Житие Феодосия Печерского
Кириллин В. М.
Перу
преподобного Нестора Летописца принадлежит замечательное литературное
произведение – “Житие преподобнаго отьца нашего Феодосия, игумена
Печерьскаго”. Древнейший список этого сочинения относится к рубежу
XII-XIII вв. и содержится в Успенском сборнике. Относительно времени создания
“Жития” ведутся споры: одни исследователи полагают, что оно было
написано спустя несколько лет после смерти Феодосия (1074) и связывают работу
над “Житием” с началом его местного монастырского почитания и до
перенесения его мощей в печерскую церковь Успения пресв. Богородицы в 1091 г.,
другие приурочивают написание “Жития” ко времени общерусской
канонизации знаменитого игумена в 1108 г. Кроме того, сам Нестор в предисловии
к своему труду указывает, что осуществил его после создания “Чтения о
Борисе и Глебе”.
Нестор
пришел в монастырь, когда Феодосия уже не было среди живых, но зато живо было
устное предание о нем. Оно и послужило “списателю” основным
источником при работе над “Житием”. Он также использовал рассказы
печерского келаря Феодора, который хорошо знал мать подвижника и многое узнал
от нее о доиноческих годах жизни подвижника. Наряду с этим Нестор пользовался богатейшим
наследием восточно-христианской агиографии, известной ему по уже имевшимся
славяно-русским переводам. Последняя служила ему не только
идейно-содержательным и композиционно-стилистическим примером для литературного
подражания, но и сокровищницей, из которой он черпал отдельные образы и
выражения. Исследователи выявили значительный комплекс литературных источников
Нестора, – это, прежде всего, “Жития” палестинских (Евфимия Великого,
Саввы Освященного, Феодосия Киновиарха, Иоанна Молчальника) и собственно
греко-византийских святых (Антония Великого, Иоанна Златоуста, Феодора
Эдесского, Феодора Студита), подвизавшихся в IV-VI вв. Из некоторых переводных
агиографических сочинений Нестор заимствовал даже значительные текстовые
фрагменты (“Жития” преподобных Саввы, Евфимия и Антония), восполняя
таким образом биографические пробелы в устном предании о Феодосии Печерском.
Структурно
труд Нестора представляет собой классическое, “правильное” житие: в
нем есть вступление, основная часть и заключение. Вступление безукоризненно следует
литературной традиции. В нем выражены благодарность Богу и самоуничижение:
“Благодарю тя, Владыко мой, Господи Иисусе Христе, яко съподобил мя ecи
недостойнаго съповедателя быти святыим Твоим въгодьником, се бо испьрва
писавъшю ми о житии и о погублении и о чюдесьх святою и блаженою страстотрьпьцю
Бориса и Глеба, понудих ся и на другое исповедание приити, еже выше моея силы,
ему же не бех достоин – груб сы и неразумичьн”. В нем есть изъяснение
целей, ради которых автор взялся за перо. Во-первых, он решал
учительно-религиозную задачу: “Да и по нас сущие чьрноризьци, приимьше
писание, и почитающе, и тако видяще мужа доблесть, въсхвалять Бога, и,
въгодника Его прославляюще, на прочия подвиги укрепляються”. Во-вторых,
Нестор руководствовался национально-патриотическими интересами, ибо “Житие
Феодосия Печерского” является свидетельством перед всем миром, “яко и
в стране сей таков мужь явися и угодьник Божий”, что ставило Русь в равное
положение с другими христианскими государствами. Вступление содержит просительное
обращение автора к читателям: “Молю же вы, о возлюблении, да не зазьрите
пакы грубости моей, съдержим бо сый любъвию еже к преподобьнууму, сего ради
окусихъся съписати вься си яже о святем”. Наконец во вступлении имеется
предначинательная молитва автора: “Владыко мой, Господи Вьседрьжителю,
благым подателю, Отче Господа нашего Исус Христа, прииди на помощь мне и
просвети сьрдце мое на разумение заповедий Твоих и отвьрзи устьне мои на
исповедание чюдес Твоих и на похваление святааго въгодника Твоего, да
прославиться имя Твое, яко Ты ecи помощьннк всем уповающим на Тя въ векы.
