследует сленг (жаргон) наркоманов, М.Т. Дьячок
(Новосибирск) посвящает свои исследования арго (жаргону) солдат, язык (жаргон)
школьников контрастивно исследован в трех восточнославянских языках
(Кёстер-Тома, 1992а).
12. Большинство
словарей жаргона (арго, сленга) составлено не лингвистами-лексикографами, а
узниками лагерей (Росси 1987; Galler 1977), криминалистами и журналистами
(Балдает, Белко, Исупов 1992), социологами (Файн, Лурье 1992).
Лексикографически “выдержанные” работы (Бен-Яков 1982; Быков 1992) в
этой области скорее исключение, чем правило.
13. Напечатано
в: “Литературное обозрение”, 1991, № 1, 26-27.
14. Напечатано в: “Russian Literature
Triquaterly”, 1976, № 14.
15.
Иноформантке Вере – 24 года, она имеет высшее техническое образование, родилась
и выросла в Москве, работает инженером на стройке; родители – коренные жители
Москвы, образование – высшее техническое.
Список
литературы
АХМАНОВА О.С.
Словарь лингвистических терминов, 1966, 148.
БАЛДАЕВ Д.С.,
БЕЛКО В.К., ИСУПОВ И.М. Словарь тюремно-лагерно-блатного жаргона (речевой и
графический портрет советской тюрьмы). М., “Края Москвы”, 1992.
БЕН-ЯКОВ Б.
Словарь арго ГУЛага. Frankfurt/Main, Posev-Verlag, 1982.
БОНДАЛЕТОВ В.Д.
Условные языки русских ремесленников и торговцев // Условные языки как особый
тип социальных диалектов. Рязань, 1974.
БОНДАЛЕТОВ В.Д.
Социальная лингвистика. Москва, 1987.
БОРИСОВА Е.Г. О
некоторых особенностях молодежного жаргона, Русский язык в школе, 1981, № 3,
86.
БРОЗОВИЧ Д.
Славянские стандартные языки и сравнительный метод // Вопросы языкознания,
1967, ! 1.
БЫКОВ В.
Русская феня. Словарь современного интержаргона асоциальных элементов. Munchen,
Verlag Otto Sagner, 1992.
ВАХЕК Й.
Лингвистический словарь пражской школы. М., 1964.
ГАЛЬПЕРИН И.Р.
О термине “сленг” // Вопросы языкознания, 1956, № 6, 105-112.
ЖИРМУНСКИЙ В.М.
Национальные языки и социальные диалекты. Л., 1936.
ЗЕМСКАЯ Е.А.
Русский литературный разговорный язык и городское просторечие: сходства и
различия // Problemi di Morfosintassi delle Lingue Slave. Bologna, 1989, № 2,
87-96.
ЗЕМСКАЯ Е.А.,
КИТАЙГОРОДСКАЯ М.В. Наблюдения над просторечной морфологией // Городское
просторечие. Проблемы изучения. М., 1974, 66-101.
КАРАУЛОВ Ю.Н. О
состоянии русского языка современности. Москва, 1991.
КАРАУЛОВ Ю.Н. О
русском языке зарубежья // Вопросы языкознания, 1992, № 6, 5-18.
КЁСТЕР-ТОМА З.
Лексический субстандарт в восточно-славянских языках // Sprachlicher Standart
und Substandart in Sudosteuropa und Osteuropa (в печати).
КЁСТЕР-ТОМА З.
Сопоставительное исследование субстандартной лексики восточнославянских языков
(на материале школьной лексики) // Русистика, 1992, № 2, 36-50.
КОХТЕВ А.Н.
Международный словарь непристойностей. Авис, 1992.
КРЫСИН Л.П.
Социолингвистические аспекты изучения современного русского языка. М., 1989,
55-58.
ЛАРИН Б.А.
Западно-европейские элементы русского воровского арго // Язык и литература,
VII. М., 1931.
ЛИХАЧЕВ Д.С.
Черты первобытного примитивизма воровской речи // Язык и литература. М.- Л.,
1935, т. 3.
ОЖЕГОВ С.И.,
ШВЕДОВА Н.Ю. Словарь русского языка. М., 1992.
ПОЛИВАНОВ Е.Д.
О литературном (стандартном) языке современности // Родной язык в школе, кн. 1,
1927.
РОССИ Жак.
Справочник по ГУЛАГу. Исторический словарь советских пенитенциарных институций
и терминов, связанных с принудительным трудом. London, 1987.
СИРОТИНИНА О.Б.
Социологические проблемы культуры речи // Русский язык и современность.
Проблемы и перспективы развития русистики. Всесоюзная научная конференция.
Москва. 20-23 мая 1991, 114-121.
СКВОРЦОВ Л.И.
Об оценках языка моложеди // Вопросы культуры речи. М., 1964, вып. 3.
СКЛЯРЕВСКАЯ
Г.Н. Еще раз о проблемах лексикографической стилистики // Вопросы языкознания,
1988, № 3, 84-97.
УСПЕНСКИЙ Б.
Мифологический аспект русской фразеологии, Studia Slavica, 1983.
ФАЙН А., ЛУРЬЕ
В. Все в кайф. СПб, 1991.
ФИЛИН Ф.П.
Энциклопедия “Русский язык”, 1979.
ФИЛИН Ф.П.
Истоки и судьбы русского литературного языка. М, 1981.
ХОМЯКОВ В.А.
Некоторые типологические особенности нестандартной лексики английского,
французского и русского языков // Вопросы языкознания, 1992, № 3, 94-105.