Аминь”.
Основное
повествование “Жития” двучастно: в первой части весьма подробно
рассказано о жизни отрока Феодосия до его прихода в пещеру к святому Антонию,
во второй – о его иноческих деяниях. Повествуя о юности своего героя, Нестор
смело вышел за рамки агиографической традиции и остался в этом оригинален,
поскольку у него так и не нашлось подражателей среди последующих русских
агиографов. Сочинение Нестора единственное, которое содержит столь
фактологически богатую биографию подвижника применительно к ранним годам его
жизни и при этом лишенную малейших элементов легендарности. Главной темой
рассказа о юности Феодосия является его борьба за собственное духовное
призвание. Все приводимые Нестором факты как бы подчеркивают мысль о
божественном предопределении подвижничества Феодосия. Сын в общем благочестивых
родителей, Феодосий уже в раннем возрасте почувствовал влечение к
подвижничеству и отличался необычным поведением: “хожаше по вся дьни в
цьркъвь божию, послушая божествьных книг съ въниманиемь. Еще же и к детьмъ
играющим не приближашеся, яко же обычай есть уным, нъ и гнушашеся играм
их”, вопреки уговорам родителей предпочел вместо нарядной носить
“худую” одежду и в заплатах, так как “изволи быти яко един от
убогых”, кроме того, “дати ся веля на учение божьствьнных книг
единому от учитель… и вскоре извыче вся грамматикия”, вызвав общее
удивление своей “премудростью и разумом”. Впоследствии, уже будучи
игуменом, Феодосий сохранил любовь к книгам: Нестор свидетельствует, что в его
келье денно и нощно писал книги некий инок Иларион, что и сам он смиренно
занимался прядением ниток для переплетов, помогая книжному мастеру Никону.
Размышляя об этом, Г. П. Федотов поставил Нестору в заслугу то именно, что он
утвердил в русской агиографии мотив книголюбия подвижника и любовь к духовному
просвещению и тем самым пресек “с самого начала на Руси соблазн
аскетического отвержения культуры”. В течение всей жизни Феодосий сохранял
и тяготение к чрезвычайно скромным одеяниям, а также к трудничеству, являя этим
свое смирение.
С
идеальным по-христиански образом подвижника контрастирует образ его матери. Он
передает прямо противоположную идею – идею земного, материального начала.
Последняя подчеркнута Нестором портретной характеристикой: мать Феодосия была
“телъмь крепъка и сильна, якоже мужь; аще бо кто не видевъ еа ти слышааше
ю беседующу, то начьняше мьнети мужа ю суща”. Вместе с тем, она
преисполнена любви к своему сыну, но любовь ее по-человечески страстна и слепа,
эгоистична и требовательна. Поэтому она не понимает и не принимает его духовных
устремлений. Отсюда и возникает первый зафиксированный русской литературой
конфликт “отцов и детей”. Нестор свидетельствует о длившемся несколько
лет противоборстве Феодосия с матерью и в связи с этим рассказывает о
нескольких эпизодах.
Когда
семья Феодосия после смерти отца переехала из Василева под Киевом в Курск,
“божьствьный уноша”, непрестанно помышляя о том, “како и кымь
образом спастися”, возжаждал побывать в святых местах, “иде же
Господь нашь Иисусъ Христосъ плътию походи”. А было ему тогда 13 лет. И
вот однажды в Курске появились “страньници”, направлявшиеся в
Палестину, их Феодосий и упросил, чтобы взяли его с собой. Никому не говоря ни
слова, ночью, юный подвижник “тай изиде из дому своего”, не взяв с
собой ничего, кроме одежды, “въ ней же хожаше, и та бе худа”. Но
“благый Богъ не попусти ему отъити отъ страны сея, его же и щрева матерьня
и пастуха быти въ стране сей”. Спустя три дня его мать, узнав, что он ушел
со странниками, пустилась за ним в погоню. Когда она догнала Феодосия, то
“от ярости же и гнева многа” схватила его “за власы, и повеьже и
на земли, и своима ногама пъхашети и”, а затем “много коривъши”
странников, вернула его домой, “яко некоего зълодея ведуще съвязана”.
Но и дома, “гневом одержима”, она продолжала жестоко бить его,
“дондеже изнеможе”. После этого она связала Феодосия и оставила его в
запертой горнице. “Божьствьный же уноша вься си съ радостию приимаше и,
Бога моля, благодаряше о всьхъ сихъ”. Через два дня мать выпустила сына на
волю и накормила его, но поскольку была все еще “гневом одержима”, то
“възложи на нозе его железа”, “блюдущи, да не пакы отъбежить отъ
нея”. По прошествии многих дней она “пакы умилосрьдишися на нь” и
начала “съ мольбою увещавати и, да не отъбежить отъ нея, любляше бо его
паче инех и того ради не терпяше без него быти” и, получив таким образом
обещание, сняла с сына железную цепь. Однако Феодосий не изменил своей жизни.
Он продолжал ходить в церковь каждый день и, более того, начал “пещи
проскуры и продаяти, и еже аще прибудяше ему къ цене, то дадяше нищимъ, ценою
же пакы купяше жито и, своима рукама измълъ, пакы проскуры творяше”. И так
продолжалось 12 лет, несмотря на укоры и насмешки его сверстников. В конце
концов мать подвижника не выдержала этого и стала “съ любъвию” его
просить: “Молю ти ся, чадо, останися таковааго дела, хулу бо наносиши на
родъ свой, и не трьплю бо слышати отъ вьсехъ укаряему ти сущю о таковемь деле,
и несть бо ти лепо, отроку сущу, таковаго дела делати”. Но Феодосий
отказал своей матери, сославшись на пример смирения, данный самим Спасителем, и
оправдывая свое занятие не столько любовью к богослужению, сколько любовью к
телу Христову: “Лепо есть мне радоватися, яко съдельника мя сподоби
Господь плъти Своей быти”. Мать было успокоилась, но спустя год вновь
начала “бранити ему – овогда ласкою, овогда же грозою, другоицы же биющи
и, да ся останет таковаго дела”. После этого Феодосий предпринял вторую
попытку уйти из дома, какое-то время он жил в другом городе у какого-то
священника, продолжая делать “по обычаю дело свое”, но вновь был
найден матерью и возвращен с побоями назад. На сей раз свои подвиги смирения и
трудничества Феодосий решил усугубить подвигом сурового аскетического умерщвления
плоти. Он “шедъ къ единому от кузньць, повеле ему железо съчепито, иже и
възьмъ и препоясася имь въ чресла своя, и тако хожаше. Железу же узъку сущю и
грызущюся въ тело его, онъ же пребываше, яко ничьсо же скьрбьна от него приемля
телу своему”. Однако это не долго скрывалось. По случаю какого-то
праздника “властелин” Курска устраивал пир, на котором дети всех
именитых граждан должны были прислуживать гостям. Соответственно, и Феодосию
надлежало там быть. Мать приказала ему переодеться “въ одежу чисту”,
и он, “простъ же сы умъмъ”, стал переодеваться прямо при ней.
Разумеется, все было обнаружено. Мать “раждьгъшися гневъмь” на своего
сына, “съ яростию въставъши и растьрзавъши сорочицю на немь, биющи же и,
отъя железо от чреслъ его. Божий же отрокъ, яко ничьсо же зъла приятъ от нея,
обълкъся и, шедъ, служаше предъ възлежащими съ вьсякою тихостию”.
Прошло
еще какое-то время. И вот однажды, будучи на богослужении, Феодосий обратил
внимание на слова Евангелия: “Аще кто не оставить отьца или матере и въследъ
мене не идеть, то несть мене достоинъ”. Они так поразили его, что он
твердо решил принять иноческий постриг “и утаитися матере своея”.