ЧЕРНЫШЕВ А.
Современная советская мифология. Тверь, 1992.
ALBRECHT J. “Substandart” und
“Subnorm”. Die nicht-exemplarischen Auspragungen der
“Historischen Sprache” aus varietatenlinguistischer Sicht // Holtus
G., Radtke E. (Hgg.). Sprachlicher Substandart. Niemeyer Tubingen, 1986.
AMMON U. Explikation der Begriffe “Standartvarietat”
und “Standartsprache” auf mormtheoretischer Grundlage // Holtus G.,
Radtke E. (Hgg.). Sprachlicher Substandart. Niemeyer Tubingen, 1986.
BUSSMAN H. Lexikon der Sprachwissenschaft. Stuttgart,
Kroner, 1983.
DOKULIL M. Zur Frage der Norm der Schriftsprache und
ihrer Kodifizierung // Benes E., Vachek J. (Hgg.). Stilistik und
Soziolinguistik. Beitrage der Prager Schule zur strukturellen Sprachbetrachtung
und Sprachzuehung. Berlin, 1971.
DUDEN-Grammatik der deutschen Gegenwartsprache.
Mannheim, Wien, Zurich, 1984.
FAISS K. Nicht-standartliche und dialektale
Erscheinungsformen der englischen Syntax unter Einbeziehung der
Sprachgeschichte // Holtus G., Radtke E. (Hgg.). Sprachlicher Substandart. II,
Niemeyer Tubingen, 1989, 14-40.
GALLER M. Soviet Prison Camp Speech. A survivors
glossary supplement. Hayward, California. Soviet Studies, 1977.
GLOSSARY of Linguistic Terminology. Pei Mario.
Columbia University Press. New York, London 1966.
GREVISSE M. Le bon usage. Grammaire francaise. Paris,
Gembloux, 1986.
HAUDRESSY D. Les mutations de la langue russe. Ces
mots qui disent l’actualite. Paris, Institut d’etudes slaves, 1992.
HENN-MEMMESHEIMER B. Uber Syandart- und
Nonstandartmuster generalisierende Syntaxregeln. Das Beispiel der Adverbphrasen
mit deiktischen Adverbien // Holtus G., Radtke E. (Hgg.). Sprachlicher
Substandart. II, Niemeyer Tubingen, 1989, 169-228.
HINRICHS U. Gesprochenes Slavisch und slavischer
Nonstandart // Zeitschrift fur slavische Philologie, Bd. 52, H. 1, S. 74-102.
HOLTUS G. Das “vulgare illustre” als Modell
einer italienischen Kunstsprache. Standart, Substandart und Varietat in Dante
Alighieris Traktat ” De vulgari eloquentia” (1305) // Holtus G.,
Radtke E. (Hgg.). Sprachlicher Substandart. II, Niemeyer Tubingen, 1989, 1-13.
HOLTUS G., RADTKE E. (Hgg.). Sprachlicher Substandart.
Niemeyer Tubingen, I, II, III, 1986, 1989, 1990.
HOLTUS G., METZELTIN M., SCHMITT Ch. Lexikon der
Romanischen Linguistik, Tubingen Niemeyer, 1988.
JACHNOW H. Substandartsprachliche Varianten des Russischen
und ihre linguistische Erfassung. In: Die Welt der Slaven. Jahrgang XXXVI, 1+2,
1991, 9-18.
JOHANSON L. Substandart und Sprachwandel im Turkischen
// Holtus G., Radtke E. (Hgg.). Sprachlicher Substandart, II. Niemeyer
Tubingen, 1989, 83-113.
KLEINEDAM H., SCHLOR W. Standart und Non-standart in
der spanischen Grammatikographie // Holtus G., Radtke E. (Hgg.). Sprachlicher
Substandart, II. Niemeyer Tubingen, 1989, 131-168.
KRAMER J. Klassische Sprache und Substandart in der
Geschichte des Griechischen // Holtus G., Radtke E. (Hgg.). Sprachlicher
Substandart, II. Niemeyer Tubingen, 1989, 55-88.
KROLL H. Substantivierungs- und
Adjektivierungstendenzen von Satzteilen und Satzen im heutigen Portugiesisch //
Holtus G., Radtke E. (Hgg.). Sprachlicher Substandart, II. Niemeyer Tubingen,
1989, 229-245.
LEHFELDT W. Zum Stand der Erforschung der
nichtstandsprachlichen Existenzformen der Russischen. In: Die Welt der Slaven.
Jahrgang XXXVI, 1+2, 1991, 2-9.
LEWANDOWSKI Th. Linguistisches Worterbuch. Heidelberg,
Quelle & Meyer, 1979.
PATRIDGE E. Slang to-day and yesterday. London, 1935.
RADTKE E. Zur Bestimmung des Italiano Popolare //
Romanisches Jahrbuch 30, 1979, 43-58.
RADTKE E. Substandartsprachliche Entwicklungstendenzen
im Sprachverhalten von Jugendlichen im heutigen Italien // Holtus G., Radtke E.
(Hgg.). Sprachlicher Substandart, III. Niemeyer Tubingen, 1990, 128-171.
TIMROTH W. Russische und sowjetische Soziolinguistik
und tabuisierte Varietaten des Russischen. Slavistische Beitrage, Bd. 164,
Verlag Otto Sagner, Munchen 1983.
З. Кёстер-Тома.
СТАНДАРТ, СУБСТАНДАРТ, НОНСТАНДАРТ.