Вскоре подвернулся удобный слчайя: мать Феодосия уехала на несколько дней на
село. Тогда “блаженый” “и изиде отай изъ дому”, взяв с
собой только немного хлеба “немощи деля телесныя”. Он отправился в
Киев, следуя за купцами “не являяся имъ”, и так за три недели достиг
своей цели. В Киеве он обошел все монастыри. Однако нигде его не приняли, “видевъше
отрока простость и ризами же худами облечена”, а более всего по промыслу
Божию. Во время своего обхода Феодосий услышал “о блаженемь Антонии”,
который живет за городом в пещере и отправился к нему. Антоний поначалу
отговаривал Феодосия, видя его молодость и боясь, что он не выдержит суровой
жизни в тесной пещере, но Феодосий уговорил его. По повелению Антония великий
Никон, священник и искусный черноризец, постриг Феодосия “и облече и въ
мьнишскую одежю”. Исследователи полагают, что это произошло в 1032 году.
Вскоре новопостриженный инок удивил и Антония и Никона своим подвижничеством.
Однако этим его борьба с матерью не закончилась.
Четыре
года мать пыталась найти своего сына, “плакаашеся по немь люте, биющи въ
пьрси своя яко и по мрьтвемь”. Случайно она узнала, что его видели в
Киеве, когда он искал пристанище в монастыре, и сразу же отправилась в путь:
“нимало же помьдьливъши, ни длъготы же пути убоявъшися въ прежереченый
градъ иде на възискание сына свего”. Обойдя все киевские монастыри, она
наконец узнала, что сын ее находится в пещере у “преподобнааго
Антония”. Она к пещере, “лестью”, то есть хитростью вызвала
старца и после долгой беседы с ним “последи же обави вину, ея же ради
прииде”. “Молю ти ся, – сказала она, – отьче, повежь ми, аще сде есть
сынъ мой. Много же си жалю его ради, не ведущи, аще убо живъ есть”. По
простоте ума и не подозревая хитрости, Антоний подтвердил подозрения матери.
Тогда она изъявила желание увидеть сына, после чего обещала уйти “въ градъ
свой”. Антоний предложил ей вновь вернуться к пещере на “утрей
дьнь”, пообещав уговорить Феодосия выйти. Но как он ни старался, подвижник
не захотел нарушить свой обет отречения от мира и выйти к матери. На другой
день последняя уже не со смирением, а с угрозой стала требовать, чтобы Антоний
показал ей сына: “Изведи ми, старьче, сына моего, да си его вижю! И не
трьплю бо жива быти, аще не вижю его! Яви ми сына моего, да не зъле умру, се бо
сама ся погублю предъ двьрьми печеры сея, аще ми не покажеши его!” В
скорби спустился Антоний в пещеру к Феодосию, и на этот раз подвижник, “не
хотя ослушатися старьца”, вышел к матери. Мать едва узнала своего сына, –
так сильно он изменился “от многааго его труда и въздрьжания, и
охопивъшися емь плакашеся горко”. Чуть успокоившись, она взмолилась:
“Поиде, чадо, въ домъ свой! И еже ти на потребе и на спасение души, да
делаеши в дому си по воли своей, тъкмо да не отълучайся мене! И егда ти умьру,
ты же погребеши тело мое, ти тъгда възвратишися въ пещеру сию, якоже хощеши. Не
трьплю бо жива быти не видящи тебе”. Но Феодосий выразил твердый отказ,
лишь посоветовав ей, коль скоро она хочет с ним видеться, принять постриг в
одном из киевских женских монастырей. Несколько дней он уговаривал свою мать,
поучал ее и молился о ее спасении “и обращении сьрьдьца ея на
послушание”. Наконец Бог услышал его молитвы, и мать сдалась. После
наставлений преподобного Антония она ушла в женский монастырь, “именуемь
святааго Николы”. Здесь она “въ добре исповедании” прожила много
лет и “съ миром успе”.
Второй
раздел основной части “Жития Феодосия”, значительно более объемный,
посвящен собственно монашеским трудам подвижника. Повествовательная структура
этой части представаляет собой сцепление отдельных рассказов об отдельных
эпизодах из жизни Феодосия и некоторых знаменитых печерских насельников, а
также из истории монастыря.
Прежде
всего, Нестор описывает аскетические упражнения святого, связанные, вероятно, с
умерщвлением плоти. Так, Феодосий имел обыкновение отдавать свое тело на
съедение оводам и комарам, а сам тем временем терпеливо занимался рукоделием и
пел псалмы (подобный подвиг совершал некогда Макарий Александрийский, о котором
расказывалось в Египетском патерике). По свидетельству агиографа, Феодосий
непрерывно носил под верхней одеждой власяницу; никогда не спал “на
ребрах”, лежа, но только сидя на стуле; никогда не возливал “воду на
тело”, то есть не мылся; питался исключительно сухим хлебом и вареными
овощами без масла, но при этом на общей трапезе всегда пребывал с веселым
лицом. Нестор утверждает потаенный характер аскезы подвижника, намеренно
скрытый от братии монастыря. Например, проводя ночи в молитвенных бдениях,
Феодосий всякий раз замолкал и притворялся спящим, когда слышал приближение
кого-нибудь из иноков к его келии.
В
“Житии” неоднократно говорится о молитвенных трудах Феодосия. Он молился
обычно с плачем, “часто к земле колена преклоняя”, и чаще всего
предметом его молитв было спасение вверенного ему “стада”. В дни
великого поста подвижник всегда удалялся от братии в пещеру для полного
уединения. Его молитвенные подвиги были сопряжены также и с преодолением
бесовских “страхований”. Согласно Нестору, молитвой и твердостью духа
Феодосий достиг полного бесстрашия перед темными силами; более того, с его
помощью другие насельники монастыря избавлялись от ночных наваждений. “Яко
храбръ воинъ и сильнъ”, святой побеждал “злые духи, пакоствующиа в
области его”.
Немало
сил положил Феодосий на организацию жизни иноков в ограде монастыря. Так, он
построил для братии келии поверх земли, а пещеры оставил лишь для немногих
затворников; он заимствовал из Константинополя Студийский устав и ввел его в
монастырский богослужебный и дисциплинарный обиходы, устранив таким образом
киновийный, или особножительный, порядок жизни в монастыре; наконец, по его
инициативе была заложена большая каменная церковь Успения пресвятой Богородицы.
Рассказывая
об иноческих трудах Феодосия, Нестор постоянно подчеркивает его нравственные
добродетели: “смиренный смысл и послушание”, “смирение и
кротость”. Даже став игуменом, подвижник не изменил своего нрава: “не
бо николи же бе напраси, ни гневлив, ни яр очима, но милосерд и тих”.
Святой оставался мягким даже по отношению к нарушителям монастырских правил, он
не наказаниями, а “притчами” стремился вразумить таких нарушителей и
привести их к раскаянию.
В
своей заботе о монастыре Феодосий творит чудеса. Но все они лишены религиозной
мистики, они связаны обычно с пополнением монастырских припасов и, будучи по
цели хозяйственными, по сути имеют характер естественной закономерности. Так,
недостающие хлеб и вино вдруг появляются в монастыре благодаря какому-нибудь
благодетелю, и именно в тот момент, когда эконом уже отчаялся найти какой-либо
выход из трудного положения.
Нестор
показывает в “Житии”, что Печерский монастырь существовал
исключительно милостыней мира. При этом, однако, стараниями Феодосия жизнь
монастыря, в свою очередь, была ориентирована на общественное служение, на дела
милосердия. Так, святой игумен построил близ монастыря богадельню и на ее
содержание отпускал десятину от всех монастырских доходов; каждую субботу он посылал
в город воз хлеба для заключенных в тюрьмах. Кроме того, подвижник был
духовником многих мирян – князей и бояр, и таким образом оказывал очень сильное
нравственное воздействие на жизнь светского общества современной ему Руси. В
этой роли Феодосий выступал и как заступник за обиженных, и как непримиримый
обличитель общественных пороков.
Приведу
несколько примеров, иллюстрирующих содержание “Жития” в части,
посвященной иноческим трудам Феодосия.
Характеризуя
исключительные смирение и незлобивость святого, Нестор рассказывает о таком
эпизоде. Как-то игумен оказался в гостях у князя Изяслава, когда последний
находился довольно далеко от Печерского монастыря. Когда наступило время
расставания, князь приказал “нощьнааго ради несъпания” отвезти Феодосия
в монастырь “на возе”. Возница, увидев ветхую одежду своего
пассажира, решил, что он простой монах, “един отъ убогыхъ”, и
обратился к нему с язвительной речью: “Черноризьче, Се бо ты по вься дьни
порозденъ еси, азъ же труден сый. Се не могу на кони ехати, но сицеве
сотвориве: да азъ ти лягу на возе, ты же могый на кони ехати”. Феодосий,
услышав это, послушно слез с телеги и сел на коня, а возница улегся спать. Всю
ночь они так и ехали. Когда Феодосия одолевала дремота, он шел рядом с конем.
Наступил рассвет, и навстречу им все чаще начали попадаться проезжие бояре,
направлявшиеся к князю. Они почтительно приветствовали Феодосия. Дабы не
смущать возницу, подвижник предложил ему поменяться местами, и постепенно того
охватывает тревога: видя уважение, с каким встречали его пассажира проезжие, он
понимает как грубо обошелся с ним. Наконец они подъехали к монастырю. У врат
иноки приветствовали своего игумена земным поклоном. Возницу охватывает ужас.
Но Феодосий радушно приказал накормить его и, щедро одарив, отпустил с миром.
Бесспорен нравоучительный смысл этого рассказа. Однако его живые детали
настолько естественны и достоверны, что кажется, будто задача сюжета состоит не
столько в прославлении добродетельности Феодосия, сколько в изображении
постепенного прозрения незадачливого возницы, так что назидательная история в
наглядную бытовую сценку. Подобных эпизодов в “Житии” немало. Все они
придают повествованию сюжетную занимательность и художественную убедительность.
Замечателен
также рассказ об общественном столкновении преподобного Феодосия с великим
князем Святославом. Сыновья Ярослава Мудрого, Святослав и Всеволод изгоняют с
Киевского великокняжеского стола своего старшего брата Изяслава, тем самым
нарушив заветы своего отца. Овладев Киевом (1073 г.), они приглашают Феодосия
Печерского к себе на обед. Однако последний, “разумевъ, еже неправедно
суще изгнание еже о христолюбци, глаголет посланому, яко не имам ити на трапезу
Вельзавелину и причаститися брашна того, исполнь суща крови и убийства”. С
этого времени Феодосий начинает обличать Святослава за то, что он, став великим
князем, “неправедно сотворивша и не по закону седша на столе том и яко
отца си и брата старейшаго прогневавша”. В таком духе игумен посылает
князю “епистолии”, неустанно и неотступно обличая его. Нестор
вспоминает в частности об одной. В ней Феодосий писал так: “Глас крови
брата твоего вопи-еть на тя к Богу, яко Авелева на Каина!” и при этом
вспоминал других “древних гонителей”, “убойников” и
“братоненавидников”. Послание это так сильно разгневало князя, что он
“яко лев рикнув на праведнааго и удари тою (“епистолией”) о
землю”. Тогда же распространился слух, будто бы “блаженый”
осужден князем “на поточение”. Близкие – и монахи, и бояре – пытались
уговорить Феодосия, чтобы он больше не обличал князя. Но подвижник изъявил
готовность даже к смерти и потому продолжал укорять Святослава “о
братоненавидении”. Тем не менее, постепенно острота конфликта
сглаживается: Феодосий перестает обличать князя, а последний, чувствуя правоту
этих обличений, стремится к примирению с игуменом: с его благсловения он
приезжает в монастырь и игумен поясняет ему мотивы своего поведения: “Что
бо, благый владыко, успеет гнев наш еже на державу твою. Но се нам подобает
обличити и глаголати вам еже на спасение души. И вам лепо есть посолушати
того!”. Далее Феодосий поучает князя о любви к брату, пытаясь склонить его
к примирению. После этого отношения между Святославом и игуменом возобновились.
Однако князь все еще не хотел последовать наставлениям святого старца:
“тольми бо бе и враг радегл гневом на брата своего, яко ни слухом хотяше,
того слышати. Феодосий же “по вся дьни и нощи моля Бога о христолюбци
Изяславе и еще же в ектении веля того поминати, яко стольному тому князю и
старейшу всехъ. Сего же (Святослава), якоже рече чрез закон седшу на столе
томь, не веляше поминати в своем монастыри”. И лишь спустя еще какое-то
время игумен, “едва умолен быв от братии”, согласился поминать
Святослава, но все же на втором месте после Изяслава. Рассказ этот по существу
раскрывает характер отношений между Церковью и Государством в домонгольской
Руси. Из него видно, что авторитетный служитель Божий не считает мирских и
политических дел неподсудными своему духовному суду, однако в отношении
участников этих дел он не выступает, как власть имущий; напротив, он выступает,
как воплощение кроткой силы Христовой, подчиняя в конце концов закон земной
правды закону божественной любви.
Последняя
часть “Жития” посвящена подробному рассказу о смерти преподобного
Феодосия Печерского, последовавшей 3 мая 1074 г. Незадолго до кончины игумен
явил чудо прозорливости, предсказав ее день и час: “в суботу, по възитии
солнца, душа моя отлучится от телесе моего”. Перед смертью святой в
последний раз обратился к братии с поучением, простился со всеми и назначил
своим преемником Стефана. На рассвете он остался один в келии. Лишь келейник
тайно наблюдал за ним сквозь приоткрытую дверь. Предсмертная молитва его была о
своей душе и о монастыре, видимо в откровении ему была предуказана судьбы
обители, ибо он со словами радости предал свою душу Богу: “Благословен
Бог, аще тако есть! Уже не боюся, нъ паче радуяся отхожю света сего”.
Смерть подвижника была ознаменована чудесным видением. Великий князь Святослав
находился тогда вдалеке от монастыря “и се виде столп огнен до небесе сущь
над монастыремь темь. Сего же никто же не виде, но токмо князь един”.
Святославом это видение было воспринято как знамение: “Се яко же мьню,
дьньсь блаженый Феодосий умре”.
В
небольшом заключении Нестор сообщает о жизни монастыря после смерти Феодосия,
отмечая его процветание. Здесь же он оставляет и автобиографические сведения:
сообщает о своем приходе в монастырь, о пострижении, о посвящении в дьякона и,
наконец, о своей работе по составлению “Жития”.
Итак,
“Житие преподобного Феодосия Печерского” является замечательным
па-мятником литературы, для него характерны большая живость повествования,
правдоподобное изображение монастырского быта, яркие зарисовки житейских
ситуаций. При этом весьма нетрадиционен образ матери подвижника – женщины
благочестивой, но вместе с тем властной, суровой, противящейся желанию сына
посвятить себя Богу. Неоднозначен и характер самого Феодосия: будучи лично
идеально смиренным, он однако решительно выступает против князя, когда тот
нарушает общественные законы. Исследователи обнаружили в “Житии”,
наряду с текстуальными заимствованиями, немало сюжетных мотивов, заимствованных
Нестором из памятников переводной агиографии. Однако, несомненно, можно
говорить лишь о сходстве ситуаций, обусловленных типологическим единством подвижничества
во Христе, явленного Феодосием: повествование же Нестора отнюдь не является
простым набором традиционных агиографических штампов, – умело строя диалог,
широко используя бытовые подробности и детали, прибегая к различным
стилистическим средствам, он достигает большой сюжетной занимательности и
художественной выразительности. Кроме того, Нестор, богато уснащает свой текст
библейскими цитатами, молитвословными текстами и собственными назидательными
размышлениями, что придает его сочинению богословскую глубину и силу
христианской мысли. Это и обусловило огромную популярность “Жития”.
Оно бытовало как в отдельных сборниках, так и в составе Киево-Печерского
патерика. И целый ряд северно-русских агиографов в своей работе использовали
мотивы, образы и пассажи “Жития”.
Список литературы
Житие
Феодосия Печерского // ПЛДР. XI-начало XII в. М., 1978. С. 304-391.
Приселков
М. Д. Нестор-летописец: Опыт историко-литературной характеристики. Пб., 1923.